| Плавбаза «Иван Колышкин» штормовала в районе точки №3. Что такое точка №3, кто служил на флоте, знают. А для пиджаков скажу. Это место якорной стоянки наших кораблей. Этими «точками» было усеяно все Средиземное море. Пехотинцы возразят: зачем эти «точки». Всё равно всё на виду. Море большое. Стой, где хочешь. Ну, что тут скажешь? – Пехота есть пехота! А для чего они сами выбирают на бескрайнем просторе наиболее удобное место для лежанки? – Овраги, опушки леса, непроходимые чащи, другие особенности местности? Даже ямы роют. Ну, по-ихнему – блиндажи. Вот и корабль в море ищет подходящее место для стоянки. – Не все же время «пахать» море! Наименее уязвимое, наиболее удобное для нападения. Но тут есть ещё особенности, которые для выбора места стоянки являются определяющими. Это, во-первых, глубина под килем. Нужно найти такое место, чтобы якорь с якорь-цепью, надежно впившись в грунт, удерживали корабль на месте. Вот это место с его глубиной и характером грунта, а также корабль с его водоизмещением, длиной якорь-цепи и весом якоря представляют собой одну систему и работают как единый механизм, одно целое. Но при сильном ветре никакой якорь, никакой грунт не помогут. В этом случает корабль снимается с якоря, чтобы его не потерять из-за разрыва якорь-цепи, и отправляется «пахать море» –– штормовать. Понятно, такое «хождение по волнам» стоит дополнительного расхода топлива и моторесурса главных машин. Но все это предусматривается заданием на поход и охватывается понятием «тяготы и лишения воинской службы». Это понятно и объяснимо. А вот потеря якоря с якорь-цепью –– это уже навигационное происшествие. Снижающее боевые и маневренные характеристики корабля. И его объяснить сложнее. Правда, как в этом случае говорил наш комбриг Юрий Николаевич Даньков, «там» разберутся. |
 Плавбаза «Иван Колышкин». Точка №3 |
| Наши ближайшие враги –– натовцы –– чтобы выждать погоду, чаще всего заходили в ближайшие порты. В итальянской Генуе была даже ихняя база. У нас –– только море. Правда, часто получалось и так, что и мы и они стояли в одной и той же какой-нибудь точке. Бок о бок. Чаще всего это была точка №3. Это место якорной стоянки еще называли «Акимовкой». От фамилии командира 5-ой Средиземноморской эскадры ВМФ вице-адмирала В.И. Акимова. Это недалеко от Туниса. Бухта Хаммамет. В хорошую погоду даже берег виден. Но что толку? –– Чужой. А американцы – натовцы в Средиземноморье чувствовали себя, если не как дома, то вполне уютно, почти хозяевами. Наши корабли обеспечения –– плавбазы, спасатели, танкера, плавмастерские –– при хорошей погоде в этой точке стояли не от хорошей жизни. –– Обеспечивали выполнение задач боевым кораблям –– пополняли, заправляли, снабжали, ремонтировали. Но это не все. Точка-3 была выбрана не случайно, и не только как место маневренного базирования. Всем известно, что восточная и западная части Средиземного моря соединяются Тунисским проливом. Правда, чтобы проникнуть из одной части Средиземного моря в другую, можно воспользоваться Коринфским каналом. Но военные корабли им не пользуются. Мелкий, узкий. Одна морока. А вот «наша Акимовка» находится на перепутье. Как на Великом шёлковом пути. Никто не скроется от зоркого глаза нашего вахтенного сигнальщика. При большой волне, чтобы не побить борта и не оборвать якорь-цепь, все и расходились и штормовали вокруг этой точки якорной стоянки в ожидании погоды, чтобы снова возобновить прерванные непогодой мероприятия. |
 Натовский авианосец «Rendolf» направляется в сторону Гибралтара |
| В лучшей ситуации при штормовой погоде оказывались те, кого непогода заставала в районе острова Крит. При любом ветре можно было найти волновую тень. Хоть немного уютнее. А тут, хоть в Акимовке, хоть еще где, любой шторм приходилось просто продержаться в его объятиях, какими бы они ни были. Это могло продолжаться сутки-двое. А то и больше. В один из таких шестибалльных штормов с КП 5-ой эскадры ВМФ, штаб которой находился в 52-ой точке, пришло радио. «Срочно следовать район о. Крит встречу тральщиком «Турбинист». Снять больного. Исполнение доложить». |
 Французскому фрегату что-то понадобилось в восточной половине Средиземного моря. Впереди наша точка – 52. |
| Коротко и ясно. Доложить проще. Но вот, исполнить куда как не просто. Почти тысяча миль штормового моря. Не разгонишься. Наш доктор майор Николай Григорьевич Рыжман связался с флагманским врачом эскадры, уточнил диагноз больного: начальник продслужбы тральщика уже седьмой день страдает запором. Температура под 400 С. Если не принять срочных мер, то … даже говорить страшновато. – Можно потерять человека. Меры, принимаемые на этом «Турбинисте», никаких результатов не дали. На тральщиках санблока нет. Нет и врача. Эти обязанности выполняет или фельдшер, если такой окажется в экипаже, или штатный химик. Получается так, что реальная помощь только от гальюна. Но тут даже гальюн не помог. Прочный запор! Как мичман ни пыжился, все без толку. Другое дело –– плавбаза! Целый лазарет! Хирург, терапевт, даже зубной врач есть. Но до этого Крита почти 700 миль. Да еще при такой погоде и двое суток не хватит. А больному мичману даже лишний час может стоить жизни. Да и у комбрига, как, впрочем, и у всех нас, камень на душе останется до конца жизни. Но этот камень, хоть и до конца жизни, хоть и с трудом, но переносимый. А у бедного мичмана и жизнь на волоске, а еще и «рожон» растет с самого низу до самого горла. Ощущение преотвратительное. Если поначалу ситуация терпимая, то с каждым днем этот «рожон», от которого здоровый боец уже давно бы избавился в гальюне, то тут он растет внутри и стремится просто удушить. А еще температура. Больной дуреет не только от боли и неудобств, но еще и от простого страха: не умереть бы. Комбриг Даньков, ознакомившись с содержанием радио и уяснив ситуацию, тут же лег на курс 820 и дал полный ход. Для подстраховки загнал меня в ПЭЖ на все время перехода к месту встречи с этим «Турбинистом». |
 Нос плавбазы уходил под воду по самую ходовую рубку |
| Я в течение двух суток так и циркулировал между кормовой и носовой машиной и постом энергетики и живучести. Все четыре дизеля работали на полных оборотах. Волна накрывала даже ходовой мостик, так как северо-восточный ветер достигал 35 метров в секунду. Полный мордотык. Нос плавбазы по самую рубку уходил под воду. Такое вот совпадение болезни мичмана и ненастной погоды. Но деваться некуда. И тут не то, что приказ, а морская солидарность и взаимовыручка. Без этих качеств ты не моряк и в море тебе делать нечего. Да хоть и в пехоте. Плавбаза «Иван Колышкин» на исходе вторых суток к ночи подошла в район, где под прикрытием горной гряды острова Крит укрывался от шторма этот «Турбинист». Установив связь с плавбазой, тральщик самостоятельно вышел из волновой тени и, несмотря на ненастную погоду, направился на встречу с плавбазой. Хотя это было и не до конца продуманное решение командира, так как передать больного на волне гораздо сложнее, чем в волновой тени под прикрытием острова, но было уже невтерпеж. Никто не хотел принимать потерю человека на свой счет. Тут и опытному командиру ничего в вину не поставить. Два боевых корабля встретились в 10 милях западнее Крита. Ветер так и не ослаб, а даже усилился. Да еще и темень непроглядная. От дождя, который падал не сверху, как обычно, а снизу вверх, подбиваемый разыгравшимся штормом. Просто сказать: встретились. Вроде и все дела. А как передать больного в такую непогоду? Что толку, что почти двое суток с машин выкручивали все их возможные мощности, жгли топливо, терпели килевую и бортовую качку, когда плавбаза ложилась почти на борт, подвергали опасности и корабль вместе с экипажем, а врачи, наточив ножи, стояли у операционного стола наизготовку, а мичман умер или погиб при передаче с борта на борт, или утонул? |
 Командир ПЛ Б-34 капитан 2 ранга В. Шеховец перебирается |
| Известны случаи, когда на учениях, и в хорошую погоду, при выполнении эпизода передачи «больного» с корабля на корабль, привязанный к носилкам «больной» обрывался вместе с этими носилками … навсегда. А тут, в такую чертову непогодь, самим бы не утонуть вместе с кораблем, который содрогается и вибрирует, падая с волны вниз, что всем сверлит мозги мысль: как бы не разломался. Не знаю, чем объяснить, но море непредсказуемо. Совершенно гладкая поверхность может за несколько минут вздыбиться так, что если кто-то стоял, например в той же Акимовке у борта плавбазы, то, чтобы не побить борта и цистерны, лодка тут же должна отойти. Кто не успел вскочить на свой корабль, вынуждены были добираться с помощью подручных средств и опасных трюков. Как тут не вспомнить слова моего очень древнего знакомого философа Анахарсиса. Когда его спросили, кого больше –– умерших или живущих, –– мудрец ответил: «А куда записать плывущих?». Ну, в смысле, тех, кто в море. Подрабатывая винтами, тральщик и плавбаза начали сближение, подыскивая, при этом, волновую тень. Но это мало помогало, так как порывистый ветер не унимался, да даже если бы и убился, то море еще долго будет отзываться зыбью. |
 Подрабатывая винтами, тральщик и плавбаза пошли на сближение |
| Но спорить с ветром бесполезно, а человека на борт принять просто необходимо. Это конкретная цель нашего прихода. И тут ветер не ветер, волна не волна, а мичман должен быть доставлен на плавбазу. Несколько раз тральщик оказывался под бортом у плавбазы или почти на ее палубе и отходил, вернее, отбрасывался волной, с побитым носом. А темень непроглядная. Даже прожектора не помогали. В этой ситуации о передаче больного на плавбазу в санблок обычным способом – перехода по трапу – не могло быть и речи. Помощь крана тут тоже неприменима. Кислого настроения нам добавляла полная беспомощность. Окончательно добило всех сообщение с тральщика: «Состояние больного ухудшается. Жду указаний. Командир». Наш комбриг, бессменно находившийся на ходовом мостике, приказал командиру плавбазы капитану 3-го ранга Максимову готовить эвакуационный контейнер, а меня с доктором Рыжманом отправил на ют руководить всей операцией по переправке мичмана с тральщика на плавбазу с помощью этого резинового гроба. Но тут тоже проблема. Как этот контейнер передать на тральщик? Но это проще. Самое сложное поместить больного в контейнер, опустить в воду и с помощью проводника –– по-пехотному простой веревки –– переправить на плавбазу. Я только представил себя в этом гробу-контейнере, плавающего в этой черной воде, непрерывно накрываемого штормовой волной, и мне стало плохо. Уж лучше, если что, то вплавь. Доплыву – не доплыву, но бороться за жизнь нужно до конца. А тут добровольно самому залезть в гроб и безучастно ждать, пока тебя вытащат из этой темной могилы. Нет, только не это! Прыгнул в воду, а там будь, что будет! –– Стефановский, что вы там торчите, делайте же хоть что-нибудь, –– взбодрил меня комбриг по корабельной трансляции. –– Вы лично отвечаете за переправку больного. Да тут хоть самому впору прыгать за борт, чтобы на тебя не повесили смерть человека, если что. Дело даже не в том, что переправить с корабля на корабль в такое ненастье хоть человека, хоть любой другой груз, не то, что не просто, а целая боевая операция. А тут еще десятки факторов, которые могут решить исход всего дела. Что толку, что мы больного, хоть и с трудом и риском для него, для себя и для обоих кораблей успешно переправили, а больной по пути просто не выдержал этого чертова колеса. –– Все это понимали. Хотя мозги наши были способны понимать в этой ситуации меньше, чем на четверть, по сравнению с нормальной обстановкой, так как ют плавбазы, где мы пытались организовать передачу больного, через минуту-две полностью уходил под воду. Понятно, все мы попривязались крепкими страховочными концами, в спасательных жилетах, но после каждого погружения-всплытия и в себя-то прийти не просто. А тут еще нужно исхитриться подать бросательный на тральщик, чтобы за него закрепить более прочный проводник, а к нему –– контейнер. Потом, с помощью этого проводника, затащить контейнер с больным на плавбазу. Придавало сил лишь осознание того, что больному мичману ещё хуже. Предстоят еще большие испытания чем нам. Мы, промокшие до нитки, с помятыми боками и побитыми головами, но хоть живы. Это уже хорошо. А каково ему. Еще живому, но уже маяться в этом гробу. В полной темноте и неведении, куда его прибьет волна … Но до этого ещё нужно дожить. А он пока мается в своей каюте на тральщике и ждет помощи. Судя по погоде, может уже и надеяться перестал … |
 Можно было подумать, что тральщик собирался погружаться |
| Все дело еще осложнялось не только тем, что корма плавбазы периодически полностью уходила под воду. –– То же было и с тральщиком. Он то появлялся на поверхности, то снова надолго исчезал. Мы использовали почти весь пенал предусмотренных для этой цели ракет, чтобы на этот тральщик подать сигнальный конец. Но все безрезультатно. Ну, хоть волком вой. А с мостика-ГКП комбриг ежеминутно требовал доклада: «Что с больным? Что делается? Доложите!» Это еще больше усугубляло ситуацию. Наконец, очередная попытка увенчалась успехом. Ракета с сигнальным концом оказалась на баке тральщика и боцман «Турбиниста», |
 «Турбинист» то появлялся над поверхностью воды, |
| прежде чем нос тральщика ушел под воду, успел ухватиться за этот подлый шнур. Но и сам оказался за бортом. И только, благодаря набежавшей волне, через минуту очутился на том же месте, откуда только что был смыт за борт. Мы облегченно вздохнули. В пенале оставалось лишь две сигнальные ракеты. Все молча и с дрожью в сердце переглянулись. –– В этих реактивных патронах последние остатки надежды на спасение мичмана. Но раздумья и переживания –– в сторону. Повспоминаем потом. А сейчас нужно как можно скорее буксировать контейнер. Пока мичман еще живой. Хотя, кто его знает … Все увлеклись буксировкой контейнера, и он, к нашей неописуемой радости и восторгу, вскоре оказался у борта. Мы лежали в дрейфе. Правда, если для этого случая это слово можно применить. Чтобы «держать нос по ветру», нужно было подрабатывать винтами. К счастью, моторы в это время оказались на «стопе». Я тут же, не испрашивая ГКП, передал в ПЭЖ, чтобы без моей команды моторами ни в коем случае ход не давать* . Позже комбриг меня за это взгрел, правда, больше для виду. Все понимали, что кораблем управляет ГКП, но тут особый случай. Похоже, проводник зацепился за винт, может за руль, или выступающие части стабилизатора накрепко, так как контейнер сам по себе не тонет, даже с «грузом», а тут он погружался-всплывал вместе с кормой плавбазы. Даже на тральщике заметили, что у нас что-то неладное. –– То мы активно что-то предпринимали, а то вдруг остолбенели. «Турбинист» начал подруливать к нам, ну вроде как на помощь. Но какой с него толк! Разве что навал учинит и вся помощь. А мы-то в дрейфе, без хода не увернуться, если что. Тут даже и на ходу неуправно. Все поняли –– это конец. Это уже не мичман. Это уже «груз №200»** . Даже сквозь темноту по фигурам находящихся на юте можно было понять: случилось непоправимое. |
 Осознав, что случилось непоправимое, все остолбенели.
|
| Все знают, что пока врач лично не зафиксирует смерть, то человек живой. Даже если его уже давно и нет. А тут вот он, рядом. Может еще и живой. А не достать. Первым вышел из ступора боцман плавбазы мичман Еремин. Вооружившись ножом, стал у леерного ограждения и при появлении контейнера ухватился за проводник, захваченный винтом и нырял вместе с ним при уходе кормы под воду, пока его не перерезал. Но это еще не победа. Нужно вытащить из воды обоих. Мичман Еремин, хотя и с трудом, воспользовавшись очередным накатом волны, ухватился за леерное ограждение. Через минуту-две он, несмотря ни на что, уже помогал нам поднимать контейнер. Он же с помощью багра перехватил свободный конец проводника, а мы, исхитрившись, как-то все вместе ухватились за линь, кто вцепился прямо в контейнер, но мичмана, хоть и кверху ногами, через несколько минут вытащили на палубу. Все это время комбриг с мостика ругал нас всякими словами и грозился всех выкинуть за борт, если упустим мичмана. После нашего доклада, что мичман на палубе, комбриг с тем же напором продолжал нас распекать:
Как только контейнер появился в санблоке, все бросились его расшнуровывать и быстро извлекать из него больного. Так, еще теплый. Это хорошо. Может и живой. Всех била дрожь. И не только от холода. Холод забылся. Главное –– мичман. Наш флагманский доктор майор Рыжман, лихорадочно осматривая больного, довольно быстро поменял выражение лица. Тревога и озабоченность сменились на еле заметную улыбку. К этому времени в санблок с мостика спустился и комбриг. Майор Рыжман, в радостном возбуждении, прикрывая нос брезентовой рукавицей, доложил комбригу: –– Товарищ комбриг. Все в порядке. Пассажир жив и здоров. Комбриг и сам уже понял, что «все в порядке», и, поспешив покинуть санблок, без тени улыбки, отдал приказание: –– Помыть и отправить назад. |
| Все знают, что пока врач лично не зафиксирует смерть, то человек живой. Даже если его уже давно и нет. А тут вот он, рядом. Может еще и живой. А не достать. Первым вышел из ступора боцман плавбазы мичман Еремин. Вооружившись ножом, стал у леерного ограждения и при появлении контейнера ухватился за проводник, захваченный винтом и нырял вместе с ним при уходе кормы под воду, пока его не перерезал. Но это еще не победа. Нужно вытащить из воды обоих. Мичман Еремин, хотя и с трудом, воспользовавшись очередным накатом волны, ухватился за леерное ограждение. Через минуту-две он, несмотря ни на что, уже помогал нам поднимать контейнер. Он же с помощью багра перехватил свободный конец проводника, а мы, исхитрившись, как-то все вместе ухватились за линь, кто вцепился прямо в контейнер, но мичмана, хоть и кверху ногами, через несколько минут вытащили на палубу. Все это время комбриг с мостика ругал нас всякими словами и грозился всех выкинуть за борт, если упустим мичмана. После нашего доклада, что мичман на палубе, комбриг с тем же напором продолжал нас распекать:
Как только контейнер появился в санблоке, все бросились его расшнуровывать и быстро извлекать из него больного. Так, еще теплый. Это хорошо. Может и живой. Всех била дрожь. И не только от холода. Холод забылся. Главное –– мичман. Наш флагманский доктор майор Рыжман, лихорадочно осматривая больного, довольно быстро поменял выражение лица. Тревога и озабоченность сменились на еле заметную улыбку. К этому времени в санблок с мостика спустился и комбриг. Майор Рыжман, в радостном возбуждении, прикрывая нос брезентовой рукавицей, доложил комбригу: –– Товарищ комбриг. Все в порядке. Пассажир жив и здоров. Комбриг и сам уже понял, что «все в порядке», и, поспешив покинуть санблок, без тени улыбки, отдал приказание: –– Помыть и отправить назад. |
