Кто не знает, что такое секретные документы, тот ни в армии, ни на флоте не служил. В НИИ не работал. Любой, вступивший на территорию хоть военного городка, хоть нашей 4-ой эскадры обязательно пройдёт мимо двух больших плакатов, являющихся важным атрибутом в воспитании политической зрелости не только офицеров, но и простого матроса и пиджака.
Обычно это было самопальное изображение на полотне, а то и прямо на стене. С одного из этих плакатов вождь мирового пролетариата В.И. Ленин каждому проходившему мимо подсказывал правильный путь. Ну, чтобы не заблудился. Рядом, на этом же плакате, изображался разухабистый болтун или вражеский лазутчик, вооружённый подслушивающими устройствами. Под изображением предупреждение: «Краснофлотец! Будь начеку. Враг не дремлет. Строго храни военную и государственную тайну!» Командир нашей эскадры адмирал Олег Петрович Шадрич*, проходя мимо этих изображений-плакатов, окинув их недобрым взглядом, на этот счёт без тени улыбки сказал: а чтобы никто не знал, куда мы идём.
Задача этой наглядной агитации проста: показать работу политорганов, ну, и если по существу, то враг и не должен знать нашего направления, куда мы идём, а то вдруг, кто-нибудь придёт к коммунизму раньше нас. А потому и задача: убедить советского человека, что враг всегда рядом — подслушивает. А болтун, ротозей — тот же враг. Это в дополнение к окопавшимся шпионам. Но, поди, разберись, кто есть кто. А потому — подозреваются все. Чтобы разобраться в этой неразберихе, выискивать и вести учёт болтунов, подозрительных, нерадивых, политически незрелых, а то и шпионов –– в любой воинской части, на любом предприятии прописан особист. Он мог быть как военным, так и пиджаком. Но задача одна: отслеживать уровень лояльности и преданности существующей власти. — Кто не с нами — тот против нас! Ну, а кто против, тогда уж — извините.
В государственные тайны пехотинец, как и краснофлотец, не посвящались. Да никакие тайны ни матросу, ни солдату и не нужны. Исправная матчасть, своевременный обед, и все заботы. Военная тайна у всех исчерпывалась условиями службы: стоящими перед соединением или кораблём задачами; доступными по роду деятельности описаниями лодочных механизмов и устройств; боевыми возможностями своего корабля. Задачу Родины относительно этих «секретов» можно выразить так: «Краснофлотец! Держи язык за зубами, а секретные документы береги как зеницу ока!»
В служебной характеристике офицера обязательно предусматривалась запись: военную и государственную тайну хранить умеет.
А что записать, если кто не умеет хранить тайну? Кто плохо понимает, что такое военные и государственные секреты? — На того и характеристику не пишут. — Умрёт лейтенантом!
Секретом на подводной лодке является всё. Всё-про-всё. Даже сточно-фановая система; гальюн; участок трубопровода тёплой воды от системы охлаждения дизелей; система судовой вентиляции; регенерация воздуха — и так вся подводная лодка.
С одной стороны, это хорошо и правильно. Враги не узнают, чем мы вооружены. Не важно — плохо или хорошо. Главное, чтобы не знали! Чтобы у них постоянно болела голова. А нам от этого только здоровее.
Помню, еще в детстве, я прочитал одну книжку. Называется она «Секретные миссии». Автор — офицер ВМС США Эллис Захариас. Он же дипломат и разведчик. Так вот, будучи послом в Японии, он со своим шпионским аппаратом помощников обнаружил странную возню вокруг одного из японских островов, которых на ихнем архипелаге, как звезд на Млечном пути. Остров не только был окутан завесой тайны, но и простого дыма. И чем плотнее была эта дымовая завеса, тем интересней было за нее заглянуть. Много усилий и здоровья приложили американцы, чтобы разгадать, что же там делают эти японцы. На разгадку этих секретов отвлекались значительные силы разведаппарата США в Японии, но все безрезультатно. Позже выяснилось, что это была таки лишь дымовая завеса.
Мне всегда приходили на ум «эти японские штучки», когда у меня в руках оказывались описания простейших лодочных систем, как пресной или забортной воды, но с грифом «Секретно».
Ну, это мелочи.
Отношение к секретным документам являлось, хотя и неформальной, но твердой составной частью политической зрелости офицера. А политическая зрелость — это правильное понимание политики «партии и правительства», какой бы она ни была. И напористое проведение этой политики в жизнь. Какая бы она от этого ни стала. Без слов. Без вопросов. Нужно испытать атомную бомбу — мы уже лежим в ботве, ногами в сторону эпицентра! Нужно построить в Афганистане социализм? — Броня крепка! И танки наши быстры! Нужно вырубить виноградники? — Топор готов! — Что там еще? — Мы готовы! Будем подставлять щеку за щекой, кто б не бил.
Культ секретности был ориентирован на формирование сознания советского человека. Может, это и хорошо, но своим левым боком он поворачивался и к самому подводнику. Знания по устройству подводной лодки можно почерпнуть только из описаний и инструкций. А они — секретные! Получая секреты, полистно проверь. Потом, пока читаешь, не покидает тревога — может, какой уже давно кем-то вырванный лист и пропустил. Его на тебя и повесят. Записей — никаких! Иначе для чего подводнику голова и память! Потом полистно сдай. Проверь, чтобы с тебя эти документы списали. Пока всю эту процедуру одолеешь — и читать уже некогда. Но вот получил ты это секретное описание; вникаешь в текст, а перед глазами и над душой уже прочно утвердился тот болтун с предупреждающего плаката. Занял полголовы, так что и самое простое лодочное устройство туда уже не поместится. Можно, правда, завести секретную рабочую тетрадь и записывать туда, что вздумается. Но с ней та же волокита; да и одной секретной единицей больше. А значит, больше и вероятность утери. Необходимые знания проще было получать изустно. От старослужащих. Как былины или народный эпос. Но это не решало проблему. Старослужащий чего и сам не знал, что уже и подзабыл. Да и салага не всё поймет из рассказа, не всё запомнит. Многое постигалось методом проб и ошибок. А последствия этих ошибок разные. От поломки механизма вплоть до гибели корабля*.
Изложенным не исчерпывается плохая сторона секретности. Не понравился ты подчинённому, он тебя и подкараулит, когда ты отвернулся или ослабил хватку. Вырвет лист, а то и всё какое-нибудь секретное наставление выкинет за борт. А это — ЧП. Не только для бригады или корабля. Это тревога для всей эскадры. Для флота. Пока не найдут. Или документ, или виновника.
Сама атмосфера секретности и механизм её реализации позволяли простому матросу-секретчику запанибрата обращаться со всеми. Даже комбриг подбирал слова в разговоре с секретчиком. А молодой офицер знакомился с секретными материалами только в исключительных случаях и с дрожью в коленках. Не нарваться бы на грубость и не утерять документ.
Секретом у нас были не только технические решения, тактические возможности корабля и его вооружения, тактические приёмы ведения боя. Секретом была и социально-бытовая ситуация. Враг не должен был знать, что, например, советский офицер не обеспечен жильём; что составляет его денежное содержание. Даже письменные обращения офицеров в ЦК КПСС по любому вопросу регистрировались в этой ЦК уже под грифом не просто «секретно», а «совершенно секретно». Так, намаявшись от беспритульной жизни, офицеры ПЛ Б-88 (в/ч 09829), что базировалась во Владивостоке, незадолго до выхода лодки на боевую службу, обратились в Центральный Комитет нашей Коммунистической партии. Не с жалобой, так как жаловаться на начальство нельзя, а с докладной запиской по жилищной проблеме. Лично к Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу. Случай не рядовой. Рассмотрим его поподробнее. Будет интересно.
Нетерпеливый пехотинец или пиджак скажет: при чём тут ЦК КПСС вместе с его секретарём? В чем тут секрет? Оно мне надо?!
Только подводник будет терпеливо читать дальше.
| «Генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза товарищу Леониду Ильичу Брежневу. ___________________________________________________________________ г. Москва, Кремль. Товарищ Генеральный секретарь.Глубокоуважаемый Леонид Ильич. Не примите наше обращение за жалобу. Жалобы мы подаём по инстанции. Правда, толку от этого никакого. А тут вопрос государственной важности, связанный с боеготовностью флота и армии. Вот наша подводная лодка Б-88 из состава 15 эскадры подводных лодок ТОФ. Ни один из 13 офицеров подводной лодки не обеспечен жильём. Лодка переведена из поселка Рыбачий (на Камчатке) во Владивосток на базу в бухте Улисс. Офицеры и мичманы живут на съёмных квартирах по всему Владивостоку и его пригородам. Американская ракета с Аляски достигает наших баз и городов через 2–3 минуты после старта. С бухты Улисс до Владивостока, где мы снимаем жильё, 25 минут езды на автобусе. В случае какой тревоги час, а то и больше требуется оповестителям на розыск офицеров по их трущобам и норам. Пока соберётся весь экипаж — уже и война закончится. Семьи офицеров вынуждены ютиться на съёмных квартирах, даже в землянках, где — так называемая — комната на две семьи разделена одеялом или простынёй, которую, если захочется, можно и снять. — Какая же тут боеготовность! И эта проблема — не только нашего экипажа. В соответствии со своим понятием долга и чести мы и обращаемся к Вам, дорогой Леонид Ильич, навести в этом вопросе порядок. Боеготовность — это не только оружие. Это и люди. Это и их быт. А получается, что мы вроде как бесплатное приложение к этому оружию. Так нам видится ситуация на месте. Просим прощения. Вам, из Кремля, она, может, видится и по-другому. Но так как с жильём у нас везде бардак, а то и хуже, то мы и обращаемся к Вам, Леонид Ильич, от имени всего Военно-Морского флота и его Командующего, так как сам Главком сказать Вам это не решится. Извиняемся за беспокойство, хотя важность вопроса выше деликатности. Надеемся на государственное решение по сути изложенного. Всегда на страже любимой Родины Инженер-лейтенант В. Ткаченко 26 мая 1967г. б. Улисс. Владивосток, в/ч 09829» |
| Зная всевидящее око Особого отдела, офицер-отпускник доставил письмо в Москву и опустил в почтовый ящик на Кремлевской стене. С чувством исполненного долга и тёплой надеждой, что возвратятся домой уже в собственное жильё, молодые лейтенанты в составе экипажа ПЛ Б-88 отправились на боевую службу. Чтобы, в случае необходимости, защитить страну. Все были так воодушевлены, что у многих чесались руки: хорошо бы и с врагом встретиться! 27 июля 1967 года подводная лодка Б-88, находясь вблизи западного побережья Америки, всплыла под перископ на очередной сеанс связи. Ну и, если позволит обстановка, провентилироваться. Не прошло и полминуты, как подняли «ВАН»*, а начальник БЧ-4, РТС** лейтенант Плотников уже докладывал в центральный пост: получено радио с ГКП Флота. После его расшифровки командир с замполитом долго молча переглядывались. Уж больно неожиданным было содержание этой телеграммы: «КОМАНДИРУ. ВСПЛЫТЬ НАДВОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ. СЛЕДОВАТЬ БАЗУ. МЕСТО КУРС ДОНОСИТЬ КАЖДЫЕ 4 ЧАСА». Её читали-перечитывали по многу раз. Переворачивали. По буквам складывали слова. Шифровальщик перед командиром в который раз разглядывал каждый знак. Всё равно — «в базу». Подводники такому повороту, конечно, обрадовались, но не могли взять в толк, что случилось. Может, закончилась холодная война? Лейтенант Ткаченко вслух выразил робкую надежду, что, похоже, всем дали квартиры и нужно их срочно заселить. Тёплая квартира воодушевляет офицера куда больше, чем любые политзанятия. И даже ордена. Вызывал недоумение и открытый переход с постоянным докладом места и курса. Да ещё и половины автономки не прошло, и — «в базу». Вроде как лодка в чем-то провинилась. Дело в том, что подводники надводное положение не любят. И не только потому, что замкнутое пространство отсека в условиях сурового шторма накладывает дополнительный отпечаток на самочувствие. Главная тактическая уловка подводной лодки — это скрытность. Этот фактор формирует психику подводника. В надводном положении он чувствует себя неуютно. Беспомощным и уязвимым. А вот на глубине — почти дома. И с койки не выпадешь. При любом состоянии моря на глубине больше тридцати метров — полный штиль. Но что же всё-таки произошло? Место и курс докладывать через каждые 4 часа! Да не собьёмся мы с курса! Если под водой «втёмную» плаваем и доходим куда нужно, то в надводном положении — солнце и звёзды! Не заблудимся! Да, решили подводники, мы в чем-то провинились. Тут дело не в квартирах. Мнение лейтенанта Ткаченко было воспринято как неуместная шутка. Независимо ни от чего, при подходе к родным берегам, подводника, как и всех, кто надолго отлучился от своего куреня, охватывает радостное волнение. Но тут было больше тревоги. И было от чего озадачиться. Ещё задолго до подхода к территориальным водам лодку во всеоружии встретили корабли Тихоокеанского флота. Ещё раньше её встретила наша дальневосточная авиация. Подводники растерялись в догадках и поникли окончательно. Но почему казарменное положение? На сторону противника никто не перебежал. Все на месте. Особист незаметно даже всех пересчитал. Ни каких тайн, ни секретов никто никому не рассказывал. Честно и бдительно несли дозор на другой стороне океана. У берегов самой Америки. Ко всему готовые. Имели два подводных контакта с американскими лодками. Провели учебную атаку по ихнему авианосцу. Ну что ещё? Порох держали в сухости. Оружие в исправности. Рука — на кнопке! Если и можно было за что зацепиться, то лишь, как говорил замполит лодки Виктор Антонович Закревский, за неправильное использование политической литературы. Дело в том, что туалетной бумаги подводнику нормами довольствия не предусматривалось. Это чтобы подводник не обуржуазился. Зато лодка перед походом на боевую службу с избытком загружалась, кроме всякой там литературы, ещё и флотскими газетами. Ничего, что не свежими. Для политзанятий пригодятся. Да и матросу в свободное время будет чем заняться. Вроде как дополнительная политучёба. После их многократного прочтения газета и другие политпособия оказывались в гальюне или мусорной банке*. Хорошо пехотинцу! Он, при случае, утрётся лопухом. А чем подводнику? — Газета! Но тут дело не только в неудобстве. Подводник, как и любой советский человек, неприхотлив. — Что партия даст, тем и утрётся. А главная беда в том, что эти отходы «Боевой вахты»** — или другой какой газеты — всплывали и попадали в руки «друзьям» из NATO. На больших кораблях для уничтожения всяких там устаревших секретов на корме предусматривается место для их сжигания. С помощью этой «барбекюшницы» решались сразу две задачи. И обе полезные: враг не узнает, что мы там секретили, и водная гладь не будет пестреть всякими там бумажными отходами, так как заодно можно сжечь и всё лишнее. На подводной лодке такого места нет, а газета, после её окончательного использования подводником, украшает поверхность океана. Даже если её на глубине продуть через гальюн или ДУК*, всё равно потихоньку всплывёт. А «друг-натовец» уже с сачком тут как тут. Правда, позже, в гигиенический набор подводника включили и «нейтральную» бумагу. Без никаких там текстов, хоть и немного промасленную, но чистую. Изначально она предназначалась для обтирки механизмов. Упаковка — круг диаметром 45 сантиметров и весом 3 килограмма. По жёсткости мало уступала наждачной бумаге, хранилась в выгородке гальюна, мешая подводнику устроиться поудобнее, а потому после отхода лодки от пирса тут же оказывалась за бортом. А выручала — газета. Что только не передумали подводники, но неожиданный заворот лодки с боевой службы в базу с «приветом» Л.И.Брежневу никто не связывал.
— Где второй экземпляр? Где черновик? Пока офицеры соображали, что к чему, адъютант адмирала раскрыл папку, взял в руки конверт с сургучными печатями, вскрыл и извлёк листок с грифом «Особой государственной важности», исписанный ровным красивым почерком, в котором все узнали своё послание. — Где второй экземпляр, где копии? — с гневом настаивал адмирал. — Да вы представляете, что будет, если Тут напрашивается вопрос: что же мы тогда защищаем? Это хуже предательства! Кто зачинщик? — закончил обвинительную речь высокий представитель ЦК КПСС, неожиданно для себя сделав напрашивающийся вывод: что же мы тогда защищаем! Поняв свою политическую оплошность, Николай Иванович осёкся и, густо покрывшись испариной, надолго замолчал. Наступила тягостная тишина, неловкость которой отразилась на всех присутствующих. Хотя все понимали: что же мы тогда защищаем, если даже своего жилища нет. Как наёмники, служим за зарплату. С той существенной разницей, что иноземный наёмник обеспечен всем, а мы мытарствуем, так как и зарплата нищенская. Похоже, за эту бесконечную минуту все присутствующие подросли в осознании ситуации. С её социально-политической стороны.
— Если бы мы были предателями, как вы говорите, обратились бы не к нашему главе государства, а к какому-нибудь капиталисту, продали бы какой секрет и купили бы квартиры. Или вообще к ним бы устроились служить. А мы при всем невнимании к нам продолжаем служить тут, в этих норах, не разбегаемся. А насчет зачинщиков, так это я зачинщик. И все это могут подтвердить… — Почему?! Как?! — пришёл в себя Николай Иванович. — Да вы представляете?! Лейтенант весь флот поставил на уши! Главком наш перед Генеральным секретарём по стойке смирно стоял. Как вам не стыдно! — С особым усердием, похоже, чтобы замять-забыть свою политическую оплошку — «что же мы тогда защищаем?» — возобновил своё наступление адмирал. При этом, как и положено, заступился за Главкома. Тем временем в поддержку лейтенанту встали и остальные офицеры: «Мы все зачинщики! И вместе, и по отдельности. Приглашаем в гости, товарищ адмирал. Вы увидите, что мы защищаем: ничего!» Лейтенант же Ткаченко, поедая глазами высокого представителя партии, отвечал: — Стыдно, товарищ адмирал. Стыдно и обидно. Стыдно за страну, обидно за подводников. За товарищей. А что, Главнокомандующий не знает состояние вопроса с жильём? Почему мне должно быть стыдно, что он перед Генсеком по стойке смирно стоял? Я перед женой каждый день стою на коленях в своей землянке за то, что по незнанию заманил в эти флотские норы. Зачем нужна наша служба, эти корабли и лодки, если без решения социального вопроса, без жилья, без уважения к подводнику, его семье — всё равно никакой боеготовности? Всё на нашем дурном энтузиазме. Построили бы на две-три лодки меньше — всё равно тонут, — а вместо них — квартиры. Ну там в обращении всё написано, — разошёлся лейтенант. Все съёжились и притихли. Такого ещё не было. Даже адмирал не решался его остановить. А этот Ткаченко продолжал: — Кому была нужна эта революция? Где те блага, свобода, которую нам обещали? Почему… — Вы, лейтенант, лучше скажите мне, где черновик или копия? — взял себя в руки адмирал и перебил довольно толковые, но непривычные для уха начальствующего состава соображения лейтенанта. — Нашей разведке дано задание проверить наличие копии этой вашей кляузы во всех странах мира. Пока, к счастью, никаких копий за границей не обнаружено. Но может быть, где у вас и завалялся черновик или копия, — не то спросил, не то сделал вывод Николай Иванович. Было видно, что слова лейтенанта его сейчас беспокоят меньше. Сейчас главное — найти черновик. Осмыслив слова и заботу посланца ЦК КПСС, офицеры переглянулись. Уж слишком неожиданной стороной повернулся простой житейский вопрос. Тут отчетливо проглядывалась тень государственной тайны. Предмет особой заботы «партии и правительства». — Сокрытие перед мировым сообществом нашего соцкультбыта. На ленкомнату снова опустилась тишина. Тяжёлая тишина. И никто — ни высокие представители*, ни «крамольники» — не решались её нарушить, хотя она уже начала до немоготы всем давить на мóзги. Не выдержал командир БЧ-5 подводной лодки капитан-лейтенант Иван Ефремов. Вдумчивый, грамотный офицер. Уловив цель приезда высокой комиссии, этот Иван встал и отчётливо, как на политзанятиях, доложил: — Товарищ адмирал! Письмо было в единственном экземпляре. Мы его помним наизусть, как библейский «Отче наш». Как моральный кодекс. Если квартирный вопрос не будет решён, напишем повторно. И сохраним черновик. Продадим, раз он так высоко ценится, и купим квартиры. Повысим боеготовность. А тот черновик, о котором вы говорите, уничтожен, сожжён. Ручку мы тоже бросили в огонь. Вместе с промокашкой. Чтобы империалисты не докопались до наших тайн, что мы не только бездомные, но и малозарплатные, а потому очень злые и решительные, — отчеканил Ефремов и без «прошу разрешения сесть» утвердился на своём стуле. Озабоченный сохранением государственной тайны адмирал на этот явно вызывающий факт нарушения воинской субординации и культуры даже не обратил никакого внимания. Слова командира БЧ-5, положив руку на Корабельный устав, подтвердил лейтенант Ткаченко: — Слово офицера, товарищ адмирал. Сущая правда. Даже чернила вылили в канализацию. Чтоб никаких следов. Только в голове всё и осталось. Это же подтвердили и остальные офицеры. Снова помолчали. Похоже, тайна жилищно-бытовых условий офицера Военно-Морского флота осталась в пределах Советского Союза. На нашей стороне приграничной полосы. Тут уместно удивиться, как коллективное обращение в столь высокую инстанцию легло на стол адресату. Одно дело — опустить письмо в почтовый ящик на Кремлёвской стене, другое — кто его прочитает первым. Обычно всепроникающий взор особиста, ещё до отправки, уже не раз скользнёт по его содержанию. Оно и понятно — враг не дремлет. Может, ты какую очередную революцию задумал. Или в конверт какого порошка подсыпал. А то и секрет или тайну разболтал. Все эти дурные мысли должны пресекаться на корню. На то и КГБ. Секреты и тайны нужно «строго хранить». Ну, как по Уставу! — Как зеницу ока! Известно, чем меньше людей допущены к секрету или тайне, тем меньше вероятность их утечки. Вот вожди Третьего Рейха допускали, что тайну может сохранить только один хранитель. Ну, двое. Правда, если одного из них заранее расстрелять. Но это у них там. А у нас тут такое секретное обращение в самую что ни на есть высокую инстанцию с «провокационной» жалобой на условия существования сочинял весь офицерский состав экипажа подводной лодки! — 13 человек! А начисто переписывали несколько раз жёны офицеров, пока не остановились на жене лодочного офицера Валерии Приставко. Её почерк все признали наиболее подходящим. И это всё осталось тайной для особого отдела. Для всего КГБ! Правда, тут положительным фактором в сохранении «тайны» явились сами условия службы и быта офицеров. Этот быт уже настолько въелся всем одинаково в кости, что о письме Генеральному секретарю «никто не знал». Письмо осталось тайной даже для особого отдела. Это, похоже, было стихийным проявлением гражданской позиции и чувства человеческого достоинства, хотя и в ущерб политической зрелости, являющейся главной составной частью сознания советского офицера, воспитанного в духе всеобщей секретности и молчаливого согласия со всем, что бы нам «партией и правительством» ни предлагалось. По факту коллективного обращения офицеров ПЛ Б-88 к Генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу было проведено тщательное расследование, в результате чего экипаж расформирован. Получается, что «секреты», хоть на флоте, хоть в пехоте – да и где угодно – это главная сторона самосознания советского человека. – Секреты нужно беречь, как зеницу ока. Как саму советскую Родину. Но, поди, знай, где секреты, а где просто тайна, как у нас – соцкультбыт. А для этого и плакат: поменьше болтай! Остальное подскажет особист. Если секреты и тайны от тебя далеко, то особист с замполитом всегда рядом. Они и решают, где секрет, где тайна, а где и антисоветская пропаганда. А это уже статья. На подводной лодке для секретной документации, предусмотренной для обеспечения повседневной жизнедеятельности корабля, имеются два надежных места. Одно из них сейф живучести, где находятся всякие там инструкции в помощь экипажу при нештатных ситуациях. Сейф живучести закреплен за командиром БЧ-5. Это на «дизелях». На ядерной лодке за командиром дивизиона живучести. Вот, на вахте, в спокойной обстановке, когда она случается, даже опытный командир, механик или вахтенный офицер всегда могут найти что-нибудь новое по использованию технических средств в нештатной ситуации. Многие эту возможность не упускают. Потом, при случае, можно тут же, не мешкая, выхватить из головы, применительно к ситуации, уже готовое решение, сформированное в спокойной обстановке. А судьбу корабля при аварии могут решить и минуты. Сейф живучести в подводной лодке всегда под рукой. Прямо в центральном посту, и с его документацией можно, при желании, познакомиться без никакой росписи. Да и журнала специального для этой цели не предусмотрено. Бери и читай. В этом бесспорно положительная сторона этого сейфа живучести. Но есть, правда, и неположительная. Очень маленький. Один Тактический формуляр подводной лодки весит килограмма три и занимает половину объема. Потом РБИТС – Руководство по боевому использованию технических средств. И уже получается, что больше туда ничего и не положить. А для живучести корабля нужно еще место для простого «шила». Всякую там запчасть, даже при ее полном отсутствии по учету в технической части, за бутылку-две этого «шила» можно приобрести в считанные минуты. А если идти по «правильному пути», то мало и недели. А то и вообще не найти. А лодке вот-вот в море. Но даже если и «матчасть в строю, личный состав здоров, запасы по норме», что, правда, редко бывает, то эта заначка не пропадет. Пригодится. Ну, подводник знает, что такое «шило» и как с ним обходиться. Куда применить. А пиджаку скажу. Это спирт-ректификакт. Крепкий-крепкий. Высшей пробы. Применяется при плановых осмотрах всякой там техники. Аккумуляторной батареи, электрооборудования. Чтобы спрятать другие «секреты», необходимые для организации повседневной и боевой деятельности подводной лодки, предусмотрены еще один-два сейфа. Более вместительных. Эти сейфы и все их содержимое закрепляется за помощником командира. И если там особо секретного ничего и нет, то сам режим секретности уже дисциплинирует подводника. Несет еще и воспитательную нагрузку. Это, на мой взгляд, может даже важнее и тех «секретов». В этой минисекретной части хранятся еще и вахтенные журналы. Черновые и чистовые. Это, правда, не столько «секрет», сколько важный юридический документ. — Свидетельство на все случаи жизни. Это как черные ящики в авиации. По вахтенному журналу, при необходимости, можно восстановить всю картину событий при нештатной ситуации. Поэтому и отношение к ним особое. Более ласковое, чем к простому «секрету». — Сначала черновой журнал, потом чистовой. Можно что и подправить. Даже переписать заново. Оно и понятно. Бывает, что тут лишнее слово, как впрочем и недостающее, может обернуться серьезными неприятностями. Вплоть до снятия с должности. Хоть командира, хоть еще кого. Помню, когда наш командир Олег Петрович Бочкарев, заглянув в конце смены в вахтенный журнал, чтобы уточнить время получения радио с КП ВМФ и не обнаружив там никаких записей за всю смену, это на него произвело эффект зашкального землетрясения. Окончательно добило нашего командира простодушное признание вахтенного центрального поста старшего матроса Серегина: «А я все и так запомню». Кроме выговора за этого придурковатого Серегина, я еще был на неделю, к большому неудовольствию стармеха, отстранен от самостоятельного несения механической вахты. Свое решение, после «разбора полетов», командир, уставившись на стармеха Дим Димыча, еще ужесточил: «а лейтенанту дайте амбарную книгу и пусть сидит там в шестом отсеке и тренируется. И чтобы здесь, в центральном, не показывался». Досталось, правда, не только мне. В базе и сейф живучести и каюты, где хранятся «секреты», опечатываются и при убытии экипажа сдаются под охрану дежурно-вахтенной службе. В море сдавать некому. Да и не надо. Все на виду. И экипаж — одна семья. Но, независимо от уровня секретности документа, надежности охраны и замков на сейфах, секреты все равно, время от времени теряются. Пропадают. Пропал секретный документ и на моей подводной лодке Б-36. До пропажи он числился за помощником командира А.И. Солдатовым и хранился в его сейфе. Документ, правда, небольшой секретности, но на его обложке гриф: «Секретно. Экземпляр №…». Этого достаточно, чтобы объявить всеобщий переполох. Это была такая инструкция по очистке воздуха в подводной лодке под названием ПХС Г-79. Обнаружилась пропажа в море при отработке Задачи-2. Про него бы и никто не вспомнил, но наш командир Марк Владимирович Коновалов сказал, что в лодке душно. А старпом Геннадий Михайлович Висыч сказал, что нет, не душно. Решили заглянуть в инструкцию по очистке воздуха. А ее и нет. По журналу учета числится, а на самом деле нет. Была — и нет. Как в воду канула. И командир и старпом быстро забыли, зачем понадобилась эта инструкция и занялись ее активным поиском. Подверглись тщательному досмотру все шхеры-закоулки, все каюты. Секретный сейф помощника командира, где хранилась эта инструкция, проверили поочередно все командиры боевых частей. — Нет! Тут уж шутки в сторону. И важно даже не столько содержание документа, сколько сам прецедент. Потеря секретного документа, даже если он и обнаружиться — все равно ЧП. Может враг его уже прочитал, законспектировал, для верности еще и сфотографировал, а потом подбросил. Но это ничего уже не решает. Документ скомпрометирован. И уже не секрет. Это хуже, чем его утопить, хоть даже и специально. С другой стороны утеря секретного документа это уровень понимания и ответственности. На оргвыводах по такому случаю будет потом вся эскадра учиться обходить эти секреты десятой дорогой: «На подводной лодке Б-36 из состава 161 бригады ПЛ, в результате низкой организации службы и недопонимания важности сохранения государственной и военной тайны, утерян секретный документ…». Оргвыводы повлекут за собой задержку в продвижении по службе, задержку звания. Обязательный разбор на партийном собрании, а то и на парткомиссии. Но главное, что с утерей секретного документа ты не просто растяпа, а пособник врагов социализма, неполноценный советский человек. А советский человек должен быть полноценным. А то постигнет суровая кара: всеобщая ненависть и презрение трудящихся. В ходе активных поисков кто-то вспомнил, что какую-то инструкцию с похожим названием с буквами «ПХС» брал и я. Не знаю точно, что обозначают эти инициалы-сокращения, но думаю что буква «С» тут находится не зря, так как с нее таки начинается это ласкающее слух особиста и отпугивающее подводника слово «секретно». Многие видели эту Инструкцию в моих руках. Да и чего тут отпираться! Брал! Ну и что? Допуск к «секретам» имею. Повышаю свой профессиональный уровень, хоть урывками. Что в этом плохого? Но получение любого секретного документа вызывает подозрение. — Для чего получал? У меня же на этот счет запись в журнале выдачи секретных документов отсутствовала. — Тем более подозрительно. Говоря протокольным языком, выходит, что я документ не получал, а брал. Для чего? Может и выбросить? А уж если у кого что-то хотя бы на одну запятую не сходится, то сам и виноват. А раз виноват, то все и принимай, как должное. Хотя по условиям службы на лодке, а еще по ситуации, не всегда есть и время весь этот «секретный» протокол соблюсти. Вот, находясь в море по Задаче-2 помощник командира А.И. Солдатов решил уточнить количество комплектов регенерации В-64 , предусмотренных по нормам снабжения. Показал и мне. — 630 комплектов. У меня в голове, на этот счет, отложилось лишь мелкое соображение. Если не подвсплывать на вентилирование, то этих комплектов не хватит и на половину автономки. Да и вентилируйся или не вентилируйся, а после погружения содержание углекислого газа в отсеке — уже не меньше одного процента. Через какой-нибудь час после погружения этого углекислого газа уже будет вдвое больше. Голова шумит и болит. Резко шевельнешь рукой, или перевернешься на другой бок — сердце выскакивает. И плотность «населения» отсека тут играет не последнюю роль. Все хотят кислорода. А его не хватает. Все выделяют углекислый газ пополам с сероводородом. Этого — с избытком. До немоготы. Чтобы снизить воздействие этих естественных факторов на организм подводника можно придумать несколько вариантов-способов. Один из них — это не погружаться. Но тогда ты уже не подводник. Это не годится. Второй — погружаться и терпеть, насколько можно поддерживая природный состав воздуха в отсеке. Для этого-то и служит эти комплекты регенерации под кодовым названием В-64. С регенеративным веществом О2. Но тут тоже беда. Это вещество в виде пластин при соприкосновении с маслом, соляром, даже с безобидной ветошью, может оказаться причиной пожара. А отсек подводной лодки похоже и состоит только из соляра и масла. Тут нужна осторожность и предусмотрительность. А этого не всегда хватает. А черт всегда рядом. Но это еще не все. Добавляет углекислого газа в отсеке и головной боли подводнику еще и электросварка. Всплыть нельзя, а жить все равно нужно. После сварки — в отсеке не продохнуть. |
 Сварка внутри подводной лодки – это головная боль. Но жить все равно надо. ПЛ Б-59. 1965 г. |
| Пиджак бы даже в плен сдался. А подводник держится. Сварка в подводном положении это не только дым, углекислый и другой газ. Это еще и опасность возникновения пожара. А в хорошо насыщенной углекислым газом среде регенеративные пластины выделяют большое количество тепла. А это еще емкий довесок к тяготам подводной службы на голову подводника. За повышением температуры в отсеке, которая может доходить до 60 градусов, увязываются пары от всяких там масел, соляров, которых в отсеках всегда хватает, сколько их не убирай. Но и это не все. К этим градусам добавляются еще градусы от работы самой регенерации. Она выделяет тепло. И чем больше углекислого газа –– СО2 –– в отсеке, тем «теплее» в отсеке. До тепловых ударов. Поэтому часто бывает и так: сколько загрузили комплектов этой регенерации, — столько и привезли назад. Ну, может, немного меньше. А подводник выбирает меньшее из зол: когда «горизонт чист», всплывает на вентилирование. Но тут его уже поджидает какой-нибудь «Орион» –– самолет-разведчик морской авиации США-NATO. Если попасть в объектив его фотокамеры, то командир — уже не командир. Этот чистый воздух ему будет стоить должности. Такое, вот, чертово колесо. И в нем, как в стиральной машине, крутится подводник. Ядерному подводнику легче. Там есть кислородо-добывающая станция; более совершенная система очистки воздуха. А тут…только терпение. Я, лишь взглянув на эту «регенерацию» под названием ПХС Г-77, тут же и возвратил ее помощнику командира, который и запер ее надежно в сейф. Но исчезла другая инструкция. — ПХС Г-79. Но к «делу по пропаже» похожего секретного документа в круг подозреваемых уже вошел. Даже, несмотря на то, что «похоже, но не то». А может брал и то. Разберемся! А что без записи, то специально, чтобы не сдавать. Скрыть следы. Потом выбросить. Помощник командира за это будет наказан, а документ, товарищ Стефановский, — за вами. Вот вы его немедленно и верните. Это было твердое мнение командира лодки Марка Владимировича Коновалова, который почему-то меня недолюбливал как офицера и не ценил как командира БЧ-5, и, похоже, меньше огорчался от потери секретного документа, сколько радовался возможности меня основательно уесть. Конечно, такие отношения командира и механика на подводной лодке недопустимы. Но у нас с Марком Владимировичем было так. Командир с замполитом кадры расставляли по признаку политической зрелости, личной преданности и даже подхалимства, я же – по признаку профессионализма. Командир меня за это не любил. И когда узнал, что я о нем такого же мнения, как и он обо мне, то невзлюбил еще больше. На этом и разошлись. Но, как бы там ни было, закрутка с этим «секретом» получилась основательная. Промасленный китель можно постирать. Да хоть и выбросить. — И ты снова чист и опрятен. А вот потеря секретного документа это пятно в душе и в биографии на всю жизнь. — Не отмыться. Тем более обидно, что хоть и «похоже, но не то». Я держал в руках другой документ. Да и то какую-то минуту. Не больше. Но «мнение» уже сформировалось. На меня уже даже лодочные офицеры смотрели с подозрением. Штабные же, как и командир с замполитом, были уверены, что этот документ у меня. Осталось его у меня только изъять. По прибытию подводной лодки в базу — на берег никого! На борт лодки поднялись офицеры штаба эскадры, бригады, и даже политотдела. Само собой — особисты. С легкой руки командира М.В. Коновалова и замполита Н.Г. Глушкова все утвердились во мнении, что документ где-то запропал у меня. — Может из простой вредности я его и уничтожил. Может зарыл куда, или выкинул за борт. Обычно все происшествия, что случаются на корабле, скрываются до последней возможности. Тут же все было наоборот. Даже виновник обозначился. — На лице командира это прямо можно было прочитать. — Правда, пока упирается. Но ничего. Дожмем. Признается! Мою каюту перевернули вверх дном, разобрали по досточкам. Особист неделю не сходил с лодки. Уже важнее было доказать, что виновен в утрате я, чем найти этот документ. Особист допрашивал поочередно и по несколько раз меня и всех моих подчиненных. Все безрезультатно. «В руках механика документ видели, а куда он делся не знаем». Начальник штаба эскадры, контр-адмирал Шадрич, которому тоже передалась уверенность, что документ находится у меня, даже приказал произвести обыск у меня дома. Обыск поручили провести нашему лодочному начальнику БЧ-4 РТС капитан-лейтенанту А.Н. Семенову. Пришли домой. Семенов начал «осмотр места» уже со двора и лестницы. Пока я разливал вино, он успел перетрясти весь книжный шкаф, обыскал туалет, ванную. — Приказ есть приказ. Заглянул даже под кровать. Ничего тут предосудительного нет. — Утерян секретный документ! Заглянешь куда угодно. Закончив безрезультатные поиски, мы присели к столу. Под бутылку доброго «Каберне» поговорили «за жизнь». Семенов меня, при этом, настращал так, что мне, хоть я и не при чем, но самому уже хотелось побыстрее найти этот «секрет». Хоть бы и у меня дома. Или в каюте. На следующий день, недовольный результатом поисков, меня вызвал к себе начальник штаба эскадры. По дороге в штаб мне навстречу попался доктор капитан Кусанов. Флагманский врач 69 бригады. У него на все жалобы, помню, был один ответ: «ничего, это еще не триппер». Доктор обратил внимание на мой потерянный вид и резкое отсутствие всякого настроения. Ни хорошего, ни плохого. Никакого! — Что за вид? Выше нос, — попытался привести меня в меридиан доктор. Я все ему про пропажу «секрета» и рассказал. Начистоту. Даже не делая акцента, что я тут не при чем. Да и что тут делить. Беда-то общая. Пятно на всю лодку и даже вокруг. Может доктор что и подскажет. У Кусанова, пока я сбивчиво рассказывал о пропаже секретного документа, голова постепенно уходила в воротник. Лицо вытянулось. Даже осанка изменилась. Доктор застыл в оцепенении минут на пять. У меня даже ноги замерзли, пока я ждал его успокоительного ответа. А доктор с вытаращенными глазами продолжал молчать. Даже дышать перестал. Словно узнал, что у меня какая-то страшная болезнь. Потом, немного очухавшись, еле слышно произнес: о, это хуже триппера! Уж если доктор Кусанов над моей проблемой не пошутил, то и вправду дело серьезное. Поникший и удрученный, я постучался в кабинет адмирала Шадрича, живо представляя сурово-требовательное выражение его лица. Только я вошел в кабинет, начальник штаба эскадры, без никаких обиняков, без вступительных слов, на мое «здравия желаю, товарищ адмирал» вместо ответа тут же и приступил к делу. Огорошил меня безальтернативным вопросом: — Когда вернете документ, товарищ Стефановский? Тут для пользы дела я адмиралу приврал. — Знал я эту инструкцию. Еще лейтенантом с ней познакомился до запятой, готовясь к зачету по устройству подводной лодки. Мой непосредственный начальник Дим Димыч Дурицын, чтобы я побыстрее освоился, поселил меня на лодке. При этом напутствовал: «Будешь дышать этим спернутым воздухом, пока не сдашь зачеты». Ну, лодку я освоил довольно быстро. Но эти оба документа ПХС-77 и ПХС-79, хотя и времени прошло достаточно, мне почему-то запомнились больше всего. Сдавал я зачеты по регенерации и очистке воздуха нашему старпому Константину Васильевичу Голубеву. А он, меньше, чем на десятый подход этих зачетов не принимал. Да и то на трояк. Не больше. Адмирал на мое «незнание» не отреагировал никак и, уверенный в своей всегдашней правоте, похоже не склонен был выслушивать мои оправдания и коротко приказал: — Ну вот, что. Хватит. Идите. И чтобы к исходу завтрашнего дня вопрос с секретами был исчерпан. Хотя можете докладывать сразу, когда решитесь. Хоть ночью. Хоть утром. Не дожидаясь вечера. Все. Идите! — С уверенностью, что этот «секретный» грех на мне и с заметным оттенком «презрения и ненависти» закончил короткую аудиенцию начальник штаба. — Есть, — растерянно ответил я и покинул кабинет. Больше под таким напором адмирала и сказать то нечего было. На следующий день — снова к начальнику штаба. Было приказано прибыть вместе с помощником командира. — Ну что, товарищ Стефановский, задание выполнили? — завидев меня в прихожей, не здороваясь, потребовал ответа начальник штаба эскадры. — Какое задание? Вы мне ничего не поручали, товарищ адмирал. — Удивился я неожиданному повороту. — Я вчера Вам, товарищ капитан-лейтенант, приказал, что бы у Вас к исходу сегодняшнего дня вопрос с секретами был исчерпан. Вы отвечали: есть. А сейчас вам не ясно, видите ли, что от вас требуется! — не на шутку возмутился адмирал, и я обратил внимание, как Олег Петрович наливается гневом. А в гневе Шадрич был крут. Это все знали. Издалека, на всякий случай, завидев его высокую — и летом и зимой — фуражку, отворачивали в сторону. А тут не свернуть. Он же, уставившись на меня в упор, наступал, при этом заметно багровея. Я во мгновение ока уже несколько раз попеременно видел себя пехотным лейтенантом, лесорубом на Колыме, сплавщиком леса, простым матросом на подсобном хозяйстве. Адмирал уже приблизился ко мне вплотную, наваливаясь на меня всей огромной и страшной властью. В темных глазах гнев, готовый пролиться во всю мощь флотского локомотива. Даже не локомотива, а еще чего-то большего, грозного и неохватного, от чего не увернуться и не отступить. Тут даже ангел признается во всех грехах. Каких и не совершал. — Товарищ адмирал, вопрос с секретами исчерпан, — не выдержал я, — ваше приказание выполнено. — Ну? — с видимой надеждой и облегчением отошел от меня адмирал и уже с еле заметной улыбкой, на лбу испарина, утвердился на стуле. — Давайте документ. Где он? — Не нашел я, потому что не брал. Для меня этот вопрос на самом деле полностью исчерпан, ну как вы и приказали, — сделал я шаг вперед. И, осмелев, рассказал, под пристальный взгляд адмирала, уже в который раз, как все было. Это же слово в слово повторил и помощник командира капитан-лейтенант Солдатов. Адмирал слушал, не перебивая. Лицо приобрело обычное строгое, без гнева, выражение. Казалось, Олег Петрович был даже доволен: одним честным офицером в его глазах на эскадре стало больше. Когда я умолк, он встал и сказал-проговорил: — Товарищ Стефановский, с Вас подозрения снимаются, ваша непричастность к этой потере полностью доказана. Все. Мы Вам верим. Можете идти. Никаких наказаний и преследований по службе не будет. Не беспокойтесь. Вы хороший офицер. Пожалуйста. Вы свободны, товарищ Стефановский. Мы Вам верим! — пожал мне на прощание руку сам Шадрич, чему я нимало удивился. После рукопожатия добавил: зайдите завтра. Я с облегчением вздохнул — «мы вам верим» же, — поблагодарил адмирала, отдал честь и, не дожидаясь «завтра», направился прямо в «Ягодку». — Снять стресс и расслабиться. Что-то поменялось в ходе мыслей адмирала по поводу пропажи секретного документа. Дело в том, что поиск сосредоточился не только на мне. В штабе бригады вся секретная часть была перевернута неоднократно. Кроме того, не прерывалась «работа» с личным составом, как подводной лодки, так и штаба бригады, уже объединенными усилиями особого отдела. Может, что и обнаружилось. Потому и «мы вам верим». И «зайдите завтра». Не приказал прибыть, а пригласил: «зайдите». И завтра адмирал, может, извинится за все эту мутоту, а то еще и похвалит за что-нибудь. «Завтра» оказалось почти к ночи следующего дня. Весь день я промучился в догадках, сомнениях и надеждах. — Может, документ уже и нашелся. А может, его уже твердо повесили на меня, и мне осталось только выслушать наказание. Лучше бы с утра так и сказали: «Вам строгий выговор!» Да хоть что угодно. А то тянут до вечера, чтобы к ночи это выслушать. Начальник штаба на месте отсутствовал, а «завтра» еще не кончилось, и я поджидал его в коридоре-прихожей. Никто из штабных не знал, будет начальник штаба, или «служба на сегодня закончена, море на замок». Это хуже всего. Знал бы я, что будет очередной допрос, то и ушел бы. А если скажет, что подозрения снимаются, документ нашелся?! — Ради одного такого слова можно и подождать хоть до конца суток. А то еще и права потом покачать за необоснованные обвинения. Ради этого можно и до утра тут под дверью пересидеть. Как бы там ни было, но отсюда я уйду с твердой характеристикой: или «капитан-лейтенант Стефановский военную и государственную тайну хранить умеет», или… Тут резко открылась дверь и передо мною нависла грозная фигура начальника штаба Олега Петровича Шадрича. Я даже вскочить не успел. Адмирал, не заходя в кабинет, присел на стул дежурного по штабу и мне — после «сидите, сидите» — повторил то же, что говорил вчера. Вроде, как уже и сам убеждал меня в моей непричастности к пропаже документа. Тут мне ни возразить ни добавить было нечего. Только подумал: «Все! — Капитан-лейтенант Стефановский военную и государственную тайну, таки, хранить умеет. Случаев утери секретных документов не имел». К моей большой и нетерпеливой радости, закончил начальник штаба «беседу» словами: «Все. Идите: Вы хороший офицер и к пропаже документа никакого отношения не имеете. Мы Вам верим. Идите. Вы Свободны!» Тут впору было и запрыгать от радости. — Такой груз с плеч! И днем, и ночью этот «секретный» груз сверлил мне мозги, отравлял жизнь. Настолько, что вот сейчас на такие хорошие и долгожданные слова начальника штаба я не нашел что и ответить. От приятной неожиданности меня просто заклинило. А прямо перед глазами прыгали строчки из служебной характеристики: «Стефановский военную и государственную тайну хранить умеет. Случаев утери секретных документов не имел. Рекомендуется к назначению…» — Стефановский! Вы что, примерзли к полу? — Нетерпеливой скороговоркой вывел меня из состояния радостной прострации адмирал. И уже в который раз подбодрил: мы Вам верим. Все. Идите-идите. Я — «спасибо», — и быстрей на выход. Уже у самой двери Олег Петрович меня приостановил и, глядя в глаза, так по-доброму попросил: — Стефановский, а все-таки отдай документ. Ты уже знаешь, как за секреты дерут. Тебя уже отодрали, тебе легче. |
 Начальник штаба эскадры контр-адмирал О.П. Шадрич: |
