Общеизвестно, что Уильям Шекспир, уроженец Стратфорда-он-Эйвон, являлся пайщиком актерской труппы «Глобуса». Через 7 лет после его смерти было издано собрание его пьес — Первое, или Великое Фолио, а в его родном городе установили настенный монумент близ его могилы в церкви св. Троицы. Ныне сюда приходят паломники со всего мира. Особенно много их в день его рождения — 23 апреля, который весь мир празднует как День книги. Ну, кто еще внес такой вклад в культуру, как Шекспир? Великое Фолио не зря называют второй Библией человечества. Правда, есть и неувязочки…
Скажем, если считать изображение Шекспира на надгробии, как и портрет на гравюре в Фолио, достоверными (оба ведь сделаны современниками), то почему они так убийственно непохожи! На гравюре из Фолио — застывшая маска лорда, каковым стратфордец не был и не мог быть, на памятничке — толстый самодовольный колбасник с подкрученными усиками — таким вряд ли мог быть автор «Ромео и Джульетты» и «Гамлета».
Необъяснимое несоответствие, если считать стратфордца и автора шекспировских пьес и поэм одним и тем же лицом. А если не считать?
Сомнений за долгие годы накопилось предостаточно. Сомневались, впрочем, не в авторстве Поэта (оно бесспорно), а в том, кто именно скрывается за маской-псевдонимом Шекспир. Стратфордский Шекспир (точнее, Шакспер — так он был записан в церковных книгах при крещении и отпевании) — лишь один из возможных претендентов на авторство.
Сомнения эти впервые возникли очень давно, уже в 1747 году, когда священник Джордж Грин обнаружил бесценный документ — завещание Шакспера. Бесценен он не только тем, что вообще документов, отразивших какие-либо события жизни Шекспира, немного, а тут и собственно ручная подпись, и записанная с его слов последняя воля, и множество бытовых деталей, и, главное, вырастающий за ними человеческий характер.
Так вот: характер этот вполне жлобский, никак не вяжущийся с личностью художника, тем более — художника гениального. Подсчитано в доме все до последней вилки, расписаны проценты с капитала на поколения ожидаемых наследников, и при этом — ни слова о рукописях, о книгах, а уж о них-то забыть он не мог, хотя бы как о ценности материальной — они тогда стоили дорого. Значит, их не было. И это — у «властителя языка»! Добавим, что в Англии тех лет ни одной публичной библиотеки еще не было. Грин буквально заболел, потрясенный ничтожеством человека, почитаемого за гения.
Дальше — больше. Поколения исследователей собрали столько фактов, что от веры в авторство Шакспера не осталось камня на камне. Оказалось, Шакспер занимался ростовщичеством и тягал по судам беднягу соседа-кузнеца, вовремя не сумевшего расплатиться. Как-то это мало сопрягается с характером человека, написавшего «Венецианского купца». Еще меньше сочетаются обширнейшая эрудиция в самых разных областях и беспримерный запас слов Шекспира (20 тысяч — ни у кого из европейских писателей ни того, ни всех последующих времен и близко такого не было) с… неграмотностью, в лучшем случае — с малограмотностью Шакспера. Он и подпись-то свою на документах с трудом выводил. Правда, на том самом памятнике, что в Стратфордской церкви, Шакспер изображен держащим в руке перо. Но вот напасть: перо-то, оказывается, было «приделано» где-то в XVIII веке, современники же с пером его не видывали, и никто никогда не видел ни единой строки, написанной его рукой.
В 1622 году, когда памятник был установлен, руки лежали на каком-то мешке — то ли с деньгами, то ли с шерстью — это документировано гравюрами. И уж, конечно, нигде и никогда не учась, ни разу не побывав за пределами Англии, не мог Шакспер знать французского, на котором написана целая сцена в «Генрихе V», или читать в оригиналах итальянские или испанские книги. Неграмотными были и обе его дочери! И так далее, и так далее.
Порою можно услышать, что сомнения в авторстве Шакспера рождены, мол, лишь кознями завистников и злопыхателей. Тогда напомним, что этими «завистниками и злопыхателями» были Чарлз Диккенс, Ралф Уолдо Эмерсон, Бисмарк, Дизраэли, лорд Палмерстон, Уолт Уитмен, Анна Ахматова, Владимир Набоков, Зигмунд Фрейд— перечень далеко не полон. Марк Твен называл Шекспира самым великим из никогда не существовавших на свете людей…
С конца XIX века упорно шли поиски «подлинного Шекспира». Кто только не предлагался на «вакантное место»! Первым кандидатом на него стал философ Фрэнсис Бэкон, в дальнейшем назывались еще имена графов Рэтленда, Оксфорда, Дерби, короля Иакова I, королевы Елизаветы, ее казненного фаворита Эссекса, сэра Уолтера Рэйли, драматурга Кристофера Марло… Были и версии группового авторства: в общей сложности число «Шекспиров» достигло полусотни. За многими из версий стояли свои доводы, иногда более, иногда менее веские, но ни одна из них не утвердилась как бесспорная. Полемика то утихала, то разгоралась— ответа не было.
Вилка, веер и зонтик
…«Теперь, прежде чем приступить к описанию первого итальянского города, расскажу об интересном обычае, который я наблюдал во всех итальянских городах, больших и малых, и подобного коему не видел в других странах, где мне довелось путешествовать; наверное, такого обычая вообще нет ни в какой другой христианской стране.
Когда во время еды итальянцы (а также большинство чужестранцев, постоянно живущих в этой стране) режут жаркое, они используют при этом особенный предмет, похожий на маленькие вилы. В то время как ножом, который он держит одной рукой, итальянец отрезает себе кусок мяса от общего жаркого, в другой руке он держит эту самую рогульку, прижимая ее остриями жаркое. Если же кто-то (кто бы он ни был), обедая в их компании, необдуманно возьмется своими пальцами за жаркое, поданное на стол для всей компании, то в этом увидят оскорбление для всех присутствующих, пренебрежение законом хороших манер, и за такой промах к нему отнесутся с большим презрением, и он может даже получить публичное порицание за свою невоспитанность и неподобающее поведение. Указанный способ принятия пищи, как я убедился, принят во всей Италии, и они делают эти свои вилки большею частью из железа или стали, а некоторые даже из серебра, но серебряными вилками владеют только их джентльмены. Как я понял, причина такого их удивительного обычая — ни под каким видом не брать поданное к столу мясо руками — заключается в том, что пальцы у людей не всегда могут быть чистыми. Потом и я тоже посчитал, что будет добрым делом следовать этому итальянскому обычаю придерживать мясо при разрезании подобными вилками, и я делал это не только, пока был в Италии, но также в Германии, а потом, по возвращении домой, и в нашей Англии, и однажды, увидев это, один весьма просвещенный джентльмен, мистер Лоренс Уитэкер, известный своим веселым нравом, назвал меня за столом канальей — только за то, что я пользовался вилкой, а отнюдь не по какой-либо иной причине».
…Сейчас как-то с трудом верится, что в относительно недавние еще времена (а эти строки относятся к началу XVII века) практически вся просвещенная Европа, уже знавшая книгопечатание, проникшая в Вест- и Ост-Индию, создавшая великие шедевры живописи и зодчества, не ведала такой элементарной вещи, как вилка. Увы, не ведала. Она узнала о ней благодаря Томасу Кориэту и его объемистой книге «Кориэтовы нелепости» (откуда и заимствована приведенная цитата), описавшей его путешествие длиной почти в 2 тысячи миль. Именно благодаря ему Англия узнала назначение невиданного предмета — вилки, и ею смогли начать пользоваться не только канальи, но и люди попроще.
Тому же Кориэту Англия обязана еще и открытием «очень элегантной и прелестной вещицы» — веера: «Делается веер из бумаги и имеет маленькую деревянную ручку; бумага по обеим ее сторонам украшена изящными картинками, изображающими любовные сцены, способные развлечь владельца, а под ними остроумные итальянские стихи или красивые эмблемы… Стоит такой веер недорого, каждый может купить себе эту красивую вещь за сумму, соответствующую нашей английской четырехпенсовой монете».
Он же познакомил соотечественников и с другой «изящной и полезной вещью, которая, однако, стоит гораздо дороже, не менее дуката» — с зонтом («они называют эту вещь на своем языке umbrella и с ее помощью устраивают для себя тень, спасаясь от палящих лучей солнца»): благодаря ему слово umbrella вошло в английский язык.
Кто же такой — этот Томас Кориэт? Нельзя сказать, что он — фигура совсем уж неизвестная. О нем есть обстоятельная статья в британском Национальном биографическом словаре (уже это — факт национального признания; о ком ни попадя там не пишут), ему посвящена монография Майкла Стрэчена, изданная в 1962 году. На русском о нем впервые заговорил Илья Гилилов, отдавший разгадке тайны Шекспира добрых три десятка лет. Итогом его трудов стала книга «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса», в которой он рассказал такое, что поразились даже англичане…
«Взяв пару башмаков, одну суму…»
Видимо, не случайно, что разгадка тайны пришла не из Англии, не из Америки, где вроде бы есть все для научной работы — и библиотеки с редчайшими ценными книгами, и подлинные документы, и сам воздух истории. Нашлась она в нашей стране, где Шекспира любят и ценят, но не возводят в степень религиозного культа, где всегда хватало людей талантливых, свободных от догм и предвзятостей, не боящихся идти вопреки мнениям авторитетов.
Гилилов — и в том его кардинальное отличие от многих других, сочинявших гипотезы об «истинном Шекспире», — сознавал, что перед ним проблема научная и ответ на нее нужно искать научными методами.
А для этого нужны факты, конкретные исследования. Он не тасовал колоду современников, пытаясь найти в ней кого-либо, кто по тем или иным интеллектуальным и духовным качествам, по биографическим данным соответствовал бы «шекспировской вакансии». Он жил в далекой от нас эпохе, стараясь постичь ее дух, понять ее систему ценностей, и сама эпоха подсказывала ему направление поисков. Опирался Гилилов только на документированные факты, отбрасывал наслоения всевозможных легенд. Работал по микрофильмам; в Фолджеровскую библиотеку в Вашингтоне получил приглашение уже тогда, когда были сделаны все главные выводы — и выводы неопровержимые. Он первым обратил внимание на странности персонажа по имени Кориэт, оставленные без внимания английскими исследователями. Отчего он путешествовал исключительно пешком, «взяв пару башмаков, одну суму», но при этом останавливался в самых дорогих гостиницах? Почему-то чуть ли не все поэты елизаветинской Англии (в их числе Бен Джонсон, Джон Донн, Майкл Дрейтон, Джон Харрингтон, Иниго Джонс, Генри Пичем — всего 56 имен) посвятили ему восторженные панегирики на 12 языках, а иные — даже с приложением нот для пения. Его ставят в один ряд с Колумбом, Магелланом, Дрейком, Юлием Цезарем, Брутом, Ликургом, Соломоном, Меркурием, Протеем, Роландом, Дон Кихотом, Амадисом Галльским и даже Орлеанской девой!
«Мир обойти быстрее Кориэта, — из смертных кто-нибудь горазд на это?»… «Споем осанну, глоток не жалея, его штанам, протертым до филея!»…
«Сих дней единственное чудо,
Воспеть тебя — взять сил откуда?»…
Полно, уж не похожи ли эти восторги на издевательства? Хью Холланд назвал свое стихотворное славословие «К идиотам-читателям». Не тех ли он имел в виду, кто примет всерьез этот хор ликований? Между прочим, Холланд — один из четырех поэтов, принявших участие в выпуске шекспировского Фолио!
Почему-то нищего путешественника, дорогой кормившего вшей, принимал сам король, дозволяя ему читать назидательные речи перед наследным принцем. Почему-то Джордж Кориэт, отец путешественника, позволял себе сочинять стихотворные опусы с советами самой королеве, а советовал он ей ни больше ни меньше как побыстрее выйти замуж. Пусть это и было опубликовано после смерти Елизаветы I, но кто мог позволить себе такое панибратство? Что же известно о Томасе Кориэте, помимо того, что можно почерпнуть из якобы его сочинений? В книге «О достопримечательностях Англии (Соммерсетшир)» (1662 год) Томас Фуллер сообщает, что в окружении принца Генри, сына Иакова I, был некий Томас Кориэт, с головой, похожей на перевернутую сахарную. «Сама его физиономия носила отпечаток глупости, которую снисходительные люди называли веселостью». Для принца и его компании служил он чем-то вроде шута-придурка, всеобщего посмешища. Известно, что во время одного представления его под хохот зрителей вытащили из сундука и поливали, похоже, не только водой…
Из других источников известно, что родился он в семье священника в маленьком городке Одкомбе, учился в Оксфорде, но курса не закончил. Можно ли всерьез поверить, что этот шут и пьяница вдруг с невероятной скоростью пешком обошел пол-Европы и написал книгу в 950 убористых страниц, полную цитат из латыни и массы всяких познаний? Что Джон Донн величал его гигантом ума? Что высокородные аристократы вроде Джона Харрингтона, крестника Елизаветы I, могли всерьез восхищаться им, величайшим, превосходящим и удивляющим весь мир непревзойденным путешественником? Что он — единственный в истории пешком дошел до Индии?
Конечно же, это фарс, великолепный раблезианский розыгрыш, карнавальная потеха для круга посвященных. «Игра великого Британского ума», как сказано в самой книге. А кто же главный заводила этой игры, ее сценарист и режиссер?
Ключ к этому Гилилов нашел в строках Бена Джонсона: «Роджер было истинное имя, но теперь правдивый Том заместил Роджера». О каком Роджере идет речь? Гилилов обратил внимание на то, что маршруты европейских странствий Кориэта подозрительно совпадают с маршрутами Роджера Мэннерса, графа Рэтленда. И что книги «великого пешехода» были последними, пополнившими библиотеку графа незадолго до смерти, настигшей его в 1612 году.
Важно отметить и то, что среди великих поэтических имен, славящих Кориэта, нет самого великого поэта Англии — Уильяма Шекспира. Почему? Да потому что Роджер Мэннерс, графРэтленд—и естьШекспир, хотя и не он один.
Тайна Голубя и Феникс
Работа исследователя подобна работе следователя. К разгадке тайны можно прийти, только правильно поставив вопросы и найдя на них верные ответы. Вопрос первостепенный: почему эпоха никак не откликнулась на смерть Шекспира — ведь уход других поэтов, при этом несравнимых с ним по значению, становился днем национального траура. После смерти издавались сочинения усопшего, элегии, написанные в память о нем современниками. А тут — необъяснимое молчание. Или отклик все-таки был?
Еще в прошлом веке исследователей привлекла загадочная поэма «Голубь и Феникс», оплакивавшая почти одновременную смерть некой необыкновенной четы, связанной платоническим браком, и подписанная «Шекспир». Напечатана она была в так называемом честеровском сборнике, который весь был посвящен памяти Голубя и Феникс. До наших дней дошли три экземпляра сборника. Один датирован 1601 годом, другой, с совершенно другим названием на титуле, 1611-м, на третьем даты нет вообще. Предполагали, что ее по оплошности срезал переплетчик. Так когда же все-таки издана книга? Вопрос не праздный: без ответа на него не определить, кто скрыт за этими загадочными именами. А не узнав их, не понять и смысла этого самого таинственного из шекспировских произведений.
Предшественники Гилилова полагали, что имеют дело с двумя разными изданиями книги. Следовательно, прототипов героев надо искать среди тех, кто умер не позднее 1601 года. Никакие и близко подходящие фигуры не находились, исследователи приходили к абсурдным толкованиям вроде того, что речь идет о Елизавете I и казненном ею Эссексе. Это в 1601 году-то, когда Елизавета была жива, о здравствующей монархине писали как о покойнице! Не рискованно ли?
Гилилов предположил иное. Это не два, а одно издание той же самой книги. На титульных листах намеренно проставлены ложные даты. На третьем экземпляре дата срезана не переплетчиком, а в типографии или просто при печати литеры были перекрыты бумажкой. Книга не была зарегистрирована, что не случайно.
Регистрация стоила недорого — всего 6 пенсов, вдобавок к тому издатели сборника занимали в своем цеху видное место и сами карали штрафами сотоварищей, от этой процедуры уклонявшихся. Только по очень веской причине они могли нарушить заведенный порядок. По какой? Важные господа, эту книгу заказавшие, распорядились скрыть дату. Зачем? Чтобы истинные имена Голубя и Феникс остались ведомы лишь посвященным. Правоту Гилилова подтверждает идентичность набора сохранившихся экземпляров книги, идентичность опечаток и дефектов шрифта и, самое важное, — идентичность бумаги, на которой они напечатаны. Ни в Англии, ни в Америке за все прошедшие века шекспироведы не позаботились провести совсем несложную экспертизу: сопоставить водяные знаки экземпляров из Британской (Лондон) и Фолджеровской (Вашингтон) библиотек. Более того — никто не проверял, есть ли эти знаки вообще. Гилилов был уверен, что есть. Экспертиза подтвердила его правоту; водяные знаки были, в том числе и уникальные. И они были тождественны.
Следующий шаг — установление истинной даты выхода книги. Подсказку дало траурное упоминание в тексте некоего Солсбери, который, как удалось установить, умер 24 июля 1612 года. Значит, и книга вышла не ранее. Зная эту дату, а также то, что лондонский экземпляр датирован 1611 годом, уже можно было с уверенностью говорить, что за именами Голубя и Феникс скрыты Роджер Мэннерс, пятый граф Рэтленд, и его жена Елизавета Сидни-Рэтленд, дочь великого поэта Англии Филиппа Сидни, связанные узами необыкновенного платонического брака и умершие почти одновременно с Солсбери. Ни одна из иных реально существовавших в те годы супружеских пар не напоминает тех, о ком скорбят авторы сборника.
В одной из поэм сборника «Жертва любви» ее герои — Голубь и Феникс — обращаются к священному огню с молением поглотить их, дабы из их праха, из общего пламени восстало одно имя. И когда эти редчайшие из земных существ сгорают вместе, перед глазами изумленных смертных встает еще более совершенное создание. О каком же создании идет речь? И тут, наконец, вырисовывается ответ, который уже давно искало шекспироведение…
Самое совершенное создание
Жемчужиной коллекции миниатюр королевского Виндзорского дворца, пуще глаза оберегаемой, почитается портрет неизвестного молодого лорда. Какое прекрасное одухотворенное лицо смотрит на нас! Молодой человек в шляпе с широкими черными полями, прислонившийся спиной к дереву, с руками, сложенными на груди и опертыми на меч. Печально-задумчивые глаза, припухлые губы, спадающие на плечи локоны. Кружевной воротник и манжеты, черная перчатка на левой руке, другая — на траве рядом… Кто это?
Сегодня можно уверенно говорить — Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, он же Уильям Шекспир.
После того как на «вакансию Шекспира» отпала единоличная кандидатура Фрэнсиса Бэкона, выплыла другая, очень возможная — граф Рэтленд, кстати, воспитанник Бэкона. Томас Луни — один из еретиков-нестратфордианцев и при этом отнюдь не сторонник версии Рэтленда, — на основе анализа произведений Шекспира вывел черты характера и «специальные характеристики» их автора. Главные — несомненная гениальность и творческая зрелость. Затем — эксцентричность, склонность к таинственности, необыкновенная чувствительность, высокоразвитый литературный вкус, превосходное знание драмы, глубокая образованность, принадлежность к кругу высшей аристократии, любовь к Италии и знание ее, знание многих видов спорта и развлечений, доступных только самым знатным и богатым лендлордам, знание музыки и любовь к ней, неуверенность, сомнения там, где дело касается женщин…
Граф Рэтленд всем этим характеристикам соответствует в полной мере, причем гораздо более, чем граф Оксфорд, кого Луни и полагал «истинным Шекспиром».
В пользу кандидатуры Рэтленда говорит и многое другое. Бельгийский историк Селестен Демблон еще в начале прошлого века обратил внимание на то, что после 1612 года, когда умер Рэтленд, Шекспир не написал ни единой строки. Он же нашел в архивах Падуанского университета в Италии, где учился Рэтленд, фамилии датчан Гильденстерна и Розенкранца, памятных всем героев «Гамлета». Рэтленд был с посольством в Дании — по поручению Иакова I вручал орден Подвязки датскому королю. Первое издание «Гамлета» вышло до этой поездки, второе — после. В нем появились многие, прежде отсутствовавшие, реалии датской жизни, в частности описание пьянства, царившего при королевском дворе.
Почти все те книги, из которых почерпнуты шекспировские сюжеты, есть в библиотеке Бельвуара, родового замка Рэтлендов. Рэтленд имел тот жизненный опыт, которого не было у Шакспера и без которого немыслимо было написать шекспировские пьесы. Он путешествовал по Европе, участвовал в военной кампании Эссекса в Ирландии, плавал по морю и на пути из Дании попал в страшную, две недели продолжавшуюся бурю, знал закулисье придворной жизни, знал жизнь леса, поскольку Рзтленды были хранителями королевского Шервудского леса (того самого, где скрывался легендарный Робин Гуд). Он участвовал в заговоре Эссекса, был арестован, сидел в Тауэре. Друзья обвинили его в малодушии на судебном процессе, закончившемся казнью Эссекса (который, помимо прочего, был ему тестем — спустя 4 года после гибели Филиппа Сидни его вдова вышла замуж за Эссекса). Все эти события хронологически точно совпадают с трагическим переломом, произошедшим в творчестве Шекспира в момент создания «Гамлета».
В архивах Бельвуара русским профессором Петром Пороховщиковым, жившим в эмиграции, исследован редчайший автограф шекспировских строк (вариант песни из «Двенадцатой ночи»), написанный, как считал Пороховщиков, рукой Рэтленда.
Рэтленд — единственный из «кандидатов в Шекспиры», чья связь со стратфордским Шакспером документально зафиксирована. В дворцовой книге Бельвуара есть запись о том, что спустя недолгое время после смерти хозяина дворецкий Рэтлендов вызвал к себе Шакспера и актера Ричарда Бербеджа и заплатил каждому по 44 шиллинга золотом «за некую импрессу моего лорда». После чего Шакспер навсегда покидает Лондон и театр. Толковать эти слова можно по-разному — нам важен сам факт связи Рэтленда и Шакспера.
Известен особый интерес Рэтленда к театру. В письме одного из современников говорится, что графы Рэтленд и Саутгемптон, а именно Саутгемптону посвящены первые поэмы Шекспира, пренебрегают придворными обязанностями, проводя все время в театре.
К этим фактам, по крупицам собранным трудами многих шекспироведов, Гилилов добавляет и сведения о Елизавете Рэтленд. Сам Бен Джонсон говорил, что она «нисколько не уступала своему отцу сэру Филиппу Сидни в искусстве поэзии». Но почему-то ни одна ее поэтическая строка при жизни не была опубликована под ее именем. Почему? Опять эта загадочная таинственность, подмеченная в творчестве Шекспира Луни…
Поверим Гилилову, упрямому в своей аргументации: то «одно имя», то «еще более совершенное создание», которое восстало из общего праха супругов Рэтленд, Голубя и Феникс, есть не кто иной, как Великий Бард Уильям Шекспир и все его творческое наследие…
Реквием
Несколько лет назад автору этих строк повезло поработать в Англии. Удалось мне выкроить время и для того, чтобы побывать в местах, связанных с Шекспиром-Рэтлендом. В величественном Бельвуаре есть эспланада для пушек, точь-в-точь такая, какая описана в Эльсиноре из «Гамлета», — в Эльсиноре реальном ее нет. В городке Боттес-форд, лежащем в 4 милях от замка, в церкви Пресвятой Девы Марии вдоль стен и посреди нефа — ряды надгробий, внушительные изваяния, многие в латах, иные — в коронах. А почти у самого алтаря — надгробие с раскрашенной фигурой 5-го графа Рэтленда, выполненное, кстати, в той же мастерской Николаса Янсена и его брата Герарда, где делался и стратфордский памятник Шаксперу.
Граф лежит, воздев сложенные ладони к небу; чуть пониже, рядом с ним — его жена, графиня Рэтленд (хотя ее прах здесь никогда не покоился). На стене таблица, рассказывающая о странных обстоятельствах похорон графа. Почему-то его похоронили сразу же, не открывая гроба, как только в Боттесфорд привезли мертвое тело. Погребальная процедура состоялась двумя днями позднее. Вдова при ней не присутствовала…
Отчего все эти странности? Гилилов в своей книге расшифровывает их. Лет 80 назад было найдено (среди уже опубликованного!) письмо современника, рассказывающего, что графиня Рэтленд через неделю после смерти мужа приняла яд и была похоронена в Соборе св. Павла рядом со своим отцом Филиппом Сидни. Но почему же она не была на похоронах своего мужа? И еще вопрос: почему он ни словом не обмолвился о ней в своем завещании? Не забыл о слугах, о ближней и дальней родне — о ней ни слова.
Объяснение одно: между ними было уговорено, что она за ним последует. На похоронах ее не было потому, что хоронили не Рэтленда. Потому — закрытая крышка гроба. Если бы это был он, отпала бы необходимость закапывать тело сразу же — оно было набальзамировано, есть запись об уплате за это. В могиле кто-то другой.
…Рэтленда Елизавета похоронила рядом с собой, в Соборе св. Павла. Не став единой плотью, они и в смерти остались единой сутью. Джульетта последовала за своим Ромео. Великая страсть, рожденная единением духа!
В 1666 году во время Великого лондонского пожара Собор св. Павла сгорел, сгорели его могилы и надгробия. Потом собор был отстроен заново, из камня…
В Соборе св. Павла я поинтересовался у служителей, где тут надгробие Филиппа Сидни. Мне дали в провожатые пожилую даму, и она повела меня в крипту, подвальный этаж, попутно объясняя, что могилы нет и нет надгробия, они сгорели, есть только мемориальная доска, установленная много позже. Я все это уже знал, но с благодарностью выслушал.
— Вы откуда? — спрашивает она.
— Из России.
— А-а-а… — в голосе удивление. — Я думала, вы из Нидерландов. Он там погиб. Не знала, что в России им тоже интересуются…
Черная мемориальная доска с медальоном-портретом из белого мрамора. Наверное, изображение делалось по портрету, хранящемуся в Национальной портретной галерее. На том портрете меня поразила надпись по-латыни — «Остальное — слава». Почти как у Гамлета — «Остальное — молчание». Видимо, в этой семье презрение к славе было наследственным… Умирая, Сидни завещал все свои рукописи сжечь. Его сестра Мэри наказ не выполнила — все сохранила, дописала и издала. Это благодаря ей Англия обрела великого поэта. Огромна и ее роль в издании и редактировании произведений Шекспира; возможно, к каким-то из них она приложила руку как соавтор…
А неподалеку от доски в честь Филиппа Сидни — сразу же привлекающая к себе внимание фигура из белого мрамора. Это статуя Джона Донна, единственная из надгробных, чудом сохранившаяся после пожара. Донн был настоятелем собора, причем священнический сан он принял по совету капеллана Рэтленда. Кто знает, может быть, поэт заранее готовил хранителя своей посмертной тайны.
В наследии Донна есть загадочное стихотворение «Канонизация». Оно становится понятным, если сопоставить его с поэмами честеровского сборника: «Мы также, — говорят герои стихотворения, — догорающие свечи, и мы умираем по своей воле/ И в самих себе мы находим орла и голубку./ В загадку Феникса нами вложено много ума,/ Мы, двое, есть одно./Так оба пола, соединяясь, рождают нечто нейтральное./ Мы умираем и восстаем, и утверждаем/ Тайну этой любовью».
Закутанная в балахон статуя-надгробие Донна стоит на урне. Не странно ли? А может быть, имеется в виду урна, хранящая прах Роджера и Елизаветы, Голубя и Феникс? Их духовный союз и обращенный в вечность творческий подвиг, их любовь и трагический уход из жизни, возможно, со временем станут одним из прекраснейших мифов человечества, таким же всеобщим, как мифы Ромео и Джульетты, Отелло и Дездемоны, Тристана и Изольды.
Предварительные итоги
«Примите мои поздравления по поводу качества Ваших аргументов и исследования. Я многое читал об этом предмете, но Вы привлекли внимание к новым моментам, особенно в части Кориэтовых сочинений», — отрывок из письма Гилилову от Марка Рейленса, художественного директора шекспировского театра «Глобус».
Совсем недавно в Нью-Йорке вышел из печати английский перевод книги Гилилова, и — сразу восторженный отклик. Режиссер Кристофер Ньюпен пишет в письме Гилилову: «Снимаю шляпу перед вашим открытием!»
Отклик такого рода не первый. Уверен, признание это будет лишь шириться. Впрочем, наверняка будут и отклики противоположные. Они уже и были, отличаясь больше накалом эмоций, чем качеством аргументов. Много ругани — мало доказательств. Не будем вдаваться здесь в детали «антигилиловской» полемики. Очень трудно — таково уж свойство человеческой психологии — расставаться с привычными мифами…
Закрывает ли исследование Гилилова «шекспировскую проблему»? Сам он не торопится утверждать это — напротив, ждет серьезных научных дискуссий (английский перевод, надеемся, даст им пищу), и главное — продолжения конкретных исследований целого ряда важных проблем и фактов. Скажем, очень многое может дать предположение сравнения водяных знаков и полиграфических реалий честеровского сборника с реалиями других книг тех же лет издания. Это сделало бы датировку Гилилова бесспорной, а стало быть, и неопровержимыми все следующие из нее выводы.
Богаче или беднее становимся мы, узнав правду о Шекспире? Конечно же, богаче. Не только потому, что открываем для себя несколько десятков страниц шекспировских стихов, опубликованных в честеровском сборнике, ранее не идентифицированных. Главное — после книги Гилилова Шекспир перестает быть безликой маской, а жизнь и творчество его — никак не сопряжены. Он становится живым, из плоти человеком, его творения вырастают из биографии, из личного опыта интеллектуала, поэта, воина и дипломата, немало повидавшего и пережившего, чуть было не погибшего в буре на море, познавшего тюрьму и ссылку… Отсветы этого есть в любой из его пьес.
Гилилов впервые дает ответ на то, почему же истинный Шекспир, как сказал Владимир Набоков, «скрыл от нас чудовищный свой гений за маскою». За этим стояла не политическая конспирация, как в 1920-е годы старались доказать у нас в стране, не презрение к низкому ремеслу драматурга, как и ныне считают многие. Ведь впервые имя «Шекспир» появилось как подпись к поэмам, а поэзией не считали зазорным заниматься и короли. Стояла за этим Игра — «Игра великого Британского ума». А потому открытие Гилилова — это разгадка культурного феномена исключительного значения. Феномена Игры, литературного Карнавала.
Рэтленд и те, кто, следуя его воле, творили потом миф о Шекспире, создавали его основательно и надолго. Славный розыгрыш придумали они и, наверное, весело смеялись, сочиняя его детали. Как-никак розыгрыш не для компании приятелей, даже не для города, не для страны — розыгрыш для всего мира, на все века! В этой великолепной пьесе (не лучшей ли из всего наследия классика?), во всеохватном хэппенинге, длящемся уже четыре века, достаточно места для каждого. Весь мир — театр… Весь мир и мы с вами — как сторонники, так и противники канонической версии — восторженно играем в пьесе о великом драматурге из Стратфорда. Очень тяжко многим из актеров этого представления будет признать, что поучаствовали они в фарсе…
Уверен, постижение мифа о Шакспере — никак не в убыток Англии. Культура ее лишь озаряется новым блеском от приоткрывшейся наконец завесы. Какие интересные лица нам открываются! Какую великую душу надо было иметь, чтобы переплавить собственные надежды и страдания в страсти своих бессмертных героев — Ромео, Джульетты, Отелло, Макбета, Лира!.. Сколько надо было испытать и перечувствовать, чтобы написать мудрые строки сонетов! И сколько дерзости и гордыни надо было таить в душе, чтобы бросить человечеству вызов: «Я, величайший из поэтов, отрекаюсь от своей великой славы. Гонитесь, если хотите, за ее мишурой. Она — тщета. Мне хватит того, что вы повторяете мои строки, мои мысли, не ведая, кто дал их вам…»
Прямая речь: Илья Гилилов
Постижение Шекспира
Полтора века в мире не утихает многоголосый Спор о том, кто же был Уильямом Шекспиром — величайшим драматургом человечества. Нередко можно слышать мнение, что о Шекспире якобы мало что известно, поэтому и возникли и сомнения, и спор. Это неверно. Постепенно о Шекспире человечество узнало больше, чем о многих его современниках. Все дело в том, что именно узнало человечество…
Изучение шекспировских произведений показало с несомненностью, что их автор (если это один автор) был не только гениальным, но и образованнейшим писателем своего времени, возможно, самым образованным и эрудированным в тогдашней Англии. Однако при жизни никто нигде не говорил и не писал, что видел такого автора или слышал о нем что-либо определенное. В то же время найденные документы свидетельствуют, что человек, которого принято считать Шекспиром, — уроженец городка Стратфорда Уильям Шакспер — не имел никакого образования вообще, вся его семья, даже его дети (!), всю жизнь оставались неграмотными, в его доме не было никаких книг, никто никогда при жизни не назвал его писателем, более того, нет никаких доказательств, что сам он умел хотя бы читать и писать, и есть веские основания в этом сомневаться. Вот это постепенно открывшееся неслыханное в истории мировой культуры противоречие — подлинная пропасть между тем, что говорят о своем авторе шекспировские произведения, и тем, что свидетельствуют подлинные документы о человеке, которого традиционно этим автором принято считать, — и является причиной Великого Спора. Сегодня вопрос о личности Шекспира — «шекспировский вопрос» — это научная проблема, так как она основывается на фактах; и, как всякая научная проблема, она должна решаться научными методами, а не упованиями на традиции и авторитеты или — тем более — на какие-то идеологические догмы (независимо от их окраски). У нас же в 1930-х годах додумались до того, что объявили всякие сомнения в авторстве Шекспира (то есть Шакспера) идеологически враждебными, а что это тогда значило — можно и не объяснять. И вот несколько поколений советских гуманитариев воспитывалось в духе этого нелепого идеологического табу, изолировавшего их от интереснейшей мировой дискуссии; последствия сказываются еще и сегодня.
Фактически в мире существуют две конкурирующие науки о Шекспире, две шекспирологии. Первая — традиционная, стратфордианская, исходящая из веры, что Уильям Шакспер и был Великим Бардом. Вторая — нестратфордианская — это отрицает, но на вопрос, кто же тогда был им, разные исследователи дают разные ответы. Множественность гипотез — нормальное явление в науке, когда она сталкивается со сложной проблемой. После выхода книги у нас, как и ожидалось, разгорелась довольно жаркая дискуссия в газетах, журналах, на радио и телевидении. Интересно, что, пока я публиковал работы по конкретным частным проблемам (датировки, идентификации прототипов и тому подобное), избегая связывать их с «шекспировским вопросом» (иначе они, вероятно, в то время вообще не увидели бы свет), оппонентов не было. Но когда в книге эта связь была наконец открыто продемонстрирована и феномен «Шекспир» получил рациональное объяснение в результатах конкретных исследований, наряду со сторонниками появились и оппоненты, объявившие, что они защищают великого драматурга от «антишекспиристов», то есть врагов Шекспира.
Но речь идет совсем не о «разоблачении» или «ниспровержении» Шекспира, а о его постижении! Множество фактов указывает на то, что перед нами не просто нередкое в истории литературы использование псевдонима, а Великая Игра, самое блестящее создание гениального драматурга, сценой для которого стало само Время, а роль не только зрителей, но и участников отведена сменяющим друг друга поколениям смертных. И те, кто сегодня изо всех сил охраняет запечатанные двери в святая святых этого Театра Времени, не ведая, что скрывается за ними, тоже исполняют предназначенную им роль. Не пострадает от постижения Шекспира никто, в том числе и Уильям Шакспер из Стратфорда: когда будет понято, что он не был Великим Бардом, но несколько столетий исправно исполнял его роль, мир не только не отвернется от стратфордских реликвий, но будет чтить их по-новому. Что касается оппонентов, то дискуссии с ними полезны, так как заставляют думать, перепроверять факты и доводы, стимулируют научные исследования. Однако надо заметить, что после исчезновения «идеологического табу» у нас стали появляться не только серьезные информативные и аналитические работы по «шекспировскому вопросу», но и легковесные, а то и просто пародийные, полные домыслов и необузданных фантазий сочинения «про тайную историю Шекспира», запутывающие в глазах читателей сложнейшую и чрезвычайно важную для всей мировой культуры проблему.
Тем, кто серьезно интересуется этой проблемой, предстоит научиться отличать фантастические построения от достоверных фактов. Самое важное: книга переведена на английский язык и совсем недавно издана в США. Мировые шекспироведческие центры, естественно, находятся в Англии и Америке, и именно там было бы желательно развернуть дискуссию вокруг книги и содержащихся в ней фактов, идей и гипотез. Дело это непростое. Подавляющая часть американских (как и английских) университетских профессоров литературы придерживаются традиционных, впитанных с детства представлений о Шекспире и привыкли «с порога» отбрасывать всякие сомнения в исторической достоверности традиции. Можно ждать, что, даже заметив «Игру об Уильяме Шекспире» на книжном рынке, ученые-рецензенты попытаются просто отмахнуться от нее, не вдаваясь в существо дела, не говоря уже о деталях, как они обычно и поступают с книгами иностранных авторов, чьи взгляды для них неприемлемы. Можно вспомнить, что даже Владимир Набоков, чьим замечательным стихотворением о Шекспире заканчивается моя книга, долгие годы живя в США, не переводил это стихотворение на английский язык и не публиковал, не желая раздражать своими нетрадиционными взглядами влиятельных ученых мужей, от которых, будучи университетским преподавателем, зависел. Так что книге придется основательно побороться за внимание читателей, чтобы идеи и гипотезы, которые она в себе несет, стали предметом полноценной дискуссии. Некоторый оптимизм порождает то обстоятельство, что часть из моих идей и гипотез ранее уже получила признание у западных специалистов (правда, без связи с «шекспировским вопросом», кое-кого способным теперь отпугнуть). Ободряет и реакция первых читателей: на международном фестивале в Вербие (Швейцария) в июле 2003 года только что вышедшие экземпляры английского издания «Игры об Уильяме Шекспире» публично читались и активно обсуждались в рамках литературной программы в течение восьми дней. В общем, шансы — пусть и не очень большие — развязать дискуссию в самом сердце ортодоксии есть, и время покажет, удастся ли их использовать.
Дискуссии же нужны для того, чтобы стимулировать расширение и углубление исследований в направлениях, уже доказавших свою перспективность, для привлечения к участию в них западных специалистов.
