В середине июня 1833 года от Адмиралтейского собора в Николаеве тронулся траурный кортеж и медленно направился по Адмиральской улице в сторону Слободки. За погребальным катафалком шли генералы и адмиралы, высшие чины и офицеры Черноморского адмиралтейского правления, матросы и солдаты, множество горожан; вдоль тротуара стояли толпы: крестились и плакали женщины и старухи, всхлипывали дети, военные отдавали честь…
Николаевцы провожали в последний путь героя русско-турецкой войны, капитана первого ранга и флигель-адъютанта Александра Ивановича Казарского, бывшего командира брига «Меркурий», со славой отразившего нападение двух турецких кораблей. Его внезапная смерть поразила и удивила многих. В толпе шептались, слышались робкие высказывания об умышленном отравлении, о причастности к его гибели сильных мира сего…
Отгремел прощальный салют; на самом почётном месте кладбища — у церкви — вырос свежий холмик. Со временем администрация Черноморского флота поставила здесь строгий чёрный памятник с барельефами, повествующими о подвиге Казарского и брига «Меркурий». А в городе долго ходили слухи об этой ужасной и таинственной смерти.
* * *
С именем Казарского связано несколько легенд. И поскольку эти легенды играли на руку официальной версии правительств, и царского и социалистического, и тешили чувства николаевцев, то никто и не пытался выяснить, где в этих легендах истина, а где выдумка. Вот одна из этих легенд. С легкой руки Ю.Стволинского, написавшего первую советскую книжку о Казарском и «Меркурии», укоренилось мнение, что будущий герой окончил в Николаеве Черноморское штурманское училище. Однако ни в одной официальной биографии А.И.Казарского не говорится об этом. Более того, в «Общем морском списке», составленном на основе «Формулярных списков о службе и достоинстве», а попросту, послужных списков офицеров, говорится, что Казарский поступил на службу в Черноморский флот волонтёром, то есть — добровольцем. К огорчению николаевцев, следовательно, он не учился в Черноморском штурманском училище — «Общему морскому списку» можно верить.
Александр Казарский, родившийся в 1797 году, по-видимому, был выходцем из Белоруссии, где у него жил родной дядя. В возрасте 14 лет, в 1811 году он поступил на флот волонтёром. Этот факт говорит о том, что он был из зажиточной семьи, более того — Казарский происходил из дворян. Через два года службы он стал гардемарином, а в 1814 году его произвели в первый офицерский чин — в мичманы. С 1815 года молодой офицер служил на Дунайской флотилии Черноморского флота. В 1819 году Казарского пожаловали в лейтенанты, и со следующего года он начал службу в парусном флоте, плавая на разных судах по Чёрному морю.
В 1826 году Казарский получил в командование первое судно — транспорт «Соперник», которым он командовал до 1828 года, когда началась русско-турецкая война, и транспорт был переоборудован в бомбардирский корабль. В составе эскадры под командованием главного командира Черноморского флота вице-адмирала А. Грейга бомбардирский корабль участвовал в осаде и взятии турецкой крепости Анапа. За храбрость и умелые действия при осаде Анапы Казарский был произведен в чин капитан-лейтенанта. В том же 1828 году, Казарский перешел на «Сопернике» к мощнейшей турецкой крепости Варна, которую обложила армия с суши и эскадра Черноморского флота во главе с Грейгом; осада длилась недолго, и после штурма, во время которого на борту флагманского корабля Грейга находился император Николай I, крепость сдалась «на милость победителей», а Казарский получил из рук адмирала золотую саблю «за храбрость». Отважный и умелый моряк был замечен адмиралом Грейгом и назначен командиром небольшого боевого судна — брига «Меркурий». Это случилось в 1829 году.
* * *
Бриг «Меркурий» оказался для Казарского «подарком судьбы». Но здесь я вынужден несколько отвлечься от нашего героя и переключиться ненадолго на человека и судно, которые оказались тесно связанными с Казарским — это капитан второго ранга С.М.Стройников и его фрегат «Рафаил». Произошло, прямо так и скажем, нечто мистическое. Казарский получил в командование бриг «Меркурий» из рук его прежнего командира Семёна Михайловича Стройникова. Вскоре, оказавшись совершенно в аналогичной ситуации, Казарский покрыл себя вечной славой, а Стройников несмываемым позором. И всё это произошло почти в один день. Но, обо всём по порядку.
Капитан второго ранга Стройников был храбрым и умелым боевым офицером. Командуя бригом «Меркурий», он прославился при взятии крепостей Анапа и Суджук-Кале, а также при штурме Варны, за что и получил в награду чин и высокий орден Святой Анны второй степени. В мае фрегат «Рафаил» под командованием Стройникова был направлен в район Синопа, чтобы возглавить небольшой русский отряд судов, предназначенных дня крейсерства в этом районе. В это же время после долгой стоянки в Босфоре, по настоянию английского советника Слэйда, турецкий Капудан-паша вывел свою эскадру в Черное море. Но как всегда, вместо того, чтобы направить её в сторону Сизополя, где базировалась эскадра Грейга, и сразиться с русскими, османский адмирал повел её в противоположную сторону — вдоль Анатолийского побережья. Тщетно Слэйд пытался убедить адмирала в необходимости генерального сражения: на все его предложения Капудан-паша смиренно и спокойно отвечал «на всё воля аллаха». Двенадцатого мая, когда утренний туман рассеялся, Стройников вдруг обнаружил, что «Рафаил» оказался в гуще турецких судов. Положение осложнял штиль — в тихий ветер турецкие суда были быстроходнее русских; в полдень турецкие корабли окружили пытавшийся вырваться фрегат. Капитан собрал военный совет, на котором было принято решение начать сражение и потом, свалившись на абордаж с каким-нибудь турецким судном, взорвать «Рафаил». Как требовал того «Морской устав», командир судна должен был получить согласие команды — матросов и унтер-офицеров. Стройников послал к команде своего старшего офицера, который, вернувшись, доложил командиру, что команда не хочет погибать и просит сдать судно. И когда с турецкого флагманского корабля прозвучал приказ спустить паруса и сдаться, Стройников велел спустить Андреевский флаг. Торжествуя, турки повели пленный русский фрегат в Босфор под очи султана, чтобы похвастать своей морской победой, а офицеров «Рафаила» пересадили на корабль Капудан-паши. Повернув назад к Стамбулу, турецкая эскадра тринадцатого мая уже подходила к Босфору.
* * *
В это же время небольшой отряд русских судов в составе фрегата «Штандарт» и бригов «Орфей» и «Меркурий» крейсировал у Босфора, ведя разведку. Утром четырнадцатого мая турецкая эскадра заметила русский отряд и, воодушевлённая сдачей «Рафаила», бросилась в атаку. Командир отряда, увидев превосходящие силы противника, приказал всем судам уходить к Сизополю, наибольшим ходом. Вскоре «Штандарт» и «Орфей» оторвались от турецкой эскадры, а бриг «Меркурий», более тихоходный, стал отставать от своих, и Казарскому было ясно, что он не уйдёт. Лучшие ходоки турецкого флота, два корабля, один 110-пушечный под флагом Капудан-паши и второй 74-пушечный под адмиральским флагом, стали настигать бриг.
После полудня ветер стих, и турецкие корабли оказались на небольшом расстоянии от брига. Казарский приказал выставить вёсла и грести, чтобы оторваться от турок. Но вскоре ветер посвежел, и корабли стали приближаться к бригу, открыв огонь из носовых погонных пушек. Видя полную невозможность уклониться от неравного боя, командир брига созвал военный совет офицеров судна. Согласно морскому уставу, первым высказался младший по чину, штурманский поручик Иван Петрович Прокофьев. Он предложил вступить с турками в бой, и если бриг будет в сражении разбит настолько, что более не сможет сопротивляться, то сцепиться с одним из кораблей и взорвать бриг, чтобы вместе с ним погиб и турецкий корабль. Офицеры брига единодушно приняли предложение Прокофьева, и для этой цели на шпиль был положен заряженный пистолет со взведённым курком. Настал ответственный момент — командир должен был получить согласие команды. Как пишет в донесении Казарский, он объяснил нижний чинам, чего ожидает от них государь и что затронута честь императорского флага, и к удовольствию нашёл в людях те же чувства, как и в офицерах: все единогласно объявили, что будут до конца верны своему долгу и присяге. Получив согласие команды на сражение, командир приказал открыть огонь из ретирадных орудий. Турецкие корабли, спустившись под корму брига, открыли по нему стрельбу ядрами, книппелями и брандскугелями, которые вызвали на судне пожар, однако команде удалось быстро его погасить. С турецких судов кричали по-русски «сдавайся и убирай паруса». Но бриг, умело маневрируя, уходил из-под убийственного огня. Как говорится в донесении, «счастливым выстрелом удалось перебить некоторые снасти 11 Опушечного корабля, из-за чего он вынужден был выйти из боя». Однако в отместку второй турецкий корабль, также маневрируя, стал наносить чувствительные удары «Меркурию» и его команде, ранив нескольких людей. Но ещё один удачный выстрел брига по рангоуту корабля перебил крепление большого рея, который упал на палубу, громя всё по пути. И этот корабль вынужден был уходить чтобы исправить повреждения. Так маленький бриг выиграл сражение с двумя огромными кораблями.
В своём донесении адмиралу Грейгу, Казарский писал, что он не находит слов для описания храбрости, самоотвержения и точности в исполнении своих обязанностей, какие были оказаны всеми вообще нижними чинами в продолжении этого трёхчасового боя, не представлявшего никакой совершенно надежды на спасение, и что только такому достойному удивления духу экипажа и милости Божией должно приписать спасение флага и судна Его Императорского Величества». Но сражение и для «Меркурия» не обошлось без потерь: четверо матросов были убиты, шесть ранено; в корпусе насчитали 22 пробоины, в рангоуте 16 повреждений, 133 пробоины в парусах и 148 перебитых снастей такелажа; помимо этого разбиты гребные суда и повреждена карронада.
Узнав от прибывших «Штандарта» и «Орфея» о выходе турецкого флота, Грейг вышел с эскадрой из Сизополя на перехват турок. На следующий день, 15 мая, с марсов заметили идущее маленькое судно. Это был бриг «Меркурий», которого уже считали погибшим, он был весь избит. Грейг с радостью принял рапорт контуженного в бою Казарского и, поблагодарив его и экипаж за подвиг, направил судно на ремонт.
* * *
Как уже говорилось выше, на борту турецкого корабля находились офицеры плененного фрегата «Рафаил». Наблюдая, как бесстрашно сражается бриг с двумя крупными кораблями, бывший командир фрегата вновь пережил позор своего судна и своё падение. Находясь уже в плену, Стройников написал свой рапорт об обстоятельствах сдачи фрегата в плен. По его просьбе рапорт был передан турками русской стороне, адмиралу Грейгу, который направил его, как положено в этом случае, царю. Николай I был разъярён — в истории русского флота не было случая такой позорной сдачи судна. Четвёртого июня вышел именной высочайший указ черноморскому флоту. Но прежде чем привести этот интересный указ, необходимо хотя бы кратко остановиться на всеподданнейшем рапорте капитана второго ранга Стройникова. Вот его основная часть:
«…на рассвете 12 числа, находясь от ближайшего Анатолийского берега в 30 милях, увидел неприятельский флот, состоявший из I трёхдечного и 5 двухдечных кораблей, 2 фрегатов, 5 корветов и 2 бриков; в расстоянии шести миль на ветре, судя по направлению ветра и местному положению, решались продолжить тот же курс, дабы удалиться от оного. Неприятель, пользуясь попутною зыбью и имея направление полнее, сближался с фрегатом,… и по полудни в два часа пресёк все направления; видя себя в столь неизбежном положении, созвал всех штаб и обер-офицеров для отобрания мнения каждого, которые общим согласием положили: обороняться до последней капли крови и в случае нужды свалиться с неприятелем и взорвать фрегат, но нижние чины, узнав намерение наше, объявили, что фрегата не допустят сжечь, а сделавшийся в сие время штиль лишил меня и последних способов к защите и нанесению неприятелю вреда, и в 4 часа пополудни фрегат взят неприятельским флотом».
В императорском указе адмиралу Грейгу после слов восхищения подвигом экипажа и командира брига «Меркурий» содержались гневные выражения в адрес капитана второго ранга Стройникова: «Вместе с донесением вашим о блистательном подвиге брига «Меркурий», мужественно вступившего в бой с двумя неприятельскими линейными кораблями, предпочитая очевидную погибель бесчестию плена, получил я прилагаемый при сем рапорт командира фрегата «Рафаил» капитана 2 ранга Стройникова.
Вы увидите из сей бумаги, какими обстоятельствами офицер этот оправдывает позорное пленение судна, ему вверенного, выставляя экипаж оного воспротивившимся всякой обороне; он считает это достаточным для прикрытия собственного постыдного малодушия, коим обесславлен в сем случае флаг Российский.
Разделяя справедливое негодование, внушённое без сомнения всему Черноморскому флоту поступками, столь недостойными оного, повелеваю вам учредить немедленно комиссию, под личным председательством вашим, для разбора изложенных капитаном Стройниковым обстоятельств, побудивших его к сдаче фрегата. Заключение, которое комиссиею сделано будет, вы имеете представить на Моё усмотрение.
Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата «Рафаил», не оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращен во власть нашу, то почитая фрегат сей впредь недостойным носить флаг русский и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню».
Адмирал Грейг в приказе по флоту объявил о воле императора Николая I, выраженную в указе от 4 июня, и обязал всех командиров кораблей, и в особенности фрегатов, в случае встречи с неприятельским флотом обратить главное внимание на овладение бывшим фрегатом «Рафаил», чтобы сжечь его, истребив тем самым самую память о нем. С этих пор ни одно новое судно русского флота не должно было носить это имя.
* * *
Император Николай I весьма щедро отметил подвиг экипажа брига «Меркурий» и его командира. Капитан-лейтенант Казарский пожалован в чин капитана второго ранга с назначением флигель-адъютантом к его императорскому величеству; одновременно ему был вручен орден Св.Георгия Победоносца 4-го класса — за личную храбрость и мужество. Всем остальным офицерам также пожалованы следующие чины; лейтенантов С.И.Скарятина и Ф.М.Новосильского царь наградил орденами Св.Владимира с бантом, а штурмана И.П.Прокофьева, который первым предложил взорвать бриг — как и командира — орденом Св.Георгия 4-го класса. Всем нижним чинам даны Георгиевские кресты. Офицерам и экипажу пожалован пожизненный пенсион в виде двойного жалования, какое они получали на день подвига. Самому бригу, чтобы увековечить его подвиг, пожалован кормовой георгиевский флаг. Кроме того, всем офицерам, как дворянам, Николай повелел внести в их гербы изображение пистолета — в память об их беспримерном подвиге.
Но на этом не окончились торжества по случаю героического подвига брига. В июне 1829 года 28 дня на имя морского министра Николай I направил высочайший именной указ следующего содержания:
«32 флотского экипажа 18-пушечному бригу «Меркурий», за славные подвиги с двумя неприятельскими кораблями, Всемилостивейше даровав флаг с знамением Св. Великомученика и Победоносца Георгия, мы желаем, дабы память беспримерного дела его сохранилась до позднейших времен, вследствие чего повелеваем вам распорядиться, когда бриг сей будет приходить в неспособность продолжать более служение в море, построить по одному с ним чертежу и в совершенном с ним сходстве во всем, другое таковое же судно, наименовав оное бриг «Меркурий», приписав к тому же экипажу, на ко гпорое перенести и Всемилостивейше пожалованный Георгиевский флаг с вымпелом; когда же и сие судно станет приходить в ветхость, заменить его другим новым, по такому же чертежу построенным, продолжая сие таким образом до времён позднейших, мы желаем, дабы память знаменитых заслуг команды брига «Меркурий» и его имя во флоте никогда не исчезали и, переходя из рода в род, на вечные времена служили примером потомству».
# # #
Вскоре после своей знаменитой битвы с двумя турецкими кораблями Казарский был назначен командиром фрегата «Поспешный», а потом — корабля «Тенедос».На этом корабле он снова участвовал в блокаде Босфора и во взятии турецкой крепости Мессемврия.
В сентябре победоносно закончилась эта война — русские войска и флот подошли к стенам Константинополя, но под давлением западных стран, боявшихся усиления России, вынуждены были остановиться и заключить мир. Вся страна праздновала эту победу. В ознаменование подвигов россиян Николай I повелел учредить особую медаль за Турецкую войну, которой наградили всех участников, в том числе офицеров и команду брига «Меркурий». Однако подвиг брига «Меркурий» не всеми воспринимался как реальный, особенно за рубежом. Многие газеты сомневались в его подлинности и считали всё это выдумкой русской пропаганды: не верилось, что маленький бриг мог выиграть бой у двух линейных кораблей. Но им было невдомёк, что у русского брига был предшественник, а у Казарского — его предтеча. Еще в 1788 году в начале русско-турецкой войны капитан второго ранга Сакен, командир дубель-шлюпки, будучи настигнут турецкими галерами, сцепился с ними на абордаж и взорвал своё судно. Вместе с ним на воздух взлетели четыре турецких галеры. В турецком флоте не забыли о подвиге Сакена, и во время боя с бригом «Меркурий» турки избегали сближаться на короткое расстояние с русским судном.
И здесь мы перейдём ещё к одной легенде о бриге «Меркурий». В журнале «Морской сборник» за 1850 год редакция привела перевод письма, написанного якобы штурманом турецкого флота, участником сражения:
«Биюлиман, 27 мая 1829 года.
22-го числа сего месяца, мы вышли из пролива, и к ночи, после различных эволюции, мы стали править к «О», чтобы взойти в залив Пендараклии, на встречу одного отряда русского флота.
По приходе мы нашли там только один Турецкий фрегат, переделанный из корабля, который был сожжён русскими, немного спустя после спуска его на воду.
Русский флот, состоящий из 14 судов, между которыми были шесть линейных кораблей, много потерпел от огня с батарей, как узнали мы от коменданта крепости.
Мы пошли снова к проливу, и 25 взяли один 36-пушечный фрегат, который спустил флаг при нашем приближении. Капитан того фрегата оставался до вчерашнего дня на нашем судне, он украшен многими орденами и очень хорошо объясняется на итальянском языке, имя его Семён Михайлович, а фрегат называется «Рафаил».
Во вторник, с рассветом, приближаясь к Босфору, мы приметили три русских судна: фрегат и два брика; мы погнались за ними, но только догнать могли один брик, в три часа пополудни. Корабль капитан-паши и наш открыли тогда сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное. Мы не могли заставить его сдаться, он дрался ретируясь и маневрируя со всем искусством опытного военного капитана, до того, что, стыдно сказать, мы прекратили сражение, и он со славою продолжал свой путь. Брик сей должен потерять, без сомнения, половину своей команды, потому что один раз он был от нашего корабля на пистолетный выстрел, и он, конечно, ещё более был повреждён, если бы капитан-паша не прекратил огня часом ранее нас, и сигналом не приказал нам тоже сделать.
В продолжение сражения командир русского фрегата говорил мне, что капитан сего брика никогда не сдастся, и если он потеряет всю надежду, то тогда взорвёт брик свой на воздух. Ежели в великих деяниях древних и наших времён находятся подвиги храбрости, то сей поступок должен все оные помрачить, и имя сего героя достойно быть начертано золотыми литерами на храме Славы: Он называется капитан-лейтенант Казарский, а брик — «Меркурием»; с 20-ю пушками, не более, он дрался против 220 в виду неприятельского флота, бывшего у него на ветре».
Отрывки из этого письма неоднократно цитировались и русскими и советскими авторами, которые писали о подвиге Казарского, как пример восхищения им даже врагами. Но было ли вообще такое письмо? Учёные, исследовавшие его перевод, сомневаются в подлинности письма. Во-первых, нет ни подписи автора, ни адреса и имени получателя. Во-вторых, нигде нет подлинника этого письма; редакция «Морского сборника» пишет, что им доставили перевод перехваченного письма. Но сам стиль письма не отвечает образу мышления турецких моряков того времени. А даты, не совпадающие с истинными, это известный приём придания письму достоверности — дескать, автор малость подзабыл, когда произошли события. Однако, думаю, что читатель не разочаруется из-за этого: подвиг «Меркурия» и Казарского был, а это — самое главное!
Закончилась русско-турецкая война, капитан «Рафаила» Стройников, бывший в турецком плену, возвратился в Россию, но уже в качестве арестанта, преступника. Адмирал Грейг, исполняя волю императора, назначил военно-судную комиссию под своим председательством. В состав комиссии вошли все флагманы и командира кораблей, а также начальник штаба Черноморского флота В.И.Мелихов. Суд был, как сейчас бы сказали, показательным: ещё бы! — небывалый случай на Чёрном море, да и вообще в Российском флоте.
Судьба моряков была предрешена: судили по петровскому «Морскому уставу», жестокому, как и вся жизнь в его время.
Артикул 73 устава гласит:
«Буде же офицеры, матросы и солдаты, без всякой причины допустят командира своего корабль сдать, или из линии боевой уйтить, без законной причины, и ему от того не отсоветуют, или в том его не удержат, тогда офицеры казнены будут смертию, а прочие с жребия десятый повешены». Такова судьба ждала всех — другого устава в России ещё не было.
На суде выяснилось, что старший офицер обманул Стройникова, сказав, что команда просила «не губить понапрасну их души» и сдать корабль.
Оказывается, при опросе команда сказала, что сделает так, как велят офицеры. Введённый в заблуждение старшим офицером, командир решил сдать судно. Но суд не принял во внимание это обстоятельство: все равно виноват был командир, который должен был лично опросить команду.
Суд приговорил: командира фрегата Стройникова и всех офицеров — казнить; лишить жизни также каждого десятого матроса и унтер-офицера палубной команды — всё , как по петровскому уставу. Один лишь Грейг, проявляя все своё знание юриспруденции и природное человеколюбие встал на защиту моряков. Он высказал своё особое мнение, как председатель суда: предать казни только командира судна, офицеров отправить в тюрьму, а команду всю простить, так как матросы не могут нести ответственности за действия офицеров. Решение суда ушло на рассмотрение Николая I. Царь смягчил жестокий приговор суда. По его решению Стройникова, лишив чинов, наград и дворянства, сослать в Бобруйск, офицеров разжаловать в рядовые до выслуги, палубную команду — простить. Так закончилось это неприятное для истории русского флота событие. И что удивительно, так это то, что за действия Стройникова и офицеров не отвечали их семьи — никто их не трогал и не лишал прав. Наоборот, в Николаевском архиве до революции хранилось решение царя оставить за капитаном 2-го ранга Стройниковым казённый хутор в Севастополе, которым пользовалась его семья.
* * *
Печальной оказалась также и судьба главного героя Черноморского флота Александра Казарского. В апреле 1831 года он был уволен от командования кораблём и переведён в Николаев, в штаб Черноморского адмиралтейского правления. Здесь он, как флигель-адъютант, выполнял различные поручения императора. Дело в том, что звание флигель-адъютант — это административно-фискальное, такое звание давалось царём особенно доверенным лицам, которые могли напрямую связываться с ним и должны были замечать все недостатки и преступления и доносить непосредственно Николаю I. За выполнение этих поручений в 1831 году Казарский был пожалован чином капитана первого ранга. Надо полагать, имея честную и прямую натуру, Александр Иванович ретиво исполнял свой долг перед царём и Отечеством. Из архивных документов известно, например, что он принял деятельное участие в работе комиссии, расследовавшей деятельность Севастопольского порта по доносу флигель-адъютанта Римского-Корсакова. Согласно распоряжению императора, Грейг назначил комиссию в составе контр-адмирала Беллинсгаузена с правами председателя, флигель-адъютантов Римского-Корсакова и Казарского, капитана второго ранга Юрьева и одного из аудиторов Черноморского флота. Комиссия работала три года, но так и не смогла доказать злоупотребления, так что Николай I указом от 4 февраля 1831 года прекратил это дело до производства общей ревизии по Севастопольскому порту.
Судя по архивным материалам. Казарский был холостым и не прочь бы, кажется, приударить за дамами николаевского «полусвета». И они, по-видимому, весьма интересовались этим красивым моряком с блестящей карьерой, который с некоторых пор стал и довольно богатым. Дело в том, что в Николаев переехал жить из Белоруссии дядя Казарского Моцкевич. Вскоре он умер и завещал Александру Ивановичу приличную сумму наличными. Однако при его смерти наследство это было разграблено, и, как установила николаевская жандармерия с помощью своих тайных агентов, к этому приложил руку городской полицмейстер Г.Г.Автономов. Возмущенный таким разбоем, Казарский стал везде высказываться, что он выведет всех на чистую воду.
14 июня 1833 года Казарский обедал у вдовы капитан-командора Михайлова. Выпив после обеда чашечку кофе, Казарский почувствовал себя плохо. Он обратился к штаб-лекарю Петрушевскому, но было уже поздно. Лекарь застал Александра Ивановича в тяжёлом состоянии и признал отравление. Мучительная агония Казарского продолжалась почти двое суток, и 16 июня герой русско-турецкой войны скончался. Жандармерия выявила, что с Михайловой был связан также Автономов, а сама жена капитан-командора была «женщиной беспутной и предприимчивого характера». Она дружила с некоей Розой Ивановной, «состоявшей в коротких сношениях с женой одного аптекаря». Вот такую ниточку обнаружила николаевская жандармерия, о чём и донесла своему шефу графу Бенкендорфу в Петербург.
В связи со смертью Казарского родилась ещё одна легенда: в одном из исторических журналов конца прошлого века появились воспоминания николаевского жителя того времени, в которых он обвинил в отравлении Казарского никого иного как адмирала Грейга в отместку за то, что Александр Иванович якобы разоблачил его в злоупотреблениях, а исполнителем этого мерзкого плана был николаевский полицмейстер Фёдоров. Но, как это обычно бывает, мемуары пишутся в преклонных годах, и память начинает подводить их авторов; в самом деле, нигде в архивных документах лично Грейг не был обвинён в злоупотреблениях по службе. Единственное участие Казарского в работе комиссии — не повод, чтобы его травить. Он там был «мелкой сошкой»; уж если и травить кого — так это председателя комиссии Беллинсгаузена. Но самое главное, о чём забыл мемуарист — это то, что Фёдоров в 1833 году уже давно не был николаевским полицмейстером. В то время Фёдоров был комендантом города, а николаевским полицмейстером с 6 декабря 1829 года состоял Г. Г. Автономов. Так документы развенчивают легенды.
Прошло несколько месяцев. В октябре 1833 года начальнику Главного морского штаба князю Александру Сергеевичу Меншикову была доставлена от шефа жандармов графа Бенкендорфа личная записка о результатах расследования этого преступления, заставившая надменного князя изрядно поволноваться.
Князь, держа голубоватый листок дрожащими руками, читал: «Дядя Казарского Моцкевич, умирая, оставил ему шкатулку с 70 тыс. руб., которая при смерти разграблена при большом участии николаевского полицмейстера Автономова. Назначено следствие, и Казарский неоднократно говорцл, что постарается непременно открыть виновных…» — Меншиков на мгновенье отвлёкся от чтения: он хорошо знал характер Казарского, его честность, принципиальность и смелость. Да, такой, как Казарский, смог бы докопаться до истины.
Меншиков быстро пробежал текст записки: «Когда Казарский умер, все тело его стало черно, как уголь». Князь брезгливо поморщился, читая описание ужасной смерти Казарского и стараясь скорее дочитать до конца. « — Всё это произошло менее чем в двое суток. Назначенное Грейгом следствие ничего не открыло…»
Александр Сергеевич злорадно улыбнулся, его явно обрадовала ещё одна служебная неприятность адмирала Грейга. Он знал, что Грейг уже на пути в Петербург, что место главного командира Черноморского флота занял вице-адмирал Лазарев, и что эта смена администрации произошла не без его, Меншикова, решительного участия. А Грейгу здесь можно преподнести ещё одну «горькую пилюлю» как бывшему губернатору Николаева, не сумевшему уберечь любимца императора флигель-адъютанта Казарского.
Князь невзлюбил Грейга после нескольких их споров, когда Алексей Самойлович в мягкой форме, намекнул, что хотя Николай I и пожаловал князю чин адмирала, но моря-то и флота он не видел будучи уже начальником Главного морского штаба (хотя и «исправляющим должность»), при штурме Анапы он оказался по воле царя в подчинении у Грейга, и Алексей Самойлович представлял князя к наградам — благодаря Грейгу он и был утверждён в должности, и получил чин адмирала. Нет, этого князю никогда не забыть: унижение, как он считал, требовало отмщения…
Александр Сергеевич ухмыльнулся в свои холёные усы, но вспомнил о записке. Последние строки заставили несколько расстроиться самоуверенного и торжествующего князя. Первая реакция быстрого ума подсказала, что лучше всего эту записку «утопить» в бездонных архивах Морского министерства, доступ в которые был фактически закрыт для всех. Но под запиской стояла подпись могучего шефа жандармов Бенкендорфа; не исключено, что копия записки уже легла на стол Николая I. С Бенкендорфом не так-то легко совладать, расстроенный князь, кряхтя, оторвался, от кресла и велел подать карету. Через несколько минут он уже был в кабинете царя.
Стараясь подавить волнение, Меншиков читал записку Бенкендорфа царю, но на последних строках он всё же почувствовал неприятное томление; дрожащим голосом он дочитал: «…другое следствие также ничего хорошего не обещает, ибо Автономов ближайший родственник генерал-адъютанта Лазарева»
— Слишком ужасно, — произнес глухим голосом царь и, обмакнув перо, собственноручно написал резолюцию: «Поручаю вам лично, но возлагаю на вашу совесть, открыть лично истину по прибытии в Николаев». Немного задумавшись, Николай дописал ниже: «Слишком ужасно» и расписался.
* * *
Прошло более 160 лет. Я ищу следы этой трагической истории, которой внезапно закончилась жизнь героя-моряка. Да, комиссия, назначенная адмиралом Грейгом, не смогла установить истину. Но лично Грейгу было уже не до этого: происки Меншикова и Лазарева сделали своё дело — пришёл приказ о переводе его в Петербург — и он готовился сдать дела вице-адмиралу Лазареву, своему помощнику. В архиве Николаевского порта хранилось дело о следственной комиссии (на 29 листах), назначенной для расследования «дошедшего до его императорского высочайшего слуха о неестественной смерти в городе Николаеве флигель-адъютанта Казарского». Следует полагать, что вряд ли вице-адмирал и генерал-адъютант Лазарев в самом начале своей службы на посту главного командира Черноморского флота допустил, чтобы была доказана причастность главного полицейского начальника города, его родственника, к ограблению и убийству Казарского. Маловероятно также, чтобы князь Меншиков смог «лично открыть истину». Скорей всего, он погрешил против совести и постарался не открывать правду: слишком тесные и «приязненные» отношения были у него с Лазаревым. Открытие истины могло вызвать отставку и Лазарева, и Меншикова. Да и Бенкендорф, возможно, не дал дальше хода этому делу, считая невыгодной для себя борьбу с двумя приближёнными царя — князем Меншиковым и генерал-адъютантом Лазаревым.
Так и осталась невыясненной истинная причина смерти героя русско-турецкой войны 1828-1829 годов, храброго русского офицера А.И.Казарского, умершего в Николаеве в возрасте 36 лет при загадочных обстоятельствах. А в 1850 году умер внезапно на службе полицмейстер полковник Григорий Григорьевич Автономов, единственный человек, который мог знать истину. Но он унёс её в могилу. Архивы также хранят тайну.
Офицеры, участвовавшие в битве «Меркурия»с турецкими кораблями, завещали похоронить себя рядом с их доблестным командиром. Их могилы, включая и прах штурмана Прокофьева, первым предложившего взорвать бриг в случае возможности его захвата, расположены рядом с могилой Казарского у кладбищенской церкви Николаева.
Сразу же после смерти Александра Ивановича, в 1833 году, Грейг обратился к царю с просьбой о возведении памятника Казарскому и бригу «Меркурий», но он не успел сделать это. Памятник Казарскому был воздвигнут в Севастополе в 1834-1839 годах по проекту академика архитектуры А.П.Брюллова. На памятнике высечена надпись — слова из указа императора: «Казарскому. Потомству в пример». А в 1865 году архитектор А.А.Авдеев разработал проект надгробного памятника Казарскому, который вскоре был воздвигнут и стоит по сей день. На Балтийском море был построен бриг, который в память о герое был назван «Казарский». Не обошли почести и самого «Меркурия». Через 18 лет после окончания войны бриг был капитально отремонтирован, но это не спасло его — через несколько лет он всё же обветшал и был разобран. Носовая фигура его в виде бога Меркурия была передана в военно-морской музей, из медной обшивки изготовлены памятные пластины, а из дубовых частей сделаны рамы для картин, изображавших эпизоды боя. В 1865 году в Николаеве построили винтовой корвет, которому дали имя «Память Меркурия»; потом это название перешло к легкому крейсеру Черноморского флота. В настоящее время «Память Меркурия» носит гидрографическое судно Российского флота. В Николаеве в честь Казарского названа улица, ведущая к новому городскому кладбищу.
Царь сдержал свое слово и не распространил свой гнев на семью и потомков антипода Казарского — Стройникова. Его сыновья служили в Черноморском флоте, и когда кто-то из офицеров непочтительно отнёсся к одному из сыновей, то последовал резкий окрик адмирала П.С.Нахимова. В 1835 году было подтверждено право владения женой Стройникова дачей в Килен-балке в Севастополе. Один из сыновей Стройникова, Александр Семёнович, был николаевским полицмейстером в чине капитана второго ранга и непременным членом Николаевского статистического комитета (в 60-е годы), а также членом Попечительного о тюрьмах комитета.
В 1853 году эскадра под командованием вице-адмирала П.С.Нахимова в Синопской бухте разгромила турецкую эскадру, в составе которой был фрегат «Дар небес» — бывший «Рафаил»’. Бомбами русских кораблей он был подожжён и сгорел дотла. Так исполнилась воля царя Николая I уничтожить это судно как недостойное. Нахимову помогал громить турецкие суда второй флагман, контр-адмирал Новосильский — бывший лейтенант брига «Меркурий» в его знаменитом бою с двумя турецкими судами.
