 | |
 | |
 | |
| Казанова в разные годы жизни | |
 | |
| Встреча Казановы с Екатериной II произошла в петербургском Летнем саду | |
 | |
| ...но Екатерина II отвергла все прожекты итальянского авантюриста | |
Наконец Панин известил Казанову, чтобы он приходил утром в Летний сад, где императрица любила совершать моцион – там вельможа и представит венецианца государыне. Опять не аудиенция, а встреча в саду, как в Берлине. Казанова был немного разочарован, но не отказываться же!
В назначенный час Казанова прогуливался средь мраморных статуй, волнуясь, как перед первым свиданием. Наконец появилась императрица, впереди вышагивал граф Орлов, поглядывая по сторонам совсем по-орлиному: не грозит ли его царице какая-либо опасность. Рядом с Екатериной шел Панин, занимая спутницу беседой.
Поравнявшись с Казановой, императрица остановилась, приветствовала его ободряющей улыбкой и спросила: «Нравится ли вам здесь?» Она как бы подсказала гостю первую реплику, ибо похвалы государству и государыне были ритуальной необходимостью подобных бесед. Казанова рассыпался в похвалах мудрости Ее Величества и с полчаса толковал обо всем, что мог припомнить достойного в России.
Впервые увидев императрицу вблизи, побеседовав с нею полчаса, Казанова вновь был очарован ею, отметив про себя: «Государыня, роста невысокого, но прекрасно сложенная, с царственной осанкой, обладала искусством пробуждать любовь всех, кто искал знакомства с нею. Красавицей она не была, но умела понравиться обходительностью, ласкою и умом, избегая казаться высокомерной».
Затем Екатерина II спросила Казанову о его встречах с королем Пруссии, потом об обычаях и праздниках венецианцев. Его ответы были занимательны, царица улыбалась.
Наконец, Казанова тактично напомнил о своих проектах. Екатерина вздохнула: «Вы пишете на бумаге, которая все стерпит, я же, бедная императрица, имею дело с человеческой кожей». Она даже не упомянула о большинстве проектов Казановы, и это уже был ясный ответ. Только о лотерее заметила вскользь: «Меня хотели убедить, чтоб я допустила ее в моем государстве, я согласилась бы, но токмо при условии, что наименьшая ставка будет в один рубль, дабы помешать играть беднякам, кои, не умея считать, уверуют, что легко угадать три цифры». Казанова прикинул: рубль в России очень большие деньги, поэтому число участников лотереи сузится настолько, что все предприятие станет невыгодным для устроителя. Значит, и здесь – мимо цели. (Беспечный Казанова должен был бы знать, что незадолго до его приезда в Россию там уже состоялась первая лотерея, ее организовал Петр Лефорт, внучатый племянник Франца Лефорта, сподвижника Петра I. Лотерея была неверно рассчитана и скверно организована, молодой Лефорт и сам разорился, и принес казне убытку в сорок тысяч рублей.)
Казанова чувствовал, что теряет одну позицию за другой, но не собирался сдаваться. Особенно дорога была ему идея реформирования календаря. Его сводила с ума «особливость» времени в России: зимой утром темно, летом ночью светло; пушка Петропавловской крепости стреляет почему-то в полдень, все вздрагивают и вытягиваются во фрунт. Словно самое время здесь ходит строем… И Казанова сказал императрице: «Не было бы деянием, достойным Вашего Величества, принять григорианский календарь?» Он начал приводить доводы в пользу такого решения.
Когда он умолк, Екатерина с той же ласковой улыбкой ответила на все его доводы. Она коснулась всех сторон проблемы – астрономической, собственно календарной и даже экономической, объясняя, почему России больше подходит традиционный юлианский календарь. Готовилась ли она специально к этой беседе, или этот вопрос уже не раз обсуждался, но знала она эту тему лучше Казановы. Главная причина сохранения юлианского календаря, подытожила императрица, заключена в русских традициях и в православной религии. По ее словам, она не имела права «…нанести подданным моим великую обиду, убавив на одиннадцать дней календарь и тем лишив дней рождения или именин два или три миллиона душ… Скажут, что по своему неслыханному тиранству я убавила всем жизнь на одиннадцать дней. В голос никто сетовать не будет, сие здесь не в чести, но на ухо друг другу будут твердить, что я в Бога не верую…»
После этого Казанова только и смог, что почтительно склонить голову. Императрица удалилась, шурша кринолином и опавшей листвой. Венецианец вдруг почувствовал себя… женщиной! Притом обманутой женщиной.
Эта встреча надолго осталась занозой в сердце. Много, много лет спустя Казанова даже сочинил странную фантазию: будто он беседует с почившей в бозе императрицей (к тому времени Екатерина II уже преставилась). Волею автора Казанова в сей беседе владел инициативой безраздельно. Вот это интервью в кратком изложении.
К. Довольны ли вы, Ваше Величество, внезапною вашею кончиной?
Е. Какая чушь! Подобный вопрос возможно задать женщине отчаявшейся либо слабой здоровьем, боящейся мучительной смерти от долгой, тяжкой болезни. Но ни то, ни другое ко мне не относится, я была счастлива и чувствовала себя превосходно. Худшего несчастья случиться не могло…
К. Как, Ваше Величество! Вы обвиняете Бога в несправедливости?
Е. Скажите, может ли осужденный, даже если на земле он был самым виновным из людей, почесть правым приговор, обрекающий его на вечные терзания?
К. Помилосердствуйте, что это за кара?
Е. Скука…
Только написав этот опус, Казанова почувствовал, что обида на императрицу оставила его. Он знал, что очень скоро снова встретится с нею – в Вечном саду, где нет места былым обидам…
На последние деньги Казанова устроил для друзей за городом прощальный пир на тридцать персон. Но русские друзья не позволили ему заплатить, взяли все расходы на себя.
Венецианец возвращался в город с новой любовницей – несостоявшейся французской актрисой Вальвиль. Они познакомились в театральной ложе, где мадмуазель Вальвиль смотрела пьесу, в которой ей не довелось играть. В труппу она попала случайно, приехала по контракту, но ее игра не понравилась императрице, и ее отстранили. Теперь она получала положенное ей по контракту жалованье, жила без дела, без любовника и без паспорта – только по окончании контракта она могла покинуть Россию вместе со всей труппой.
Актриса понравилась Казанове. Он испытал давно забытое волнение. Вернувшись домой, он написал к Вальвиль предельно откровенно: «Я желал бы, сударыня, завязать с вами интригу. Вы пробудили во мне докучные желания и я вызываю вас — дайте мне удовлетворение. Я прошу у вас ужина и желаю знать наперед, во что он мне станет. Намереваясь ехать в Варшаву в следующем месяце, я предлагаю вам место в дормезе, что причинит только то неудобство, что я буду спать рядом с вами. Я знаю способ получить для вас паспорт. Подателю сего велено ждать ответа, который, надеюсь, будет столь же ясен, как мое письмо».
Уже через два часа он получил согласие, а следующим вечером – полное удовлетворение. Казанова был слегка влюблен, но не обольщался на счет новой любовницы: «Французские девки, служительницы Венеры, сметливые и обхождению наученные, все такие, как Вальвильша, — без страстей, без темперамента и потому любить не способны. Они умеют угождать и действуют по раз заведенному порядку. Мастерицы своего дела, они с одинаковой легкостью, шутя, заводят и порывают связи. И это не легкомыслие, а жизненный принцип. Если он не наилучший, то, по меньшей мере, самый удобный».
Через несколько дней был получен и паспорт мадемуазель Вальвиль. Теперь нужно было пристроить Заиру. К ней давно приглядывался земляк Казановы – знаменитый архитектор Ринальди, уже сорок лет живший в России. Правда, ему уже было семьдесят, но он был добрейший человек. С жалостью в сердце Казанова объяснился с Заирой. Она всплакнула, а успокоившись – согласилась. Ринальди был в восторге. Все вместе, так сказать, дружной семьей, съездили в Екатерингоф, где Заира была продана во второй раз. «Век тебя помнить буду», – сказала она Казанове на прощанье.
Вскоре венецианец с любовницей покинули Санкт-Петербург. Актриса была весела, трещала без умолку. А Казанова молчал, делал вид, что дремлет. На душе было пасмурно.
В глубине души Казанова понимал причины некоторых своих неудач, о других догадывался, но самолюбие не позволяло принять их на свой счет. Ему было легче сделать привычный для иностранца вывод: европеец, свободный человек, не может преуспеть в России, стране несвободной.
А как же любовь? Ведь она вольна, как птица! Казанова любил и был любим, везде, где бывал: как в деспотической Турции, так и в свободной Франции. Но в России ему достались только две француженки, не бесплатно, да русская наложница, купленная за сто рублей.
Карета Казановы катилась под уклон. И ей уже никогда не суждено было подняться в гору.
* * *
Россия не отпускала. Иногда Казанова видел во сне величавую императрицу с девичьим лицом Заиры…
Весной 1770 года он узнал, что в Ливорно стоит эскадра русских кораблей под командованием графа Алексея Орлова. Венецианец встрепенулся. Вот чьей поддержкой нужно было заручиться еще тогда, в России! И авантюрист сломя голову помчался в Ливорно. Он посетил флагманский корабль. Орлов встретил его радушно, обнял, с удовольствием вспоминал их встречи в Санкт-Петербурге. Казанова рассказал о своем давнишнем путешествии в Турцию, представил себя большим знатоком османов, убеждал адмирала, что без его помощи эскадра не пройдет через Дарданеллы, не пробьется к Константинополю. Орлов как-то сразу поскучнел, куда-то заторопился.
Скоро всех позвали к столу. Орлов был по-прежнему любезен, но больше внимания уделял парочке мелких авантюристов Анжу и Саре Гудар, которых Казанова считал ничтожествами. Но Орлов жил с красавицей Сарой, поэтому и мужа ее привечал.
После ужина адмирал задержался возле Казановы и сказал: «Я не могу вам дать никакой должности на военном корабле, но предлагаю ехать в качестве моего друга». Это значило – забавлять хозяина, как это делал Анж Гудар. Нет уж, увольте! Казанова молча поклонился, спустился в шлюпку и отбыл на берег.
Русская эскадра так и не прошла через Дарданеллы. Узнав об этом, Казанова горько усмехнулся: я же говорил! Вот, Россия, кого ты потеряла!
Сергей МАКЕЕВ: www.sergey-makeev.ru,
