Версия для печати
Ссылка на материал.
Автор начал своё очередное творение с экскурса в «историю истории», где развитие исторических знаний и концепций представлено в виде двух шагов: древность – новое время. И от такого взгляда на историю, несомненно, страдает и качество сформулированных автором тезисов. После распада СССР истмат в Лету не канул: до сих пор существуют кафедры по эпохе феодализма России (в т.ч. в структурах Академии Наук), до прошлого года именно о проблемах русского феодализма предлагалось поразмышлять поступающим на истфак МГУ.
В 90-е, 00-е, 10-е в отечественной историософии разгорались и затухали самые разнообразные споры. Появились концепции уникальной российской-русской цивилизации, ряд историков взял на вооружение теории модернизации, пестрейшая дискуссия развивалась вокруг переосмысления опыта первых евразийцев, совсем особняком со своей картиной истории России стоит последний евразиец – Л.Н. Гумилев. Наконец, мало замеченным остался труд Ахиезера, который также предлагает свою авторскую концепцию истории России. Мягко говоря, не пустота…
Но это мелочи – самое странное и страшное, что 7 тезисов автора попросту противоречат друг другу, а поэтому просто не могут в силу собственной противоречивости выступать хоть сколько-нибудь значимым текстом. Опасность статьи исходит из положения автора, а также социально-политических сумерек, в которых мы все бродим, в стороне от проторенной дороги, которую разглядел еще Н.В. Гоголь. Однако мы пойдём по порядку.
В первом тезисе автор утверждает, что история – это часть государственной политики, «хотим мы того или нет». Действительно, в обществах, где социальный консенсус потерян, у власти не остаётся иного пути, кроме сохранения социальной общности на основании общего исторического мифа. Мало кто из современных русских задумывается, что в составе нашей страны есть целые суверенные по своим уставам и конституциям государства, со своей историей государственности, со своими историческими мифами. Мало кто из американцев задумывается, что точка зрения, высказанная экскурсоводом на Арлингтонском кладбище, зависит от того, какой конкретно ветеран будет эту экскурсию вести.
Государство действительно вмешивается в само-бытие нашего исторического знания и пытается всеми силами создать для себя выгодное прошлое. Россия – страна с непредсказуемым прошлым. Стоит только вспомнить, как состарили красавицу-Казань, накинув ей 700 лет в 2005 г., недавний перенос дня завершения Второй Мировой, памятники Грозному, Джугашвили, стигматизация в общественном сознании 90-х гг. ХХ в., превращение одного из двух в мире танков Маус в объект для метания учебных гранат юнармейцами – всё это, действительно, свидетельствует о наличии в нашей стране мощного вмешательства со стороны государственных и региональных элит в историческое пространство. Мединский оценивает это явно положительно, и здесь вопрос не о вкусовых предпочтениях, а о фундаментальном вопросе: государство или общество является субъектом нашей истории? Мой антитезис – государство является продуктом истории конкретного народа(дов), оно должно не идеализировать, идеологизировать или мифологизировать историю, но должно её рефлексировать и извлекать из неё уроки.
Второй тезис, который «закономерно» выводит автор из первого, – необходимость некого исторического суверенитета. Шлётся на САСШ, мол они там, с момента своего рождения, и мягкой, и грубой силой навязывают всему миру свою историческую правду. Начнём с того, что отсылка к истории США и их политики памяти, в корне порочна: история там короче, но, парадокс, лучше снабжена источниками буквально по каждому своему периоду, в отличие от нашей страны, где документы по древности – либо написаны на 2-3 века позже событий, либо утрачены, либо (по ХХ в. и современности) засекречены.
Если американцы могут спокойно говорить практически о любом событии своей истории, то совсем неспокойно американцы реагируют на события настоящего. В России же судьбы Мохнаткина, Дмитриева, Немцова, Политковской и т.д. никого не волнуют, но все крайне переживают, если напомнить на чьей стороне прадедушка 17 сентября 1939 г. участвовал в освободительном походе Красной Армии. Американский исторический суверенитет – если о таковом можно вообще говорить в контексте поликультурного формирования исторической научной дисциплины в ХХ в. – основывается на открытости архивов, а также определённой историософской идеологии, заложенной ещё отцами-основателями.
Чтобы современной России обрести реальный исторический суверенитет нужно открыть архивы, точно установить кол-во жертв большевистского и сталинского террора, установить судьбы советских военнопленных по возвращении домой, осмыслить положение тыла во время Второй Мировой и сразу после. Нельзя в стране, историю которой до XVIII века мы представляем в основном на основе записок иностранцев, где главная крепость построена итальянцем, а на протяжении полутораста лет правили немцы, всерьез говорить о каком бы то ни было историческом суверенитете. Антитезис: мы прекрасно видели к каким нелепостям (гугли ит: Москву основал киевский князь) и несуразностям (гугли цивилизацию древних укров) приводят попытки исторического суверенитета в сопредельном братском государстве. Исторический суверенитет, даже с терминологической т.з. в отношении истории России – это химера, призванная отгородить современную Россию от современного ей мирового сообщества.
Третий тезис, автор сформулировал даже не как тезис, а скорее пункт в повестке заседания какого-нибудь исполкома времен Комуча: «об объективных исторических оценках». И вполне в духе комсомольских застолий автор упрекает, правда непонятно кого, в сравнении Ивана Грозного с принцессой Дианой и Махатмой Ганди. Несомненно, принцип объективизма и историзма требуют от профессиональных историков грамотного компаративистского подхода, но никто же не восстаёт на бесконечные сравнения Грозный – Пётр – Джугашвили – Медведев только потому, что все они уделяли огромное значение заимствованию инноваций на Западе? Или будут?
По отношению к прошлому того или иного государства именно потомки и определяют парадигмальные основания для формирования оценки и отношения. Оценка в любом случае будет субъективна, вспомните страсти вокруг памятника Тимофею Сладкову, который и установить, и демонтировать успели в наше непростое ковидное настоящее. Если с некой «объективной» точки зрения В.И. Чапаев герой, то что нам делать с казаками, этот памятник на свои средства установившими? Наверное, остаётся упрекнуть их в историческом субъективизме… Антитезис: история – это самая точная из наук. По мере её развития складывается многоуровневая картина события: у учёных, у учителей, у обывателей. На каждом уровне на первый план выходят определённые оценки, определённые взгляды. Уповать на создание конечной и объективной картины истории может только дилетант, равноудалённый в своём дилетантизме и от науки, и от истории.
В четвёртом тезисе Мединский провозглашает позитивность истории через ощущение сопричастности к историческим процессам. Автор даже приводит способ, с которым историки (от Нестора до Рыбакова NB!) подходили к изучаемому предмету – это любовь. Вот Лермонтов – он не историк, у него, как вы помните, не шевелятся отрадные мечтания от преданий тёмной старины. Другими словами, нам надо полюбить Батыя, Александра Невского, Малюту Скуратова, Гришку Отрепьева, Петра Алексеевича, Ягоду, Берию, Ежова, Вышинского…
Красота в глазах смотрящего. И если для Мединского господин Огюст Конт не авторитет, то для читающих-то людей пока ещё да. И позитивная история далёко-далека от первого значения английского слова positive – положительный. Позитивная история, как и позитивизм в целом, плохо подходят для рабочего описания той реальности, в первую очередь исторической, разворачивающейся на протяжении последних 40 000 лет.
Антитезис: позитивная, т.е. положительная, история базируется на автоматическом отказе от «морального сита», через которое каждый народ рано или поздно просеивает собственное прошлое, осуждая те события, тех деятелей, которые оказали негативное, т.е. отрицательное, воздействие на развитие страны в целом и в конкретный исторический период. Объясню по-простому, после Ивана Грозного – Поруха и Смута, после Петра – дворцовые перевороты, после Джугашвили – расстрельные рвы с безымянными жертвами.
Пятый тезис, мы уже критиковали и разбирали отдельно, но повторимся. Непрерывность или единство истории России придумал конкретный человек, в 6-й раз обращаясь к Федеральному Собранию с посланием. Смысл этой концепции заключается в том, что государственность России не прекращала существовать с 23 марта 862 г. и по настоящее время ни на секунду. Конечно, для режима, который не может обеспечить единство правового поля в государстве, важно попытаться сохранить хотя бы единство истории, да и на мировой арене чувствовать себя увереннее помогает шлейф имперско-советского наследия, которое определяет особое место России в мире, но с другой стороны, опыт молодой России, т.е. 1993-2020 – это потеря всех аванпостов на Балканах и в Восточной Европе, утрата влияния в Средней Азии, новый договор о границах с Китаем. С таким багажом тяжелее навязывать свою точку зрения, чем с позиции «можем повторить».
Почему-то для Мединского важен тезис, что современная Россия «правопродолжатель» (неологизм?) СССР, тот, в свою очередь, продолжал Империю, та Московское царство, ну, а оно – Киевско-Новгородскую и Владимирскую Русь. Интересно, в каком конкретном месте своей внутренней или внешней политики современная Россия или Россия 90-х продолжила СССР, но по остальным периодам выскажусь. Империя – уничтожила боярство, произвела раскол между «обществом и народом» (см. Ю. Лотман лекции по культуре), поменяла столицу, уничтожила патриаршество, которое царство как раз создало. Царство свело на нет вечевые устои, уничтожило институт удельных князей, закрепостило крестьян.
Важность этого тезиса для истеблишмента объясняется 200-летним засильем государственников в историософии. Уже Ключевский признавал, что главным действующим лицом российской истории является государство. Через Уварова, Победоносцева понимание развития страны как развития государства вылилось в деятельность П.А. Столыпина и попытку государственническими же методами починить то, что самим государством было пестовано как его же основания. Итог известен.
Один мой знакомый в пору увлечения гражданской войной проследил передачу легитимной власти от Учредительного собрания и далее через Комуч. Иван насчитал тогда 19 (sic!) центров легитимной, с правовой точки зрения, государственной власти. «- Видишь разрыв истории? – Нет. – А он есть!» Этот тезис явно входит в противоречие с тезисом об объективных оценках истории, т.к. для Троцкого и Ленина не было никакой преемственности между СНК и Временным правительством, не говоря уже про правительство царское. И отсюда мой антитезис: история России – непрерывна, однако в ходе своего развития наша страна пережила несколько государственных режимов, каждый из которых оставил глубокий след в массовой исторической памяти.
Шестым тезисом автор то ли дополняет, то ли отменяет второй. Суверенная история и синхронный подход к преподаванию неминуемо в совокупности приведут к старому советскому клише – за то у них негров режут. Если подходить к истории России с т.з. синхронной истории, то придётся либо признать наличие некой магистральной линии развития всего человечества; либо отказаться от осознания единства всемирного исторического процесса, закрывшись по своим локальным историческим комнатам.
Отказ от какой бы то ни было центричности в истории поднимает ещё одну проблему исторического суверенитета, ведь если в концептуальных построениях синхронная история призвана подчёркивать общность состояний различных социумов в одном и том же историческом периоде. Более того, если пытаться в школе действительно внедрить синхронный подход, то даже у 5-классника может возникнуть закономерный вопрос – почему в эпоху пирамид по Северной Евразии бегали люди в шкурах животных и нет-нет, но грешили каннибализмом?
Синхронная история выступает в качестве отличного междисциплинарного инструмента, позволяющего историку, лингвисту, культурологу открывать важные сходства и различия в развитии человеческих сообществ в различных уголках планеты. Отсюда шестой антитезис: преподавание истории должно строится вокруг истории России с широкими и глубокими экскурсами в историю тех регионов и государств, которые оказали влияние на развитие конгломерата народов, проживающих на территории России. Причём отдельным сюжетом, на мой взгляд, должна стать региональная история в тесной увязке с общероссийскими трендами развития на том или ином этапе развития.
Седьмой тезис автором был сформулирован в лучших традициях Нового времени: школа должна учить сложного человека. Под сложностью человека Мединский предлагает модель ученика, которая через «осмысление и принятие» своего прошлого будет формировать личность, непротиворечиво и в положительном ключе оценивающую историю государства и общества, к которому эта личность принадлежит. Звучит сложно, но на примере будет понятней. Сложная личность, взращённая на тезисах Мединского, например в Германии в начале XXI в., должна быть способна найти 7 рациональных оправданий геноцида евреев в Третьем Рейхе.
В одной современной песне поётся: сложно – это от слова ложь. У меня один вопрос – зачем? Зачем нам не критически мыслящие люди, а некие сложные люди, у которых в головах вбита гегелевская триада тезис-антитезис-синтез в виде конкретной формулы ответа на один из сложных вопросов истории? Вопрос риторический. Особенно смешно выглядит этот тезис в связке с упоминанием о бюрократической нагрузке на педагогов, ибо, пока их нет, но когда будут сформулированы, критерии того самого сложного ученика/выпускника, то педагоги возопят против новых регламентов и критериев этого самого сложного человека. Седьмой антитезис: школа должна готовить к последующему образованию, быть местом не только получения знаний, но в первую очередь навыков и умений, необходимых в современной экономической обстановке. Задача преподавания истории в данном контексте – давать представление о развитии человечества за последние 3 тысячи лет, на основании которого ученики будут формировать собственное представление о настоящем и о будущем.
О позитивной исторической роли публициста В.Р. Мединского (Вместо заключения)
В преподавательском сообществе при обсуждении проблемных вопросов неминуемо образуются различные лагеря по личным причинам, идеологическим и целому ряду других. У одного очень уважаемого мною коллеги есть даже убеждение, что в России нет преподавательского сообщества. Очень здорово, что присутствие в общественно-политическом дискурсе такого перца как Мединский позволяет почувствовать нашу профессиональную общность, и, несмотря на наличие разногласий относительно роли ленд-лиза, 1941 года и пр., либерал Будницкий солидаризируется с почти сталинистом Исаевым в борьбе с тем явлением, которое называется Мединский. Следовательно, труды Мединского сыграли важную роль в формировании профессионального исторического сообщества в России первой четверти XXI в.
