Соединённые Штаты поставили над собой отчаянный эксперимент. 16 января 1920 года вступила в силу 18-я поправка к конституции, запретившая производство, продажу и транспортировку спиртных напитков.
13 лет сухого закона вместили в себя и ревущие двадцатые (век джаза и катастрофу Великой депрессии), и мафиозный беспредел, и американский Париж — праздник, оставшийся с Хемингуэем навсегда. С нами же осталось нечто совершенно иное. Наследие давным-давно отменённой 18-й поправки не только ностальгические романы классиков «потерянного поколения» и ретрокомедии с трелями автоматов Томпсона под весёлый регтайм. Нынешние теленовостные репортажи об уничтожении конопляных плантаций — это привет от запретительного бюро 20-х, дело которого живёт. Антураж и вывеска сменились, но люди в чёрном по-прежнему на посту.
Сейчас трудно понять, как вообще могла прийти в головы американской элиты идея отобрать у белого человека алкоголь. Но историки знают, что причины одиозной январской поправки не исчерпываются посленовогодним похмельным синдромом рядовых конгрессменов. К 20-м годам прошлого века алкогольный прогибиционизм успел набрать серьёзный политический вес, и не только в США. Исландия, Норвегия, Финляндия уже наслаждались принудительной трезвостью. Некоторые канадские штаты тоже не остались в стороне. Советская Россия продолжала борьбу с пьянством, начатую царским указом за несколько дней до Первой мировой войны. Двадцатый век не сулил выпивохам ничего хорошего.
«Ибо веселие есть питие»
Что же привело западную цивилизацию к необходимости отказаться от спиртного? Ведь алкоголь настолько прочно вплетён в бытие европейской расы, что его потребление именуют культурой пития. Проделав долгий эволюционный путь от макаки, чавкающей забродившим фруктом, до джентльмена с изысканным бокалом в руке, белый человек, казалось, приручил зелёного змия. Западный менталитет отвёл жертвам алкоголя роль порочных слабаков, достойных сточной канавы. Запрещать спиртные напитки из-за каких-то жалких лузеров противоречило многовековым традициям.
В эти традиции не вписалась лишь радикальная Спарта, имевшая особенный взгляд на все аспекты человеческой жизни. Спарта не нуждалась ни в пьяных оргиях, ни в боевых ста граммах — там карали смертью за любую дозу. Древние римляне тоже могли убить за пару капель, но только женщину. В остальных случаях антиалкогольная борьба если велась, то лишь со злоупотреблением. Даже Христос не имел ничего против свадебного обычая веселиться с помощью вина.
Так продолжалось до тех пор, пока основатель другой мировой религии не отнёсся к алкоголю почти по-спартански. Не во всём мусульманском мире законы шариата действовали неумолимо. Омару Хайяму удалось обогатить восточную поэзию винным экзистенциализмом, но в современных Саудовской Аравии, Иране, Судане он писал бы только о кофе. Религиозный фундаментализм — единственное, что способно противостоять алкоголю.
Так, может, дело в знаменитом американском пуританизме? Может, потомки охотников на ведьм запретили спиртное из нравственно-духовных побуждений?
«Мы не должны краснеть…»
В 1630 году из Англии на одиннадцати судах отплыли семьсот будущих массачусетцев. На борт они взяли 38 тыс. литров вина, 48 тыс. литров пива и всего 16 тыс. литров воды. Первые поселенцы трезвенниками не были и слабоалкогольными напитками себя не ограничивали. Уже в 1657 году Верховный суд Массачусетса вынужден был запретить продажу виски, рома и бренди. Не успев даже перебить индейцев и как следует обустроиться, пуритане налегли на крепкие градусы.
Протестанты прежде всего умели делать деньги, и в алкогольном вопросе нравственность всегда оставалась для них аспектом второстепенным. Акцизы, лицензионные сборы, штрафы — всё это приносило властям существенный доход и позволяло опосредованно регулировать потребление спиртных напитков.
Более того, производство рома даже внесло свою лепту в становление независимого американского государства. Ром варили из дешёвой патоки, поставляемой сахарными предприятиями французской Вест-Индии. Британия не терпела конкурентов и в 1733 году ввела на чужую патоку пошлину. Это заметно усилило сепаратистские настроения среди американских поселенцев. Гербовый сбор (1765) и Чайный закон (1773) довели их до кипения.
С последующим освоением индейских земель потребность в патоке и экзотическом роме отпала — сельское хозяйство стало давать достаточно зерна и для привычного виски. Теперь уже родное правительство поспешило обложить налогом американских производителей алкоголя. В 1791 году американские граждане ещё не разучились мобилизовывать себя на борьбу с угнетателями. Пенсильванские фермеры собрали шеститысячный отряд и заявили о своём выходе из Соединённых Штатов. Успокоить их удалось лишь 15-тысячному корпусу милиции. Баланс между интересами производителей алкоголя и министерства финансов был установлен.
Ещё в 1760 году будущий второй президент США Джон Адамс предупреждал об угрозе демократии, таящейся в тавернах. Они, по его мнению, были идеальным избирательным ресурсом для нечистоплотных политиканов. Тем не менее борцы за независимость предпочитали собираться на сходки именно в тавернах, а не библиотеках. К алкоголю как таковому Адамс претензий не имел. «Мы не должны краснеть за то, — говорил он, — что ромовая патока сыграла свою роль в обретении независимости».
Трезвость набирает обороты
У пекущихся о демократии политиков были дела поважней, чем пропаганда здорового образа жизни. Этим занялись главный американский врач Бенджамин Раш, представители протестантских течений (баптисты, методисты, универсалисты) и разнообразные светские общества трезвости. Однако до 40-х годов XIX века успехи движения за умеренность были довольно скромными.
Затем тучки над пьяницами начали сгущаться. В 1843 году прозвенел первый тревожный звонок: Орегон стал сухим. Это явление относилось пока к разряду казусов — власти штата представляли собой всего лишь миссионерскую общину. Через пять лет орегонское начинание было отменено как антиконституционное. А вот прогибиционный закон штата Мэн (1851), разрешавший оборот алкоголя только в «медицинских, механических и производственных» целях, уже всерьёз огорчил рабочих и иммигрантов. В 1855 году измождённые низы подняли восстание, и через год закон отменили.
Нация совершенно не была готова к полному воздержанию. Даже умеренные ограничения иногда воспринимались в штыки. В 1850 году жители Чикаго, возмущённые воскресным закрытием кабаков, парализовали работу деловой части города. Властям пришлось договариваться с бунтовщиками под защитой артиллерии.
Не только простой люд противился нравственно-физическому очищению. Законы, аналогичные мэнскому, пытались ввести ещё в 12 штатах — и везде безуспешно. Там обошлось без восстаний. Либо губернаторы накладывали вето, либо суды признавали эти законы недействительными.
Но прогибиционисты не сдавались.
Их яркой звездой стал католик — капуцин Теобальд Мэтью. Он основал в родной Ирландии Общество абсолютной трезвости, взял с сотен тысяч соотечественников обет полного воздержания и в 1849 году с триумфальными гастролями посетил США. Американцы уважают успешных людей — президент Закари Тейлор пригласил отца Теобальда отобедать в Белом доме.
Государственная власть хвалила антиалкогольное подвижничество, но не забывала и производителей спиртного. С 1818 по 1862 год они были освобождены от федерального налога. А для расширения рынка правительство США даже заключило соответствующий договор с гавайским монархом Камехамехой III.
Вихри враждебные
Эту идиллию разрушила Гражданская война 1861—1865 годов.
Введённый в 1862 году для пополнения военного бюджета погалонный налог вырос за пять лет с 20 центов до 2 долларов. Предприниматели вынуждены были ответить мошенничеством, занижая количество галлонов соответственно растущим аппетитам властей. В результате государство не получило требуемых сумм, а законопослушные прежде граждане познали вкус криминальных махинаций. Начало теневому алкобизнесу было положено. К образовавшемуся нелегальному финансовому потоку не могли не присосаться продажные чиновники. 1875 год ознаменовался скандалом вокруг так называемого заговора винокуров. В числе коррупционеров оказалось много республиканцев.
Гражданская война запустила процессы, сделавшие принятие сухого закона почти неизбежным. Против алкоголя ополчились совершенно разные группы населения. Жители Юга винили спиртное в своём поражении, пьяные негры, конечно, воевали отвратительно. Разорённые войной фермеры пропивали последнее имущество и пополняли собой радикальные протестантские секты, проповедовавшие абсолютную трезвость. На полях южных штатов заполыхали чучела Джона Ячменное Зерно. Прогибиционистское движение сельского Юга продолжало гражданскую войну на идеологическом уровне: в индустриально-урбанистическом Севере оно видело олицетворение вавилонских пороков.
Аболиционисты, избавившие страну от позорного института рабства, из гуманистических побуждений тоже вливались в антиалкогольное движение. До крайности политизированное американское общество в короткий срок произвело на свет Национальную партию прогибиционистов, Женский христианский союз борьбы за трезвость и Антисалунную лигу.
До основания, а затем…
Две последние организации развернули столь бурную активность, что к началу XX века почти все штаты покрылись зонами трезвости — городами и округами, где действовало антиалкогольное законодательство. Американские граждане стали познавать радости сухого закона на местах.
Кем были те добрые люди, что финансировали Антисалунную лигу с её великолепно отлаженным механизмом политической борьбы? Помимо обязательных в таких случаях популистов, прогибиционистам активно помогали фармацевтические компании и объединения аптекарей. В том, что изобретатель кока-колы Джон Пембертон фантастически разбогател сразу же после введения в Атланте сухого закона, нет ничего удивительного. Его чудодейственный лекарственный напиток содержал в себе заметное количество коки — лучшего средства для поднятия духа принудительно завязавшего гражданина.
Понимая, что одних религиозно-морализаторских аргументов в пользу сухого закона может не хватить, прогибиционисты прибегли к экономической науке. Профессор Йельского университета Ирвинг Фишер произвёл хитрые расчёты и, не постеснявшись слегка округлить, выдал следующие данные: если принять сухой закон на федеральном уровне, производительность труда вырастет аж на 20%.
Фишер не только любил экономику, хитрые расчёты и не любил алкоголь. Он ещё мечтал об усовершенствовании человеческой расы и увлекался евгеникой. В отличие от германских товарищей по хобби, Фишер делал упор на трезвость, а не голубоглазые гены. Его скромно озаглавленный труд «Как надо жить: правила здорового образа жизни на основе современной науки» пользовался огромной популярностью.
В 1907 году Оклахома обрела статус штата и сразу приняла безалкогольную конституцию. Для воплощения прогибиционистской мечты о федеральном сухом законе не хватало лишь новой войны.
Вступление США в Первую мировую (1917) довело мощное антиалкогольное движение до состояния общенациональной истерии. Антисалунисты были близки к тому, чтобы приравнять употребление спиртных напитков к государственной измене. Пивовары не только с немецкими фамилиями вынуждены были сворачивать бизнес. Снова появились экономисты с хитрыми счётами. Они заявили, что в условиях войны тратить зерно на спиртное — значит обречь нацию на голод.
Конгресс, почти на две трети состоящий из политических трезвенников, поспешил принять соответствующие меры.
22 декабря 1917 года 18-я поправка к конституции была готова. Но ратификация его штатами затянулась более чем на два года. В стране ещё хватало здравомыслящих политиков. Президент Вудро Вильсон тоже колебался. Когда конгресс принял драконовский закон Волстеда, детализирующий 18-ю поправку, Вильсон наложил на него вето. По закону Волстеда граждане из всего разнообразия спиртных напитков должны были довольствоваться лишь кефиром. Ценз в 0,5% алкоголя лишал их даже домашнего вина.
Благодаря особенностям американской государственной системы вето Вудро Вильсона было отклонено. 16 января 1919 года 18-я поправка была признана ратифицированной большинством штатов, а через год вступила в силу.
В сухом остатке
18-я поправка лишила Америку алкогольной индустрии, занимавшей в экономике страны седьмое место по масштабам производства. Взамен она взрастила мощную организованную преступность.
Трезвенники получили то, чего они так страстно желали, — федеральный закон, одобряющий их образ жизни. Потребители спиртного получили нелегальный алкоголь сомнительного качества и некий романтический ореол противников официоза. Американское общество в целом укрепило в себе неприятную черту — лицемерное морализаторство обывателя-ханжи.
Истинным героем эпохи сухого закона стал не доблестный полицейский, сражающийся с бутлегерами, не благопристойный методист, повысивший свою производительность на 20%, а контрабандист-одиночка Уильям Маккой. Будучи сам трезвенником, он закупал на Багамах виски хорошего качества и продавал его всем желающим в нейтральных водах у Лонг-Айленда. Уильям прославился тем, что не имел никаких связей ни с мафией, ни с коррупционерами и никогда не разбавлял свой товар водой. «Настоящий Маккой» стал редкой альтернативой разбодяженному нелегальному пойлу.
Сухой закон был обречён изначально. Стремлению людей расслабляться с помощью психоактивных веществ невозможно воспрепятствовать законодательно. И неважно, насколько порочна и вредна эта тяга человека к изменённым состояниям сознания. Что взамен спиртных напитков могли предложить власти угнетённому Великой депрессией народу — экстатические пляски квакеров, теософическую йогу?
Ещё одно немаловажное последствие американского сухого закона — усиление интереса к лёгким наркотикам. Федеральное бюро по наркотикам — наследник погрязшего в коррупции Прогибиционного бюро — приняло в себя бывших борцов с алкоголем.
Антимарихуановая истерия 30-х проходила по уже накатанным схемам. Инициированный промышленными магнатами крестовый поход против смертоносного зелья уничтожил конопельную индустрию и криминализовал значительную часть общества. Но это уже немного другая история.
