Михаил Булгаков
К 1930 году произведения Булгакова перестали печатать, его пьесы изымались из репертуара театров. В это время Булгаков писал брату Николаю в Париж о неблагоприятной для себя литературно-театральной ситуации и тяжёлом материальном положении. Тогда же он написал письмо Правительству СССР, датированное 28 марта 1930 года, с просьбой определить его судьбу — либо дать право эмигрировать, либо предоставить возможность работать во МХАТе.
Булгаков писал: «Я доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым получен контроль репертуара, в течение всех лет моей литературной работы единодушно и с необыкновенной яростью доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать. И я заявляю, что пресса СССР совершенно права… Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, мой писательский долг… Я прошу правительство СССР приказать мне в срочном порядке покинуть пределы СССР в сопровождении моей жены Любови Евгеньевны Булгаковой. Я обращаюсь к гуманности Советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу…».
Булгаков несколько раз жаловался Сталину на то, что ему не дают работать
18 апреля 1930 года Булгакову позвонил Сталин, который порекомендовал драматургу обратиться с просьбой зачислить его во МХАТ. Уже на следующий день писателя приняли на работу в театр. Однако пьесы его по-прежнему не ставили.
Тогда 30 мая 1931 года в другом письме Сталину Булгаков писал: «С конца 1930 года я хвораю тяжелой формой неврастении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен. Во мне есть замыслы, но физических сил нет, условий, нужных для выполнения работы, нет никаких. Причина болезни моей мне отчетливо известна. На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но я очень устал. Ведь и зверь может устать. Зверь заявил, что он более не волк, не литератор. Отказывается от своей профессии. Умолкает. Это, скажем прямо, малодушие. Нет такого писателя, чтоб он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий. А если настоящий замолчал — погибнет…».
В ответ на письмо в репертуар МХАТа включили «Зойкину квартиру, восстановили «Дни Турбиных», поставили «Кабалу святош», инсценированные Булгаковым «Мертвые души».
В дальнейшем Булгаков неоднократно писал Сталину, однако тот больше ему не отвечал.
Анна Ахматова
Лев Гумилёв и Анна Ахматова
Мужа Ахматовой Николая Пунина и сына Льва Гумилева арестовали в 1935 году. «Тогда в Ленинграде шла травля студентов из интеллигентных семей, студентов, хорошо успевающих и знающих предмет. В университете только что был организован исторический факультет. Едва закончился первый прием студентов, как сразу же началась чистка. В число первых жертв попал и я. Конечно, все арестованные были тут же объявлены членами антисоветской группы или организации. В числе арестованных оказался и Николай Николаевич Пунин», — вспоминал Гумилев.
Ахматова написала письмо Сталину, очень короткое. Она ручалась, что ее муж и сын — не заговорщики и не государственные преступники. Письмо заканчивалось фразой: «Помогите, Иосиф Виссарионович…».
Ахматова и Пастернак своими письмами Сталину спасли Гумилева и Пунина от ареста
Написал и Пастернак. «Дорогой Иосиф Виссарионович! 23-го октября в Ленинграде задержали мужа Анны Ахматовой Николая Николаевича Пунина и ее сына Льва Николаевича Гумилева. Однажды Вы упрекнули меня в безразличии к судьбе товарища. Помимо той ценности, какую имеет жизнь Ахматовой для нас всех и нашей культуры, она мне еще дорога и как моя собственная, по всему тому, что я о ней знаю. С начала моей литературной судьбы я свидетель ее честного, трудного и безропотного существования.
Я прошу Вас, Иосиф Виссарионович, помочь Ахматовой и освободить ее мужа и сына, отношение к которым Ахматовой является для меня категорическим залогом их честности».
Спустя сутки и сын, и муж были дома.
Второй арест произошел 11 марта 1938 года. «Меня задержали в числе политически подозрительных лиц, — вспоминал много лет спустя Лев Гумилев. — Вот тут уже было все по-иному. Тут уже начались пытки: старались насильно выбить у человека признание. Но так как я ни в чем не хотел признаваться, то избиения продолжались в течение восьми ночей».
Ахматова сразу же написала Сталину. «Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович, обращаюсь к Вам с просьбой о спасении моего единственного сына Льва Николаевича Гумилева, студента IV курса исторического фак. Ленинградского Г. У. Сын мой уже 13 месяцев сидит в тюрьме, его судили, приговор затем был отменен, и теперь дело вновь в первоначальной стадии (уже 5-й месяц). Столь длительное заключение моего сына приведет его и меня к роковым последствиям.
За это время я в полном одиночестве перенесла тяжелую болезнь (рак лица). С мужем я рассталась, и отсутствие сына, самого близкого мне человека, отнимает у меня всякую жизнеспособность.
Мой сын даровитый историк. Акад. Струве и проф. Артамонов могут засвидетельствовать, что его научная работа, принятая к печати, заслуживает внимания. Я уверена, что сын мой ни в чем не виновен перед Родиной и Правительством. Своей работой он всегда старался оправдать то высокое доверие, которое Вы нам оказали, вернув мне сына в 1935 г.
С великим смущением и чувствуя всю громадность моей просьбы, я опять обращаюсь к Вам. Иосиф Виссарионович! Спасите советского историка и дайте мне возможность снова жить и работать».
Дошло ли до Сталина письмо — неизвестно. Лев Гумилев получил 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Но вскоре Военная коллегия Верховного суда отменила этот приговор Военного трибунала. Дело было направлено на пересмотр и приговор смягчили.
Евгений Замятин
После публикации романа «Мы» в 1927 году Замятин подвергся нападкам. Его перестали печатать, лишили преподавательской и редакторской работы, пьесы снимались с репертуара. В ответ на эту кампанию Замятин вышел из Всероссийского союза писателей и подал заявление с просьбой уехать за границу. Ему отказали. И тогда в июне 1931 года он написал Сталину, в котором требовал дать ему возможность писать и печататься.
Из письма Замятина Сталину: «Уважаемый Иосиф Виссарионович, приговоренный к высшей мере наказания автор настоящего письма — обращается к Вам с просьбой о замене этой меры другою. Мое имя Вам, вероятно, известно. Для меня, как для писателя, именно смертным приговором является лишение возможности писать, а обстоятельства сложились так, что продолжать свою работу я не могу, потому что никакое творчество немыслимо, если приходится работать в атмосфере систематической, год от году все усиливающейся, травли.
Письмо Сталину позволило Замятину покинуть СССР
Я ни в какой мере не хочу изображать из себя оскорбленную невинность. Я знаю, что в первые 3−4 года после революции среди прочего, написанного мною, были вещи, которые могли дать повод для нападок. Я знаю, что у меня есть очень неудобная привычка говорить не то, что в данный момент выгодно, а то, что мне кажется правдой. В частности, я никогда не скрывал своего отношения к литературному раболепству, прислуживанию и перекрашиванию: я считал — и продолжаю считать — что это одинаково унижает как писателя, так и революцию. В свое время именно этот вопрос, в резкой и обидной для многих форме поставленный в одной из моих статей (журн. «Дом искусств», № 1,1920), был сигналом для начала газетно-журнальной кампании по моему адресу…».
В ответ на это писатель получил разрешение на выезд.
Михаил Шолохов
В начале 1930-х Михаил Шолохов жил в станице Вешенская Ростовской области и своими глазами наблюдал ужасы «борьбы за урожай», то есть того же «голодомора». Заступаясь за крестьян, Шолохов написал 4 письма Сталину в надежде, что вождь не сможет отмахнуться от автора «Тихого Дона». Писатель ошибался.
Из писем Шолохова: «В этом районе, как и в других районах, сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями. Словом, район как будто ничем не отличается от остальных районов нашего края…
Шолохов написал 4 письма Сталину о тяжелой доле крестьян. Но результата никакого не добился
Я видел такое, что нельзя забыть до смерти: в хуторе Волоховском Лебяженского колхоза ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми…"
В ответ на это Шолохов получил от Сталина: «Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами… Надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови),—этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью».
Борис Пастернак и Осип Мандельштам
Борис Пастернак
В 1934 году арестовали Осипа Мандельштама. При обыске были найдены стихи «О кремлёвском горце».
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
Осип Мандельштам
После ареста Мандельштама Сталин позвонил Пастернаку. Существует множество версий — разных пересказов этого знаменитого телефонного разговора. Считается, что ближе к истине версия Анны Ахматовой: «Сталин сообщил, что отдано распоряжение, что с Мандельштамом всё будет в порядке. Он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал. «Если б мой друг попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти». Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин бы не узнал об этом деле. «Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?». — «Писательские организации не занимаются этим с 1927 года». — «Но ведь он ваш друг?» Пастернак замялся, и Сталин после недолгой паузы продолжил вопрос: «Но ведь он же мастер, мастер?» Пастернак ответил: «Это не имеет значения…». Пастернак думал, что Сталин его проверяет, знает ли он про стихи, и этим он объяснил свои шаткие ответы. «Почему мы всё говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить». — «О чём?» — «О жизни и смерти». Сталин повесил трубку».
Из ссылки в Чердыни (Пермский край) Мандельштама отправили в Воронеж на поселение.
