В период между двумя мировыми войнами немецкая национальная идеология прошла путь сложных и противоречивых трансформаций, колеблясь от приверженности идеалам “рабочего движения” до декларации имперских амбиций, охватывающих, по меньшей мере, всю территорию Европы. Надо признать, что немецкое национальное самосознание оказалось далеким от истин христианской веры, гармонично соединяющих в себе смирение и мужество, доблесть и кротость, силу и милосердие. В результате оно стало беззащитным перед искушениями имперского властолюбия и соблазнами пагубного европейского тщеславия.
Однако в начале 20-х годов ХХ века в Германии все выглядело весьма многообещающим — при активном участии русской эмиграции, вносившей в движение христианские начала нравственного и государственного мировоззрения. Некоторое время даже казалось, что под влиянием “русской идеи”, активными проводниками которой стали беженцы из России, Германия примет у нее эстафету борьбы за сохранение христианской государственности в Европе.
“Русские оказали, несомненно, крупную услугу немцам в деле пробуждения их национального самосознания, и неудивительно, что на этой почве между ними возникло тесное единение и дружная совместная работа, — писал князь Жевахов, непосредственный и активный участник событий. — Заслуга же немцев заключалась в том, что они отнеслись к русским не как к беженцам, требующим материальной помощи, а как к подлинным культуртрегерам, и воспринимали их рассказы о зверствах большевизма и завоеваниях еврейства в России, как угрозу их собственному бытию, как великую мировую опасность, грозившую всему христианству, цивилизации и культуре.
Немцы поняли, что у них нет выбора, что нужно или погибать под тяжестью версальского договора, или со смелостью отчаяния вступить в единоборство, что никакие компромиссы невозможны, и что такую борьбу нужно начать немедленно.
И на трагическом фоне всеобщей придавленности и нищеты, сквозь толщу неописуемых страданий и подневольного труда, не знавшего отдыха, стали мало-помалу вырисовываться признаки грядущего возрождения, обновляющего самый дух великой нации”.
Под знаком этих надежд прошли годы, которые в истории немецкого национального консерватизма, равно как и в истории русской эмиграции, неразрывно связаны с именем “русского немца” Макса Эрвина фон Шойбнер-Рихтера.
Российский гражданин, выпускник Рижского университета, благочестивый христианин и убежденный монархист, он на собственном опыте изведал все прелести революции и государственного распада Российской Империи. В своей родной Курляндии он дважды сражался со смутой — в 1905 году в составе русской армии, а в 1918-1919 годах под знаменами германского рейхсвера. В 1920 году судьба привела его в Мюнхен, переполненный, как и вся Германия, русскими беженцами.
К этому времени балтийские немцы, бывшие в значительной своей части искренними российскими патриотами, сохранившими верность династии Романовых, одинаково хорошо владевшие русским и немецким языками, образовали очень прочное промежуточное звено между правым флангом русской эмиграции и развивавшимся немецким национальным движением. Шойбнер-Рихтер сыграл в этом деле исключительную, выдающуюся роль. В круг его знакомых входил стальной магнат Фриц Тиссен, герой войны генерал Эрих Людендорф и другие примечательные лица. Такие знакомства давали широкие возможности, которыми он не замедлил воспользоваться.
Своим главным делом Шойбнер-Рихтер считал создание прочного союза русских монархистов с немецкими националистами для борьбы с международной заразой интернационального большевизма, реставрации германской монархии и восстановления дома Романовых на Российском престоле. Когда он впервые встретился с Гитлером, ему даже приходилось скрываться, ибо берлинские власти разыскивали его за участие в “капповском путче” — неудавшемся монархическом заговоре, организованном группой “национального объединения” в марте 1920 года.
То, как все это выглядело тогда со стороны, ясно описал Жевахов: “Я неожиданно оказался в самом центре бурного, здорового национального движения, смягчившего у меня горечь сознания той печальной роли, какую сыграла Германия в отношении России в роковую для обеих стран войну. Общение же с выдающимися представителями этого движения: графом Эрнестом Ровентловым, Людвигом Мюллер фон Гаузеном, Шойбнер-Рихтером, Арно Шикеданцом и многими другими, видевшими в своем деле не только немецкое национальное дело, а святое дело защиты христианства от угрожающей ему опасности, еще больше расположило меня к этому движению, заставило меня с чувством глубочайшего уважения преклониться перед этими самоотверженными идейными работниками, смело и безбоязненно выступавшими в защиту попираемого достояния Христова, и притом в один из самых тяжких моментов жизни их родины”.
Подобные намерения и идеи легли в основание объединенного русско-немецкого народного фронта под названием “Aufbau” — “Возрождение”, организованного Шойбнер-Рихтером в конце 1920 года. Их глашатаем и провозвестником стал журнал с одноименным названием, имевший своей целью “доказать необходимость того, что в будущем национальная Германия и национальная Россия должны идти по одному пути”.
Влияние Шойбнер-Рихтера непрерывно росло. Встретившись с Гитлером, он вступил в НСДАП и вскоре стал главным идеологом нацистской партии, что дало Жевахову потом повод утверждать, что “Шойбнер-Рихтер явился в буквальном смысле основоположником того идейного движения, какое вынесло на поверхность жизни германского народа Гитлера, и должно было в своем дальнейшем развитии связать Россию и Германию узами неразрывной и вечной дружбы, воскресив заветы тройственного Священного Союза”.
Однако, этим предположениям не суждено было сбыться: во время мюнхенского “пивного” путча Шойбнер-Рихтер погиб. Он был убит шальной пулей в тот момент, когда рука об руку с Гитлером шагал по Резиденцштрассе. Впрочем, это только одна из версий, ибо точных данных об обстоятельствах его смерти нет, а Жевахов называет их “невыясненными”, туманно намекая на возможность “заказного” убийства.
Гитлер сожалел о гибели соратника. Сказал: “Все заменимы, но только не он!”, — запечатлел его как мученика в посвящении к “Майн Кампф” и… забыл все, чему его учил Шойбнер-Рихтер. На место главного идеолога и философа нацизма выдвинулся другой прибалтийский немец – Розенберг, пламенный ревнитель расовой теории и восторженный певец превосходства “германской крови”.
