Политика войны или мира

Из первого моего разговора с генералом Врангелем у меня создалось впечатление, что он решил круто изменить основные линии общей политики своего предшественника: вместо похода на Москву — укрепление южнорусской государственности, вместо борьбы со всякими “самостийностями” — попытка примирения с антибольшевистскими государственными образованиями на юге России на основе предоставления им самых широких автономных прав, наконец, вместо “борьбы до победного конца” — попытка при посредстве союзников заключить мир или, точнее говоря, перемирие с большевиками.

11 апреля¹ в интервью с сотрудниками местных газет Врангель заявил: “Не триумфальным шествием на Москву можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа”.

В это же время управляющий ведомством иностранных дел П.Б. Струве делал еще более определенные заявления за границей о миролюбивом настроении “Южно-русского правительства”. По отзывам печати, эти заявления производили в союзных странах самое благоприятное впечатление и поднимали престиж генерала Врангеля. Вскоре, однако, Врангель внезапно и очень резко изменил принятый им было политический курс. Вскружили ли ему голову победы поляков над большевиками, поддался ли он влиянию своего военного окружения или неудачны были попытки его переговоров с союзниками о посредничестве (ходили слухи, что англичане настаивали на капитуляции армии Врангеля, обещая при этом лишь выговорить у большевиков личную неприкосновенность составу) — этого я не знаю. Помню только, как меня поразила резко воинственная речь, произнесенная им, если не ошибаюсь, в начале мая, речь, в которой он говорил о беспощадной вооруженной борьбе с “красной нечистью” с целью дать, наконец, России “хозяина”.

У меня нет под руками текста этой речи, но, насколько я помню, Врангель в ней самым решительным образом заявил, что отвергает всякие предположения о мирном посредничестве между ним и заклятыми врагами России — большевиками.

В Крыму мало кто знал о “новой тактике” генерала Врангеля, а потому его непримиримая речь никого не удивила. Сенсацией в ней было лишь упоминание о “хозяине”. Правая печать с радостью подхватила это слово и выражала удовольствие по поводу того, что, наконец, вождь армии стал под монархическое знамя. В левой печати по тому же поводу появились тревожные статьи.

В конце концов самому Врангелю пришлось вмешаться в возникшую газетную полемику и разъяснить, что под “хозяином” он разумел русский народ и его подлинных представителей, которые должны будут решить будущие судьбы России. Объяснение это было малоубедительно. Для всех осталось совершенно очевидным, что экспансивный генерал, монархические симпатии которого были хорошо известны, просто необдуманно проговорился.

Меня, впрочем, тогда вопрос о “хозяине” в речи Врангеля мало занимал. Гораздо серьезнее казался мне его категорически заявленный отказ от посредничества и решительный призыв к войне “до победного конца”. Я понял, что “новой тактике”, о которой шел у нас разговор в Ялте, пришел конец…

И действительно, вскоре началось наступление армии в Северную Таврию, и ни о каких мирных переговорах или о создании временного южнорусского государства уже не было речи в Крыму.

Тем страннее, что за границей П.Б. Струве упорно продолжал делать заявления в прежнем духе. Так, в “Великой России” еще 22 июля 1920 года можно было прочесть о данном им иностранным журналистам интервью, в котором он выразил готовность начать с Англией переговоры о перемирии с большевиками, если не будет выдвинуто требование о предварительном отступлении армии Врангеля за Перекоп. “Разграничение территории в пределах настоящего положения, — заявил он, — обеспечило бы южному правительству пространство, могущее жить своею жизнью и поддерживать себя экономически”. К тому же примерно времени относится напечатанная в крымских газетах телеграмма о беседе П.Б. Струве с корреспондентом “Таймc”, в которой он между прочим говорил о возможности “разграничения между советской и антибольшевистской Россией и одновременного существования обоих режимов”.

Так для меня и до сих пор осталось загадкой противоречие между непримиримо-воинственными речами Врангеля в Крыму и мирными заявлениями Струве за границей.

Были ли миролюбивые речи Струве лишь дипломатическим прикрытием воинственной политики генерала Врангеля или, наоборот, суть политики заключалась в заявлениях Струве, а непримиримые речи произносились Врангелем лишь для поддержания воинственного духа армии?

Наконец, возможно, что Струве не удалось удержать слишком экспансивного Врангеля от недостаточно обдуманных выступлений. Во всяком случае, с конца июля и Струве во время своих заграничных поездок уже перестал упоминать о возможности каких-либо мирных комбинаций с большевиками.

Гражданская война уже продолжалась без всяких политических перспектив. На взятие Москвы, конечно, уже не рассчитывали, а пытались лишь держать фронт и биться с большевиками до тех пор, пока они сами как-то не разложатся и не рухнут.

Итак, из предположения заключить перемирие с большевиками и создать конкурирующее с советским южнорусское государство ничего не вышло.

Что касается изменения курса политики в отношении к южнорусским автономным государственным образованиям — казачьим областям и Украине, то все шаги, предпринятые генералом Врангелем в этом направлении, уже не могли иметь реального значения по той простой причине, что как казачьи области, так и Украина в это время находились под властью большевиков. Это обстоятельство, однако, не помешало Врангелю заключить с эвакуированными в Севастополь казачьими атаманами договор, в котором он торжественно обещал не нарушать автономных прав казаков². Договор был отпразднован банкетом, на котором присутствовали и представители военных союзнических миссий. Жили в Севастополе и какие-то представители Украины, едва ли кем-либо уполномоченные, но и с ними, насколько мне известно, велись дружелюбные переговоры.

Довольно значительную реальную силу представляла в это время вольница батьки Махно, который вел партизанскую войну с большевиками.

Врангель сделал попытку договориться и с ним. В штаб Махно ездили врангелевские парламентеры³. По версии, которую я читал в изданных в Берлине мемуарах одного из махновцев — Аршинова, Махно решительно отказался от переговоров с Врангелем, и приехавший к нему парламентер был расстрелян⁴.

Однако я очень хорошо помню рассказ самого Врангеля о том, как он получил от Махно записку такого содержания: “Большевики убили моего брата. Иду им мстить. Ужо когда отомщу, приду к вам на подмогу”⁵.

Возможно, конечно, что махновский мемуарист прав в своем утверждении, будто Махно с негодованием отверг союз с Врангелем и что Врангель в данном случае стал жертвой какой-либо мистификации. Можно допустить и другие предположения. Может быть, Махно, действительно, некоторое время колебался, выбирая себе союзника, а может быть, это была с его стороны военная хитрость или провокация.

Во всяком случае, Врангель до такой степени поверил, что имеет в Махно союзника, что велел выпустить из тюрем сидевших там махновцев во главе с атаманом Володиным⁶, которому было предоставлено сформировать вооруженный отряд.

Володин нарядился в фантастический костюм, вроде запорожского, и вербовал в свой отряд отчаянных головорезов и уголовных преступников. Один знакомый татарин мне с ужасом рассказывал, что видел в отряде Володина, маршировавшем по улицам Симферополя, человека, который убил и ограбил его родных и отбывал за это наказание в тюрьме.

А командующий войсками тылового района и Керченского полуострова генерал Стогов в это время напечатал в крымских газетах обращение к дезертирам, начинавшееся так: “Дезертиры, скрывающиеся в горах и лесах Крыма. Кто из вас не запятнал себя из корысти братской кровью — вернитесь…” А далее следовали такие доводы: “Так скорее же в ряды русской народной армии. С нею заодно и неутомимый Махно и украинские атаманы. Мы ждем вас, чтобы плечо к плечу биться за поруганную мать-родину, за осквернение храма божия, за распятую Русь…” Не знаю, много ли дезертиров вняло этому призыву, но атаман Володин повел свой отряд в Мелитопольский уезд, где воевал преимущественно с мирными жителями, грабил и насильничал. В конце концов, за целый ряд преступлений он был повешен военными властями.

Так неудачно кончился “союз” генерала Врангеля с батькой Махно.

Примечания

1. Здесь и далее автор датирует события старым стилем.

2. Готовя десантную операцию по перенесению базы вооруженной борьбы в казачьи области Кубани и Дона, генерал П.Н. Врангель 22 июля (4 августа) заключил в Севастополе договор с войсковыми атаманами и правительствами Дона, Кубани, Терека и Астрахани. Провозглашая “полную независимость в их внутреннем устройстве и управлении” Донского, Кубанского, Терского и Астраханского казачьих войск, договор закреплял за главкомом ВСЮР полную власть над казачьими войсками как в оперативных вопросах, так и в вопросах их организации, пополнения и снабжения, в управлении их железными дорогами и линиями связи, денежной и налоговой системами, в осуществлении сношений с иностранными государствами. Согласно договору, казачьи области обязаны были по приказанию главкома проводить мобилизации и снабжать ВСЮР всем необходимым.

3. П.Н. Врангель рассчитывал, что земельная реформа привлечет к союзу с Русской армией махновские повстанческие отряды. В союзе с Н.И. Махно он видел не только возможность совместных операций против Красной Армии, но и средство привлечения крестьян юга России и Украины на сторону Белого движения. Перед наступлением в Северную Таврию по армии был отдан приказ, требовавший в случае соприкосновения с махновскими отрядами никаких враждебных действий по отношению к ним не предпринимать и стремиться к взаимодействию. По приказу П.Н. Врангеля агентурное отделение штаба главкома в мае-июне отправило в махновский район несколько агентов, которые установили контакт с атаманами махновских отрядов и передали Н.И. Махно письма с предложением о совместной борьбе против большевиков, в которых помимо прочего гарантировалась неприкосновенность жизни и имущества махновцев, обещалась помощь боеприпасами.

4. В книге одного из самых близких к Н.И. Махно анархиста П. Аршинова “История махновского движения” (Берлин, 1923) рассказывается о следующем эпизоде. 9 июля в село Времьевка Александровского уезда, где стоял штаб Н.И. Махно, явился врангелевский агент капитан И. Михайлов и доставил письмо, подписанное начальником штаба главкома генералом П.Н. Шатиловым. По постановлению РВС “Революционной повстанческой армии имени батьки Махно” он был публично повешен. Табличка на груди повешенного офицера гласила: “Никогда никакого союза у Махно с белогвардейцами не было и не может быть, и если еще кто из белогвардейского стана попытается прислать делегата, то его постигнет участь, какая постигла первого”. В действительности, узнав о намерении П.Н. Врангеля заключить с ним союз, Н.И. Махно намеревался, как он выражался, “подурить генерала”, поскольку отвлечение сил 13-й армии на борьбу с Русской армией позволяло ему утвердиться в Александровском уезде. С его ведома отдельные отряды устанавливали связь с командованием частей Русской армии, снабжали их разведданными о красном тыле и получали боеприпасы, в которых остро нуждались.

5. Имеется в виду Савва Махно, старший из четырех братьев, который в январе 1920 г. был арестован в Гуляй-Поле и расстрелян чекистами.

6. Володин Василий Герасимович — командир отрядов мелитопольского направления махновской армии, в июне был взят в плен и заключен в симферопольскую тюрьму. В июле он был освобожден по приказу П.Н. Врангеля, произведен в полковники и получил разрешение формировать отряд из дезертиров для борьбы с Красной Армией. В сентябре отряд Володина насчитывал около 300 бойцов, занимался ловлей красноармейцев, бежавших из врангелевского плена, и грабежом населения. В сентябре, когда Русская армия заняла большую часть Александровского уезда и стала беспощадно проводить мобилизации и реквизиции, масса рядовых участников махновского движения резко изменила отношение к врангелевцам и потребовала от атаманов развертывания военных действий против белых в союзе с Красной Армией. Оперировавший во врангелевском тылу отряд Володина стал препятствовать мобилизациям, нападать на обозы и грабить интендантства, убивать офицеров. В.Г. Володин вступил в соглашение с красно-партизанским отрядом об объединении и совместных действиях. По приказу генерала А.П. Кутепова отряд Володина был рассеян, сам он, семеро его ближайших помощников и его сестра были преданы военно-полевому суду и 13 (26) октября расстреляны в Мелитополе.