Рецидивисты и воры в законе специально совершали антисоветские действия, чтобы попасть на «политическую зону». Её костяк составляли каратели и полицаи. Главным протестом было нанесение на лицо антисоветских наколок, за что был положен расстрел. Таким описывает лагерь для политических в Мордовии в 1960-70-х диссидент Эдуард Кузнецов.

Эдуард Кузнецов в общей сложности отсидел в политических лагерях и тюрьмах 16 лет. Последний срок – 15 лет, на который ему был заменен расстрел – он получил в 1970 году за попытку угона самолёта на Запад (отсидел из этого срока 9 лет и был обменен на советских разведчиков). Кузнецов написал несколько книг про своё пребывание в лагерях и тюрьмах, из которых две самые главные – «Тюремный дневник» и «Мордовский марафон». В отличие от других лагерных писателей – особенно Шаламова и Солженицына – Кузнецов ощущал себя не жертвой режима, а Героем, борцом с советской властью, а заключение он считал способом «воспитания стойкости». Это роднит его с народниками.

Произведения Кузнецова не были приняты не только писательским официозом, но и его соратниками по диссидентскому движению, поскольку показывали и неприглядную сторону антисоветского движения, в большинстве своём состоявшего не из интеллигентов (как это принято считать до сих пор), а из отпетых воров, гитлеровских коллаборационистов и упёртых националистов.

Мы приводим отрывок из книги Кузнецова «Тюремный дневник» (1973 год), в котором он описывает контингент политической зоны в Мордовии.

«Стовбуненко я немного знал ещё по первому сроку. Отсидев 4 года по 70-й статье (Антисоветская агитация и пропаганда – БТ), он освободился, а в 66 г. получил 12 лет за убийство (бытового характера). Потом, уже в уголовной зоне «крутанулся» по 70-й статье. Говорит, что специально, чтобы к «своим» попасть. Утверждает, что именно благодаря его хлопотам меня посадили в 9-ю камеру. Многозначительно намекает на свою влиятельность. Ребята убеждены, что он работает на КГБ. Посмотрим. То, что в каждой камере есть сексот – несомненно.

13.6. О Бергере (он же Колодеж) я наслышан давно: в 63-64 годах сидел в одной камере с его подельником Ляшенко (по кличке Курносый). Бергер сидит 28 лет, осталось ещё 7. Тринадцать судимостей: грабежи, бандитизм, убийства (5 или 6). В прошлом – «вор в законе» (по кличке, конечно же, Жид), известный дерзостью, нахрапом и умением краснобайствовать на воровских сходках. В 58 г., решив вырваться из штрафной зоны, «прицепился на подножку» к Курносому и Ультре. И тот и другой – когда-то крупные фигуры в воровском мире, из тех, кто «бушлатом толпу мимо воды гонял и напиться не давал». Они чем-то погрешили против воровской этики (Курносый, помнится, растратил воровскую казну и, чтобы спастись от немедленной расправы, зарубил топором зам. начальника лагеря по режиму и содержался в изоляторе под следствием), их ждал нож, и они надумали сменить масть»: переметнуться в «политические».

За несколько месяцев до того в лесу, куда их гоняли на работу, но где они в качестве воров, конечно же, не работали, они нашли НТС-овские листовки – «Посев», – спрятали их и, вплоть до «побега в изолятор», делали на них маленький бизнес: время от времени по их указке кто-нибудь из фрайеров якобы находил одну-другую листовку и продавал ее КэГэ-Бэшнику за четвертную или за пачку чая. Теперь они заявили, что у них давнишняя связь с НТС, о подробностях каковой они отказались говорить (да и что они могли сказать, если о существовании НТС вообще ничего не слышали до этих самых листовок?).

Расчёт простой: уехать на политическую зону, а там доказать, что они наврали – срок по 58-й статье снизят до минимума, однако «политиками» они останутся, ведь достаточно и года по 58-й, чтобы пять четвертаков за убийство, грабежи и изнасилование отбывать на политической зоне: раз уж дозрел до умения, пусть и с грамматическими ошибками, написать на стене камеры какой-нибудь антисоветский лозунг, то должен быть изолирован от безгрешной массы просто убийц, просто грабителей и наивных насильников.

Положение КГБ после ХХ съезда было шатким, и он намертво вцеплялся во всякую видимость контрреволюционной деятельности, чтобы доказать не только свою жизненную нужность советскому государству (это за пределами сомнений), сколько необходимость увеличения штатов, субсидий и полномочий, а также необоснованность некоторой брезгливости, иногда проявляемой и публично, по отношению к старым работникам бериевского аппарата.

Колодеж попросил Курносого и Ультру сообщить следователю, что он румынский шпион Бергер, а вовсе не Колодеж (с этого момента он вновь стал Бергером, признавшись, что лет 10 уже сидит под чужой фамилией) и что именно он осуществлял связь с НТС. Вся эта чепуховина из листовок, сигуранцы и НТС обошлась им по десятке. Разумеется, следователи отлично понимали суть дела… и всё же…

Бергеру 48 лет, плотно сложен, энергичен, говорлив, повадки местечкового пройдохи-хулигана. Сапоги чистит десяток раз на дню до сияния, то и дело скребет веником по полу, вообще неуемно суетлив и, несмотря на солидный возраст, ежеминутно готов к драке.

17. 6. Некоторые особенности спеца (зоны для политических – БТ) в разные исторические периоды.

1964 г.

1) Общее количество заключённых: около 450 чел.;

2) масти: 50% эксуголовников, 15% сидящих за веру, 30% полицаев и 5% чистой 58-й;

3) количество людей в камере: 12-15 человек;

4) баланда: хуже некуда;

5) ежемесячные закупки в лагерном магазине: на 3 руб. – махорку, зубной порошок, мыло, мундштуки и сапожный крем;

6) голод: за украденную пайку зеки избивали (иногда и до смерти);

7) свидание: 4 часа в год;

8 работа: достаточно выхода в рабочую зону, чтобы не числиться в «отказчиках»;

9) стукачи: их били;

10) настроение: дух непокорства, буйства и вызова начальству.

1971 г.

1) 130 человек;

2) 50% эксуголовников, 10% осуждённых за веру, 35% полицаев и 5% чистой 58-й.

3) 4-7;

4) просто плохая;

5) на 4 руб. – конфеты «подушечка», печенья, яблочный джем, маргусалин;

6) хлеба хватает;

7) до 3-х суток, если есть родственники;

8 необходимо 100%, иначе – карцер;

9) уважаемые и неприкосновенные лица;

10) душевная усталость, покорность и низкопоклонство.

В 63 г. тогдашний синий опекун капитан Гарушкин, вызвав меня в свой кабинет в первый же день моего полосатого периода жизни, сказал, что все мы здесь, в этом лагере, злобные враги советской власти, народ требует нашего уничтожения и то, что в других лагерях кончается 15-ю сутками изолятора, здесь приводит к расстрелу по ст. 77-1, специально для рецидивистов созданной.

Расстреливали в самом деле за многое, чаще же всего за отрезанные уши (особенно если на них выколота надпись типа: «В подарок съезду») и за наколки на лице. Только в 63 г. на нашем спецу расстреляли за наколки 9 человек. Местное радио частенько радовало нас сообщениями, что и на уголовных спецах есть успехи в воспитательной работе. Звучало это примерно так: «В лагере особого режима на Урале двое заключенных – Иванов и Сидоров – исполнили на лицевой части тела наколки антисоветского содержания. Таким-то судом они приговорены по ст. 77-1 УК РСФСР к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение».

На лбу, подбородке, щеках и шее выкалывают: «Раб КПСС», «Большевики, хлеба!», «Хлеба и свободы», «Долой! произвол и палача такого-то (Хрущёва, Брежнева и т. д. вплоть до начальника лагеря и лечащего врача)», «Долой советский Бухенвальд!», «Смерть тиранам и произвольщикам», «За Советы без большевиков!», «Смерть жидо-большевикам» и т. п. Один даже исписал себя частушками – на правой щеке у него, помню, было выколото: «Я Хрущева не боюсь, я на Фурцевой женюсь – буду щупать сиську я самую марксиськую».

Вот как звучит ст. 77-1, по которой только недавно перестали судить за наколки: «Особоопасные рецидивисты, а также лица, осуждённые за тяжкие преступления, терроризирующие в местах лишения свободы заключённых, ставших на путь исправления, или совершающие нападения на администрацию, а также организующие в этих целях преступные группировки или активно участвующие в таких группировках, наказываются лишением свободы на срок от 8 до 15 лет или смертной казнью». Бергеру и доброму десятку других осуждённых по этой статье именно за наколки (себя ли они разрисовывали, других ли) отвечают на жалобы стереотипно: «Осуждён правильно, оснований для пересмотра дела нет».

С книгами здесь очень плохо. Библиотека нищенская, а через «Книгу – почтой» поступления крайне ограничены. 4-й том «Курса» я выменял у Бергера за авторучку – он расстался с ним после того, как капитан Воробьёв, которому он указал выше мною приведенные слова о ст. 77-1, высмеял его, сказав: «Вам ли, Бергер, читать эти басни да еще верить им!».

Пока несколько цифр о литовцах. Здесь их семеро. Лишь один из них – Багдонас – имеет заслуги перед ЧК: пойманный в 1955 г., он помог госбезопасникам арестовать группу партизан «в том числе и Симутиса», однако был приговорен к расстрелу, который ему потом заменили 25 годами, 16 из которых он уже отсидел, тайно сотрудничая с ЧК – однако на очередное моление о помиловании ему ответили отказом, крайне его обескуражившим.

В лагере сейчас 120 заключённых (и 35 человек администрации, включая и надзирателей), 7 литовцев это чуть меньше 6%, тогда как число литовцев от 240 миллионов в СССР составляет около 1%. Одному – Шлимасу снизили срок до 15 лет, троим другим добавили срок за какие-то лагерные дела.

Таким образом всего у них семерых сроку 182 года – по 26 лет на брата, из них они отсидели 125 лет – каждый в среднем по 18 лет. Их средний возраст 46 лет. Все они католики. Ни один из них не резался, не делал никаких наколок на лице (и то, и другое – преимущественно русские формы бунта), так же как никто из них не стал наркоманом или гомиком. Очень дружны между собой, образуют вид землячества, исключительно порядочны, трезвы, не авантюристичны, соблюдают дистанцию в отношениях с нелитовцами, особенно с русскими, никаких проявлений антисемитизма, все они люди безусловно мужественные, не помышляющие о драке в кустах. На фоне уголовно-полицейской публики, задающей тон в нашей зоне, литовцы производят отраднейшее впечатление. Им сулят досрочное освобождение, если они осудят своё прошлое и возопят о любви к победителю, но никто, кроме Багдонаса и Шлимаса, просьб о помиловании не писал: Багдонаса обманули, несмотря на сотрудничество с ЧК, а Шлимасу снизили срок до 15 лет, очевидно, потому, что он считается душевнобольным (за 15 лет он не произнес и сотни слов).

Уже Достоевский отмечал, что наружность обитателей «Мёртвого дома» зачастую чрезвычайно безобразна. Наблюдение верное и для наших времен. Вообще, бездуховность, низменность помыслов и стиля жизни накладывают каинову печать безобразной животности на облик большинства обитателей уголовных джунглей. Но особенно безобразны на спецу (в политическом лагере – БТ) «козлы», и более всего они отталкивающе отвратительны совмещением в себе черт крайней униженности, забитости, несчастности и чрезвычайной жестокости по отношению к слабейшим, подлости, трусливой наглости. Что и зафиксировано в лагерной пословице: «Нет наглее наглого педераста».

Но есть и исключения. Например, живёт в нашей зоне знаменитая Любка, «дама» весьма совестливая (по «козлиным» меркам, конечно), очень строго блюдущая кодекс староуголовной морали. Она громогласно обличает тайных «петухов», призывая их сбросить маску, а главное — не ходить по «кумовским» (лагерных оперативников – БТ) кабинетам. О себе «она» заявляет: «Я воровская педерастка», ест из отдельной миски, никогда не пойдет, хоть убей её, в общую камеру, время от времени подновляет выколотую под левым глазом мушку, каковой в былые времена клеймили членов козлиного клана, и с удовольствием демонстрирует любопытствующим отвислое брюхо, на котором корявыми буквами запечатлен лозунг: «Лучше умереть у красивого юноши на х-ю, чем на лесоповале».

8-го марта «она» повязывает голову цветастой косынкой и, повиснув на оконной решетке, целый день визжит бабьи частушки, а во время прогулки стыдит «политиков» за то, что они «не мужчины» и клянчит у уголовников подарки: «Что же вы, мужчины, ничего мне не дарите на мой-то праздничек?»

Любке уже за шестьдесят. Сидит «она» безвыходно что-то лет тридцать, да до того и на Соловках сиживала, и всю Сибирь исколесила в этапных вагонах, всего лет 40-45 наберется. «Она» уже и «сама» забыла, где, сколько и за что сидела. Последний «четвертак» Любка отхватила в 1952 году за убийство начальника режима (не то капитана, не то майора): он застрелил «её» супруга и погиб от Любкиного топора. «Ей», конечно, пришили политический террор.

Начальство старается «её» обходить, так как «дама» она нервная, истеричная, может и огреть чем ни попади, а увидев какого-нибудь чужого, случайно забредшего в наш лагерь начальника, тут же скидает портки и, нагнувшись, демонстрирует выколотые на ягодицах голубые глаза. У Любки гипертония, порок сердца да к тому же вместо нормальных рук – одни ладони (пальцы «она» отрубила, спасаясь ещё в те годы от работы), и потому «она» признана нетрудоспособной.

Любка так давно сидит, что лагерь окончательно утратил для «неё» значение кары, и «она» громко повествует о том, как проведет одну-единственную неделю на свободе. «Откидываюсь я, мужчины, в 1977 году 25 января, – сладким напевным голоском рассказывает «она» во время прогулки. – Сразу еду в Москву-матушку, покупаю новую малированную миску с цветочками… да… рубля за два, а то и за три… и мохнатое полотенце с красными петухами… Да… Потом весь свой капитал – у меня ведь 65 рублев на счету! — пропиваю с мужчинами… Яблочков бы не забыть, я их, почитай, годков двадцать не едала, да… и на другой день иду к этому поганому Сталину Руденке, скидаю портки и говорю…» «Кто тебя, старую дуру, к Руденке пустит!» — перебивают «её». «Ну тогда подхожу к первому милиционеру и говорю: «Вы, жандармы, Гитлеры тухлые, а ну, сажайте меня обратно! Срать я хотела на вашу колхозную свободу!.. Только не к политическим, а к ворам… к молоденьким ворам. И — эх!» — визжит «она» разухабисто и призывно шлёпает себя беспалыми ладонями по ягодицам».