Гульярды

I

В истории современной Европы ни одна организация не играла такой значительной роли, как тайное общество, известное с XI по XVIII столетие под именем гульярдов, или сыновей Гуля. Эта организация распалась лишь в начале нашего века, после того, как была полностью достигнута цель, к которой она стремилась почти тысячу лет и которая состояла в том, чтобы заменить власть церкви и аристократии властью народа. Уничтожение монархии вообще не входило первоначально в программу этого общества; можно даже утверждать, что в течение нескольких столетий сыновья Гуля тверже, чем кто-либо, поддерживали монархию. Но реставрация античных учений в XVII столетии привела к новому расцвету республиканского идолопоклонства, которое весьма диковинным образом соединилось с уравнительным и демократическим радикализмом гульярдов, и они подошли к мысли о необходимости уничтожения трона вместе с алтарем. Не обошлось, однако, без серьезного сопротивления значительной части членов общества, и, насколько можно судить, основываясь на очень небольшом количестве дошедших до нас сведений относительно внутренних дебатов в организации, все анналы которой представляют собой зашифрованные записи, именно это расхождение во мнениях вынудило гульярдов принять решение, что они больше не будут пополнять свои ряды новыми адептами и их общество перестанет существовать тогда, когда естественной смертью умрет последний из его членов, который и унесет с собой в могилу все тайны своих предшественников.

Все вплоть до самого их названия было бы похоронено во мраке забвения, если бы они не оставили несколько поэтических сборников на латыни, одинаково странных как по своей форме, так и по содержанию, которые привлекли к ним внимание специалистов. Возник вопрос, кто такие гульярды, откуда они появились, в чем заключалась цель деятельности этой секты или ордена и когда они исчезли со сцены истории. Итальянский исследователь Альфредо Страккали в серии статей, опубликованных в журнале «Ривиста Европа», собрал и представил вниманию читателей все, что было известно о гульярдах в средние века.

Нет никаких сомнений, что гульярды были связаны с вагантами, традиция которых сохраняется и в наши дни в Германии и Испании, а один из ее образцов, весьма приукрашенный и значительно исправленный, представляет собой университетское мадридское сообщество, привлекавшее к себе внимание широкой публики. Это рафинированное студенчество сохранило на своей шляпе совсем не аристократический герб своих предшественников: вилка и ложка из слоновой кости, лежащие крест-накрест. На арго этот герб может быть прочитан следующим образом: «Sauter hyver forche escolier» (L’hiver force les ecoliers a sauter — «Зима заставила школяров попрыгать»).

Действительно, в те далекие времена, когда ремесло печников было еще на младенческой стадии развития и когда высшая знать с трудом могла сделать свои дома пригодными для жизни при помощи огромных каминов, которые, кажется, были созданы для того, чтобы обогревать небо, а не несчастных людей, — в те времена лишенные какого бы то ни было источника тепла университетские помещения были в суровые зимы совершенно непригодными для занятий. Тогда в этих зданиях не могли оставаться ни профессора, ни студенты, и последние старались с выгодой для себя использовать вынужденный отдых: те из них, что побогаче, с любопытством осматривали окрестности, а бедные, которых, разумеется, было большинство, стучались в каждую дверь и просили милостыню, главным образом для того, чтобы собрать хоть какие-то средства для продолжения обучения. Однако горожане и аристократы тех времен не сильно отличались от современных, они были так же равнодушны к несчастью ближнего. Честные студенты, просящие подаяние для того, чтобы продолжить учиться, часто оставались без гроша, тогда как наглые странствующие актеры, ненадолго прерывавшие монотонное существование горожан, получали приличное вознаграждение, сумев развеселить их своими непристойными, а иногда даже безбожными шутками.

Таким образом, эти бродячие студенты, большая часть которых в недалеком будущем намеревалась получить духовный сан, не видели большого греха в том, чтобы приспособиться к обстоятельствам, и организовывали группы жонглеров, фокусников и шутов, не признававших ни божеских, ни человеческих законов; в этих шутовских караванах они вели радостную и беззаботную жизнь, и самый несчастный из них забывал о своем горе. Множество молодых людей из самых благородных семей присоединялись к неистовым сатурналиям, которые повторялись ежегодно на каждом карнавале; но никто не мог быть принят в эти общества, не дав обязательств, которые связывали новичка на всю оставшуюся жизнь. Нарушение их каралось самым жестоким образом. И самое первое из налагаемых на новичка обязательств заключалось в том, чтобы всеми имеющимися возможностями при всяком случае помогать любому другому члену ордена гульярдов.

Итак, должно быть уже ясно, что этот орден был создан по модели фратрий, древних союзов, обществ, где в то же время празднества и танцы играли весьма важную роль. Вход в эти общества был открыт только для тех, кто мог показать «тессеру», особый геральдический жетон, значение которого он должен был быть способен расшифровать.

Первые христианские общины были организованы точно так же, что подтверждают «абраксасы», тессеры сторонников Василида, которые обнаруживаются в достаточно большом количестве, а также отрывок из «Откровения Иоанна Богослова», содержащий вполне определенные намеки относительно устройства ранних христианских союзов. Здесь берет свое начало современный герб, а все гульярды приписывали именно автору этой таинственной книги изобретение особой тайнописи, которой они сами пользовались вплоть до наших дней. Святой Иоанн почитается и масонами, которые унаследовали значительную часть традиций гульярдов, хотя и не были посвящены ни в секреты их письменности, ни в их тайную философию.

Дальше в этом очерке мы еще покажем, что хотя римской церкви и были известны все без исключения тайны гульярдов, она все же всегда оставалась терпимой к ним, и эта терпимость совершенно необъяснима, потому что вся деятельность этого общества была нацелена на то, чтобы пробить брешь в политических и религиозных догматах церкви, и гульярды упорно отрицали десять заповедей и божественность Иисуса Христа. Я также полагаю, что их никогда не тревожила испанская инквизиция, и Рим постоянно предоставлял им полную свободу думать, писать, говорить все, что им заблагорассудиться, лишь бы только они пользовались исключительно их иероглифической письменностью, которую мы теперь называем геральдикой, и их основанным на том же принципе языком, который Рабле называл иногда «болтовней пьяниц», но которым начали пользоваться задолго до появления на свет автора «Гаргантюа и Пантагрюэля», да и после его смерти он продолжал находиться в употреблении.

Светские власти были далеко не всегда так терпимы, и помимо казни тамплиеров, бывших гульярдами до мозга костей, можно назвать немало других случаев целенаправленного преследования тайных студенческих союзов; однако гульярды всегда находили в себе силы отомстить за эти преследования с большой жестокостью, поскольку все их действующие корпорации представляли собой единый союз посвященных, во главе которого с неизвестно какого, но все же весьма давнего времени находилась Верховная Ложа, включавшая в свой состав наиболее влиятельных сеньоров и дам, таких, например, как Диана Пуатье или госпожа Помпадур, занимавших, каждая в свое время, пост гроссмейстера Верховной Ложи ордена Сыновей Гуля. Эта ложа, объединявшая также всех руководителей отдельных корпораций организации, включая даже духовенство, представляла собой нечто вроде тайного парламента, почти всегда находившегося под покровительством самого короля, который консультировался с ней по всем важнейшим вопросам. Все обсуждавшиеся в этом парламенте вопросы предполагали знание тайного языка иероглифов. Если же король и не выносил ничего на обсуждение, то Верховная Ложа гульярдов и в этом случае доводила до него свое мнение все в той же зашифрованной форме. Ее советы и рекомендации почти всегда принимались к исполнению, и даже Людовик XIV, претендовавший, как известно, на абсолютную власть, тем не менее консультировался с этой ложей точно так же, как и его предшественники.

В этой самой Верховной Ложе проходило голосование по поводу Варфоломеевской ночи; если бы кто-нибудь потрудился поискать, то, вероятно, обнаружил бы результаты голосования по поводу отмены Нантского эдикта. Точно так же эта ложа позднее голосовала за смерть Людовика XVI. Все вопросы, выносившиеся на голосование, могут на первый взгляд показаться не имеющими ничего общего друг с другом, и тем не менее общество гульярдов никогда не отклонялось от своей главной цели, уничтожения аристократии. Это была одна из причин, в силу которой во Франции протестантизм оказался последним прибежищем аристократических традиций и устоев.

Так можно в самых общих чертах охарактеризовать орден гульярдов. Он всегда был тесно связан с организациями масонов и, на первый взгляд, ничем от них не отличался. Однако для того, чтобы стать гульярдом, необходимо было иметь степень магистра в одной из профессиональных корпораций, и, например, госпожа Помпадур, гроссмейстер Верховной Ложи, входила в орден только в качестве магистра корпорации граверов. Диана Пуатье, вероятно, была членом корпорации архитекторов, а Карл IX, как известно, принадлежал к корпорации оружейников. Инициация в ордене гульярдов заметно отличалась от аналогичных ритуалов в других обществах, и пройти ее было гораздо труднее, чем церемонию посвящения в масоны, где от нового адепта требовался только простой денежный взнос. Не всякий желающий становился членом ордена гульярдов, которые были подлинной элитой нации, как бы офицерами во главе войск, сформированных из масонских организаций.

Гульярды не были исключительно французами; их было немало и в Германии, в обществах розенкрейцеров и иллюминатов. Их организации существовали также в Англии, в Италии и в Испании; повсюду они пользовались одним и тем же языком и одной и той же письменностью, искусством шифровать и расшифровывать непонятные для посторонних иероглифы, и это искусство называли они «стихоплетством».

В некоторых профессиях, и в частности тех, которые предполагают владение искусством рисунка или чертежа, можно обнаружить основания для посвящения в орден гульярдов: именно эти искусства частично составляли тайну их мастерства. Но далее мы еще встретимся с многочисленными примерами, показывающими, что и представители профессий, не требующих умения рисовать, тем не менее были посвящены в тайны геральдики, или в искусство пиктографического письма (искусство составлять и разгадывать загадки и ребусы). Созданные мельниками или парикмахерами шарады или сатирические эпиграммы были ничуть не менее острыми и язвительными, чем все остальные. Следует заметить, что никогда и никто за это шутовство не был наказан, хотя намеки, содержащиеся в таких эпиграммах, были настолько же смелыми, насколько и прозрачными. Сегодняшняя республика была бы, разумеется, уже не так терпелива и не так снисходительна, как власть короля и папы в старые добрые времена.

Верно, что в некоторых решениях церковных соборов, или в некоторых ордонансах короля можно обнаружить попытки борьбы с гульярдами, или вагантами; но никогда — с корпорациями, о которых я писал выше. Можно предположить, что и папа и король просто не знали о их существовании или же корпорации пользовались привилегиями, которые предоставлялись, а чаще, начиная с двенадцатого столетия, продавались их синдикатам.

II

Откуда появилась семья Гуля и какие возможны предположения относительно личности главы этой семьи? Известны многие его исторические и литературные прототипы, и при желании один из них можно увидеть в англичанине Мэпе, друге короля Генриха II, отношения которого с римской церковью были не всегда хорошими; но этот человек жил в двенадцатом столетии, тогда как семья Гуля уже, бесспорно, существовала в одиннадцатом веке. Если сообщения о церковном соборе десятого столетия, осудившем гульярдов, господин Страккали рассматривает как апокриф, то бесчисленные головы попугаев, украшающие капители романских церквей одиннадцатого столетия, апокрифом никак не назовешь.

Так, например, известно, что на старофранцузском слово «попугай» произносилось как «папа гай» (раре guay) и «папа гуль» (раре gault), другими словами, «папа гульярд». Орден гульярдов действительно обладал внутренней иерархией, которая пародировала иерархию римской церкви, и самое полное перечисление ее ступенек мы можем обнаружить у Рабле в замечательной главе его романа об острове Звонком. Под попугаем имелось ввиду некое высокопоставленное лицо в этой иерархии, которая была столь же древней, как и само имя «папа гуль» (подлинная этимология этого имени восходит к арабскому языку; оно появилось во Франции в девятом столетии, вместе с вторжением мусульман).

Но здесь не обошлось и без вмешательства немецких филологов, добавивших имя гиганта Голиафа в этимологию названия ордена гульярдов; такой, по крайней мере, является разделяемая господином Страккали точка зрения Гезебрехта, предполагающего, что этот библейский персонаж мог стать покровителем гульярдов после мистерий, разыгрываемых ими в церквях. Я считаю бесполезным останавливаться для изучения этого мнения. Гримм связывает этимологию этого названия с провансальским языком, на котором слова galiar, gualiar означают «обманывать», и именно от них он производит слово gualiarder, а от него — Gouliard; но было бы гораздо проще обратиться к парижскому gouailleur — «насмешник», «зубоскал», синониму хорошо известного слова blagueur «хвастун», «враль», «балагур», а также к слову goualeur, которое на арго обозначает певца, если бы все это не было попыткой поставить телегу впереди лошади. Действительно, гульярды были и насмешниками и певцами; но эти два простонародных выражения происходят от названия ордена, а не наоборот.

Другое не менее популярное выражение, «луженая глотка» (porte sur sa gueule), как нельзя лучше передает характер «гульярдов». Этот недостаток всегда был свойственен ученым и монахам всех стран и времен; именно поэтому начиная с IX столетия церковные соборы проводились в присутствии короля. Людовик Благочестивый был уполномочен высокопоставленными представителями церкви не допускать в высшее общество, в присутственные места этих ученых, которые отныне, заточенные в своих монастырях, становились «vagi et lascivi, gulae et ebrietati et caeteris voluptatibus dediti, quidquid sibi libitum licitum faciant».

Таким образом, начиная с IX столетия, то есть сразу же после школьной реформы Карла Великого, на дорогах Франции появились толпы бродячих ученых, которые позже стали известны под именем гульярдов; но далеко не все эти бродяги обязательно являлись членами семьи или ордена Гуля, да и те, которые входили в этот орден, не всегда были бродягами, хотя именно эти последние составляли в нем большинство. Исследуя доктрины гульярдов мы намерены показать, что их союзы произошли от древних языческих фратрий и что они объединяли два различных течения, представленные, с одной стороны, учеными, а с другой — ремесленниками. Сущность последнего течения лучше всего может быть передана старым французским словом — artisan, которое является весьма точным.

Карл Великий, сконцентрировав в монастырях все, что оставалось от научных, литературных и ремесленных традиций древности, сумел в то же самое время изолировать эти традиции от еще сохранявшихся очагов язычества, и начиная со времени его правления до появления больших университетов только в монастырях и нигде больше можно было обучиться архитектуре и всем другим искусствам, с нею связанным, то есть скульптуре, живописи и прочим.

Поэтому христианство не перестало использовать тот мистический язык, которым владели все художники античности; катакомбы заполнены как христианскими, так и более ранними ребусами, вынудившими ученых наших дней обратить самое серьезное внимание на символическую природу древнего искусства: так, например, имя святого Петра передается здесь изображением человека, раскалывающего камень. Нет необходимости объяснять, причем здесь камень (pierre — камень), однако все же следует заметить, что слова sanctus на латыни, aghios на греческом, kadesh на еврейском в равной степени предполагали идею разделения, или раскалывания чего-либо. Поэтому расколотый камень обозначает имя святого Петра сразу на трех языках. Христианские художники, с их особым почитанием святого Иоанна, сохранили мистическую письменность язычества, да и в Апокалипсисе можно обнаружить множество гностических тем и персонажей. Эта вереница сюжетов, которые мы условно назовем классическими, не проникла, однако, в христианское искусство, и никаких следов формулы вечной жизни, служившей для греков неизменной темой искусства, в нем не обнаружилось. Современное искусство, насколько мы способны в нем разобраться, полностью лишено религиозного мистицизма и встревожено только триумфом богатых над бедными.

Цель, преследуемая гульярдами с неиссякаемой настойчивостью и полностью достигнутая в результате Французской революции, была достаточно ясно обозначена уже в Апокалипсисе. К этой цели с одинаковой энергией и страстью стремились два мощных течения, истоки которых могут быть найдены в монастырях, превращенных Карлом Великим в убежища искусств и интеллектуальной свободы. Здесь берут начало два больших течения ордена гульярдов: масоны и эскрибули (последнее слово, завезенное во Францию, вероятно, из Германии, встречается у писателей прошлого столетия в форме «скрибулер» — «бумагомарака», или памфлетист). Масоны были архитекторами и строителями; что же касается эскрибулей, то они в начале ограничивались изготовлением копий и составлением булл, грамот, которые были, как известно, украшены миниатюрами; но позже оказалось, что эскрибули объединяют в своем союзе всех, кто занимается искусством рисования и черчения, то есть художников, граверов и даже мастеров, изготавливавших рамки. Кажется, от этой профессии был получен титул pourple или pourpre (пурпурный), который был самой высокой ступенью в иерархии эскрибулей, а исключительной привилегией обладателей этого титула было право пользоваться пурпурной краской и оформлять свои композиции каймой этого цвета.

Та же самая привилегия существовала у византийских каллиграфов. Однако преследования иконоборцев привели к уничтожению там греческой традиции пиктографического письма, следы которой уже невозможно обнаружить в наши дни, несмотря на то, что это искусство, бесспорно, присутствовало в составлении древних религиозных орнаментов.

Я не могу сказать, как долго существовала латинская пиктография (любопытный образец которой находится в Лувре, в галерее христианских погребений; это ребенок с птицей и виноградом в руках, что может быть прочитано как: PUERIUVA MANIBUS AVE (О дитя, будь счастливо в мире теней), образцы которой во множестве обнаруживают в первых погребениях христиан; но со всей определенностью можно утверждать, что если семья Гуля и оставила нам поэмы и стихи на латыни, то для составления своих иероглифов она пользовалась исключительно французским языком. Я не знаю, когда именно этот язык начал использоваться в их искусстве, поскольку все, что я сумел расшифровать в галльской нумизматике и галльско-римских памятниках, было составлено на греческом языке. Тем не менее в музее Эпиналя есть несколько галльских древних памятников, которые доказывают, что галлы задолго до средневековья использовали для составления иероглифов свой язык. Среди среди этих памятников — божество, известное под именем Розмер (Rosmert), которого изображали как сирену, кусающую лошадь. «Росс» — одно из галльских слов, которое применялось специально для обозначения каурой лошади, и это слово осталось в нашем языке, изменив свое значение.

В таком случае Розмер будет означать «того, кто кусает лошадь» (rosse mord).

Другой памятник в том же самом музее посвящен легенде этрусков, переведенной галлами на язык иероглифов, и среди этих иероглифов нам следует обратить внимание на имя греко-этрусской богини Сибарин, или Сибарис, олицетворявшей лень и изнеженность. Эта богиня изображается в сопровождении дельфина (на языке галлов се) и ворона (на галльском brun), что читается как «себрун», то есть очень близко к Сибарин.

Можно еще упомянуть парижский алтарь мореплавателей, на котором изображен бык с тремя журавлями, а подпись под изображением является в данном случае прямым и очевидным переводом: TAVROS TRIGARANVS; на изображении человека с топором в руках стоит иероглиф ESVS; на изображении человека с шестом — иероглиф LOVIS, который на современный французский можно перевести как «рейка», или «планка» (latte); четвертое изображение представляет собой бога с большими клещами в руках, со следующей подписью: VOLCANVS. Клещи на галльском языке писались как volk, что произносилось fork, на латыни furca, откуда происходит «кузница» (forge) и «кузнец» (forgeron). Клещи также фигурируют на некоторых старых медальонах белгов, обозначая имя этого народа. Слово Volcan (вулкан) на языке белгов и галлов обозначало кузнеца, использовавшего в своей работе среди прочих инструментов и клещи. Можно предположить, что латинский бог Вулкан имеет галльское происхождение.

Из всех этих примеров следует вывод, что хотя галльский язык в условиях римского господства и вытеснялся греческим, но как артистический язык пиктографии он все же не исчез совсем, и его вновь начали использовать в этом качестве тогда, когда греческий язык перестал быть языком римских и галльских художников вследствие пренебрежительного отношения к наследству классической античности.

Самый древний образец использования французского языка в искусстве иероглифов, который мне известен, в то же самое время является первым известным образцом современной карикатуры. Это капитель собора в Вогезах эпохи каролингов, на которой находится изображение Карла Лысого, рыдающего от страха заразиться чумой. У этого шаржа двойной смысл, и если при первом взгляде видна только голова плачущего человека с густой шевелюрой и бородой, то присмотревшись более внимательно можно разглядеть, что эта голова в то же время является изображением епископа между двух лилий. Борода, усы и нос головы — это стихарь, плащ и голова епископа; лилии на его митре изогнуты таким образом, что образуют плачущие глаза, а руки оказываются льющимися слезами. Итальянцы и в наши дни охотно прибегают к подобным гротескам.

Но хотя в этой области Франции, по моим сведениям, и сосредоточены самые многочисленные и самые интересные образцы древнего искусства галлов, а также искусства романской, или каролингской, эпохи, по всей вероятности, колыбель семьи Гуля, или средневекового масонства, следует искать все же не в Лотарингии. Далее мы намерены также доказать, что гульярды и масоны представляли собой одно и то же общество, основным культом которого было поклонение святому Галлу, святому Гулю, или же святому Гели, что на диалекте жителей Лимузена означает святого Петуха.

Действительно, Рабле, перемешавший в своем «Пантагрюэле» все догматы гульярдов, бывший одним из их самых высокопоставленных лиц, а также и шутником и острословом при дворе Франциска I, говорит в предисловии к своей четвертой книге, что «согласно пословице жителей Лимузена, для того, чтобы сложить печную трубу, нужно всего три камня», два опорных и один замыкающий. Эти три камня являются троицей масонов, или дольменом, и этот закон строительного искусства был общим как для греческих, так и для галльских архитекторов, поскольку на большей части надгробий эпохи эллинизма, на заднем плане барельефов, можно увидеть дверь, образуемую тремя вышеупомянутыми камнями, которые наши археологи называют порталом; но у греков эта дверь называлась pyle, а и у масонов «pile» — французское слово, которое может относится у нас к предметам любого рода (груда, куча: груда ядер, монет и т. д.).

Эта дверь олицетворяет римского Януса, являясь самым простым сооружением из тех, что связаны с его культом. Она всегда была сориентирована либо на Восток, либо на Запад. Причиной тому было обожествление создателями этих сооружений восходящего либо заходящего солнца; однако в любом случае две ее опоры соответствовали северу и югу. Северный пилон представлял собой влажное и женское начало, символом которого была собака, Купеа; южный пилон соответствовал сухому и мужскому началу, символизируемому лисой, Keletes. Keletes точно соответствовал богу филистимлян Голиафу, который, как известно, был греческого, или критского происхождения; его имя на греческом языке означает «обманщик», и мы увидим, что он пользовался особым почитанием у масонов в то время, когда римская церковь поклонялась главным образом Деве Марии, изображения которой всегда находились рядом с северной дверью церквей, считающихся готическими, в частности Собора Парижской Богоматери.

Следует ли из этого, что Гезебрехт все же был прав, возводя название ордена гульярдов к имени Голиафа? На этот вопрос можно с уверенностью ответить отрицательно, так как гульярды отвергали все еврейские традиции, и в особенности десять заповедей. Их доктрины были еще более радикальными, чем пользовавшийся популярностью практический рационализм. Пилон Собаки, или влажное начало греков, они превратили в прозаическую жидкость, символизирующую потребность человека в воде, а пилон Лисы, или твердое начало, стало у них пищей, которая, по их мнению, была еще более необходима, чем вода. Таково точное значение колонн J и В в современном масонстве.

Первая статья «символа веры» гульярдов сводилась к следующему: Пурпурная влага поглощает врата желаний.

Вторая была: Ближний, который помогает тебе, ей подобен.

И третья: Тайна будет открыта тому, кто имеет.

Тайна не будет открыта тому, кто не имеет, — в этом заключалась основа греческого масонства в целом, и в частности учения, изложенного Платоном в его знаменитом «Пире». Если же говорить точнее, это и есть основа настоящего, прошлого и будущего масонства.

III

Питье и еда, или жидкое и твердое, соединенные вместе, давали то, что гульярды называли «внутренностями», или «потрохами», которые для них были символом повелителя вселенной, пантократора. Поэтому главный знак, по которому они узнавали друг друга, состоял в том, чтобы показать ладонь левой руки или ладонь с тыльной стороны, что переводилось так: он любит потроха.

«Потроха» у гульярдов являлись прекрасным символом, обозначающим самого лучшего архитектора, который, не пошевелив и пальцем, создает всю вселенную; то, что делали «пурпурные», то есть посвященные, работавшие не руками, а головой, рассматривалось как «внутренности», или «потроха» произведений искусства и ремесла. Это эзотерическое учение о «потрохах» было передано им от масонов древности, что подтверждается, в частности, замечательной апологией конечностей и желудка Менениуса Агриппы.

На первый взгляд, в этом учении следует видеть только грубый набросок красочной картины христианского обряда евхаристии. Месса — очищенное от всего лишнего воспоминание о пирах, объединявших древние античные братства тем же самым способом, каким были связаны друг с другом средневековые ложи, и именно поэтому Платон, излагая секретные доктрины своего времени, считал себя обязанным представить дело так, чтобы читатель хотя бы в воображении попал в окружение участников пира. Знаменитая «ананке» древних греков имела то же самое значение, что и «потроха» гульярдов; поэтому книга Платона, одновременно и загадочная и понятная, никем не была истолкована лучше, чем гульярдом Рабле в его замечательной главе о мессире Гастере, излагающем философское учение своих единоверцев со всей просвещенной точки зрения.

Действительно, ни один человек нашего времени не понял Платона лучше, чем Рабле, и ни один человек нашего времени не был готов понять его. Оба, и Платон, и Рабле, занимаются разоблачением тайн. Оба прекрасно осознают все опасности, неизбежно следующие за подобными разоблачениями, и оба используют при этом один и тот же метод. Они начинают с того, что заводят читателя в лабиринт, в котором тот полностью теряет ориентацию; на этом пути они рассказывают ему различные увлекательные истории, волшебные сказки, притупляющие его внимание; затем, когда, как предполагается, читатель уже окончательно оглушен и ослеплен в силу того, что его глаза длительное время смотрели на множество сверкающих ярким светом предметов, они ставят его перед поразительным фактом, но глаза его уже настолько устали, что он не в состоянии что-либо узнать и поэтому проходит мимо увиденного.

Так, например, именно такой способ избирает Рабле, чтобы напрямик рассказать всему миру тайну рождения короля Франциска И. Эта тайна уже была известна многим из его современников, и Рабле не был первым гульярдом, который раскрыл ее для самой широкой публики. Один савойский хронист, Франсуа Бонивар, рассказывает об одном маскараде парижского судейского сословия, бывшем настолько же смелым, настолько же грубым и настолько же непристойным, как и произведения Рабле, и не оставлявшем никаких сомнений в виновности короля, и виновности Екатерины Медичи и Филибера Делорме, служившего им посредником и удостоенного за то звания королевского архитектора. Этот рассказ о маскараде может быть существенно дополнен, если заглянуть в «Историю карикатуры в эпоху Реформации» Шамфлёри, где на одной из страниц можно увидеть рисунок под названием: «Чудеса города Женевы», который принадлежит Фромену, секретарю самого Бонивара, и является переводом рассказа этого хрониста на язык иероглифов.

Следует заметить, что судьи не особенно стеснялись в выражениях, непочтительно осмеивая королевское величие, что вполне объяснимо той безнаказанностью, которой пользовался и сам Рабле, выражавшийся в данном случае далеко не столь прямо и смело. Что же касается Екатерины Медичи, то она собрала целую коллекцию выпущенных против нее эпиграмм, и это любопытное собрание, бывшее, кажется, в основном делом рук Филибера Делорме, сохранилось под ошибочным названием: «Пословицы, поговорки и аллегории пятнадцатого столетия». Господин Шамфлёри в своей «Истории карикатуры» опубликовал две из них: «Свеча» и «Не всяк монах, на ком клобук», обе — Филибера Делорме; но он ссылается также и на третью, которая является на самом деле рисунком Дианы Пуатье и представляет собой не что иное, как тайное послание, посредством которого она сообщала Генриху II о своем несчастном замужестве, сообщала настолько ясными и понятными иероглифами, что их было трудно не прочитать. Фрагмент, воспроизводимый Шамфлёри, представляет собой три следующих стиха:

Сир, дама не опасалась епископа Санса,
Не желала невестка ласок отца,
И Орме не желал его помощи.

Епископ Санса был будущим кардиналом Лотарингии, а имя Орме (l’Orme) является достаточно прозрачным намеком на Делорме. Рассказывая об обращении Панурга к оракулу панзейской сивиллы, Рабле, после того, как предсказанное уже произошло, говорит, что хотя все и было написано в ответе оракула, но не полностью; вероятно, он совсем не знал, что это послание было отправлено, и ему было непонятно, каким образом Генрих II мог о нем узнать. Он ознакомил с ним Екатерину Медичи, которая, возможно, приказала сделать копии, чтобы на него ответить. Что касается эффекта, который могли произвести подобного рода разоблачения, то вряд ли он был бы значительным. Все политические деятели высшего уровня во все времена подвергаются этим булавочным уколам; поэтому в конце концов они на них просто перестают обращать внимание, и если бы Генрих II, ко всему прочему, и сам был гульярдом, то подобное разоблачение, допускавшееся регламентом ордена, не смогло бы его рассердить. Каким бы высоким не было положение гульярда, против него разрешались любые высказывания, если они произносились среди посвященных.

Гораздо большую опасность представляло собой раскрытие посторонним тайн самого ордена, и прежде всего его тайных доктрин, за исключением тех случаев, когда они излагались в зашифрованной форме. В таких случаях художники гульярды, не имевшие под рукой иных сюжетов, излагали по правилам каллиграфического искусства доктрины гульярдов, и господин Шамфлёри в своей книге приводит их образец, принадлежащий некоему Теодору де Бри; но обычно их шифрованные композиции были настоящими тайными газетами, сообщавшими посвященным все новости королевского двора, а также военные слухи, которые особенно интересовали тех, кто занимался торговлей. При Людовике XIV была обнаружена коллекция, известная под названием «Конфузы Парижа», которая оказалась настоящей шифрованной газетой, регулярно выходившей в свет, и для того, чтобы было легче расшифровать ее иероглифы, там, рядом с рисунками, размещалось большое количество подписей, из которых можно было узнать то, что нельзя было передать при помощи рисунка. Так, например, Вильгельма Оранского (d’Orange) в одной из таких подписей можно найти под именем хозяина отеля, покупающего сельдь (hareng). Такими же были изображения и на тарелках времен революции, и на голландских карикатурах, где подписи занимали почти полностью всю площадь рисунка, что делало памфлеты не столь интересными, как у Рабле, хотя замысел, в конечном счете, был тем же самым, и состоял в том, чтобы утопить какую-либо ключевую фразу или даже одно-единственное ключевое слово в потоке бессмыслицы, оставив, тем не менее, для посвященного невидимую нить Ариадны, направлявшую его туда, куда автор был намерен его привести.

Поэтому, прежде чем добраться до LVII главы четвертой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля», которая является самой важной во всем произведении, да и вообще самым важным из всего, что было написано после «Пира» Платона, Рабле начиная с главы LVI настойчиво направляет внимание посвященного, рассказывая, как между оттаявшими предложениями Пантагрюэль нашел «слова окровавленные», или, как у самого Рабле, «слова, которые… иной раз возвращаются туда, откуда исходят, то есть в перерезанное горло» (mots de gueule). «—Держите, держите! — сказал Пантагрюэль. — Вот вам еще не оттаявшие. И тут он бросил на палубу полные пригоршни замерзших слов, похожих на разноцветное драже. Слова эти, красные, зеленые, голубые, черные и золотистые, отогревались у нас на ладонях и таяли, как снег, и мы их подлинно слышали, но не понимали, оттого, что это был язык тарабарский…».

Однако, если объединить названия всех перечисленных выше цветов: красный (gueule), зеленый (sinople), голубой (azur), черный (sable) и, наконец, золотой (or), то перед нами окажется стих гульярдов, указывающий на социальную причину объединения общества Гуля: Goule, се n’est plaisir se bailler (что читается как: gueule, sinople, azur, sable, or).

Golia, c’est s’adonner au plaisir ou se olonner du bon temps (Быть гулем — значит предаваться удовольствиям, или веселиться). Однако эта эпикурейская маска скрывала за собой более высокие цели, без которых папа Григорий XIII едва ли отважился бы водрузить под свою тиару понтифика знаки ордена Гуля, одним из которых в семнадцатом столетии был экю, называемый «сердце», увенчанный головой ангела, или ангелочка, и этот знак читался как «знак креста на красном», то есть знак розенкрейцеров. Действительно, в ту эпоху, когда жил папа Григорий XIII, гульярды разделились на две фракции, одна из которых относилась весьма враждебно к протестантизму, не без основания связывая с ним возвращение власти аристократии, и делом именно ее рук была Варфоломеевская ночь.

Но продолжим изучение оттаявших слов, рассыпанных на палубе Пантагрюэлем: «Как бы то ни было, Пантагрюэль бросил на палубу еще три-четыре пригоршни. И тут я увидел слова колкие, слова окровавленные, которые, как пояснил лоцман, иной раз возвращаются туда, откуда исходят, то есть в перерезанное горло, слова, наводившие ужас, и другие, не весьма приятные с виду…»

Из этого отрывка следует, что не все гульярды соблюдали регламент своего ордена, запрещавший им отвечать иначе, чем иероглифами. Гульярд Карл IX отомстил выстрелом из аркебузы за слова, сказанные гульярдом Жаном Гужоном на тайном языке его матери, а Генрих II должен был из рук капитана Монтгомери принять возмездие за незначительное нарушение законов ордена. Далее в этом очерке мы еще расскажем о некоторых масонских судах, на которых гульярды наказывали провинившихся в разглашении секретов их ордена, касающихся в первую очередь мотивов их деятельности.

Обратившись к столь любопытным деталям, Рабле ради развлечения дает далее образцы «слов, возвращающихся в перерезанное горло»: «…как же скоро все они оттаяли, то мы услыхали: гин-гин-гин-гин, гистик-торше» и так далее.

Вряд ли уже есть необходимость говорить здесь, что это тайный язык гульярдов, или, если сказать еще точнее, арго судей, согласно правилам которого любая рифма на секретном Языке Птиц должна была оканчиваться буквой L; но в данном случае рифмы на букву L представлены запятыми, и этот маленький отрывок стиха начинается так:

4 hin, his, ticque, torche,

Это можно расшифровать как: Croix signe ouvre gueule, sache est vrai Gault, etc. (Крест означает работу в красном).

Остальное в этом предложении слишком галльское, чтобы его цитировать, однако первый стих представляет интерес, так как в нем присутствует намек на знак креста гульярдов, который был у них паролем. У Рабле об этом написано подробно в третьей книге, в главе XX: «О том, как Козлонос отвечает Панургу знаками»: «…он довольно долго зевал и, зевая, водил у самого рта большим пальцем правой руки, изображая греческую букву „тау“, каковой знак он повторил несколько раз. Засим, подняв глаза к небу, стал вращать ими, словно коза во время выкидыша, и между тем кашлял и глубоко вздыхал».

Эта пантомима переводится следующим образом:

Крест означает работу в красном, а вовсе не штамповку, не ту пару ничего не стоящих жестянок, которую каждый может увидеть своими глазами.

То есть: «Я осеняю знаком креста открытый рот; не отталкивай того, кто, возможно, окажется равным тебе. От гульярдов к нам пришло выражение свобода, равенство, братство», которое всего лишь один из вариантов платоновской божественной триады.

Роман «Гаргантюа и Пантагрюэль», который может рассматриваться как Евангелие гульярдов, сохранил для нас и ответ того, к кому обращаются при помощи таких знаков. Достаточно лишь заглянуть в диалог продавца баранов и Панурга.

«— Ну так продайте мне одного барана, — сказал Панург. — Я заплачу вам по-царски, клянусь честью бродяги. Сколько?

— Дружочек, соседушка! — молвил купец. — Да ведь мои бараны происходят от того, который перенес Фрикса и Геллу через море, именуемое Геллеспонт.

— Дьявольщина! — воскликнул Панург. — Да вы кто такой: clericus vel addiscens (клирик или школяр)?

— Ita — это капуста, vere — порей, — отвечал купец. — Нет, лучше так: кть, кть, кть, кть! Робен, Робен, кть, кть, кть. Ну да вы этого языка не понимаете».

Но эта странная речь сравнительно легко переводится с «птичьего языка»; это — одна из основ веры судей, или, если говорить более точно, символ, служащий ответом на тот знак, который передают, когда крестят открытый рот.

«Ответный крест открывает Иисуса Христа, царя, славу Рима, но не его повелителя, ни по одеянию, ни по долгу».

Эти «птичьи предложения» можно интерпретировать и по другому, если в первую очередь обратить внимание на их значение в геральдике, и в этом есть зерно истины; однако бесполезно долго задерживаться на этих мелочах, не представляющих уже исторического интереса.

То есть: ответный крест не открывает никакой славы — ни славы Христа, ни славы короля, ни славы Рима, ни славы тайного покровителя, одним словом, ничего того, что он должен был бы открывать.

Как мы видим, это положение было чисто негативным, поскольку отрицание является основой существования всех тайных обществ: разные гильдии опирались на одни и те же принципы и создали религию, имя которой — «честь».

Христианство требует отвечать на зло добром. Учение гульярдов не отличается таким великодушием и требует вернуть то, что должен. Поэтому триумф религий отрицания всегда является кратковременным, и победа остается за теми, кто проповедует преданность и самоотверженность, потому что именно эти качества делают из человека самого лучшего солдата. Мы намерены еще не раз показать, что Рабле, бывший стопроцентным гульярдом, не обманывался насчет недостатков своих братьев по ордену и бичевал их без малейшей жалости. Поэтому у него были большие трудности с публикацией четвертой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля», так или иначе задевавшей все политические силы того времени, и он в конце концов был вынужден искать убежища внутри римской церкви. Он умер под покровительством кардинала Лотарингии, и если бы он прожил еще некоторое время, то оказался бы, хоть и не всей душой, вместе со вдохновителями и исполнителями Варфоломеевской ночи.

Но вернемся к «словам, исходящим из перерезанного горла». В конце LVI главы Панург, поссорившись с братом Жаном, решается предпринять настолько же долгое, насколько и опасное путешествие, и восклицает: «— Эх, если бы дал мне Господь прямо здесь, никуда дальше не двигаясь, услыхать слово божественной бутылки!»

Читатель мог и не увидеть, как исполнится желание Панурга, поскольку в намерения Рабле входило закончить IV книгой свою странную поэму. Аутентичность V и VI книг никогда не была неопровержимо установлена, и, хотя я отношу себя к тем, кто верит, что эти книги были написаны рукой Рабле, я все же признаю, что они уступают любой главе из первых четырех книг. Эти четыре книги, задолго до того, как слово будет предоставлено божественной бутылке, заканчиваются описанием инициации гульярдов и сопровождающими ее остротами; в них также отсутствуют подробные объяснения загадочных рисунков на мозаиках храма.

Все это, вместе взятое, не идет ни в какое сравнение с LVII главой IV книги. В ней на самом деле слово предоставляется божественной бутылке, и читатель обнаруживает здесь квинтэссенцию всех тайн философов всего мира, а также истинный комментарий к «Пиру» Платона. Поэтому я не могу не процитировать ее всю целиком:

IV

«В тот же день Пантагрюэль высадился на острове, наиболее любопытном из всех, славившемся как необычайным своим местоположением, так и необычайным своим правителем. Прибрежная его часть была со всех сторон скалиста, камениста, гориста, бесплодна, неприглядна, крайне тяжела для подъема и почти так же неприступна, как Неприступная гора в Дофине, имевшая форму тыквы и названная так потому, что испокон веков никто не мог на нее взобраться, за исключением Дуайака, начальника артиллерии при короле Карле VIII, который с помощью каких-то необыкновенных приспособлений ухитрился на нее подняться и на вершине ее увидел старого барана. Как этот баран туда попал, остается загадкой. Говорили, что его еще молодым ягненком занес туда то ли орел, то ли сова, но что ему удалось скрыться от них в кустах.

Преодолев трудности крутого подъема и попотев изрядно, мы нашли, что вершина горы живописна, очаровательна, плодородна и целебна, — меня даже было такое чувство, словно я в том самом земном раю, местонахождение коего — предмет жарких споров — все еще старательно ищут добрые богословы. Пантагрюэль, однако ж, высказал мнение, что это — обиталище Аретэ (то есть Добродетели), описанное Гесиодом, но с мнением его едва ли можно согласиться.

Правителем острова был мессер Гастер, первый в мире магистр наук и искусств. Бели вы полагаете, что величайшим магистром наук и искусств был огонь, как о том сказано у Цицерона, то вы ошибаетесь и заблуждаетесь, ибо и сам Цицерон в это не верил. Если же вы полагаете, что первым изобретателем наук и искусств был Меркурий, как некогда полагали древние наши друиды, то вы ошибаетесь жестоко. Прав был сатирик, считавший, что магистром всех наук и искусств был мессер Гастер.

Именно с ним мирно уживалась добрая госпожа Нужда, иначе называемая Бедностью, мать девяти муз, у которой от бога изобилия Пора родился благородный отпрыск Амур, посредник между землей и небом, за какового его признает Платон в своем „Пире“.

У доблестного владыки Гастера мы должны находиться в совершенном повиновении, должны ублажать и почитать его, ибо он властен, суров, строг, жесток, неумолим, непреклонен. Его ни в чем не уверишь, ничего ему не втолкуешь, ничего ему не внушишь. Он ничего не желает слушать. И если египтяне свидетельствуют, что Гарпократ, бог молчания, по-гречески Сигалион, был безуст, то есть не имел рта, так же точно Гастер родился безухим, подобно безухой статуе Юпитера на Крите. Изъясняется он только знаками. Но знакам его все повинуются скорее, нежели преторским эдиктам и королевским указам. В исполнении требований своих он никаких отсрочек и промедлений не допускает. Вам, уж верно, известно, что львиный рык приводит в трепет всех зверей, до которых он долетает. Об этом написано в книгах. Это справедливо Я сам был тому свидетелем. И все же я вам ручаюсь, что от повелений Гастера колеблется небо и трясется земля. Как скоро он изрек свою волю, ее надлежит в тот же миг исполнить или умереть.

Лоцман нам рассказал, что однажды, по примеру описанного у Эзопа восстания разных частей тела против желудка, целое государство соматов на Гастера поднялось и поклялось больше ему не подчиняться. Вскоре, однако ж, они в том раскаялись, бунтовать закаялись и всепокорнейше под его скипетр возвратились. А иначе они все до одного перемерли бы от голода.

В каком бы обществе он ни находился, никаких споров из-за мест при нем не полагается, — он неукоснительно проходит вперед, кто бы тут ни был: короли, императоры или даже сам папа. И на Базельском соборе он тоже шел первым, хотя собор этот был весьма бурный: на нем все не утихали споры и раздоры из-за того, кому с кем сидеть невместно, что, впрочем, вам хорошо известно. Все только и думают, как бы Гастеру угодить, все на него трудятся. Но и он в долгу у нас не остается, он облагодетельствовал нас тем, что изобрел все науки и искусства, все ремесла, все орудия, все хитроумные приспособления. Даже диких зверей он обучает искусствам, в коих им отказала природа. Воронов, попугаев, скворцов он превращает в поэтов, кукш и сорок — в поэтесс, учит их говорить и петь на языке человеческом. И все это ради утробы!

Орлов, кречетов, соколов, балабанов, сапсанов, ястребов, коршунов, дербников, птиц не из гнезда взятых, неприрученных, вольных, хищных, диких он одомашнивает и приручает, и если даже он, когда ему вздумается, насколько ему заблагорассудится и так высоко, как ему желается, отпустит их полетать на вольном воздухе в поднебесье, и там он повелевает ими: по его манию, они ширяют, летают, парят и даже за облаками ублаготворяют и ублажают его, а затем он внезапно опускает их с небес на землю. И все это ради утробы!

Слонов, львов, носорогов, медведей, лошадей, собак он заставляет плясать, играть в мяч, ходить по канату, бороться, плавать, прятаться, приносить ему, что он прикажет, и брать, что он прикажет. И все это ради утробы!

Рыб, как морских, так равно и пресноводных, китов и разных других чудищ он поднимает со дна морского, волков выгоняет из леса, медведей — из расселин скал, лисиц — из нор, полчища змей — из впадин. И все это ради утробы!

Словом, он ненасытим и в гневе своем пожирает всех, и людей и животных, такая именно участь постигла васконов, когда во время серторианских войн их осадил Квинт.

Метелл, сагунтинцев, когда их осадил Ганнибал, иудеев, когда их осадили римляне, и еще шестьсот различных народов. И все это ради утробы.

Когда его наместница Нужда отправляется в путь, то, где только она ни пройдет, закрываются все суды, все эдикты идут насмарку, все распоряжения отдаются зря. Она не признает никаких законов, она им не подчиняется. Все бегут от нее без оглядки и предпочитают пройти сквозь огонь, сквозь горы и пропасти, только бы не попасться ей в лапы».

Какие ужасные парафразы можно обнаружить в этой грандиозной главе! Лет тридцать тому назад среди множества вариантов «Марсельезы» появилась и «Марсельеза голодных» с характерным мрачным рефреном:

Не успокаивай народ,
Когда от голода он ропщет,
Ведь это крик самой природы;
Им нужен хлеб! Им нужен хлеб!

Не этот ли крик, не услышанный десять лет тому назад, заставил Париж капитулировать?

Поэтому тайна божественной бутылки — это тайна двух пилонов масонов, В и J, то есть тайна питья и еды. (Этот иероглиф, для обозначения которого у масонов не было слова, состоит из латинской прописной буквы В и буквы J, расположенных на одном уровне с двух сторон горизонтальной плоскости, и буквальный перевод этого иероглифа дает следующее: «пить, есть, колонна, желание»). Здесь мы имеем уже ключ ко всему философскому содержанию поэмы Рабле, равно как и ключ ко всем древним философским учениям; однако современная наука странным образом преувеличивает его значение, когда доказывает, что основой существования всего живого является клетка, иначе говоря, канал пищеварения, ничтожный слуга мессира Гастера, такой же, как он, глухой и такой же властный, признающий над собой власть единственного закона — закона «борьбы за выживание», ставшего знаменитым благодаря Дарвину. Мессир Гастер не является теперь магистром одних только искусств, он теперь властелин всего мироздания; борьба клетки за выживание произвела на свет все, что только можно обнаружить в окружающем мире, и мы все еще наблюдаем созидание континентов лиллипута мессиром Гастером, труд которого ничем не уступает работе гиганта.

Живот — это истинный архитектор вселенной, добрый труженик, изображения которого так часто встречаются на отшлифованных этрусками камнях в виде человеческого туловища без ног и без рук, а иногда и без головы; кроме того, и наши музеи также переполнены такими же божествами Ламсака, без рук и без ног, точно соответствующими тому, что Платон понимал под Эросом, который у него олицетворял не современную любовь, а желание или, проще говоря, жизнь.

Таким образом, существовало полное соответствие между учением Платона и доктринами гульярдов, и это соответствие ускользнуло от Рабле, который цитирует по этому поводу Еврипида, вложившего в уста циклопа или кабира Полифема следующие слова: «Я приношу жертвы только самому себе (богам никогда) и своему чреву, величайшему из всех богов».

На самом деле Полифем, самый большой из циклопов или кабиров, демиургов без рук и без ног, был не кто иной, как лично мессир Гастер. Это имя словно бы указывает на человека, который много ест, и на лионском карнавале городской судья выносил свое собственное изображение, подписанное именем «Машекру», которое было французским эквивалентом греческого «Полифем».

Шестая книга «Гаргантюа и Пантагрюэля» воспроизводит в иероглифах слова божественной бутылки и в то же самое время объясняет, чем является эта бутылка и в чем заключался смысл слов, сказанных на Языке Птиц. Но, как легко можно заметить, ясность не относилась к основным свойствам этого замечательного языка, и я ограничусь извлечением поэтической квинтэссенции из низменной прозы.

Живот человека — это его светильник;

Именно он — та причина, которая каждого заставляет работать;

Он подчиняет всех людей королевской власти, какой бы безумной она ни была,

Но он же из числа тех насмешников, которые всегда напомнят, что именно живот приводит одних к процветанию, а других — к бедности.

Без труда они объяснят вам, что самым лучшим архитектором и самым добрым тружеником является мессир живот, создавший и крест и трон.

Безумен тот, кто отвергает божественную бутылку, бога, управляющего Римом, охраняющего Францию.

Кому доступна тайна и кто может читать Язык Птиц, знает, что эликсир жизни находится в бутылке.

Кто служит ей, если и захочет пить, то найдет ее сухой.

Весь свой век никто не сможет без вина продержаться;

И если радости нет в жизни, а неприятности не оставляют в покое, в мадере ты всегда найдешь свое счастье.

Так выглядит этот вакхический катехизис, который нельзя рассматривать как подрывающий основы; он без существенных изменений передавался по традиции от поколения к поколению и дошел до человека по имени Беранже, бывшего одним из последних гульярдов. А вот условия, предъявляемые неофиту, желавшему быть принятым в орден, и они предполагают, что тот, помимо всего прочего, должен был владеть искусством рисования:

Следует сначала изготовить изделие и доказать, что никто не в состоянии сделать нечто подобное.

Нельзя описать на французском все, что видишь вокруг.

Но можно изобразить, и это изображение должно рифмоваться со словом «peule» (курица).

Эта рифма используется для того, чтобы масон мог прочесть то, что находиться в этом изображении.

Цель «масона» состоит в том, чтобы разрушить Рим, и к этой цели он стремится по приказу королей «гульярдов».

Когда говорят «масон», тем самым подтверждают свой знак.

Поэтому он должен уметь рисовать, или же все должны чувствовать, что он умеет.

Если его рисунок стоит того, то им закрепляют любую сделку или же используют как печать.

Всякая сделка должна быть украшена таким рисунком.

Если у него имеется повод для жалобы, он подает ее в феврале.

Его цель — стремиться к невозможному.

Все это вместе взятое свидетельствует о столь глубоком знакомстве с искусством рисунка, что я спрашиваю себя, не был ли это сам Рабле? Почему этот регламент не мог быть составлен именно им? Все его великое произведение свидетельствует, что он глубоко изучил искусства своего времени, а использованный им метод был не чем иным, как стремлением самого автора к невозможному и фантастическому. Он обращается к фантастическим композициям собора в Страсбурге, а также «Сна Полифила» как человек, для которого открыты все тайны готического искусства. Вообще же, что касается готического искусства, то этимологический контекст этого термина скорее можно обнаружить у «гулей», или гульярдов, чем у готов Испании, исчезнувших из истории задолго до появления того стиля, который носит их имя. Во времена Рабле слово «гуль» (Gault) писалось как gaut и произносилось как «гот». Как бы то ни было, можно со всей уверенностью утверждать, что готическое искусство и было искусством гулей, а также что самым точным и справедливым будет сравнение произведения Рабле с собором. Нельзя сказать, что эта книга была единственной и уникальной; как в то время, так и после публиковалось множество геральдических поэм, где рисунки были заменены описаниями. В качестве примера можно привести не так давно переизданные нравственные наставления, размещенные на одном гобелене.

Вот одно из них:

(подпись к рисунку, на котором человек смотрит на деревья, между которыми натянута паутина)

Дворянин: Добрый человек, скажи мне, на что смотришь ты в этом лесу?

Человек: Я думаю о паутине, которая так похожа на наши законы. Большие мухи разорвут ее в любом месте, а маленькие попадутся.

Шут: Маленькие люди подчиняются закону, а великие переделывают законы по своей прихоти (a leur guise).

Карл де Гиз (Guise), кардинал Лотарингии, был в то время возлюбленным Екатерины Медичи, что служило поводом для тысячи злобных карикатур и аллегорий, и некоторые из них господин Шамфлёри опубликовал в своей «Истории карикатуры». Итак, последняя строка этого стихотворения и послужила сюжетом самого гобелена, чье значение переводится так: «Следует сжечь подлую королеву, которая любит такого мерзавца» (де Гиза). Этот перевод может быть получен после того, как на Языке Птиц будут прочитаны все детали рисунка гобелена, и тогда, например, паук (araigne) превращается в королеву (reine) и т. д.

Таким был почти весь репертуар сатиры «гульярдов», и мы еще увидим, что в восемнадцатом столетии дело дошло до необычайных злоупотреблений. Эти маленькие композиции достаточно остры и озлоблены, но какая пропасть между ними и произведением Рабле, у которого ни одна запятая не поставлена случайно! Разумеется, его произведение покажется еще более грандиозным и необычным, когда мы узнаем, что титанические конструкции вроде тех, что можно найти в LVII главе IV книги, были, как коралловый риф, основаны на принципах, которые не разглядеть без микроскопа; но все эти тонкости и уловки гульярдов мало кого интересовали, и прошедшие четыре столетия прочитывали лишь явную сторону книги, не озаботившись тем, что скрывает ее теневая сторона.

Однако эта теневая сторона переполнена сведениями не только о тайной истории своего времени, но и об истории гульярдов, которая, конечно же, достойна самого кропотливого изучения. В этом отношении особого внимания заслуживают две главы, в которых рассказывается об «энгастримифах» и «гастролатрах».

На первый взгляд в энгастримифах можно было бы увидеть римское духовенство; но Рабле был слишком умен, чтобы искренне перейти в протестантизм, на сторону Лютера и Кальвина. Реформация никогда не могла взять верх в тех странах, в которых гульярды были достаточно могущественной силой. Во-первых, потому что Реформация вела к подъему аристократии, которую гульярды стремились уничтожить. Во-вторых, потому что для них было легче подчиняться, по крайней мере лишь видимо, сумме рациональных догм католицизма, чем абсурдной эклектике протестантов. Это частично объясняет, почему Рим всегда предпочитал вольнодумцев еретикам. С другой стороны, гульярды, как и платоники, от которых они произошли, стремились хранить свет своего учения в тайне, поскольку чувствовали, и последующие события доказали это, что упрямо отвергая римскую церковь, они в тоже время являются ее неразрывной частью, и в тот день, когда они ее разрушат, они, как библейский Самсон, погибнут вместе с ней, под развалинами здания, чьи символические опоры они подорвут. Поэтому тайную, скрытую от посторонних взглядов часть своей книги Рабле посвятил исключительно политике, или фактам из жизни ордена гульярдов, его современников, которых он подвергает гораздо более суровой критике, чем римскую церковь.

Действительно, гульярды в «Гаргантюа и Пантагрюэле» изображены как клика астрологов, предсказателей, «…колдунов и лгунов, обманывавших простой народ, делавших вид, что они говорят и отвечают на вопросы не ртом, а животом». Именно этих энгастримифов и возненавидел Пантагрюэль.

Но не больше он полюбил и гастролатров, в которых нетрудно узнать аристократическое масонство, составлявшее свиту Дианы Пуатье.

Как эта знатная дама стала гроссмейстершей масонов? Это мне неизвестно; однако для меня ясно, что она весьма ценила этот титул, поскольку вместо фамильного дворянского герба ее могила украшена крестом розенкрейцеров, и этот же крест можно увидеть на чудесной языческой часовне в замке в Ане.

На ее собственном гербе было изображено сердце, лежащее на двух коротких, или же обрезанных пальмах, а вверху находилась голова ангела, или angle на старофранцузском.

Читается этот герб на Языке Птиц так: Пурпурный крест — знак гроссмейстера масонов (Pourple maistresse). (Эта формула может интерпретироваться и следующим образом: Тот, кто поклоняется святому Галу, или святому Гулю. Она применяется к пурпурному кресту, а также к кресту розенкрейцеров.)

Однако в изображении сердца находится полумесяц с энфибулами HD, указывающими на короля Генриха II, и это полностью изменяет или даже разрушает первоначальный смысл герба. Теперь он приобретает следующее значение: «Короли не прощают преступления слабых».

В этих словах, по-видимому, содержится намек на осуждение ее отца.

Диана серьезно относилась к своим обязанностям гульярда, поскольку в одном из уголков ее парка в замке Ане построила госпиталь для бедных, и сама она была весьма милосердной женщиной. Но следует полагать, что под ее руководством деятельность ордена приобрела отчетливо выраженное аристократическое направление, с чем был не согласен Рабле, оказавшийся в конце концов под покровительством кардинала Лотарингии, который, в свою очередь, представлял демократическое течение среди сыновей Гуля. Поэтому Рабле насмехается над гастролатрами, носившими нелепые одежды в виде морских раковин. Этот сравнение гастролатров с улитками указывает на масонов, которые были людьми действия, в то время как эскрибули, или энгастримифы, были скорее учеными-клириками, людьми пера, дававшими советы. Улитка была специальным иероглифом масонства, от которого пошло их особое прозвище «кокильон», или человек из раковины; при Людовике XIII их называли «какероли», что было названием улитки на бургундском диалекте.

Диана, кажется, была изысканным гурманом и ревностно служила мессиру Гастеру; именно благодаря этому ее пристрастию Рабле превращает Дерьмоедку лионских карнавалов в Жрунью. На этих карнавалах грубо изготовленную и плохо выкрашенную статую Дерьмоедки обычно выносили на позолоченном посохе и во все горло выкрикивали ее девиз: «Кто поклоняется Дерьмоедке, тот дорого платит за ее прожорливость».

Превратив Дерьмоедку (Maschecroute) в Жрунью (Manduce), Рабле тем самым говорил: «Qui honore Manduce ne doit ecoule que sa guele». Это звучало как: «Qui (ho)nor(e)mande sene-schale coute gueule» — За прожорливость жены нормандского сенешаля (первого министра) мы платим дорого!

И, как бы в поддержку этого утверждения, он приводит меню жены сенешаля, представляющее собой список яств, который занимает в романе несколько страниц. За все это, разумеется, должны платить бедняки. Именно потому, что Рабле показал читателю оба течения в ордене гульярдов со столь неприглядной стороны, у него и возникли серьезные трудности с публикацией четвертой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля». Но он утешился своим пантагрюэлионом, формулой стоиков, которую мы с огромным удивлением обнаруживаем в этой веселой апологии обжорства. Смысл этой формулы был в следующем: «Нет такой трудности, которая могла бы тебя обременить».

V

Такой была философия «сыновей Гуля», которые выводили ее принципы прямо из античности, а не из современных им форм материализма; поэтому сделав своего мессира Гастера первым министром Судьбы, или Ананке греков, они не считали его божеством.

«Они, — говорит Рабле о гастролатрах, — только и думают, как бы им дорогими и обильными жертвами ублажить своего бога Гастера, и вы можете мне поверить, что идола Элагабала, да что там — даже идола Ваала в Вавилоне при царе Валтасаре так не умилостивляли, как его. А между тем сам-то Гастер почитает себя отнюдь не за бога, а за гнусную, жалкую тварь, и как некогда царь Антигон Первый ответил некоему Гермодоту, который величал его в своих стихах богом и сыном солнца: „Мой лазанофор иного мнения“ (лазаном назывался сосуд или же горшок для испражнений), так же точно Гастер отсылал этих прихвостней к своему суду, дабы они поглядели, пораскинули умом и поразмыслили, какое такое божество находится в кишечных его извержениях».

Рабле таким образом насмехался над теми, кто верил, что нет ничего выше философии гульярдов и кто стремился поставить человека превыше всего во вселенной. Сами же гульярды, между прочим, неукоснительно следовали учению Платона, который говорил абсолютно то же самое об Эросе. Все, что гульярды говорили о мессире Гастере, было, в сущности, переводом Платона на язык готики. Платон — это Парфенон со всем его благородством и со всеми более поздними добавлениями и исправлениями; Рабле — это Собор Парижской Богоматери со всей его глубиной и с сатурналиями его портала. Но кто из них прекраснее? Я не побоюсь утверждать, что Собор Парижской Богоматери, так как современное искусство стало более жизненным, компенсировав тем самым то, что утратило в ясности.

Наряду с философией, унаследованной от предшественников, гульярды использовали также и весьма интересную мифологию, которая была абсолютно автохтонной, то есть галльской, и в конце концов затерялась в глубине веков.

Кажется, эта мифология брала свое начало скорее в Лимузене, чем в Пикардии, как можно было бы подумать исходя из названия «плутовской»(picaresque), которое получил их язык гульярдов. Но само слово «пикард» не обозначало ни происхождение от какого-то определенного народа, ни какую-то особую область и являлось синонимом слова «pouhier», которым называли обыкновенного простолюдина. Гули разговаривали первоначально на галльском языке, и, кажется, именно такой и была наиболее вероятная этимология названия этого ордена. Слово «Гуль» обозначало петуха, который обязательно должен был быть красным; поэтому в более свободном переводе гульярдов называли также «пурпурными». Но самым древним иероглифом, связанным с названием ордена, была бабочка (papillon), которую на диалекте Лимузена называли «parpaille», и уже от него произошло слово «parpaillot», используемое как название протестантов, которых сначала несправедливо путали с гульярдами. Кроме того, этот иероглиф много раз менялся, и на уже упомянутых нами тарелках эпохи революции вместо него ставится красный зонтик (parapluie).

Особым почитанием у гульярдов, по крайней мере по видимости, пользовалась Гробница.

На одной из карикатур, воспроизведенной господином Шамфлёри в его книге, изображен трактирщик Гогелю, в котором современники могли угадать канцлера Летельера. Но в основе этого шаржа нет ничего комического, потому что на самом деле в нем присутствует угроза смерти, высказанная на Языке Птиц как нельзя более ясно. Подпись под шаржем состоит из четырех стихов, которые со старофранцузского можно перевести следующим образом: «Гульярду, которого Летелье обвинил в преступлении против себя, предписывается остерегаться предавать мучениям тех братьев по ордену, которые сохранили веру в предков и благоговение к Гробнице, иначе будут убиты его жена, сын и дочь».

Это грозное предупреждение в последней строке стиха записано так: одна корзина, одна кошка, одна собака, одна жена, один сын, одна дочь. На Языке Птиц это перечисление преобразуется во фразу «…или убьют жену, дочь, сына» (un hotte, un chat, un chien, un femme, un fils, un fille = ou t’assasinent un femme, un fils, un fille). Известно, что на Верховную Ложу возлагалась обязанность контролировать деятельность всех членов ордена и наблюдать за тем, чтобы составленные ими ребусы было не слишком легко разгадывать, и чтобы таким образом тайны ордена не были бы раскрыты и обнародованы. Однако в данном случае необходимо было сделать это предупреждение как можно более понятным, и Летельер обязан был считаться с этим уведомлением. Но что это была за гробница, которую так часто упоминали в своих произведениях гульярды и которая была затем передана ими современным масонам? Ее наиболее часто употребляемым иероглифом был пилон с четурехугольной вершиной, и самым главным занятием гульярдов было строительство этой Гробницы. Они называли ее «гробницей Гофре» (Gaufre), и, кажется, здесь имелось в виду имя принца Вефре (Vaifre), или Гефре (Gaifre) Аквитанского, который во многих рыцарских романах фигурировал как выходец из народных классов; затем это имя превратилось в Жофрен (Jeoffrin), который в конце концов, уже ближе к нашему времени стал вечным Жидом (Juif errant). Однако в самой глубине догматики гульярдов всегда можно было обнаружить немало чисто галльского юмора, и неофита, в соответствии со степенью его посвящения, либо заставляли поклоняться дьяволу, имя которого было Греспелу, либо сообщали ему, что Христос никогда не существовал и что апостол Павел и был Христом (c’est Paul Christ). Но тайна подлинной Гробницы (Sepulcre) открывалась только на последней ступени посвящения тому, кто получал степень магистра «пурпурных» и узнавал, что Гробница — это и есть то, о чем кричит петух (се que la crie poule). Крик петуха называют «кукареканьем» (glou), которое, как я полагаю, еще пользуется особым почитанием и у современных масонов. Это возвращает нас к названию ордена гульярдов и к знаку их креста. Они поклонялись горлу (gueule), служившему могилой, то есть гробницей для вафель (gaufres): так первоначально назывался ритуальный хлеб, или просфора, которая пеклась так же, как «маца» евреев. Они все рифмовали с буквой L в честь петуха (poule), который, между прочим, играл большую роль в мифологии кельтов, называвших его «коридвен». Но поскольку наиболее часто употребляемым иероглифом для предмета их поклонения была «сковорода» (poele), то я полагаю, что этот простой предмет из домашней утвари пользовался особым почитанием еще задолго до галлов.

Помимо всего прочего, и у народов Палестины встречается почти тот же самый культ, хотя объектом поклонения у них служит не наша сковорода, которая им была неизвестна, а плоский камень, на котором пекли лепешки. Такой же камень имели в своем домашнем хозяйстве жители Лимузена, называвшие его «толем» (tole), и лишь вместе с прогрессом цивилизации он сменился стальной плитой, которая получила созвучное название (tuile).

Наши предки каменного века так же, как и арабы современной Палестины, ставили эту плиту, или плоский камень, на два других камня, служившими ему опорами. Таким образом они строили миниатюрный дольмен, под которым разжигался огонь. Когда камень сверху становился теплым, он смазывался маслом (graisser), отчего и получил название «христ» (christ), и на нем пекли лепешки. Палестинцы и сегодня готовят себе еду точно так же, как и раньше, и прежде, чем отправиться на пастбище, они вешают этот камень на гвоздь. Это и есть распятие «того, кто раздавал хлеб», о чем повествуют две или три легенды из Библии. Кроме того, этому же посвящен один известный праздник на Кипре, во время которого на крышу забрасывают сковороду, на которой до этого жарили блины.

Бели закрыть описанное мной примитивное кулинарное сооружение сзади, то получится обычная печь. Так, проезжая по железной дороге мимо дольмена в Ольнье, каждый может увидеть своими глазами и убедиться, что этот памятник, построенный по образцу печей каменного века, служил не только гробницей. Трупы, которые размещались здесь, кремировались после того, как печь заполнялась сухим деревом и разводился огонь. Иначе говоря, эти сооружения использовались не только как обычная печь, но и для обработки трупов — либо для их обезвоживания, либо для сжигания.

Таким образом, люди, построившие долмен в Ольнье, поклонялись огню и были каменщиками (франкмасонами), или, скорее, печниками (fourmacons); так и гульярды в дошедших до нас исторических документах именуются «фурмасонами», или «фримасонами», но никогда «франк-масонами». Именно в такой форме это слово сохранилось в восточных языках, и если англичане говорят «вольные каменщики» (free mason), то это уже не более, чем исковерканное первоначальное название. По примеру англичан современные масоны, которые весьма сильно отличаются от своих предшественников, несмотря на достаточно большое количество общих с ними обрядов и ритуалов, перевели «free» как «franc», что совершенно неверно: в средние века масоны были строителями сводов, которые на латыни назывались «fornix», а на французском «four»: сначала слово «four», или «фриз» (frise), применялось для обозначения того плоского камня, который мы сейчас называем архитравом и который соединяет два пилона или две колонны, напоминая тот камень, на котором поджаривались (frire) лепешки. Лишь за несколько столетий до начала нашей эры, по крайней мере на Западе, научились строить свод с завершенной окружностью, который сначала применялся при кладке печей, а затем для самых широких лестниц в публичных гражданских зданиях. Однако сначала эти своды не разрешалось возводить в языческих храмах, которые и сохранили плоские перекрытия. Напротив, можно заметить, что западную часть всех без исключения христианских соборов, являющихся произведениями франк-масонов, или, точнее, «фурмасонов», венчают один или три полусвода, перекрывающие «абсид». Это слово на греческом языке обозначает абсолютно ту же самую вещь. Короче говоря, план самой древней церкви, у которой еще не было трансепта, был идентичен плану самой обычной печи той же самой эпохи, тогда как восточный тип храма почти всегда представлял собой ротонду. Архитекторы средних веков, бывшие все без исключения гульярдами, таким образом строили все христианские сооружения по планам, которые христианскими назвать было нельзя, и этим не ограничивались, поскольку их тайные письмена не несли уважения ни к кому, даже к папам. В самом Риме папы довольствовались тем, что охотно использовали сигнатуру гульярдов, отвергая в то же самое время их архитектурные формы, и, не имея возможности проверить это, я все же полагаю, что стиль гульярдов был всегда неприемлем для базилик понтифика, и что Римская церковь сохраняла греческий стиль, переданный ей еще первыми апостолами.

Известно, что самые первые церкви по своему назначению были скорее тем, что мы назвали бы сейчас общественными зданиями, чем храмами, и в определенной степени они сохранили этот свой характер в Италии, потому что в церкви Форли, в резиденции понтифика, я собственными глазами видел концерт в честь одной святой, имя которой совершенно точно не упоминается ни в одном календаре. То же самое и на Востоке, где для церкви в узком смысле этого слова, то есть для места богослужения, или для алтаря, выделяется особое место, отгороженное от пришедшего в храм народа стеной, именуемой иконостасом. Но даже учитывая все эти различия, Римская церковь, которую мы обычно представляем организацией, отличавшейся крайней нетерпимостью в средние века, предоставляла гульярдам такие свободы и привилегии, которые превышали все допустимые границы.

Это не церковные, а светские власти запретили мистерии, с самого начала разыгрываемые гульярдами в церквях, и запретили не столько из-за непристойных шуток, сколько из-за язвительной сатиры, для которой используемый ими Язык Птиц был очень удобен; и мы еще увидим, что сатиры были увековечены в комедиях театра герцога Бургундского. Нетрудно представить себе, что справиться с этим языком можно было только заткнув рот тем, кто на нем разговаривал; однако, во-первых, совсем неважно, каким способом они будут между собой общаться, потому что на Востоке султаны изобрели для немых язык знаков, хорошо известный еще за четыреста или пятьсот лет до крестоносцев, а во-вторых, для непосвященных этот язык был и так совершенно непонятен. Но их сатиры не имели ничего общего и с мессой осла, шутовской буффонадой, которая предназначалась для самых невежественных зрителей; наконец, латинский язык был в ту эпоху достаточно распространенным, чтобы кому-то показалось бы странным услышать в церкви песню вроде следующей:

Honor Jovi cum Neptuno.
Pallas, Venus, Vesta, Juno,
Mirae sunt clementiae.
Mars, Apollo, Pluto, Phoebus
Dant salutem laesis rebus
Insitae potentiae.

Существует предположение, что десятое столетие, называемое англичанами «темным веком», было столетием ужаса, которое, согласно народным представлениям, должно было закончиться концом света. Однако сегодня уже доказано, что эта легенда выдумана нашими современниками, и десятое столетие, напротив, было периодом величайшей художественной и интеллектуальной активности. Кроме того, это был век реорганизации большей части ремесленных и торговых корпораций, и, помимо всего прочего, именно на это столетие пришлось если не рождение, то по меньшей мере появление на свет гульярдов, которые стали его квинтэссенцией и, разумеется, не служили увеличению печали. Таким образом, наши предки не отличались какой-то особой мрачностью, и совсем не были, как нередко думают, порабощены властью церкви.

Общество сыновей Гуля было открыто для всех: для знати и для простолюдинов, для богатых и для бедных, для французов и для чужеземцев, для мужчин и для женщин, для священников и мирян. И церковные власти терпели его в качестве необходимой отдушины, и никогда не преследовали уже упомянутых нами бродячих клириков, которые, казалось бы, бесчестили свой сан распутным образом жизни. Единственным их наказанием было лишение обычных для духовного сословия привилегий.

Я не могу закончить обзор столь обширной и мало исследованной темы, не сказав ни слова о принятой сыновьями Гуля иерархии. Они пользовались пилоном так же, как мы сегодня нашивками, с тем различием, что число пилонов убывало по мере возрастания степени.

Иерархия гульярдов выражалась числами от пяти до одного: IIIII, IIII, III, II, I.

Пять пилонов, — cinq piles — произносились как simple, «простой», а на диалекте жителей Лимузена это слово имело также еще и значение «слабоумный» — непосвященный; четыре пилона — quatre piles — произносились как «carpal», или «жаба». У масонов это имя еще дают дают ученикам. Три пилона — trois piles — произносились как trepelu и соответствовали рангу магистра. Два пилона, или пара пилонов — ime paire de piles — звучала как «pourples», то есть «пурпурный», и соответствовала кардиналам Римской церкви; и, наконец, один пилон оставался для Великого Архитектора, или Божества; если один пилон завершался прямоугольной капителью, то он обозначал гробницу. «Пурпурные» являлись членами верховной ложи ордена, которая была единственной и, кажется, всегда находилась в Париже. Эта жесткая централизация ордена гульярдов объясняет, каким образом оказалось возможным в уже упомянутый нами момент истории сразу же распустить все его рядовые организации.

VI

Теперь осталось только отметить влияние гульярдов на события европейской истории начиная с XI столетия и вплоть до времен французской Революции, по меньшей мере там, где оно явно дает о себе знать.

Тогда, когда они оставались заточенными в монастырях каролингов, и тогда, когда они могли нанести удар по обществу только песнями на латыни или ребусами, нарисованными на капителях и порталах церквей, их влияние на ход истории можно считать совсем ничтожным. Но когда они рассредоточились по университетам, которые пришли на смену исключительно религиозным школам Карла Великого и которые уже были хотя бы отчасти светскими, это влияние возросло в значительной степени. Абеляр был гульярдом. Святой Бернар донес на него папе Иннокентию II, и наказание, наложенное на него его дядей, каноником Фулбертом, представляло собой одну из тех кар, которые предусматривались для членов ордена, соблазнивших дочь магистра или покровителя.

С большими трудностями пришлось столкнуться Филиппу-Августу при основании Парижского университета, и его открытие также можно рассматривать как заслугу гульярдов. В 1229 году, при регентстве Бланки Кастилльской, матери Людовика Святого, возникла ссора между клириками, или студентами Университета (в то время эти два слова были синонимами), и трактирщиками из предместья Сен-Марсель. Избитые в первый день, клирики вернулись на следующий вооруженные мечами и кольями и расправились с сен-марсельцами. Их сеньор, приор Сен-Марселя, подал жалобу легату и архиепископу, которые передали ее регентше. «Она, — сообщает латинская хроника Матвея Парижского, — побуждаемая естественной пылкостью женщин и силой своего характера, тотчас же приказала судьям и своей охране немедленно вооружиться, выйти за город и безжалостно покарать виновников этого насилия». Орден был наказан с небывалой жестокостью. Клирики, которые, ничего не подозревая, спокойно отдыхали возле городских стен, а большая их часть не имела никакого отношения к беспорядкам, были убиты и ограблены, а выжившие спаслись, спрятавшись в виноградниках и карьерах. Среди раненых нашлись два студента весьма высокого происхождения, один из которых был фламандцем, а другой — нормандцем. Высшие должностные лица университета обратились к королеве с требованием справедливого суда; но принцесса, подстрекаемая архиепископом и легатом, отказала им. Тогда университет начал бастовать, студенты и профессора разъехались, проклиная гордость королевы и легата, которых обвиняли в преступной связи.

«По этому случаю, — сообщает Матвей Парижский, — те, кого мы привыкли называть гульярдами, составили сатирические стихи на латыни».

Я пропущу первое двустишие, цитируемое хронистом, как чрезмерно грубое, даже на латыни. Скорее всего, оно было написано каким-то университетским слугой и грубияном. Вот второе:

Clere tremisco metu, quia vis contemnere me tu,
Perfundor fletu, mea damna fleo, tua fle tu.

Рабле не будет признавать эту забавную поэзию, которая на латыни не представляла собой ничего выдающегося; поэтому это стихотворение следует читать на французском и переводить с Языка Птиц, тогда оно становится настолько непристойным, что я осмелюсь процитировать только первый стих:

Clair est Rome est qui me tue.
Ясно, что это Рим убил меня.

Смысл остального заключался в том, что королева и легат убили своего ребенка, и следовательно они убийцы. Этот пример убедительно доказывает, что Рабле не является ни изобретателем Языка Птиц, ни первым, кто его применял.

Семья Гуля развивалась особенно быстро и успешно в эпоху крестовых походов, выступая, однако, против излишней их жестокости, так как по своей природе она была не более воинственной, чем Панург второй книги «Гаргантюа и Пантагрюэля», являвшийся удивительно точным изображением типичного студента средневекового университета. Несмотря на сдержанное отношение к крестовым походам, многие гульярды отправлялись за море, но не как воины, а как архитекторы и ремесленники. Они оставили на Востоке немало памятников в своем стиле, который изменился после того, как они переняли стрельчатую арку, использовавшуюся на Кипре уже с седьмого столетия. Они обнаружили там другие братства масонов, основанные почти на тех же самых принципах, что и их орден, в частности друзов, которые существуют и сейчас. В результате этого контакта и возник смешанный орден тамплиеров, который был настоящим государством в государстве со всеми его тремя сословиями воинов, священников и ремесленников. Современные масоны нередко стремятся вести свою родословную от тамплиеров. Но последние были истинными гульярдами, не просто чуждыми, но и враждебными по отношению к любой библейской традиции. Они так же, как и гульярды, были жестко разделены по профессиональному признаку. Смешение людей различных профессий, которое и образует пропасть между современным масонством и гульярдами, не могло возникнуть ранее Кромвеля.

Библейская легенда о Хираме также является протестантской по своему происхождению, поскольку, как и все гульярды, тамплиеры отвергали Ветхий Завет и были настоящими язычниками. То, что сохранилось от их символики, не оставляет никаких сомнений по этому поводу, в то время, как, например, масоны шотландского обряда всего-навсего протестанты, лишь немного более радикальные, чем официальная церковь. (Гульярды сохранили старую греческую легенду о том, как богатый докучал бедняку петушиным пением, в результате чего он должен был при новом рождении оказаться нищим, тогда как бедняк занимал его место; но постепенно они забыли о солярном характере этой легенды, и в их распоряжении осталась лишь политическая и социальная ее интерпретация, которая и оказалась реализованной в 1793 году.)

Известно, что тамплиеры пользовались огромным влиянием как на Востоке, так и на Западе, и что их орден был уничтожен Филиппом Красивым несмотря на отчаянное сопротивление папы Климента V. Понтифику было хорошо известно, что тамплиеры являлись язычниками; однако Рим никогда не пытался своими собственными руками ни упразднить орден гульярдов, ни препятствовать его деятельности, предпочитая тайную оппозицию в его лице оппозиции далеко не столь радикальной, но открытой. Политика гульярдов была такой же, как и политика друзов; внешне они подчинялись принятой в обществе религии, и Рим не требовал от них ничего больше.

Прошло немногим более столетия между упразднением ордена тамплиеров и открытием книгопечатания, и в течение этого времени гульярды никак не напоминали о себе. Однако вполне вероятно, что они не оставались в стороне от того брожения народного духа, которым была обусловлена миссия Жанны д’Арк; как бы то ни было, но Карл VII сам был гульярдом, поскольку известно, что он своими собственными руками составил герб Девственницы, что было бы невозможно сделать, не будучи посвященным. Король Рене Провансальский также был гульярдом, вполне мог быть им и Людовик XI, если судить по его политике, направленной против феодального строя, этого пугала семьи Гуля. Начиная со времени его царствования деятельность гульярдов проявляется с возрастающей интенсивностью. Этот орден становится одной из наиболее мощных сил в государстве, и обнаружить его следы весьма несложно благодаря многочисленным эстампам и книгам, в которых сохранились его странные документы.

К великому счастью, эти эксцентричные анналы ордена обладают не только исторической, но и художественной ценностью, и поэтому всегда привлекали к себе внимание коллекционеров, в том числе и полных профанов. Уже в XVII столетии гротески, которые тогда называли «кротесками», или «кротестами», занимали почетное место в любой серьезной библиотеке; и, как справедливо заметил покойный господин Виолет-ле-Дюк, не следует путать гротеск с карикатурой. Эта последняя всегда оказывается более или менее искаженным портретом, тогда как гротеск всегда представляет собой некое сообщение, которое, под более или менее фантастической видимостью, касается темы, не имеющий ничего общего с сюжетом, избранным, как может показаться, художником для своей композиции. Большинство тех рисунков, которые собрал господин Шамфлёри в своей «Истории карикатуры» с XVII столетия до времен Людовика XVI, — это гротески, а не карикатуры; но, поскольку он преподносит их читателю в хронологическом порядке, то само собой получается, что в его книге собраны все материалы, необходимые в настоящее время для изучения история семьи Гуля.

Почти все эти документы являются политическими, начиная с самого старого гротеска, который датируется 1496 годом и направлен против Александра Борджиа. На нем изображен монстр, или химера, — наполовину осел, наполовину женщина, и на первый взгляд здесь нет никакого выпада против отца знаменитой Лукреции. Здесь можно увидеть намек только на один любопытный факт, а именно, что этот папа был «пурпурным», или гульярдом: такой лгун, лицемер и безбожник был, тем не менее, гульярдом. Позднее Лютер еще переиздаст этот гротеск, но со значительными изменениями, которые сделают его анонимным и существенно изменят его смысл.

Другая химера, составленная из предметов домашней утвари, изображает папу Павла III, имя которого записано при помощи кувшина с молоком (Paul = pot au lait), блюда (le plat) и покрывала (la pale), составляющих его лицо. Вместо тиары (tiare) на голове его находится колокол (cloche), что образует «клистир» (clochetiare = clystere), и означает, что он заслужил похвалу, получив клистир от протестантов. Этот документ, изданный в Германии, отличался исключительной язвительностью, и достоин пера Рабле, который опубликовал в то же самое время четвертую книгу «Гаргантюа и Пантагрюэля». Если это и не его рук дело, то конечно же одного из его самых лучших учеников.

Я уже говорил, что как «Гаргантюа и Пантагрюэль», так и многие рисунки той же самой эпохи могут развернуть перед внимательным читателем историю одного из наиболее важных событий последних столетий, отказа парижских гульярдов присоединиться к лютеранам; они строго придерживались этой позиции на протяжении всего XVII столетия, и знаменитая миниатюра Тристибуса Галлия является на самом деле не чем иным, как прямым подстрекательством к массовому истреблению гугенотов, которые изображаются на ней с головами собак, а собака, как мы выше уже видели, была у гульярдов иероглифом убийства.

Целая серия эстампов 1394 года была, наоборот, направлена против Лиги и против папы Климента VIII, имя которого (Clement) записывается суммой слов «воротник» и «манто» (collet и mante, и colmante); они относятся к обращению Генриха IV и раскрывают один весьма любопытный факт, а именно: это обращение предварительно обсуждалось папой и протестантским ректором, вероятно, капелланом Берне, которые договорились друг с другом обо всех деталях.

Но что встречается гораздо реже, чем эстампы «гульярдов», так это нечто вроде сценариев, или шарад, которые публикуются вместо рисунков. Господин Шамфлёри приводит в своей книге несколько примеров, и, в частности, сохранившееся в Эстуале воспоминание о представлении в театре герцога Бургундского.

Это было 26 января 1607 года; Генрих IV присутствовал со всем своим двором, а комедианты разыгрывали фарс по поводу очередного налога. Одна простая женщина разыскивала своего мужа в кабаке, говоря ему при этом, что тот истратил сумму, которую надо было заплатить королю. «Я думаю, что неплохо сэкономил здесь, — отвечал мужлан, — я предпочитаю пить, когда у меня жажда, по крайней мере, из этого вина король не заберет уже не капли». Тогда к ним прибыли три офицера юстиции, которые, не получив денег, принялись налагать арест на имущество бедняков, в том числе и ящик, на котором сидела жена крестьянина. Она упрямо не хотела вставать с него. Приказ короля предусматривал возможность отбирать имущество силой. Наконец, крышка ящика оказалась открытой, и офицеры могли проверить его содержимое; однако оттуда выскочили три беса и унесли с собой блюстителей закона.

Судьи арестовали и посадили в тюрьму актеров, смелых настолько, чтобы разыгрывать такой фарс на глазах у короля; но тот освободил их из тюремного заключения, сказав, что он охотно их простил, тем более, что они рассмешили его до слез.

Этот ответ короля был в одно и то же время следствием как его благородства, так и меланхолии; вместе с тем и комедианты могли рассчитывать на снисходительность короля, поскольку эта импровизация, не входившая в обычную программу театра Бургундии и потому так всех удивившая, являлась не чем иным, как уведомлением верховной ложи гульярдов, речь в котором шла вовсе не о налогах, а о герцогине д’Энтрагю.

Эта шарада, которую, кстати, госпожа Меттерних попыталась недавно, хоть и не столь красочно, вновь разыграть, читалась следующим образом:

Таверна, старая, грязная — три охранника (офицеры юстиции), жилище — требуют уплаты налога — открывают старый ящик, проверяют его содержимое — уносят три беса.

Taverne, vieille, vilain, — trois guets (gens de justice), lo-gis, taille, demande, — boite vieille guet ouvre, inventorie, — emporte diable trois.

В результате возникало следующее трехстишие:

Te voir ne veult, vile Entragues, loge,
Telle demande boute se veuille,
Gouverne vint, tromper l’aide belitre.
Ложа не изволит видеть тебя, подлая Энтрагю.
Это требование доводится до тебя,
Желающей управлять при помощи мошенника и обманщика.

Таким образом ложа в самых повелительных выражениях приказывала Генриху IV передать свое требование герцогине Энтрагю, которая хотела назначить управляющим Парижа мошенника, вместе с которым она обманывала храброго капеллана Берне.

Генрих IV должен был понимать этот язык, поскольку он сам, как и его отец, был гульярдом. Его замечательная шутка о курице в горшке была не чем иным, как проделкой в духе гульярдов; курица в кувшине (poule au pot) представляет собой анаграмму слова, обозначающего простой народ, толпу (pot-poule = populo), иероглифом которой чаще всего служила куриная нога.

Его мать не менее, чем он сам, пристрастилась к составлению девизов, то есть мании писать загадками, едва ли не всеобщей в ту эпоху, поскольку она была таким же противником католической церкви, как и ее сын, она вырезала из переданного ей королевой Маргаритой гобелена кусок с изображением мессы и своими собственными руками заменила его изображением лисы, которая обращалась к народу и, корча ужасные гримасы, произносила следующие слова: Dominus vobiscum. На языке гульярдов это значило: «Это письмо, в котором она отвергает Рим».

Один из наиболее важных исторических фактов, объяснение которым можно найти в карикатурах, или, точнее сказать, в гротесках, — истинная причина убийства Кончини 24 апреля 1617 года капитаном гвардейцев Людовика XIII Витри. Это на самом деле было замаскированное под убийство исполнение приговора, и после него на улицах Парижа циркулировали целые серии анонимных картинок с названием «Мифология символов». На каждой из них можно обнаружить белку, которая, как считали, олицетворяла собой Кончини; однако это был иероглиф масонов, которых в то время называли «какеролями» (слово «caquerolles» оканчивается так же, как и слово «ecureuils» — «белки», которые столетием раньше встречаются на многих фресках Рафаэля), а во времена Дианы Пуатье «кокильонами». Эти рисунки объясняют посвященным, что Витри занимал высокое положение в ордене лилий Спасителя (то есть в ордене короля), что Кончини был убит за то, что сообщил папе, что король снабжал деньгами «какеролей» и что верховная ложа не хочет, чтобы Рим совал нос в дела масонов.

Имя Витри (Vitry) написано здесь как «витраж» (vitrage), а имя короля как «лилия и вода, льющаяся на землю» (целительная лилия — lis salutaire = lis, chet l’eau terre); перед нами не что иное, как описание герба Франции: на лазурном фоне три золотых лилии. Из этого королевского цветка изготавливают бальзам против ожогов, в эффективности которого я имел возможность убедиться; но я готов признать, что трактовка имени Витри для меня оказалась весьма неожиданной, и я сам никогда бы не перевел это имя как «экю Франции».

Людовик XIII также был гульярдом, им был даже Ришелье, который являлся ставленником Кончини, а также и Мазарини, бывший, в свою очередь, ставленником Ришелье; по этому поводу господин Шамфлёри замечает, что эти три персонажа французской истории, позже воспетые дворянством, остались совершенно незадетыми изготовителями карикатур по той совершенно простой причине, что все они были на одной стороне.

Между прочим, всех принцев и министров, принадлежавших к гульярдам, легко можно узнать по той твердости, с которой они удерживали равновесие между католиками и протестантами, или, точнее сказать, между Римом и Реформацией, не отдавая предпочтения ни тому, ни другой, и особенно по настойчивости в своем стремлении уничтожить аристократию. В начале царствования Людовика XIV важнейшие позиции в политических битвах оставались за гульярдами, однако к концу перевес оказался на стороне иезуитов, и Король-Солнце, как и многие его приближенные, весьма грубо высмеивался карикатуристами. Этот жанр бурно развивался в то время не только во Франции, но и в Голландии, но не столько в сатирических целях, сколько для передачи новостей двора. Тем не менее, верховная ложа гульярдов продолжала консультировать королевскую власть, а когда с ней не советовались, выпускала шифрованные уведомления и декларации по поводу тех или иных событий.

То же самое происходило и во времена Людовика XV. Гульярды продолжали оказывать влияние через госпожу Помпадур, которая была гроссмейстером верховной ложи, и ее положение было столь же высоким, как и у Дианы Пуатье. Это влияние выразилось в публикации Энциклопедии и в ослаблении иезуитов. В эту эпоху гульярды должны были быть особенно многочисленными, а их язык — весьма распространенным, поскольку, например, в памфлете, направленном против госпожи дю Барри, обнаруживается проект рыцарского ордена, к которому она принадлежала и опознавательные знаки которого выглядели следующим образом: вышитый на груди огурец с двумя бросающимися в глаза отростками. (Я не счел возможным привести перевод этой шутки, составляющей пару с гербом отца госпожи Помпадур: «На красном фоне два плывущих навстречу друг другу золотых окуня».)

Подобные шутки служили развлечением для весьма разнообразной и многочисленной публики как во времена Рабле, так и в XVIII столетии; вряд ли кто из получивших более-менее сносное образование жителей столицы упускал возможность поломать немного голову над очередной карикатурой. Как анатомическая энциклопедия, так и таблицы модных причесок, изданные в Париже в 1763 году, а также многие другие гравюры и рисунки представляли собой на самом деле памфлеты, которые можно было бы вместе с соответствующими нравственными наставлениями размещать на гобеленах.

В этих таблицах господин Шамфлёри обнаружил принадлежавшую герцогине Шартрской, матери Луи-Филиппа прическу, являвшуюся настоящим свидетельством позора, которое она должна была носить в полном неведении. Парикмахеры тогда были не только художниками, но и поэтами-сатириками, часто весьма язвительными, и они нередко оставляли на головах своих доверчивых клиентов сообщения для посвященных, служащие разоблачением тайн их частной жизни, причем хотелось бы думать, что это были самые гнусные секреты.

Потребовалось бы еще немало страниц, чтобы хотя бы пунктиром обозначить роль гульярдов в Революции, во время которой они и погибли вместе со старой аристократией, словно ястребы, которые на лету впиваются в холку цапли и, падая, разбиваются вместе с ней. Впрочем, все, что мне на настоящий момент известно о конце гульярдов, сводится к тому, что это общество, существовавшее более десяти веков, добровольно закончило свое существование и что выжившие были счастливы освободиться от обязательства, предписывающего им изображать девизы в каждой из их композиций.

В мои намерения не входит сейчас рассмотрение вопроса, сколько потеряло от этого искусство, я ограничусь лишь самыми последними проявлениями деятельности этого общества в области политики.

Король Людовик XVIII был гульярдом, что подтверждается не только его правлением, но и названием написанной им оперы— «Панург на острове Звонком». За три дня до убийства герцога Беррийского, он получил загадочное послание, в котором ему приказывали взять кусок восточного алебастра с могилы кардинала на кладбище Святой Женевьевы, затем взять в королевской библиотеке сочинения Святого Августина, 1669 года издания, открыть седьмой том на страницах 404–405. Между этими страницами был обнаружен листок бумаги, разрезанный так, что он образовывал собой сетку, и когда ее наложили на те страницы, между которыми он находился, то были получены следующие слова:

Король, тебя обманывают; тебя предал твой министр и РР его S, я единственный, кто спасет тебя.

Мариани.

На тот случай, если король захочет быть лучше информированным, ему предлагалось приклеить к витражу дверей своего рабочего кабинета три печати в форме треугольника.

Что до этого опознавательного знака, то он указывает на гульярда и означает: Быстро отвечай с запечатанными устами.

Печать (pain a cacheter), о которой шла речь, являлась священным хлебом гульярдов (pain gaufre). Первая часть этого послания гульярдов весьма туманна, и, как доказывают дальнейшие события, Людовик XVIII, кажется, не сумел ее расшифровать. Поскольку самую лучшую интерпретацию можно найти тогда, когда события уже произошли и остается только извлечь из них выгоду, то я полагаю, что это послание можно интерпретировать следующим образом: «Среди тех, кто поклоняется Гробнице, есть такие бездельники (vauriens = oriental, восточный), которые думают (songent = Saint-Gen(evieve)) уничтожить (abattre = albatre — алебастр) твоего племянника (neveu = (Ge)nevie(ve)). Послание в библиотеке, в котором написано, что беременная королева (enceinte auguste = Saint Augustin) не позволяет отлучиться твоему племяннику; прикажи схватить человека, который следит за его каретой, чтобы не свершилось преступление».

Самое начало этих туманных изречений оракула позволяет предположить, что именно герцог Беррийский и имел намерение приказать уничтожить культ Гробницы. Но это могло иметь какой-то смысл только для масонства восточного обряда, учрежденного Наполеоном, чтобы ослабить масонов шотландского обряда, у которых он сам был лишь простым мастером. Сам он был убежден, что масонство шотландского обряда, гроссмейстер которого находился в Англии, прилагало усилия лишь для расширения протестантского влияния, и перед Великим Востоком Франции была поставлена цель усилить влияние католической церкви. Учреждение Великого Востока, кажется, совпало по времени с роспуском ордена гульярдов, большая часть которого присоединилась к новому обществу, отказавшись впредь использовать тайную письменность. Учреждение Великого Востока, кажется, совпадало с прекращением деятельности гульярдов, большая часть которых вынуждена была примкнуть к новой организации, но отказаться от своего тайного языка. Великий Восток, будучи по происхождению имперской организацией, мог быть заинтересован в устранении герцога де Берри, и наоборот, разрушает эту гипотезу. Эта часть написана сравнительно ясным языком и должна быть прочитана следующим образом:

Король, тебя обманывают; тебя предали

Твой министр и любовник его Термины;

Я единственный могу спасти тебя от итальянских убийц.

Эти два последних слова являются единственной трудностью, которую необходимо разгадать. Слово «Мариани» ни о чем здесь не говорит, кроме того, что оно является подписью какого-то итальянца.

Из этого следует, что те, кто отдал приказ убить герцога Беррийского, были гульярдами, избранными из числа карбонариев, и что они должны были быть пожилыми людьми, поскольку в то столетие тайна Гробницы никому не открывалась, и поэтому сравнительно молодых прозелитов ее культа просто не могло быть. Таким образом, оказывается, что объяснение можно найти в «Похвале Лювеля», написанной старым карбонарием, в те дни министром иностранных дел, и гульярдом, которого, возможно, звали Карлом Берне, — так как слово, которое я прочитал как vaurien (бездельник) может быть прочитано и как Vernet. (Это предположение вполне вероятно, поскольку «кусок алебастра» мог быть прямоугольным, то есть carre (car-rele), что дает нам имя Карл, и, следовательно, слово carre необходимо добавить к стихам послания. Что до могилы кардинала Капрара, то мне неизвестно, чтобы она была на кладбище Святой Женевьевы.)

Он завершил дело сыновей Гуля, закончив разрушение старого порядка, ибо рассчитывали, что герцог Беррийский умрет, не оставив потомства. С ним завершились и зашифрованные записи французской истории, но они не менее интересны, чем иероглифы Египта или Центральной Америки, и еще ожидают своего Шампольона.

Оцените статью
Тайны и Загадки истории
Добавить комментарий