В центре гравюры Фрэнка Лесли для его Illustrated Newspaper – двое джентльменов в изящных сюртуках, галстуках-бабочках и цилиндрах. Вокруг них — вавилонское столпотворение. Женщины бегут кто куда, с лицами в диапазоне от гневных до растерянных. Мужчины толкаются, кто-то потерял шляпу, чья-то трость рассекает воздух над головами, двое усатых заламывают руки бородатому. Один из господ в центре мизансцены держится за спину. Кажется, что у него свело поясницу, но это не так. Джентльмен перед нами — президент США Джеймс Гарфилд, через два с половиной месяца он умрет от полученного только что ранения. Рядом с ним верный друг и помощник, госсекретарь Джеймс Блейн. Место действия: железнодорожная станция Балтимор и Потомак, Вашингтон. На календаре 2 июля 1881 года.
“Увы, доктор, но я уже мертвец”
Республиканец Гарфилд был избран на свой первый президентский срок в ноябре 1880 года, а официально вступил в должность после инаугурации в марте. Он стал последним президентом США, родившимся в лесной хижине: до него самым известным “лесным” президентом был Авраам Линкольн. Отец Гарфилда погиб, защищая жилище с новорожденным сыном от диких зверей.
После Гражданской войны Республиканская партия разделилась на две фракции — “здоровяки” (Stalwarts) и “полукровки” (Half-breeds), условно консервативное и прогрессивное крыло. Основным камнем преткновения между группировками стал подход к государственной службе. “Здоровяки” были сторонниками традиционной системы патронажа при назначении людей на ключевые должности, их оппоненты выступали за реформу в пользу учета реальных заслуг и введения экзаменов для чиновников. Умеренный консерватор Гарфилд стал компромиссным кандидатом от республиканцев на выборах, сменив “на флажке” уже бывшего президентом Улисса Гранта.
В короткий период между переездом в Белый дом и покушением Гарфилд вряд ли успел запомниться американцам. Президент инициировал почтовую реформу и назначил четырех федеральных судей, плюс подарил стране дополнительный выходной, чтобы посещать могилы родственников, погибших на войне. В начале июля Гарфилд взял короткий отпуск, чтобы навестить больную малярией жену в семейном домике на восточном побережье.
Спустя всего несколько мгновений после того, как президент вошел в зал ожидания железнодорожной станции, его поразил выстрел в спину. По словам очевидцев, Гарфилд успел встретиться глазами с убийцей, который произнес “Я здоровяк из здоровяков, Артур теперь президент!” (имелся в виду Честер Артур, вице-президент, который действительно возглавил страну после смерти Гарфилда).
Когда ему оказывали первую помощь, Гарфилд увидел багровое пятно на своей одежде и сказал колдующему над ним медику: “Увы, доктор, но я уже мертвец”. К вечеру того же дня консилиум лучших врачей Вашингтона был и правда неутешителен: никто не сомневался, что президент вскоре умрет. Однако уже через 48 часов его состояние стабилизировалось, а спустя еще неделю Гарфилд, казалось, пошел на поправку.
Единственной проблемой была пуля, которую доктора не смогли обнаружить и извлечь из спины президента. Александер Белл, изобретатель телефона, даже разработал специальное устройство — детектор мелких металлических предметов, но и он не помог, и у Гарфилда развился сепсис. Больного, практически не встававшего со своей кровати в Белом доме, врачи откармливали как на убой, затем поили виски и шампанским. Такой метод вызывал сильнейшую рвоту, которая в свою очередь способствовала выведению из организма токсинов. По крайней мере, в это верили лечащие доктора.
Август того года был необычно жарким. Болота, окружавшие Белый дом, поддерживали влажность воздуха — идеальные условия для развития инфекции. Последние недели от Гарфилда не отходила его супруга, так и не излечившаяся от малярии. Стерилизация медицинских приборов, да и банальное мытье рук перед лечебными процедурами получат широкое применение в США лишь спустя несколько десятилетий. В 1880-е же процветал “врачебный мачизм”: внимание к гигиене считалось уделом дам и, скорее, недостойным для профессионала. Один из докторов Гарфилда даже вошел в историю высказыванием о “глупой и эксцентричной” теории возникновения болезней из-за невидимых микроорганизмов, наполняющих воздух.
Сегодня кажется очевидным, что совокупность вышеупомянутых факторов привела к смерти президента. Однако 19 сентября 1881 года кончина Гарфилда стала сюрпризом.
“Чарли-отвали”
Стрелявший в Гарфилда в день покушения вел себя нарочито вызывающе. Перед тем как пойти на станцию, этот человек среднего возраста, слабого телосложения, с бородой и слегка безумными глазами заказал и оплатил экипаж “в ближайшую тюрьму”. Утром же он направил странное письмо генералу армии США, в котором потребовал бросить всю военную мощь на штурм этой тюрьмы с целью его незамедлительного освобождения. После ареста в кармане его пиджака нашли визитку, в которой значилось “Чарльз Гито, адвокат”.
Гито был выходцем из семьи, существовавшей в нижней страте среднего класса. Родные относились к нему снисходительно, скептически оценивая его потенциал. Тем не менее молодого Чарли благословили на изучение математики в Нью-йоркском университете. Тот, впрочем, вступительные экзамены бесславно провалил.
Разочарование в собственных способностях к науке вытолкнуло Гито на путь религии: молодой человек присоединился к сообществу Онейда из одноименного местечка под Нью-Йорком. Мировоззрение Онейды исследователи описывают как “библейский коммунизм”. Лидер секты Джон Нойес призывал последователей жить в закрытой деревне, работать во благо братьев и сестер, а мистические откровения получать через сексуальные практики, замаскированные под детские игры. Но даже в атмосфере плотских свобод Гито стал изгоем. С подачи сестер по Онейде он получил прозвище Чарли Гитаут, от английского “get out”, то есть “отвали”.
Следующим пунктом пребывания Гито стал город Чикаго, где он каким-то образом умудрился сдать экзамен в местную адвокатскую палату и получить лицензию, не имея при этом юридического образования. Он выбрал своей специализацией дела о возвращении просроченных кредитов, проще говоря, “выбивал” для клиентов долги в досудебном порядке. Иногда Гито угрожал, иногда договаривался о частичной реструктуризации, порой брал имуществом, но неизменно присваивал себе сумму, превышающую комиссионные. Привязав к своему имени дурную славу и внимание полицейских, адвокат сменил прописку на Нью-йоркскую, где начал грязную практику с чистого листа.
Спустя несколько арестов Гито решил укрепить свое положение за счет политического веса. Он, будучи убежденным республиканцем, написал речь в поддержку Улисса Гранта — главного на тот момент кандидата в президенты от “здоровяков” — и отправился гастролировать с ней. Текст получился полным самых дремучих клише и заканчивался выводом о том, что победа любого кандидата кроме Гранта приведет ко второй гражданской войне. С такой риторикой Гито пускали выступать по большей части перед чернокожими — самой необразованной частью общества.
Когда в последний момент Республиканская партия сменила кандидата с Гранта на Гарфилда, Гито, хотя и был шокирован, не растерялся. Предприимчивый адвокат заменил в своей речи только имя выдвиженца и продолжил свое турне. Когда Гарфилд выиграл выборы, радость Гито была безгранична.
В первом письме избранному президенту адвокат беззастенчиво потребовал назначить его послом США в Вене ввиду его “исключительной роли в триумфе” Гарфилда. Ответа, ожидаемо, не последовало. Гито осознал свою ошибку и извинился перед президентом в новой эпистоле: первое письмо он составил погорячившись, не подумав. Конечно, такой фигуре, как он, куда больше подошла бы должность главы дипмиссии во Франции!
Месяц провальных попыток выяснить судьбу своей корреспонденции, и госсекретарь Блейн лично распорядился не подпускать Гито даже близко к приемной президента. Среди запечатанных конвертов в карманах адвоката теснились $15, его последние деньги. Их он потратил на пистолет. “Сначала я думал о кинжале, — расскажет потом в полиции Гито, — но Гарфилд в три раза больше меня и невероятно силен, он бы отбил нападение в два счета. Динамит? Нет, это было бы слишком варварски, слишком по-русски, могли пострадать невиновные. Я решил сделать все на американский манер”.
Гито выбрал английский револьвер “Бульдог” с рукояткой из слоновой кости: “Такой будет лучше смотреться в музее”. До этого он не имел опыта обращения с огнестрельным оружием, поэтому две недели провел в лесу, расстреливая барабан за барабаном, чтобы просто привыкнуть к отдаче.
После убийства Линкольна американским президентам была положена личная круглосуточная охрана, но никто ей не пользовался по политическим соображениям. Оппоненты ловко эксплуатировали в своей риторике конструкцию “страх означает слабость”, а заканчивали обычно тезисом о преступном расходовании денег налогоплательщиков.
Гарфилд тоже ходил без охраны, а Гито тенью следовал за президентом каждый день. Первый раз он постеснялся стрелять, когда увидел лицо первой леди, печальное и болезненное. Вторую попытку испортило обилие полицейских. Известно, что Гито чрезвычайно злился на себя за трусость. Как у героев русских сказок, у него получилось только на третий раз. Станция Балтимор-Потомак, 2 июля, “я здоровяк из здоровяков”.
“Божий закон бьет любой писанный”
Пока врачи на станции шарили внутри президента в поисках еще не остывшего свинца, Чарльз Гито ехал на полицейской бричке в участок. “Не из “здоровяков” ли ты, — спросил он у сидевшего напротив конвоира. — Из них, сэр, — ответил тот, и Гито пришел в восторг, — Не пройдет и месяца, ты сделаешься главным полицейским в городе, друг!” Туман из головы молодого констебля выдуло, только когда он фотографировал Гито для своего отчета: адвокат взбесился, узнав, что полиция не заплатит ему $25 в качестве гонорара за снимок.
Под арестом “Чарли-отвали” продолжал чудить. Уже через две недели он договорился с газетой The Chicago Press о публикации своей автобиографии. Вышедший вскоре опус-магнум под названием “Жизнь и теология Чарльза Гито” неожиданно заканчивался личным объявлением: “Кстати, я ищу жену, до 30, христианку, непременно из преуспевающей семьи первого класса”.
Когда Гито рассказали, что Гарфилд скончался и его пророчество сбылось — страну возглавил Честер Артур, — он рухнул на колени обессиленный. Так неподвижно он провел два дня, а потом взялся за перо и бумагу. Его письмо было адресовано новому президенту, но рефрен был узнаваем — “в виду моей исключительной роли в вашем назначении […] и, заметьте, повышении вашей годовой зарплаты на новой должности с $8000 до $50 000, не говоря уже о превращении вас из политического пустяка в президента США со всеми сопутствующими властными преимуществами и почестями…” Стоит ли говорить, что почтальон вернулся без ответа.
Официальные обвинения в убийстве Гито предъявили 8 октября. Прокурор Джордж Коркхилл догадался, что защита будет ссылаться на невменяемость подсудимого — крайне редкая тактика в то время, стандарты доказательства по которой не были зафиксированы в судебных прецедентах. Коркхилл воспользовался первой же встречей с прессой, чтобы отрезать: “Гито не больший псих, чем я сам. Парень просто хотел развлечений, и он их получит”. Прокурор был проницателен, дело адвоката-убийцы станет первым полностью задокументированным в США, в рамках которого юристы пытались доказать, что обвиняемый не понимал суть и последствия своих действий.
Группу юристов, защищающих Гито, возглавил его зять Джордж Сковил, которого назначил суд после его собственного представления. Судить убийцу президента довелось Уолтеру Коксу. Ему Сковил еще до суда представил официальную позицию адвокатов, состоящую из двух постулатов: 1) Гито был с юридической точки зрения невменяем во время совершения преступных действий; 2) Реальной причиной смерти Гарфилда стали серьезные ошибки врачей. Суд, в свою очередь, должен был опираться на так называемые правила МакНафтона — английский прецедент родом из начала XIX века, по которому гособвинению требовалось лишь доказать, что обвиняемый понимает, что совершал противоправные действия. Иного источника права просто не существовало.
Процесс открылся 14 ноября в уголовном суде Вашингтона. Собрать коллегию присяжных заседателей оказалось непростым делом — кандидаты один за другим брали самоотвод, заявляя, что у них нет сомнений в виновности подсудимого, и, более того, никто не видел отличного от виселицы (еще упоминалось публичное сожжение) наказания. Чтобы собрать 12 человек, суду пришлось дисквалифицировать 175. Среди присяжных оказался один чернокожий, о его отводе ходатайствовал Гито, однако получил отказ.
Среди свидетелей обвинения были госсекретарь Блейн, доктор Блисс, оказывавший первую помощь Гарфилду, и производившие арест вокзальные полицейские. Из вещественных доказательств были представлены письма Гито и, что кажется совсем удивительным, позвоночник президента, извлеченный из его трупа. Врачи принесли его в зал суда, чтобы наглядным образом продемонстрировать судье и присяжным, что позвоночный столб был затронут пулей.
Появления части президентского скелета повергло многих в шок: в зале начались беспорядки, и Гито пришлось срочно транспортировать обратно в тюрьму. На пути туда дорогу экипажу с подсудимым перегородил фермер на лошади. Вдрызг пьяный, он достал ружье и выстрелил в Гито, но пуля лишь испортила тому пальто.
За месяц до этого случая на подсудимого уже было совершено неудачное покушение. Тогда стрелял тюремный охранник Уиллиам Мэйсон, однако вновь промахнулся. Под аккомпанемент массовых протестов он был осужден на восемь лет тюрьмы, а общественность в ответ создала фонд поддержки его семьи, пожертвования в который не прекращались много лет.
Гито начал ссорится со своими защитниками с первых дней процесса. Назвав Сколвила и команду “тупыми адвокатами”, он представил себя как “агента божественно проведения”. По версии Гито, частично поддержанной его представителями, он был фактически вменяем в момент выстрела, зато невменяем с юридической точки зрения. Подсудимый пояснил, что стрелял в президента по божьей воле и что высшая сила сделала ему предложение, от которого он не мог и не имел сил отказаться.
Во время перекрестного допроса прокуроры загоняли Гито в библейский тупик: “Вы слышали про заповедь, которая гласит “не убий?” Обвиняемый же продолжал гнуть свою линию: “Божий закон бьет любой писанный. Я — человек судьбы, как Христос, апостол Павел и Мартин Лютер”.
На стороне защиты выступали преимущественно доктора и психиатры, которых тогда называли “элиенистами”. Доктор Джеймс Кинарн ссылался на свидетельства отца и сестры Гито, которые подтвердили, что тот всегда был человеком тревожным и беспокойным. Кинарн подтвердил суду, что невменяемый не обязательно должен страдать маниями или галлюцинациями, иногда болезнь проистекает скрытым образом. Показания доктора, впрочем, были перечеркнуты его случайной фразой о том, что психическими болезнями, по его мнению, страдает каждый пятый.
Невропатолог Эдвард Спичка поведал суду о том, что провел с Гито две недели и не сомневается, что тот болен психически. Спичка ссылался на свой опыт работы в больницах для умалишенных, однако прокуроры ловко аннулировали его показания, заставив признаться, что по образованию он всего лишь ветеринар.
На стороне обвинения выступали также в основном психиатры. После нескольких коллег, заявивших скорее о “греховных” или “порочных” действиях Гито, выступал доктор Джон Грей, суперинтендант нью-йоркской клиники для страдающих психическими расстройствами и редактор самого авторитетного в Америке журнала о психиатрии. Грей дал заключение, что Гито — человек “разложившийся морально”, но не больной. На это, говорил доктор, указывает тот факт, что подсудимый долго и тщательно планировал свое преступление, демонстрируя при этом здравый расчет и завидную рациональность.
Аргумент защиты о виновности врачей был использован только в прениях. Найденные Сколвилом эксперты настаивали, что пуля не задела жизненно важных органов, застряв в мягких тканях, а лечащие доктора просто проявили непрофессионализм, ведя розыски свинца в неверном месте. Сам Гито тоже считал врачей виновными в халатности, но объяснил это по-своему: “Бог понимал, что нация должна подготовиться к смене власти, поэтому мудро передал докторам завершить начатое мной”. Прокурор Дэвидж в ответ призвал присяжных не слушать слова о “божественном давлении” на Гито, потому что тот никогда его не испытывал, одно испытать еще может — “это будет давление веревки на его шею”.
25 января 1882 года присяжные совещались всего час перед вынесением вердикта. Чарльз Гито был признан виновным в убийстве и приговорен к повешению.
“К боженьке я еду, Аллилуйя!”
Перед казнью, которая была назначена на 30 июня, за два дня до годовщины покушения, Гито почти каждый день просил тюремную охрану внести в камеру все те розы, что приносят его сторонники. Вносить было нечего. В ожидании цветов смертник писал письма президенту Артуру, выпрашивая помилование. Честер Артур публично ответил, что вмешиваться в дело не собирается. Тогда Гито проклял Артура в последнем письме.
Изначально осужденный хотел явиться на эшафот в одном исподнем, чтобы его казнь ассоциировалась с распятием Христа. Позже он передумал по имиджевым соображениям — не хотел сойти за психа.
30 июня настроение Гито оказалось приподнятым. Будучи ведомым ранним утром на леса под виселицей, он даже пританцовывал, помнили очевидцы. Последним желанием Гито было прочитать вслух стихотворение собственного сочинение. Ему дали добро: “К боженьке я еду, я так рад! К боженьке я еду, я так рад! Славься, Аллилуйя!…[эти фразы и синонимичные растянулись на 14 строк]”.
Послесловие
Сегодня абсолютное большинство специалистов в области медицины сходятся во мнении, что к смерти Гарфилда привела врачебная халатность. Более того, если аналогичное покушение было бы совершено в наши дни, то президент выписался бы из больницы на следующий день. Одновременно считается, что Гито действительно страдал от психического заболевания, вероятно, одной из форм шизофрении. Его мозг был разделен пополам и хранится сейчас в двух американских музеях — Национальном медицинском и Мюттера.
Образ Гито со временем пошел в народ, причем даже мутировал из врага народа в трагичного убийцу, эдакого “человека судьбы”, как и хотел сам Гито. Фольклорная песня “Charles Guiteau” нашла огромную популярность в Америке на рубеже веков, несмотря (или благодаря?) тому, что не все исполнители и слушатели знали, о ком идет речь. Имя Гито было вложено в стандартную песню, которую посвящали казненным убийцам, меняя лишь пару строк в зависимости от того, кто был известен в народе в том или ином штате.
