В конце декабря 1960 года, после шумного судебного процесса на Алексеевской площади, весь город неожиданно вспомнил одесских бабулек. Ведь они-то предупреждали: скоро обязательно что-то случится.
Разговоры эти пошли неспроста. Дело в том, что Свято-Пантелеймоновское подворье, расположенное возле Привоза, должно было превратиться в планетарий. Так пожелал секретарь Одесского обкома партии В.Солдатенков.
Кресты над куполами, лицевой стороной обращенные к Гробу Господню, были выполнены в старинной традиции. И в основании креста был установлен полумесяц. Он символизировал чашу, в которую стекала Христова кровь.
Четко выполнив указание обкомовского партайгеноссе, рабочие спилили кресты, но оставили полумесяц. И один из главных храмов Одессы некоторое время пребывал в мечетях. Вот тогда и прошла волна ясновидения: «В городе чему-то случиться…»
Пятьдесят шесть лет назад, в Одессе 18-го декабря 1960 года, произошли события, которые в разной мере прокатились затем по стране до берегов Тихого океана.
Иван Тарасенко, одессит, отбывавший срок по власовской статье на краю света, вспоминает, как был «поражен рассказом про троллейбусы, которые переворачивали на Госпитальной, про то, как милиционеров выбрасывали из окон верхних этажей» на Степовой.
А вот что поведал один из жителей Большого Фонтана:
«Во двор, к костру, где мы грелись, подбежал человек. Лицо страшное, кривое от злобы. Руки синие. Мы думали, «психованный» – таких было много после войны. Он схватил ворот рубашки и рванул вниз: «Молдаванка поднялась!»
Продажа некачественной водки в Одессе – обычное дело. На местном жаргоне такой товар называют «паленкой». Реализация водки разбавленной случается много реже. Её продают в точках, что на отшибе. Но обязательно созданиям бессловесным: пьяным до потери речи, к примеру. Но ещё лучше, скажем…солдату. Он возьмет без разговоров и постарается сразу уйти.
Угол Дальницкой и Степовой. Это место считается центром Молдаванки. 18 декабря 1960 года, воскресенье, день выбора народных судей. Подобное мероприятие население не только Молдаванки – всей страны воспринимает весьма неоднозначно. Несколько лет назад из-за колючей проволоки вернулось около десяти миллионов людей.
Ближе к вечеру в гастроном на этом углу заходит солдат.
Продавец ликеро-водочного отдела носил кличку «Рыбак». Скорее всего – неспроста. У служивого, что называется, «горели трубы». Он торопливо выбил сургучную пробку. Низкое качество водки обнаружилось сразу. И что проблемней всего – в двух шагах от прилавка. Просьба облагородить пойло произвела на Рыбака впечатление, похожее на оскорбление. Следует хороший удар.
«На ту беду», как искренне сожалел баснописец Крылов, рядом с гастрономом случился представитель милиции. Справедливость ярко блестела на кончиках его казенных сапог. И требовала реализации «не отходя от кассы». Милиция и торговля сразу нашли, как обычно, общий язык. И принялись катать солдата ногами. Парню досталось крепко. Тело осталось лежать на углу.
Быстро собрались зеваки. Поначалу их было человек двадцать. Ситуация воспринималась индифферентно: «Не повезло парню…»
Но тут милиционер взялся объяснять, что солдат просто пьян. Говорить такие вещи недалеко от вытрезвителя, где били и забирали деньги, было с его стоны неразумно. Группа ироничных зевак стала раздраженной толпой.
Минутой позже теперь уже двое милиционеров закидывают тело в кузов остановленного напротив магазина грузовика.
К едва живому солдату тянется множество рук. Толпа хватает его и тащит к себе. Милиция усердствует с другой стороны. Толпа сильнее. Солдата стаскивают на мостовую. Поднимают и настоятельно передают каким-то случайным сержантам.
Казалось бы, всё: по домам! Но толпа, числом уже более семидесяти человек, ещё плотнее окружает грузовую машину. Водитель судорожно заводит мотор.
Не тут-то было! Народ упирается в бампер и, не давая выжать сцепление, начинает толкать машину назад. Метр, два… её толкают почти полквартала. Оба милиционера успевают перебраться в кабину.
В толпе жителей Молдаванки зреет азарт. Такой бывает при игре в карты на зоне. Здесь нужно рисковать. Отказ от игры и проигрыш обходятся по полной программе. И когда машина всё-таки начинает двигаться вперед, на лобовое стекло набрасывают покрывало.
В историческом плане тут весьма примечательное место. На углу, буквально в двух шагах, экспансивный подросток Мишка Винницкий, впоследствии Мишка Япончик, лично подорвал адской машинкой полицмейстера Михайловского участка Кожухаря.
Толпа стремительно набирает массу. В ней бродят горячие дрожжи ненависти к властям. Огромные желтые пятна трамваев №4 и 21 стоят без движения на рельсах. Пассажиры прилипают к гудящей массе.
В такие моменты слова подобны спичке. И вот огонек новой идеи пробегает по головам. Машину нужно перевернуть! С веселым кряхтением грузовик заваливают на два колеса. Но перевернуть грузовик окончательно сил не хватает. Щербатый борт бьет одного из участников по лицу. Слышен крик. Заряд ненависти накапливает взрывной потенциал.
« А-а, ментура!» – это кричат с дальнего края толпы. Оказывается, подъехал ещё один грузовик. В кузове два-три десятка курсантов из школы милиции. Милицейский чиновник, вспоминая события, скажет: «Наша ошибка: мы подходили малыми силами.» Насчет «малых сил» – так это, всё-таки, к счастью Одессы. Иначе бы на Степовой, Дальницкой случились такие же кровавые события, как в 1962 году в Днепродзержинске или в 63-м в городе Кривой Рог. В хрущевские времена стрелять в толпу могли без особых сомнений.
Для создания плотного заслона сил не хватает. Толпа язвит и веселится. Одному из курсантов надевают на голову ведро. Для детонации события не хватает двух обязательных элементов: женского визга и первого брошенного камня. Вскоре по кабине щелкает нарастающий каменный ливень. К толпе подъезжают два пожарных расчета. Пожарники заученно раскатывают шланги. На Степовой готовится беспримерный зимний заплыв. То тут, то там блестит нож – и в пожарных рукавах появляются дырки.
Машины с пожарными уносятся прочь. Каждая победа добавляет резкости в поведении. Толпа продолжает расти.
Около десяти вечера одна из местных девчонок подлетает к курсанту и сбивает фуражку.
На помощь сослуживцу спешат остальные курсанты. Женский визг – и толпа, как спущенная с цепи, начинает бить милицию!
Несколько курсантов подхватывают коллегу, виновника событий, под руки. Они пробиваются к ближайшим воротам. С первым классическим вопросом «Кто виноват?» ясность полная. Угнетает другое: «Что делать?» дальше.
Уже разнесли галантерейную лавку. Разбили витрины в большом гастрономе. Килька, легендарные кисло-сладкие бычки в томате пошли по карманам пальто. Другой молодой пассионарий забрался на прилавок, где торговали газированной водой. Он вытащил из аппарата колбу с карамельным крюшоном. «Где милиция? – возмущается он. – Подайте её сюда!».
Если гора не идет к Магомету, то пророк сам пойдет узнать, как у неё дела.
Отнюдь, отделения милиции, что располагалось за углом, на Михайловской, – уже нет. Только недавно ментура переехала на новое место, к кинотеатру «Родина».
А вытрезвитель? Оторваться от основной массы толпы как-то боязно. Энтузиастов освобождать друзей, что проходят там «реабилитацию», совсем мало – два-три десятка.
Поэтому побили стекла в здании суда и юридической консультации.
В это же время толпа останавливает милицейский мотоцикл с коляской. Аппарат переворачивают и поджигают.
Теперь следует ждать настоящую реакцию власти. И около одиннадцати вечера Степовую перекрывают два взвода солдат. Автоматы с примкнутыми дисками недвусмысленно висят за спиной. Солдаты понимают, что боевые патроны набиты в диски совсем не для поднятия воскресного настроения. Люди вокруг говорят: «Менты чуть ли не до смерти забили солдата». «Милиция» – «солдата»… Стальная связка этих двух слов похожа на ножницы. И они незримо перерезают пуповину, соединяющую армию и несправедливую власть.
Внезапно в воронке толпы, возле дома №46, раздается тугой пистолетный хлопок.
Это стрелял участковый. Трактовка дальнейших событий оставляет белые пятна. По одной из версий, участковый повел себя как хозяин квартала. Он посмотрел в сотню лиц и попросил криком: «А ну, разойдись!» И, не размышляя досыта, извлек штатный «макаров». Народ не понял серьезности просьбы. Тогда участковый сделал выстрел в ночное небо.
Руку с «макаровым» перехватили, пуля попала какому-то парнишке в лоб.
Другой очевидец настаивает, что участковый проявил большее благоразумие и начал разговаривать с толпой, пытаясь найти общий язык. Получив удар от гражданина цыганской национальности, участковый бросился бежать.
Давно замечено: увидев спину врага, толпа мгновенно звереет. Спасаясь от погони, участковый сделал выстрел через плечо. Ему удалось спрятаться, но вскоре он был найден в одной из квартир. Возникла идея: «Повесить!..»
На акацию закинули срезанную во дворе бельевую веревку. Тут кто-то обнаружил, что участкового так избили, что объект линчевания уже не дышал.
Как бы то ни произошло, тело участкового выволокли на улицу Степовую.
Глазастый очевидец событий: «Раньше в толпе было много знакомых лиц, теперь они куда-то подевались – ни одного знакомого».
К месту расправы над участковым тихо, без властного сигнала, подъезжает фургон «скорой помощи». Это кофейного цвета «зим». По крыше фургона молотят кулаками, пинают заднюю дверь. Мужества выйти, оказать медицинскую помощь у бригады «скорой помощи» не хватает. В эти часы – сумбурные часы гнева, несправедливости, хулиганства – тем не менее очень разборчиво определяется, кто есть кто. Ведь удивительно: после выстрела участкового к оцеплению из солдат подбежали несколько человек. Они кричали: «Солдаты, помогите!» В отличие от бесконечно чужой милиции, всегда сонных медиков и деловитых пожарников, армия воспринималась исключительно как своя.
Солдаты молча, без действий, простояли до конца ночи. Ближе к четырем часам утра из Москвы – и якобы лично от генсека Никиты Хрущева, – пришло распоряжение «Стрелять!». К тому времени народ на Молдаванке уже разошелся. Лишь несколько отдельных группок стояли под тусклыми фонарями и обсуждали перипетии воскресенья.
Аресты начались утром. Статья «хулиганство» тушила страсти, как ледяная вода. С доказательствами было не густо. Очевидцы отмечают надуманность многих фактов. Хотя, например, вопрос о капитане милиции, выброшенном из окна, остается открытым.
Суд заседал в клубе им. Иванова. Он и сейчас на Алексеевской площади. Свободных мест не было по определению. Публику организованно привезли из цехов завода им. Январского восстания. За главарей признали жителей Молдаванки Виктора Беляева и Славика Минзу. Срока прописали крутые – по 12 зоновских лет. Но находились ли в толпе матерые уголовники? Обозначили ли они свою зловещую роль?
Однозначно: были! Тем более, что за три года до событий прошла широчайшая амнистия.
Что есть наша жизнь? В некотором смысле это ряд сообщающихся сосудов. И события из сосуда «драма» плавно перетекли в емкость «обычная жизнь». В этой жизни на Молдаванке без юмора трудно.
А потому вскоре, если не на другой день, участники восстания на Молдаванке получили прозвище «декабристы». Появился анекдот.
«Декабристы на Сенатской площади попали в историю, а с Алексеевской – влипли».
Секретарь Одесского обкома В. Солдатенков взялся за перо и отписал в городскую газету «Знамя коммунизма» (№ 254 от 25,12,60) статью «Усилить охрану общественного порядка». Он указал гражданам, что когда органы задерживают хулигана, то хулиган часто зовет на помощь. В художественной трактовке В.Солдатенкова неизвестный до сих пор, избитый солдат превратился в … Виктора Беляева. Долее цитата: «В результате пьяница Беляев оказался совершенно невредимым, пострадали честные люди». В ответ Молдаванка родила свой анекдот. В нем рассказывалось, как партийная комиссия обнаружила, что партбилет у Рабиновича самым ужасным образом пахнет водкой.
«Так я же не пью!» – завопил Рабинович. Начали разбираться. Оказалось: парторг, который ставил в билет отметку «взносы уплачены», долго и тщательно дышал на печать.
А что же продавец разбавленной водки Рыбак? В отношении гражданина Рыбака формула «истина в вине» была понята строго в буквальном смысле. Поскольку водка была разбавленной, т.е. водкой фактически не являлась, то и искать истину просто негде.
Давайте возвратимся на Алексеевскую площадь. В шестидесятые годы, до великого исхода на родину и по разным америкам, в этом районе жило много евреев.
Нам нетрудно представить разговор двух пожилых людей, сидящих на этой скамейке:
– Ну, из вус же? Теперь вся Молдаванке будет иметь ай гроссе гембель?
– Один гембель, цвэй гембель!.. Отозой наша жизнь…»
