Еще до эвакуации Новороссийска, когда генерал Врангель жил в Севастополе, устраненный от дел¹, о нем уже стали говорить как о единственном человеке, могущем спасти армию и Россию.

В правых кругах, видевших причину невзгод, постигших добровольческое движение, в тлетворном влиянии окружавших Деникина “кадетов”, на генерала Врангеля возлагалось особенно много надежд. И по мере того, как на фронте дела шли все хуже и хуже, все ярче и ярче сиял ореол опального генерала. Наконец правая инициативная группа с епископом Вениамином во главе решила организовать общественное выступление в пользу Врангеля.

В Севастополь съехалось несколько человек, долженствовавших изображать из себя представителей крымских “сословий” и национальностей. От русского духовенства там был епископ Вениамин, от татарского народа — назначенный губернатором и непризнанный населением муфтий (высшее духовное лицо), было еще несколько землевладельцев, кто-то от немцев-колонистов² и т. д.

Звали и меня поехать в Севастополь в качестве представителя самоуправлений.

О генерале Врангеле я знал как о выдающемся молодом генерале, победителе при Царицыне, известном своей решительностью и безусловной честностью (свойство, весьма редкое в период гражданской войны); понимал я также, что имя Деникина настолько скомпрометировано в народе (слово “деникинец” крестьянами произносилось с ненавистью и презрением), что он далее не может возглавлять противобольшевистское движение. Однако я видел, что овладеть Врангелем собираются в сущности те же силы, которые, по моему глубокому убеждению, погубили Деникина.

Кроме того, меня крайне возмущало, что Врангель распространял в это время в Крыму свое письмо к Деникину, полное личных выпадов против этого неудачного диктатора, но благородного человека и патриота³.

Все эти причины побудили меня самым категорическим образом отказаться от поездки на севастопольский съезд.

Съезд состоялся, и за подписью всех прибывших на него “нотаблей” была послана Деникину телеграмма, в которой говорилось что-то вроде того, что все народы Крыма желают видеть генерала Врангеля во главе армии.

Если память мне не изменяет, Врангелю после этого пришлось оставить Севастополь и переселиться в Константинополь, откуда он был уже вызван на генеральский съезд, избравший его заместителем Деникина.

Таким образом, я ехал в Ялту на свидание с Врангелем, будучи заранее несколько предубежден против него.

В Ялте я встретился с П.Б. Струве⁴, который мне сообщил, что Врангель выразил желание посоветоваться по вопросам управления с местными людьми и что он указал ему на В.В. Келлера, меня и еще одно лицо, ныне находящееся в России. Почва для нашего разговора была подготовлена одним моим письмом к П.Б. Струве, которое я ему писал в Ростов, но которое им было получено уже в Новороссийске, когда он жил в одном вагоне с Врангелем.

Писал я ему, что считаю дело Добровольческой армии совершенно погибшим. Если есть слабая надежда его спасти, то лишь путем радикального изменения самых основ ее политики. Во-первых, Деникин, имя которого совершенно скомпрометировано в народных массах, должен уйти и заменить себя другим лицом; во-вторых, нужно во что бы то ни стало кончить ненавистную населению гражданскую войну и при посредстве союзников заключить мир с большевиками, создав южнорусскую федерацию из казачьих областей, Крыма и хотя бы части Украины. Это государство должно стать как бы катушкой, на которую впоследствии намотается вся остальная Россия. Первыми актами новой власти должно быть провозглашение широкой амнистии и укрепление земель за крестьянами.

Приблизительно такого же содержания письмо я написал тогда и Н.И. Астрову⁵, но оно до него не дошло.

Зная тогдашние настроения П.Б. Струве, я думал, что он сочтет выставленную мною программу абсолютно неприемлемой, о чем и упомянул в своем письме.

Теперь, встретив меня в Ялте, П.Б. Струве сразу заговорил об этом письме.

— Напрасно вы меня считаете таким твердокаменным и неповоротливым, — сказал он мне. — По странной случайности некоторые мысли, которые вы высказали в письме, меня уже раньше занимали, и мы о них разговаривали с генералом Врангелем. Завтра утром, когда вы будете у него, непременно коснитесь всех этих вопросов.

В дальнейшем разговоре с П.Б. я от него впервые услышал впоследствии ставшую столь известной формулу о необходимости делать левую политику правыми руками, узнал от него также, что для делания такой политики Врангель предполагает поставить во главе гражданского управления А.В. Кривошеина⁶. Помню, что я возразил ему, сказав, что скорее присоединился бы к обратной формуле — “делать правую политику левыми руками”.

Собственно относительно существа нужной политики у нас как будто не было больших разногласий. Только для “правых рук” она была левой, а для “левых рук” — правой.

На следующее утро генерал Врангель принял нас в гостинице “Россия”⁷.

Кто теперь не знает Врангеля по его многочисленным фотографиям? Но тогда я знал его только по лубочным портретам “Освага”⁸, и его высокая, стройная и гибкая фигура “джигита” в черной черкеске, его странное, удлиненное лицо с живыми, несколько волчьими глазами произвели на меня большое впечатление. Во всем — в манере говорить, в нервных, повелительных жестах, во взгляде, в голосе — чувствовался сильный и волевой, решительный человек, созданный быть вождем. Неприятно поражала несуразно длинная шея, без всякого утолщения переходящая в затылок и как будто кончающаяся только на макушке. Эта шея с плоским затылком совершенно не гармонировала с умными, проницательными глазами, придавая его облику какой-то отпечаток легкомыслия.

У нас сразу же начался очень оживленный разговор.

Мне несколько раз приходилось бывать у его предшественника, генерала Деникина, и я невольно сравнивал этих двух южнорусских диктаторов.

Деникин очаровывал своим милым добродушным лицом, простотой обращения и ласковой, слегка лукавой улыбкой. Чувствовалось, что с ним можно было говорить откровенно, о чем угодно и совершенно запросто. Однако, когда я бывал у него, всегда выходило так, что он куда-то торопился, смотрел на часы, и я видел, что разговор со мной его мало интересует. Инициатива разговора принадлежала мне, он же давал реплики, иногда возражал, но почти ничего не спрашивал. Этот, несомненно, умный и одаренный человек был чрезвычайно прямолинеен в своих чувствах, взглядах и суждениях. Раз усвоив их, он оставался им верен до конца, хотя бы жизнь на каждом шагу давала ему разочарования.

Конечно, он поддавался влиянию окружавших его людей, но лишь определенных лиц, которым он безусловно доверял. Но во впечатлениях снизу, из самой жизни, всей сложности которой он, по-видимому, не придавал достаточного значения, он как будто не нуждался. И с каждой аудиенции у Деникина я уходил с двойственным чувством: с одной стороны, на меня действовало обаяние его личности, а с другой — я чувствовал какую-то неудовлетворенность и им и собой. Я всегда собирался многое рассказать ему, поделиться с ним мыслями по поводу происходящего, а в конце концов лишь делал несколько комментариев к подаваемой докладной записке или возбуждал два-три деловых вопроса. А дальше разговор прерывался, так как я определенно сознавал, что настоящего внимания он мне все равно не уделит.

Врангель, наоборот, старался с жадностью почерпнуть не в идеях, а в самой жизни руководящие нити для своей политики. Он ловил впечатление и на фронте, и в тылу и к каждому своему собеседнику относился с живейшим интересом.

В трудную и ответственную минуту, когда, по сделанному тогда же им признанию, у него было не более одного шанса из ста на победу над большевиками, он подходил к власти без каких-либо предвзятых мыслей и без определенной программы, с верой в свою интуицию и в умение делать практические выводы из опыта жизни. Он ставил себе определенную цель, а средства готов был выбирать любые…

Разговор наш длился часа два и касался самых разнообразных вопросов. Сам по себе разговор этот, конечно, не имел особого значения, и если я на нем здесь останавливаюсь, то только потому, что он дает материал для освещения некоторых дальнейших событий.

Заговорили мы прежде всего об общем положении. Всем, а Врангелю, оценившему свои шансы на боевой успех как один на сто, было ясно, что спасения в данный момент можно было ждать не от бряцания оружием и что нужно сделать попытку каким-нибудь образом использовать посредничество союзников для заключения перемирия с большевиками. При этом я высказывал мысль, что нет смысла создавать особое государство из Крыма и что “катушка”, на которую должна намотаться Россия, должна, по крайней мере, включать в себя и казачьи области. Поэтому необходимо, чтобы союзники употребили давление на большевиков и заставили их очистить юго-восток России. Струве, более осведомленный о настроениях англичан, как раз тогда предлагавших свое посредничество, отнесся к моему предложению скептически. Однако основная мысль, что нужно сделать попытку кончить гражданскую войну с сохранением южнорусской государственности и “Единую Россию” поставить не в фундамент программы, как это было при Деникине, а сделать крышей медленно строящегося здания, разделялась всеми нами.

Врангель с большим раздражением говорил о деникинской стратегии, о растяжении фронта и форсированном марше на Москву, так неудачно закончившемся.

— Это было совершенным безумием — идти на Москву с разлагающейся армией и дезорганизованным тылом. Моя тактика будет другая. Даже при благоприятных условиях я не двинусь вперед, не приведя в полный порядок армию и тыл.

Разговор перешел на грабежи, сделавшиеся в армии обычным явлением, на деятельность контрразведок и т. д. Врангель относительно всего этого был вполне осведомлен и заявил, что не остановится перед самыми суровыми мерами для искоренения этого зла. “А таких генералов, как Покровский и Шкуро, я на пушечный выстрел не подпущу к своей армии”.

Когда я заговорил об аграрном вопросе, Врангель прервал меня и, вытащив из бокового кармана какой-то манускрипт, заявил: “Это дело решенное. Я в первую очередь решил заняться аграрным вопросом. Вот тут у меня уже имеется проект аграрной реформы”. И он сейчас же стал читать вынутый из кармана документ, оказавшийся кем-то составленной докладной запиской по аграрному вопросу. К моему большому удивлению, записка эта, которую Врангель, по-видимому, весьма одобрял, предусматривала самое радикальное разрешение земельной проблемы с передачей всех земель в руки трудящихся.

Я стал возражать, находя проект слишком радикальным, ибо мне казалось, что во время гражданской войны слишком опасно производить коренную ломку земельных отношений, которая не может не вызвать розни в самой крестьянской среде. С моей точки зрения, вся “реформа” должна была заключаться в признании фактического землепользования, как бы оно ни сложилось, на основе ли прежнего права собственности, аренды или захвата, и в закреплении в собственность за крестьянами всей площади их фактического землепользования.

Это был курьезный спор “левого” общественного деятеля с “правым” генералом, спор, в котором первый находил планы второго слишком радикальными.

По вопросу о конструкции гражданской власти Врангель вполне соглашался с мнением, что до тех пор, пока южнорусское государство имеет столь ограниченную территорию, было бы нецелесообразно учреждать центральные министерства с большими штатами чиновников и что достаточно образовать при главнокомандующем небольшое управление, объединяющее все ведомства, которые и без того имеют в Крыму своих местных непосредственных руководителей. Говорилось и о том, что необходимо сильно сократить дипломатические представительства в Европе, поглощавшие огромные средства, чуть ли не столько же, сколько стоило содержание всей армии и всего внутреннего управления. Наконец, я поднял вопрос о земском самоуправлении, указав Врангелю на тяжкое положение, в которое поставлены земские управы, совершенно оторвавшиеся от населения и лишенные права созывать земские собрания.

По этому вопросу я выслушал несколько реплик с указанием на социалистической состав собраний, но, поддержанный П.Б. Струве, получил обещание, что земские собрания будут созваны.

Наконец, я высказал мысль о том, что было бы целесообразно устроить при главнокомандующем совет из представителей земств и городов Крыма, что связало бы с командованием армии демократическую часть интеллигенции, а вовне произвело бы хорошее впечатление на союзников, показав им, что южнорусская власть резко меняет курс политики. Врангель внимательно слушал мои доводы, но, видимо, в этом вопросе у него было больше всего сомнений, что он и не замедлил высказать. Я, с своей стороны, в тот же день написал и послал ему примерный план организации земско-городского совета.

Должен сознаться, что первое мое свидание с Врангелем произвело на меня огромное впечатление. Мне казалось, и я это говорил тогда всем своим знакомым, что, наконец, во главе армии и у кормила южнорусской власти стал нужный для этого человек, вышедший из правых кругов, но обладающий большим запасом оппортунизма, а отчасти и авантюризма — качествами, отрицательными для политика нормального времени, но необходимыми для вождя во время гражданской войны. И я почти готов был признать справедливость формулы Струве о том, что возможно проводить “левую политику правыми руками…”.

Примечания

1. Генерал-лейтенант Врангель Петр Николаевич (1878-1928) 21 декабря 1919 г. (3 января 1920 г.) был снят главкомом ВСЮР генералом А.И. Деникиным с поста командующего Добровольческой армией за дискредитацию главного командования. 27 января (9 февраля) он подал в отставку и уехал из Новороссийска в Севастополь. После предпринятой им попытки встать во главе власти и войск в Крыму АЭИ. Деникин 8(21) февраля уволил его из ВСЮР. В середине февраля (старого стиля) генерал П.Н. Врангель выехал из Севастополя в Константинополь.

2. Немцы переселялись в Новороссию с середины XVIII века по приглашению Екатерины II. На особо льготных условиях им предоставлялись пустующие земли по берегам нижнего течения Днепра. Переселение завершилось к середине XIX века; тогда же многие из колонистов перебрались в район реки Молочной, на территорию Мелитопольского уезда. Среди колоний немцев-лютеран и католиков обособленно существовали колонии немцев-меннонитов. Секта меннонитов выделилась из секты анабаптистов и переселилась сначала на территорию Голландии, затем в район Данцига и в 1787 г. — в район близ Бериславля, откуда в середине XIX века переселилась в район реки Молочной, сохранив пресвитерианское церковное устройство. Хозяйства немцев-колонистов в Таврической губернии по размерам земельных владений, количеству скота, агрокультуре и зажиточности превосходили не только хозяйства богатых крестьян, русских и украинцев, но и средние помещичьи имения.

3. Перед отъездом в Константинополь генерал П.Н. Врангель написал, отпечатал в типографии и широко распространил свое последнее письмо А.И. Деникину. «Моя армия освободила Северный Кавказ. На совещании в Минеральных Водах 6 января 1919 г. я предложил Вам перебросить ее на царицынское направление, дабы подать помощь адмиралу Колчаку, победоносно подходившему к Волге. Мое предложение было отвергнуто… Предоставленный самому себе адмирал Колчак был раздавлен и начал отходить на восток. Тщетно наша Кавказская армия пыталась подать помощь его войскам… Еще в то время, когда добровольцы победоносно продвигались к сердцу России и слух Ваш уже улавливал перезвон московских колоколов, в сердца многих из Ваших помощников закрадывалась тревога. Армия, воспитанная на произволе, грабеже и насилии, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, — такая армия не могла создать Россию… Отходя по местности, где население научилось ее ненавидеть, Добровольческая армия, начав отступление, стала безудержно катиться назад. По мере того, как развивался успех противника и обнаруживалась несостоятельность нашей политики и нашей стратегии, русское общество стало прозревать. Все громче и громче стали раздаваться голоса, требующие смены некоторых лиц командного состава, … и назывались начальники, имена которых среди общего развала оставались незапятнанными. Отравленный ядом честолюбия, вкусивший власть, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Отечества, а о сохранении власти… Общество и армия отлично учитывали причины поражения, и упреки Вашему командованию раздавались все громче и громче. Вы видели, как пало Ваше обаяние, власть ускользала из Ваших рук. Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж… Мой приезд в Севастополь совпал с выступлением капитана Орлова. Выступление это, глупое и вредное, но выбросившее своим лозунгом борьбу с разрухой в тылу и укрепление фронта, вызвало бурю страстей… Во мне увидели человека, способного дать то, чего ожидали все… Цепляясь за ускользавшую из Ваших рук власть, Вы… решили неуклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как Вам казалось, “государственный переворот”. …Столь доблестно начатая Вами и столь недостойно проигранная борьба подходит к концу. В нее увлечены сотни и тысячи лучших сынов России, неповинных в Ваших ошибках. …Кончайте же начатое Вами дело, и если мое пребывание на Родине может хоть сколько-нибудь помешать Вам спасти ее и тех, кто Вам доверился, я, ни минуты не колеблясь, оставляю Россию».

Полный текст письма (без номера и даты) опубликован в книге: Фон Дрейер В. Крестный путь во имя Родины. Двухлетняя война красного Севера с белым Югом. Берлин, 1921. С. 82-90.

4. Струве Петр Бернгардович (1870-1944) — сын пермского губернатора, окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. В 90-е годы являлся одним из теоретиков “легального марксизма”, в 1905-1915 гг. — член ЦК конституционно-демократической партии, лидер ее правого крыла. С марта 1918 г. — член “Правого центра”, с января 1919 г. — член “Национального русского комитета”, кадетско-монархической организации, действовавшей в Хельсинки. С сентября 1919 г. — член “Совета государственного объединения России”. Вместе с А.В. Кривошеиным являлся одним из ближайших политических советников генерала П.Н. Врангеля. С апреля по ноябрь 1920 г. — начальник Управления иностранных сношений ВСЮР. В эмиграции занимался политической деятельностью и публицистикой.

5. Астров Николай Иванович (1868-1934) — окончил Московский университет, с 1905 г. — член ЦК конституционно-демократической партии, в 1906 г. был выбран депутатом в I Государственную думу, являлся ее секретарем, после ее роспуска работал в Московской городской думе, с 1914 г. — член ЦК Всероссийского союза городов, с марта по октябрь 1917 г. — московский городской голова. С марта 1918 г. участвовал в работе “Правого центра”, с мая — “Национального центра”, организации кадетской партии, подпольно действовавшей в Москве. В сентябре 1918 г. приехал в Екатеринодар для налаживания связи с Добровольческой армией, с сентября 1918 г. по декабрь 1919 г. — член “Особого совещания при главкоме ВСЮР”. В апреле 1920 г. выехал из Крыма за границу, жил в Праге, возглавлял Союз русских писателей и журналистов и Русский заграничный исторический архив.

6. Кривошеин Александр Васильевич (1857-1921) — из семьи офицера, окончил варшавскую гимназию и юридический факультет Санкт-Петербургского университета. С 1887 г. служил в Земском отделе МВД, в 1889-1891 гг. — комиссар по крестьянским делам в Царстве Польском, с 1896 г. — помощник начальника (с 1902 г. — начальник) Переселенческого управления. С 1908 г. по 1915 г. — главноуправляющий землеустройством и земледелием, член Государственного совета и Совета министров, статс-секретарь, ближайший помощник П.А. Столыпина в проведении аграрной реформы. В 1915- 1917 гг. — главноуправляющий Российским обществом Красного Креста. С марта 1918 г. — один из руководителей “Правого центра”, с октября 1918 г. по 1920 г. — товарищ председателя монархо-октябристского “Совета государственного объединения России”. С ноября 1919 г. — начальник Управления снабжений ВСЮР, с 6 (19) июня 1920 г. — помощник главкома Русской армии генерала П.Н. Врангеля по гражданской части, председатель “Правительства Юга России”. В ноябре 1920 г. с остатками Русской армии эвакуировался из Крыма в Турцию. Умер в Берлине.

7. Встреча состоялась 30 марта (12 апреля).

8. “Осваг”- Осведомительное агентство при председателе “Особого совещания” (сентябрь 1918 г. — февраль 1919 г.), ведало пропагандой на занятой территории, одновременно выполняя функции контрразведки и территориального контроля за политическими настроениями населения. Отделения и пункты Осведомительного агентства в городах издавали газеты, брошюры и листовки, организовывали устную пропаганду и наглядную агитацию. В феврале 1919 г. Осведомительное агентство было реорганизовано в Отдел пропаганды, в подчинение которого перешла местная сеть “Освага”. Отдел пропаганды существовал до марта 1920 г., однако название “Осваг” применительно к нему и его местным отделениям и пунктам продолжало бытовать на территории ВСЮР, став нарицательным.