Размер шрифта:
A

A

A

Приближающееся столетие Первой мировой войны было отмечено
массой книг, статей, воспоминаний и комментариев. Истоки одной из
величайших катастроф цивилизации по-прежнему остаются предметом споров.
Была ли причиной войны германская агрессия, или ответственность следует
распределять шире?

Королевский профессор истории Кембриджа Ричард Эванс является автором
многих книг о Европе (в том числе трилогии о Третьем рейхе) и одним из
самых видных интеллектуалов Соединённого Королевства. На этой неделе у
него в New Statesman вышла статья, ставшая темой номера, в которой он
бросает ретроспективный взгляд на эту войну и сравнивает 1914 год с днём
нынешним.

Мы говорили по телефону о том, кто вызвал катастрофу, какие
книги о ней лучше всего прочесть, а также о том, будет ли Ближний Восток
местом, где вспыхнет следующая мировая война.

Айзек Чотинер: В чём главное различие между 1914 и 2014
годами? Беспокоит ли вас то, что вскоре в любой момент может разразиться
ещё один крупный конфликт?

Ричард Эванс:Я думаю, мы должны признать,
что нестабильность и насилие в балканских государствах в 1914 году
сыграла в начале войне роль спускового крючка. Это не было предлогом,
использованным немцами или кем-то ещё. Регион был практически
неуправляем.

Мне кажется, здесь напрашивается параллель с сегодняшним Ближним
Востоком, где у нас опять некоторое количество сравнительно небольших
государств – тяжело вооружённых, имеющих между собой религиозные
различия, политические различия – и нестабильность. Обстановка очень
сложная для её контроля крупными державами.

– Вы говорите, что это не было лишь предлогом для начала
войны, но не кажется ли вам, что искрой могли бы стать другие события,
вроде кризиса в Марокко в 1911 году, или что-то иное?

– Ну, марокканский спор был улажен, Ближний Восток к 1914
году был более-менее устроенным, а военно-морская гонка – завершена,
потому что Британия её выиграла, и все это признали, включая и немцев.
Так что я считаю, что это действительно было связано с Балканами.

В конце XIX века был многополярный мир, который затем стал
биполярным, разделённым между двумя лагерями в самой Европе. Это
является зеркальным отражением холодной войны, но холодная война
кончилась, и у нас сейчас опять многополярный мир, который был в Европе в
1880-1890-х. И ещё, сейчас есть институты коллективной безопасности,
совсем как тогда – ООН может и не быть настолько эффективной, но всё же
это лучше, чем совсем ничего.

Полагаю, сейчас главное отличие в том, что у нас было две мировые
войны и эра атома. В то время как в 1914 году государства и, по сути,
бо́льшая часть обществ основной массы стран имела очень
безответственное, как мы теперь считаем, отношение к войне. Они вступали
в войну с шапкозакидательскими настроениями. Теперь, кажется мне, мы
намного сильнее боимся большой войны, и гораздо более осторожны в
вопросе о ней. Думаю, настрой политиков сегодня очень отличается от
того, что был в 1914 году.

– Имел место очень крупный научный спор по поводу степени
ответственности немцев за Первую мировую войну. Это продолжается
десятилетиями, с историка Фрица Фишера, который в 1961 году по существу
обвинил Германию.

— Дебаты, по сути, идут с самой войны.

– Хорошо. А что вы думаете о состоянии этих дебатов прямо сейчас?

— Я думаю, что состояние дебатов – и это интересно – в
разных странах разное. Думаю, есть огромное нежелание в Британии,
особенно среди военных историков, принять то, что распределение
ответственности было довольно широким, охватывая Австро-Венгрию, Сербию,
Великобританию, Францию, Россию и Германию. В Германии, однако, книга
Кристофера Кларка стоит на первом месте в списке бестселлеров – это
невероятный хит, и он сделал из него медиа-звезду. И он приводит доводы в
пользу этой «рассеянной» ответственности.

– И где вы на этом спектре?

— Ну, я бы склонился к взгляду Кристофера Кларка. По моему
мнению, нужно начинать с распада Венской системы международных
отношений, завершения эпохи многополярного мира и раскола Европы
примерно к 1906 году на два вооружённых лагеря. Это сделало угрозу
перерастания малой войны в большую намного более серьёзной. Были ещё
желание Франции отомстить за Эльзас-Лотарингию, и Россия,
отворачивающаяся от Дальнего Востока после своего поражения от Японии в
1905 году и направляющая свою наступательную политику в сторону Европы.
Австро-Венгрия была в полной паранойе из-за сербов, потому что их было
много внутри её границ, и настаивала на проведении в их отношении
жёсткой линии, а Сербия хотела расширения на Балканах.

Германия опасалась того, что если Россия разобьёт Австро-Венгрию, то
она будет серьёзно ослаблена. Поэтому имелось множество страхов,
соединённых с общей готовностью прибегнуть к оружию. Великобритания была
в большом замешательстве, а правительство глубоко расколото. Министр
иностранных дел Эдвард Грей колебался между разными вариантами действий.
Но он склонился к антигерманскому курсу. Думаю, на его взгляды повлияла
гонка вооружений на море, которая подошла к концу, но подлила масла в
огонь его подозрений в отношении Германии.

– Складывается впечатление, что ответственность, по вашему
мнению, следует разделить, но позвольте мне спросить Вас об одной
строчке из вашей статьи. Вы пишите: «При всех витиеватых попытках
марксистов доказать, что стоявшей за Первой мировой войной движущей
силой была экономика, логика капитализма говорила скорее против войны,
чем в её пользу».

Ленинистское истолкование войны заключалось в том, что в
своей основе это была дурацкая война из-за империализма. Я понимаю, что
на некотором уровне это слишком большое упрощение, но мне также кажется,
что война эта была принципиально имперской, и что если бы эти страны не
были заинтересованы в заморских владениях, то её никогда бы не было.

– Да, я имею в виду, что эти войны не между отдельными
странами, а между империями. Так, это Британская империя, Французская
империя, Германская империя, затем Российская империя и
Австро-Венгерская империя, у которой не было заморских владений, но
множество национальностей в пределах своих границ.

Тем не менее, я не думаю, что экономические объяснения вообще что-то
объясняют. Почти все части земного шара, которые должны были быть
аннексированы европейскими державами, уже были аннексированы. Были части
мира, которых с трудом поддавались присоединению, например, Китай,
поскольку сопротивление там, в сущности, было слишком велико, либо
немногие места вроде Эфиопии, завоёвывать которые оказалось слишком
тяжело.

– Но если вы дадите определение империализму как чему-то большему, чем экономика…

– Именно, это идеология. Идеология власти. И более
выверенные аргументы, выдвинутые Ленином или Розой Люксембург –
утверждающими, что решающее значение имели экономические факторы, мотив
прибыли или потребность в экспорте избыточного капитала – попросту не
работают. Колонии стоили европейским державам денег, они не приносили
доходов, у них не было различимых функций в терминах капиталистической
экономики, а в 1914 году между соперничающими европейскими державами
существовало множество финансовых и деловых связей.

– Первая мировая война всегда вызывала во мне интерес, потому
что – поправьте меня, если я, по вашему мнению, ошибаюсь – она
производит впечатление одного из тех событий, которые, в своей сути,
пошли таким ужасающе неправильным путём, каким вообще могли. Война была
сама по себе ужасной; ужасным было и то, как победили союзники, так как
всё закончилось сталинизмом и нацизмом. Что вообще могло бы быть хуже?
Дайте мне альтернативу.

– Разумеется, общепризнанным является взгляд на Первую
мировую войну как на формообразующую катастрофу Европы XX века и мира XX
века. Но я не думаю, что историки могут или должны говорить, что бы
произошло, если бы её удалось избежать, потому что это совершенно
устраняет случайность. Если вы рассмотрите аргументы о том, что бы
произошло, если бы не было Первой мировой войны, или если бы Британия в
неё не вступила, вы просто не сможете сказать, что Холокоста бы не было,
или бы не было Второй мировой войны, потому что вы не можете учесть
случайные события вдоль конструируемой вами альтернативной шкалы
времени.

– Недавно в Соединённом Королевстве была предпринята
энергичная попытка ещё немного восславить войну. Знаменитый империалист и
сторонник войны лорд Китченер теперь изображён на новой банкноте,
правильно?

– Это памятная монета достоинством два фунта стерлингов. Я и
другие доказываем, что на ней должна быть сестра Эдит Кэвелл, а не лорд
Китченер. Она была британской медсестрой, которую немцы казнили за то,
что она помогала раненным британским солдатам бежать назад за линию
фронта. Но в госпитале она ухаживала и за немецкими, и за британскими
солдатами, и ухаживала за ними в Бельгии. Она считала, что ухаживать за
больными – её универсальный долг. Её самым известным высказыванием было:
«Патриотизм – это еще не все». И вот такую разновидность духа, считаю
я, нам и следует увековечивать, а не милитаризм кого-то вроде Китченера.

– Вы также вступили в полемику с министром образования
Майклом Гоувом по вопросу о том, была ли Первая мировая той войной,
которой бритты могут гордиться.

– Есть те, кто считает, что по своей сути это была война
между Британией и Германией, а Германия была злой диктатурой под
руководством кайзера. Люди, которые прочитывают слово «Гитлер» как
«кайзер», а «Третий рейх» как «Германская империя» – эти люди
утверждают, что Британия должна её чтить как поразительный триумф
британских ценностей.

– Гоув – консерватор, но Алан Джон Персиваль Тейлор
прославился тем, что написал что-то подобное, а он был историком левого
толка. Разве он, в сущности, не утверждал, что Гитлера можно
рассматривать как своего рода традиционного немецкого лидера?

– Да, он это говорил, но ещё он говорил, что ответственность
за Первую мировую войну не лежала ни на ком; он говорил, что это было
войной по расписанию, по железнодорожному расписанию – как только
державы начали мобилизацию, её было уже не остановить.

– Правильно, это было чуть ли не несчастным случаем…

– Как скажете, однако это не спор левых и правых. В статье,
написанной мною для «Гардиан», я обратил внимание на то, что именно
Найэл Фергюсон, который относит себя к правым, сказал, что Британии не
следовало вступать первой в мировую войну. Что же до Майкла Гоува, это
восходит к тому факту, что в прошлом году я очень отметился в публичной
критике его проекта новой школьной программы по истории в этой стране, и
он был вынужден его отозвать. Не думаю, что он мне это простил.

Конечно, мы можем отдавать честь мужеству воевавших солдат, критикуя
при этом точку зрения, согласно которой они сражались за британскую
демократию, либеральные ценности и тому подобное – прежде всего они
считали, что сражаются за Империю.

– За последний год истокам войны была посвящена тонна книг, а будут ещё. Какая самая лучшая?

– Что касается истоков войны, я по-прежнему считаю книгу
Кристофера Кларка непревзойдённой, хотя, думаю, довольно близко к ней
подходит Маргарет Макмиллан – у неё лучше с долгосрочными корнями, а его
исследование более широкое и глубокое в отношении непосредственных
причин. Не думаю, что у нас уже есть очень хорошая книга о самой войне.

– А в целом, какая книга из написанных о войне лучше всех?

– «Прости-прощай всему тому» Роберта Грейвза. То есть, лучшая из тех, что я читал.

– То, что вы говорите, очень интересно, потому что я только
что закончил чтение «Великой войны и современной памяти» Пола Фасселла,
где много говорится о Грейвзе. У Фасселла удивительная и прекрасная
книга.

– Эта тоже отличная. Но, разумеется, они не являются традиционными научными книгами по истории.

– Так какая же традиционная книга по истории лучшая?

– «1914-1918» Дэвида Стивенсона – лучшая.

Примечание: интервью было отредактировано и сокращено.

перевод для MixedNews – josser