Личный палач Пиночета

История о том, как внучатый племянник атамана Краснова стал подручным диктатора, генералом чилийской армии В последние годы судьба странным образом распоряжалась моими командировками в Чили. Стоило мне оказаться в Сантьяго, как прямо в день приезда местная Фемида открывала очередной судебный процесс против Мигеля Красноффа-Марченко. Под светофорами на главной улице столицы – Аламеде – сновали между машинами продавцы газет и кричали заполошными голосами: «Прокурор потребовал еще двадцать лет тюрьмы для генерала!» Им завидовали торговцы сигаретами и жевательной резинкой: у них не было такого ходового товара. Газеты раскупали, как говорят испанцы и латиноамериканцы, как горячий хлеб. Интерес к личности отставного бригадного генерала не ослабевал, несмотря на частоту связанных с ним сенсаций. Личность он и в самом деле неординарная. Мигель Краснофф (Марченко – это фамилия матери, она присоединяется к фамилии отца в соответствии с испанской традицией) – внучатый племянник Петра Николаевича Краснова – первого в новейшей истории России атамана Всевеликого Войска Донского – главы самопровозглашенной в 1918 году независимой Донской Республики. Он и сам дослужился до больших чинов уже не в российской, а в чилийской армии: бригадный генерал в отставке занимал крупные посты в сухопутных войсках. Будучи молодым лейтенантом, Мигель Краснофф принимал участие в военном мятеже 11 сентября 1973 года, в результате которого был убит законный президент страны Сальвадор Альенде. Командовал штурмом его резиденции, затем «трудился» на печально известном Национальном стадионе, превращенном путчистами во временный концлагерь, где пытали и расстреливали «левых». Прославился жестокостью и хладнокровием, проводя дознания в тайной тюрьме «Лондрес,38» (Управления национальной разведки военной хунты DINA) в центре Сантьяго. По свидетельству немногих очевидцев, сумевших выйти живыми из рук DINA, офицер под псевдонимами Капитан и Принсипе (Князь), опознанный впоследствии как Мигель Краснофф, был единственным, кто во время допросов не скрывал лица под маской. В течение ряда лет он занимал ответственные позиции в DINA, затем, уже в чине подполковника, вернулся в армию. Сегодня по совокупности обвинений, расследованных и подтверждённых в ходе серии судебных процессов, генерал Мигель Краснофф отбывает тюремное заключение, срок которого приближается к 100 годам. Специалист по допросам с пристрастием Конечно, каждый сам несет ответ за дела свои, представ перед судом: и человеческим, и Высшим. Но есть еще и объективные обстоятельства, влияющие на выбор пути. У Мигеля Красноффа они были. Вернее, они были у Миши Краснова, мальчика, происходящего по отцу и матери из древних казачьих дворянских родов, с младых ногтей знакомого с такими понятиями, как долг, честь, служба. «Меня готовили к военному делу, война – моя профессия, в которой умение убивать – одно из важнейших, – говорил генерал в редком интервью сквозь тюремные решетки. – В те времена Чили охватил хаос, власть не могла управлять, порядок отсутствовал везде, в любой сфере. Терроризм, подобно эпидемии, распространялся по стране. Покончить со всем этим, выступить на защиту государства и народа я полагал своим долгом». Меня занимала проблема: почему Капитан не надевал маску на допросах и сопутствующих им «процедурах»? Не боялся возмездия? Но тогда, в 1973-м или 1974-м, кто его боялся? Тогда казалось – Пиночет, военная хунта, фельдфебельский прусский «орднунг», установленный в Чили, – это надолго, если не навсегда. Никому мысль о возможных судебных процессах и в голову не приходила. Так что не в этом причина. Костоломов из секретных служб обязывают на работе натягивать маски, скрывающие лица, потому что под маской, как говорил мне кто-то из знатоков-психологов, легче быть беспощадным. Человек под маской ощущает себя спрятанным, невидимкой, анонимом. Выходит, не скрывая лица, Мигель Краснофф сознательно усложнял свою задачу, ибо допросы и дознания в тайной тюрьме «Лондрес, 38» требовали именно беспощадности. Нужно было постоянно контролировать выражение лица, глаз – в них не должен был появляться даже намек на сострадание, сочувствие, жалость. Зачем? Головоломка казалась неразрешимой. Наконец, меня осенило: Мигель мстил! За себя, лишенного родины, за отца, которого никогда не видел, за деда, до прихода нацистов к власти влачившего жалкое эмигрантское существование. Он мстил «красным», «марксистам», «большевикам» за всех изгнанных, казненных, обиженных. А разве может принести удовлетворение анонимная месть под маской? Конечно, нет! Этот ответ пришел ко мне, когда я слушал по радио выступление генерала после вынесения приговора на очередном процессе. «Мы все – участники революции 1973 года (выделено мной – М.Ю.) – затравлены, оскорблены, унижены и подвергаемся репрессиям только из-за того, что избавили страну от марксистской чумы, – напористо, энергично, твердо говорил Мигель. – Ложью, хитростью и интригами сегодняшние марксисты извратили исторические факты, представив революцию «военным мятежом». Несмотря на обвинения, я сохраняю бодрое настроение и непоколебимую веру в Бога. Никогда гнусные личности, которые насиловали Чили, не покорят меня! Я солдат и казак, и во мне живы традиции казачества и предков-мучеников! Пусть все знают, что я казак и горжусь тем, что сделал в жизни, нося мундир офицера чилийских сухопутных сил!» А еще я понял, что для Мигеля Красноффа Гражданская война в России не закончена, хотя он и родился через двадцать пять лет после ее официального завершения. И, отбывая срок в чилийской тюрьме, он возложил на себя терновый венец мученичества именно в той далекой по времени и событиям войне. Он вел эту войну в одиночку и на Национальном стадионе, и в тайной тюрьме DINA, и в стычках с антипиночетовскими партизанами на севере Чили, когда командовал батальоном спецвойск. Впрочем, Мигель, конечно же, не одинок, их целая когорта, таких непримиримых. Казак из-под Барилоче В пресс-центр Выставки достижений СССР в Буэнос-Айресе, первого масштабного мероприятия после падения режима аргентинской военной хунты, вошел высокий, седой, подтянутый человек. «Кто тута у вас главный, господа?» – спросил он с тем характерным говором, которым еще и сейчас изъясняются на юге России. Фрикативное «г» забивало все остальные звуки, а гласные выпевались округло и мелодично. Хотя сам человек меньше всего навевал мысли о гармонии: все в нем было крепким, узловатым, твердым. Загорелое до красноты, до цвета мореного дуба, лицо, изрезанное глубокими морщинами, и впрямь – кора дерева. Черные, огромные и тяжелые, как корни, ручищи выпирали из тесных рукавов застегнутой на все пуговицы белой рубашки. Сила в нем ощущалась невероятная, медвежья. – Я к вам из-под самого Барилоче приехал, – сказал он в ответ на мое приветствие. – Полторы тыщи верст гнал. Серафим Луговой меня кличут, казак Усть-Хоперской станицы, слыхивал о такой? Мабуть, и нет уж станицы-то, извели вместе с казачеством, сукины дети? Незабудкины, пастельных тонов, глазки казака смотрели недобро и внимательно. Догадавшись, что собеседник мой из «тех» казаков и в России года с двадцатого не бывал, начал я что-то мямлить насчет возрождения казачества под материнской опекой Советской власти. Что мне было положено по должности, то и мямлил. А вот существует ли до сих пор станица Усть-Хоперская, не знал, поскольку никогда в те края не заглядывал. Вообще, с фактами и аргументами было бедновато. Кстати, вспомнилось, что в годы Великой Отечественной формировались на Дону и на Кубани казачьи дивизии… – Ну, ты мне про вторую германскую не гутарь шибко-то, – с кривой, нехорошей усмешечкой прервал меня Серафим Луговой. – Про неё мне и самому всё ведомо. На первую-то по годам не вышло мне иттить, а в Гражданскую и во вторую германскую я вас, краснопузых сволочей, христопродавцев, рубал! Ай, знатно рубал… Сжав огромный жуткий кулачище, казак Луговой показал, как именно он рубал «краснопузых». Потом, поняв, что наговорил лишнего, быстро свернул беседу. – Добре, кубыть, пойду. Поглядел я на вас и вот што скажу: были вы голытьбой, голытьбою и остались, – громко сказал он, стоя в дверях. – Нету в вас корня… Меня, вот, выкинули с Дону, как сорную траву с поля, а я и здеся хозяйством оброс. Хутор у меня свой, земли шешнадцать гектаров… Сеялки-веялки, машины всякие… Кони, скот, – все есть. И правильно я вас рубал. Вас куда ни пусти – везде один разор. Бессмысленные вы люди… Ушел, не прощаясь, смачно хлопнув дверью напоследок. Такие казаки, которые «рубали краснопузых», появились в Латинской Америке после 1920-го и после 1945-го тысячи. Оседали они в основном в Аргентине, Чили, Уругвае и Парагвае. Существует колония казаков и в Бразилии. Сегодня тех рубак почти не осталось. Но живут их дети и дети их детей. Многие утратили свои корни, не сохранили язык, некоторые сумели сберечь и то, и другое. Но все они достаточно прохладно относятся к земле своих предков и, подобно этим предкам, не очень доверяют тому, что говорит или обещает Москва. Судьба Мигеля Красноффа– будем его все-таки называть в дальнейшем и Михаилом Красновым тоже – способна подсказать, почему так происходит. Атаман-пропагандист Михаил Семенович Краснов родился в феврале 1946 года в австрийском Тироле, за колючей проволокой концентрационного лагеря для перемещенных лиц около города Лиенц. Фактически – в условиях экстерриториальности (лагерь был устроен союзниками для пленных казаков и их семей), так что маленький Миша появился на свет гражданином мира. Ко времени окончания Второй мировой войны на территории Германии и Австрии, частично во Франции, Италии, Чехословакии и в других государствах Западной Европы, находилось до 110 тысяч казаков. Большинство из них было выдано Советскому Союзу. Думая о Мигеле, я поражался огромному количеству казаков, которое оказалось в рядах нацистских армий и на восточном, и на западном фронтах. Переход на сторону врага – не в традициях казачества; воевать против своих – тоже. Вспоминалась легенда о булавинцах, которые, уйдя к турецкому султану и образовав его конную гвардию, поставили единственное условие: против русских они не воюют. Неужели классовая ненависть? Да ерунда, откуда ее столько у простых казаков! Они же не идейные борцы… Потом понял: для большинства из них это был единственный шанс на возвращение к родным берегам. Наверняка, им пообещали, что, разгромив «краснопузых», они вернутся в свои станицы по Дону, по Кубани, по Тереку, и заживут себе тихо и мирно, будто не было никогда ни Гражданской войны, ни эмиграции. Даже стало понятно, кто именно мог внушить эту мысль казакам. В марте 1944 года при имперском министерстве восточных оккупированных территорий Германии было создано Главное управление казачьих войск. Его возглавил генерал-лейтенант кавалерии русской императорской армии, затем атаман Всевеликого Войска Донского, а затем генерал-полковник германского Вермахта Петр Николаевич Краснов. Если полководческие таланты Петра Николаевича всегда вызывали серьезные сомнения, то свои выдающиеся способности организатора и пропагандиста Краснов продемонстрировал самым блестящим образом. Это он в 1918 году вернул донскому войску допетровское название «Всевеликое» и всерьез поставил вопрос об отделении его от России на правах независимой Донской республики. Поддержку этого начинания финансами, войсками и оружием Петр Николаевич запрашивал у Германской империи, обещая в личных письмах кайзеру Вильгельму расплатиться Таганрогским и Донецким округами. Собственно, тогда, в 1918-м, немцы и без атаманского позволения поставили грабеж этих округов на регулярную основу, захаживая, кстати, и в область Войска Донского. Однако предложение Петра Николаевича придавало этому, прямо скажем, неблаговидному занятию подобие законности. Увы, Краснов поставил не на ту лошадь: имперский германский битюг пал под ударами социальной революции, решительно проиграв войну Антанте. Предприятие Петра Николаевича рухнуло, идея казачьей самостийности не нашла отклика в сердцах руководителей белого движения, и он до конца жизни остался в их глазах парвеню и немецким наемником. В эмиграции, которая протекала, естественно, в Германии, он писал статьи, воззвания и книги – более 30 сочинений. Редкая плодовитость. После прихода к власти нацистов в 1933-м опусы Краснова стали вдруг пользоваться неимоверной популярностью, их было продано около 2 млн экземпляров, что дало ему возможность покончить с нищим существованием и вновь зажить барином. А когда протрубила труба, Краснов занял достойное место в рядах Вермахта – ему дали генеральский чин и поручили возглавить вербовку казаков и формирование казачьих частей для их использования на фронтах. Нацепив на немецкий мундир русские генеральские погоны – это была дань патриотизму – Петр Николаевич отправился по европейским и советским городам и весям убеждать, агитировать, воодушевлять. Результатом его усилий стал 15-й казачий корпус, который насчитывал до 45 тысяч казаков – эмигрантов, добровольцев из оккупированных областей СССР, бывших военнопленных. Корпусом командовал генерал-лейтенант Вермахта, впоследствии группенфюрер СС Гельмут фон Паннвиц, да и сам корпус в 1944 году был переведен из армейского подчинения в СС. Еще свыше 20 тысяч казаков воевали в частях «Казачьего стана» – военной организации, подчинявшейся Вермахту. Кроме того, в составе нацистских соединений дрались отдельные казачьи батальоны и полки. Вот для политического и административного манипулирования этой махиной и было создано Главное управление казачьих войск Дона, Кубани и Терека. Впрочем, занималось это управление больше пропагандой, в которой Петр Николаевич не знал себе равных. Собственно, тысячи смертей казаков в советских лагерях, десятки тысяч изломанных судеб и персональных трагедий – на совести этого златоуста. Сначала казаки, наслушавшись речей атамана об особой судьбе и особых привилегиях казачества, лихо погуляли по России, охваченной Гражданской войной. Потом были вынуждены удирать за ее рубежи и прозябать в эмиграции. Затем они вновь услышали речи Краснова, убеждавшие идти в бой вместе «хоть с чертом, но против большевиков…» Что вышло из этой аферы, мы уже знаем. Петра Николаевича Краснова повесили по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР в 1947 году. Вместе с ним был повешен и начальник штаба Главного управления казачьих войск генерал-майор германского Вермахта Семен Николаевич Краснов, племянник бывшего атамана и отец нашего героя. Мне пришлось видеть его фотографии: мужественное, волевое лицо с крупными чертами, мощные плечи, обтянутые немецким мундиром, казачий офицерский картуз, сидящий чуть набекрень. Через двадцать лет точно так же, по-казачьи, будет носить фуражку офицера чилийской армии его сын. Хотя в Чили носить фуражки набекрень не принято. Злые слезы изгоев Сильный, цельный человек Семен Николаевич. Вряд ли дядюшке пришлось убеждать и уговаривать его вновь начать войну с большевиками. Он был их давним врагом, воевал с ними еще в Гражданскую. В эмиграции был грузчиком, таксистом, лесорубом, даже занимался разведением кур и вряд ли испытывал благодарность к тем, кто заставил его холить пеструшек на чужбине, бежав с Дона, из родовых поместий и уютной привычной жизни. Кубанскую казачку Дину Марченко он встретил, будучи уже немецким генералом. Поздний брак с юной красавицей, поздний ребенок… Наверное, Семен Краснов строил планы, и будущее было в его планах спокойным и безоблачным. Не случайно завел он дружбу с чилийским консулом в Австрии и Швейцарии, носившим «говорящую» фамилию Санта-Крус (Святой крест). Но вместо морского круиза через Атлантику и приятного путешествия по Андам было паническое бегство из Хорватии, где корпус воевал последние месяцы перед падением Третьего рейха, затем – сдача союзникам и лагерь под Лиенцем (Австрия), куда англичане согнали тысячи казаков с семьями. До последнего они надеялись, что их не выдадут Сталину, и до последнего британское командование обещало этого не делать. Однако Черчиллю было важнее не ссориться с «дядюшкой Джо». Однажды утром казаки проснулись и увидели за колючей проволокой строй специальных войск СМЕРШ. Тогда забрали только казаков, их семьи остались ждать своей участи. Когда родился Миша Краснов, за окном барака кружились в легком танце белые мухи, медленно опускались на синие ели, укрывали горные склоны, заваливали по самые крыши уютные тирольские домики. И запах горячего глинтвейна разливался по округе в сумерках. Но святочные эти картинки не навевали покоя на обитавших за колючей проволокой. Дина судорожно искала выход: не хотела гибнуть вместе с маленьким сыном в колымских лагерях. Вдруг вспомнила о чилийском друге, Санта-Крусе. Написала. Письмо нашло адресата на удивление быстро. Консул каким-то чудом сумел вытащить Дину из лагеря и переправить в Чили. Они наивно полагали, что так далеко руки Сталина не дотянутся. А вождю народов было просто не до Дины Марченко, только ему и забот, что беглая казачка с сыном. Так, по воле случая, Миша – потомок двух старинных казачьих родов Михаил Семенович Краснов – стал Мигелем Красноффом-Марченко, гражданином Республики Чили. В Сантьяго жили в бедности. Поэтому военное училище стало для Мигеля не только данью родовой традиции, но и в какой-то степени избавлением от нищеты. Кадеты жили на государственном довольствии, одежда тоже была казенной, обучение бесплатным. Можно с уверенностью предположить, что воспитание Миши Краснова не опиралось на постулаты любви и всепрощения ни дома, ни в кадетском училище. Дома, по понятным причинам, мало любили все, что было связано с Советским Союзом. В училище занимались по разработанным в США для дружественных армий учебникам, в которых доходчиво и на конкретных примерах объяснялось, почему марксизм крайне опасен именно для Латинской Америки. Традиционно принято приписывать идеологический психоз во время холодной войны только и исключительно СССР. Но это неверно. США тоже не избежали его, иначе не было бы крестового похода против коммунизма, затеянного сенатором Джозефом Маккарти шестьдесят лет назад. Не было бы «Школы обеих Америк» в Панаме, где офицеры латиноамериканских армий обучались ведению антипартизанских действий и методам допросов с пристрастием. Кстати, лейтенант Мигель Краснофф был признан лучшим на своем курсе в этой школе. К сожалению, мне не удалось поговорить и встретиться с ним. Похоже, генерал не хотел встреч с журналистами после приговора. А может быть, власти не желали допускать к нему прессу, тем более иностранную. Одним словом, в интервью мне было отказано. Но зато вполне удались беседы с казаками. Правда, было это уже в Аргентине, где существуют и казачьи храмы, и рестораны, и библиотеки, и даже газеты. Внимая рассуждениям о «бесовских красных и благородных белых», о «гибели народа», о «коварстве Кремля», недоумевал: сейчас-то что ненавидеть? Нет уже красных у власти в Кремле, и Сталин давно похоронен, и народ почем зря в лагеря не гоняют, и в газетах всякое пишут. Казалось, наконец-то пришло время возвращения блудных детей, время прощения и забвения прошлых обид.