 | |
| Конец XIX века. Управляющая контора универсальных магазинов Le Bon Marche´ – детища французского предпринимателя Аристида Бусико | |
 | |
| В «Крошке Доррит» Чарлз Диккенс исследовал механизм раздувания финансового пузыря. На иллюстрации к его книге – сцена в светской гостиной | |
Финансовые катаклизмы и связанные с ними социальные кризисы, отраженные в великой литературе прошлого, еще раз неопровержимо доказывают, что классики – наши современники
– Мой отец только что вложил все свои деньги в кинокартину и все потерял.
– Дорогая моя, это пустяки.
Мой отец терял все свои деньги два раза.
Никакой разницы не чувствуется.
Надо только это усвоить, и все будет хорошо.
Деньги и связанные с ними страсти – алчность, скупость, щедрость – одна из вечных тем искусства. Но происхождение богатства не могло быть предметом художественного исследования: богатство либо получали в наследство, либо добывали оружием. Анатомия предпринимательства, искусство делать деньги стали содержанием западной литературы в XIX веке. И остаются по сей день.
Удивительные волшебники страны США
«В Сити мистер Бэнкс ходил каждый день, кроме, разумеется, воскресений и праздников. Он сидел там на высоком стуле за маленькой конторкой и делал деньги. Весь день он вырезывал пенни и шиллинги, кроны и трехпенсовики. И приносил их домой в маленьком черном чемоданчике. Иногда он давал детям монетки, а они бросали их в копилки. Но случалось, что монеток не было, и он говорил: «Банк на ремонте», – и все понимали, что в тот день он вырезал совсем мало денег».
Это отрывок из сказки Памелы Треверс «Мэри Поппинс». Недавно эту книгу – точнее, экранизацию 1964 года с Джулией Эндрюс в главной роли – вспоминал в своей лекции известный британский историк и экономист, профессор Гарвардской школы бизнеса Ниэлл Фергюсон.
– Три года назад, – рассказал он, – я был на Багамах. Меня пригласили выступить на конференции, организованной инвестиционным банком. Вы еще помните, что такое «инвестиционный банк», не так ли? (В этом месте в зале засмеялись.) Я вышел и сказал, что крупный кризис фондового рынка неизбежен, что он станет серьезным потрясением для финансовой системы, потому что финансовые институты аккумулировали громадный объем долговых обязательств, и что они не смогут справиться с этим ужасным кризисом ликвидности. И я провел параллель с кризисом 1914 года, когда геополитический шок, связанный с началом Первой мировой войны, был таким мощным, что мировая финансовая система оказалась полностью парализована. Крупнейшая в то время Лондонская фондовая биржа прекратила свою работу на несколько месяцев и открылась снова лишь в январе 1915 года. На самом деле кризис 1914 года был серьезнее кризиса 1929-го, однако он был подавлен благодаря энергичному вмешательству правительства. Это может произойти снова, сказал я. Точнее – это произойдет. Не уверен, что у меня в тот день была особо восприимчивая аудитория. Присутствовавшие в зале, пока я излагал свое мрачное пророчество на манер Кассандры, делали вид, что я им смертельно надоел. После моего выступления один из участников предложил организаторам в будущем году вместо лекции очередного профессора-паникера показать фильм «Мэри Поппинс». Я, признаться, обиделся. А потом уже в Лондоне вспомнил сцену из фильма, которую вы, наверное, тоже помните. Это сцена, когда Мэри приводит детей г-на Бэнкса в банк, где работает г-н Бэнкс. И банкиры пытаются уговорить маленького Майкла положить его карманную мелочь на банковский счет…
Это и правда емкая сцена. В ней не только наглядно показан механизм возникновения банковской паники, но и то, что биржевой бум чаще всего проистекает из благих намерений: и плотина на Ниле, и железные дороги в Африке – все эти блага цивилизации невозможны без консолидации крупных денежных сумм.
Если в евангельском сюжете о талантах усматривают смысл, не имеющий отношения к денежному обращению, то в сказке Фрэнка Баума «Удивительный волшебник из страны Оз», известной русскому читателю прежде всего в переложении Александра Волкова «Волшебник Изумрудного города» – политический памфлет, в аллегорической форме изображающий дискуссию о монетаризме, развернувшуюся в Америке на рубеже XIX-го и XX веков.
В США еще в 1792 году по предложению первого министра финансов Александра Гамильтона была введена биметаллическая денежная система: звонкая монета чеканилась из золота и серебра, стоимость которых соотносилась как 1 к 15. Впоследствии США перешли на золотой стандарт. К концу XIX века добыча серебра в США значительно увеличилась, и вопрос повторного введения биметаллизма снова встал в повестку дня. Лидером «серебряных демократов» – сторонников «дешевых денег» – был Уильям Дженнингс Брайан, которому в 1896 году удалось добиться партийной номинации на президентских выборах. Он снискал большую популярность как оратор, мастер взволнованных, хотя и слабо аргументированных речей. На съезде Демократической партии он произнес знаменитый спич, вошедший в анналы американской риторики под названием «Терновый венец и золотой крест». «Вам не надеть на чело труда терновый венец, вы не распнете человечество на кресте из золота!» – восклицал Брайан, обращаясь к своим оппонентам.
Его поддерживали «серебряные республиканцы» и Популистская партия, но президентом стал сторонник золотого стандарта Уильям Маккинли.
В сказке Баума Брайан будто бы изображен в лице Трусливого Льва, который пугает своим грозным рыком, но на самом деле лишен смелости, Дороти олицетворяет американский народ, Тотошка – Партию трезвости, которая вечно бросается с лаем не на того, на кого нужно, Страшила – фермеров, Железный Дровосек – рабочих, Добрая фея Севера – оплот полулистов, Новую Англию, Злая фея Востока – банкиров Восточного побережья. Дорога из желтого кирпича символизирует золотой стандарт, ведущий в никуда, а Изумрудный город – Вашингтон. Очки с зелеными стеклами – это, натурально, фальшивый блеск бумажных денег, так называемых гринбеков, выпущенных в обращение в годы Гражданской войны и впоследствии обесценившихся. Оз (Oz) – не что иное, как аббревиатура слова «унция» – единица веса, в которых измеряется золото. Ну, а цирковой воздухоплаватель, волею стихии и собственной хитростью обратившийся в Волшебника Оз – не кто иной, как президент Уильям Маккинли.
«По-моему, вы очень плохой человек», – говорит ему, узнав тайну Изумрудного города, Дороти. «Нет, моя милая, – грустно отвечает Оз. – Я очень хороший человек, но очень плохой волшебник, уж это точно». Да уж. Волшебников среди президентов, похоже, не бывает.
Бесподобная карьера капитана Макгрегора
Когда в прошлом году BBC выпустила на британские телеэкраны сериал «Крошка Доррит» по одноименному роману Чарлза Диккенса, Англия ахнула: роман написан будто вчера, настолько ярко и детально в нем изображен нынешний финансовый кризис.
На самом деле роман, писавшийся в 1855-1857 годах, основан на других, но тоже реальных событиях. Диккенс указывает на них в предисловии: «Если бы я решился отстаивать право на существование столь экстравагантного персонажа, как мистер Мердл, я бы намекнул, что он был задуман после эпопеи с железнодорожными акциями, в пору деятельности некоего Ирландского банка и еще одного-двух столь же почтенных учреждений».
Мистер Мердл – баснословно богатый делец, сколотивший свою финансовую империю благодаря связям в правительстве и репутации, которая зиждется на песке и внешнем блеске гламура. Современные экономисты полагают, впрочем, что Диккенс не просто описал события, свидетелем которых был, но и фактически придумал мошенническую схему, которую впоследствии успешно реализовал Чарлз Понци, именем которого она и названа в англоязычном мире, а в России называется пирамидой.
Диккенс был 13-летним подростком, когда рухнул Банк Англии. Для англичан это событие было сродни концу света. «Надежен, как Английский банк» – эта фраза стала идиомой еще в XVIII веке. И вдруг этот столп надежности, исполнявший функции центрального банка, отказался кредитовать другие банки и частные компании. Этот кризис считается первым международным. Что же произошло?
Виновником банковской паники 1825 года был шотландский офицер Грегор Макгрегор. Он служил в Королевском военном флоте, в португальской и испанской армиях, а потом пустился в авантюры. В июне 1817 года во главе отряда из 55 человек Макгрегор захватил крепость Сан-Фернандина на острове Амелия, расположенном у побережья Флориды. Испанский гарнизон был застигнут врасплох. Макгрегор водрузил над островом флаг с зеленым крестом, объявил себя главнокомандующим армий обеих Флорид и созвал конвент для принятия конституции нового независимого государства.
Замысел был неплох. Макгрегор планировал использовать остров в качестве плацдарма для полномасштабного вторжения во Флориду и ее отторжения от Испании. Однако президент Джеймс Монро, для которого Амелия была прежде всего базой контрабандистов, направил к острову эскадру, которая в сентябре восстановила там испанский суверенитет.
В 1820 году Макгрегор объявился в Лондоне и сообщил, что он теперь касик Княжества Паис (Poyais) – территории площадью 12,5 тысяч квадратных миль (32,4 тыс. км²) в Гондурасском заливе, на землях индейского племени москито, вождь которого счастлив принять поселенцев на плодороднейших почвах, кишащих несметными минеральными ресурсами. Столица княжества, Сент-Джозеф, основана английскими поселенцами еще в 30-х годах XVIII века. Макгрегор уже создал основы государственности – демократическое правительство и вооруженные силы. Теперь требуются инвестиции.
В другое время россказням Макгрегора в лондонском Сити не поверили бы ни на грош, но то был особый момент. Как раз тогда а Англии начался инвестиционный бум, связанный, во-первых, с крупными инфраструктурными проектами (газовое освещение, строительство каналов и железных дорог), а во-вторых – с борьбой за независимость стран Латинской Америки. Английские коммерсанты во сне видели южноамериканские рынки, куда их так долго не пускали испанцы. Правительства новых независимых государств – Колумбии, Чили и Перу – разместили на Лондонской бирже свои облигации: молодым республикам требовались деньги.
На этом фоне сомнительная фигура Макгрегора выглядела солидно. Он и его жена-латиноамериканка были приняты в высшем обществе. «Бригадный генерал» (звание, которое он присвоил себе сам) рассказывал о своих подвигах под началом Симона Боливара и Франсиско де Миранды. Началась бойкая торговля земельными участками в Княжестве Паис – по три шиллинга за акр, или 40 фунтов 15 шиллингов за квадратный километр (недельный заработок рабочего в то время – один фунт). Кроме того, Макгрегор реализовал облигаций правительства Паиса на 200 тысяч фунтов и напечатал банкноты новорожденной республики. В рекламных целях он издал книгу о путешествии в Паис, написанную будто бы неким английским капитаном.
В сентябре 1822-го и в январе 1823 года в Паис отправились два корабля с поселенцами, которым были обещаны видные места в правительстве княжества. В местах, куда они так стремились, они не нашли никакой столицы, никакого правительства, а лишь непроходимые джунгли, немногочисленных индейцев и двух американских отшельников. После мытарств и лишений большая часть партии в 250 человек перебралась в Британский Гондурас, а некоторые вернулись в Англию. Макгрегор еще долго торговал вымышленным государством, объявил его республикой, а себя – новоизбранным президентом, перебрался во Францию и там тоже развернул свою аферу, был судим вместе с подельниками и оправдан, вернулся в Англию, опять попытался пристроить облигации Паиса, а на склоне лет уехал в Венесуэлу и выхлопотал там себе пенсию за участие в войне за независимость.
На Лондонской бирже из-за «дела Макгрегора» реальные проекты смешались с мнимыми. С чего именно началась паника, в точности неизвестно, однако известно, что в апреле 1825 года получить банковский кредит стало очень трудно. Курсы акций стремительно поползли вниз. Мелкие банки стали разоряться. Кризис перекинулся на Европу и другие страны Латинской Америки, которые вынуждены были объявить суверенный дефолт по своим долгам. Банк Англии от полной катастрофы спасло золото Банка Франции.
Смерть в ванной комнате
Второй банковский крах, который близко наблюдал Чарлз Диккенс, – это внезапное банкротство ирландского Банка Типперэри в феврале 1856 года. Неизвестно, что именно заподозрила лондонская банкирская контора, вдруг отказавшаяся оплачивать сертификаты банка Типперэри. После этого вкладчики устремились к кассам Банка Ирландии, который продолжал принимать к оплате чеки Типперэри. Спустя несколько дней после начала паники пронеслась весть, что один из директоров банка, член парламента Джон Седлер, покончил с собой, отравившись синильной кислотой.
Перед смертью он написал и отправил письмо своему брату Джеймсу, другому директору и тоже члену парламента, покаянное письмо, в котором сообщал, что в «дьявольских поступках» виновен он один. Впоследствии оказалось, что Джон Седлер начал изымать активы банка за полтора года до катастрофы.
Предсмертное письмо, однако же, не помогло. Вкладчики и акционеры начали вчинять иски Джеймсу Седлеру. Обнаружилось другое компрометирующее письмо Джона к Джеймсу. Но когда суд уже был готов предъявить уголовные обвинения Седлеру, он скрылся. Его якобы видели то в Новом Орлеане, то где-то в Южной Америке, а то обедающим в парижском Пале-Ройяле. В конце концов генеральному прокурору Ирландии надоело ждать, и он издал постановление о конфискации принадлежащей Седлеру и его жене недвижимости в пользу кредиторов. Парламент заочно изгнал Седлера из своих рядов.
Седлер в дальнейшем прислал в редакцию дублинской газеты письмо из Франции, в котором наотрез отрицал свою вину, но перед правосудием так и не предстал. Он поселился в Швейцарии. 20 лет спустя во время пешей прогулки в окрестностях Цюриха он повстречался с грабителем, потребовавшим у него золотые часы, оказал сопротивление и был убит из пистолета.
В «Крошке Доррит» Диккенс исследовал и показал, в сатирических красках, психологический механизм раздувания финансового пузыря Мердла, прототипом которого послужили братья Седлеры. Вот сцена в светской гостиной:
– Говорят, – заметил Столп Церкви, обращаясь к Гвардии, – что мистер Мердл только что снова отхватил огромный куш. Будто бы чуть ли не сто тысяч фунтов.
Гвардия слыхала, что двести тысяч.
Финансы слыхали, что триста.
Цвет Адвокатуры, поигрывая своим лорнетом, высказал предположение, что, может быть, и все четыреста. Ведь речь идет об одном из тех ходов, основанных на тонком и обдуманном расчете, счастливый результат которых весьма трудно исчислить. Речь идет о редком в наш век сочетании деловой проницательности с неизменной удачей и природным уменьем дерзать. Впрочем, вон коллега Беллоуз, он участвовал в знаменитом банковском процессе и, верно, может рассказать больше. Как оценивает коллега Беллоуз последний финансовый успех мистера Мердла?
Коллега Беллоуз… лишь успел обронить на ходу, что, по сведениям, почерпнутым им из надежного источника, тут нужно говорить не менее чем о полумиллионе фунтов…
На вершине своего призрачного могущества Мердл сводит счеты с жизнью – вскрывает себе вены в публичном ванном заведении. Когда врач и адвокат приносят роковую весть в дом Мердла, его мажордом встречает ее с полнейшим равнодушием. «Послушайте, неужели вы не только не взволнованы, но даже не удивлены?» – поражается врач. «Сэр, – невозмутимо отвечает мажордом, знавший о дутой славе своего хозяина больше Сити и парламента, – мистер Мердл никогда не был джентльменом, и никакой неджентльменский поступок мистера Мердла не может меня удивить».
Обратная цепная реакция куда стремительнее:
Нарастая с каждой минутой, слухи становились все более грозными. Этот человек возник из ничего; никто не мог объяснить, откуда и как он пришел к своей славе; он был, в сущности говоря, грубый невежда; он никому не смотрел прямо в глаза; совершенно непонятно, почему он пользовался доверием стольких людей; своего капитала у него не было никогда, предприятия его представляли собою чистейшие авантюры, а расходы были баснословны… Он, предмет всеобщей лести и поклонения, желанный гость за столом у первых людей в государстве, украшение великосветских салонов их жен, он, который легко входил в круг самых избранных, обуздывал аристократическую спесь, торговался за титул с главой Министерства Волокиты, он, покровитель покровителей, за десять или пятнадцать лет удостоенный больших почестей, чем за два столетия было оказано в Англии всем мирным радетелям о народном благе и всем светилам Науки и Искусства, со всеми их творениями, он, ослепительное чудо нашего времени, новая звезда, указывавшая путь волхвам с дарами… был попросту величайшим Мошенником и Вором, когда-либо ухитрившимся избегнуть виселицы.
Шопоголики из Золя
Но, быть может, еще более полезный урок современный читатель может извлечь из романов Эмиля Золя – писателя, весьма чуткого к социальным процессам. Именно он первым описал симптомы болезни, поразившей впоследствии целые поколения, а недавно докатившейся и до России. Эта болезнь называется потреблением.
В 1883 году Золя выпустил в свет роман «Дамское счастье». Под этим именем он изобразил первый парижский универсальный магазин Le Bon Marche´, а в образе Октава Муре вывел его первого владельца Аристида Бусико. Романист досконально описал технологию торговли, не забыл и о шоплифтинге (тогдашним дамам было легко прятать ворованный товар под пышными юбками: «они проделывали это в роскошных уборных, обставленных тропическими растениями»), но главное, что уловил Золя – это психологический настрой не знающих удержу, зачарованных изобилием покупательниц. Взирая на торговый зал сверху, Октав Муре ощущает себя безраздельным властелином этого царства:
Начинался отлив, груды материй загромождали прилавки, в кассах звенело золото… Обобранные, изнасилованные, побежденные покупательницы удалялись, пресытившись и испытывая затаенный стыд, как после предосудительных ласк в какой-нибудь подозрительной гостинице. А Муре господствовал над ними: он подчинил их своей воле, добившись этого непрерывным потоком товаров, низкими ценами, обменом купленных предметов, любезностью и рекламой… Он создавал новую религию; на смену опустевшим церквам и колеблющейся вере пришли его базары, отныне дававшие пищу опустошенным душам. Женщина бывала у него в праздные часы, в часы трепета и волнения, которые раньше проводила в сумраке часовен, ища выход своей болезненной страстности, прибежища в нескончаемой борьбе между божеством и мужем; она предавалась здесь культу тела, вводившему ее в мир небесной красоты. Если бы Муре вздумал закрыть двери, на улице началось бы восстание, раздался бы отчаянный вопль фанатичек, у которых отнимают исповедальню и алтарь.
Как изумительно точно описан здесь недуг и наркотический эффект шоппинга, заглушающего внутреннюю душевную боль! И отнюдь не случайны сексуальные ассоциации. В недавно экранизированном современном романе Софи Кинселлы Confessions of a Shopaholic, который я бы перевел вместо неблагозвучного и уродливого «шопоголика» как «Откровения потребленки», героиня Ребекка Блумвуд, овладев вожделенной добычей, ощущает удовлетворение сродни сексуальному:
Вот оно, мгновение счастья – когда пальцы обхватывают ручку блестящей, хрусткой сумки и все содержимое этой фирменной упаковки переходит в мое полное владение. На что похоже чувство, возникающее в такой момент? Это все равно, что голодать несколько дней, а потом откусить большущий кусок горячего тоста с маслом. Или проснуться утром и осознать, что сегодня суббота. Да что там, такие мгновения сравнимы с лучшими моментами секса. Ничто больше не существует – все мысли и чувства сконцентрированы на этом чудесном ощущении. На одном чистом, эгоистическом удовольствии.
А ведь это и впрямь болезнь. Ониомания как душевное расстройство исследована и описана в первой четверти XX века выдающимися психиатрами Ойгеном Блейлером и Эмилем Крепелином; последний предложил термин – от греческого oneomai («покупать»). В специальной литературе ее называют также compulsive buying disorder (CBD) – «непреодолимое болезненное влечение к приобретательству».
Именно сейчас Америка бурно обсуждает будущность экономики потребления. Если эта модель себя исчерпала, то что должно прийти ей на смену? Рецензии на забавную комедию с уморительно смешной рыжей австралийкой Айлой Фишер пишут серьезные экономисты и психологи.
Ситуация, в которой оказалась Ребекка Блумвуд, до боли знакома едва ли не каждому американцу: безотказные прежде кредитные карты вдруг показывают тебе шиш, жизнь взаймы оборачивается кошмаром, под ногами у безнадежного должника разверзается финансовая пропасть, в которую, как известно, можно падать бесконечно. Долговых тюрем, описанных Диккенсом и Александром Островским, в сегодняшней Америке не существует, но американцев нервирует и приводит в недоумение совет жить по средствам. Как это – «по средствам»? Не нами такой порядок заведен, почему же мы оказались крайние? Почему на нас он должен закончиться? В чем мы виноваты?
Ни в чем. Просто кто-то должен был оказаться крайним. Вам не повезло.
…Когда я вспомнил эту сцену из «Мэри Поппинс», – закончил свой рассказ Ниэлл Фергюсон, – я послал e-mail организаторам: «Прекрасная идея! В будущем году не надо приглашать меня – просто покажите кино!» Знаете, какие самые грустные слова в английском языке? «Слишком поздно».
