Вот уже более ста восьмидесяти лет не дают покоя кладоискателям так называемые «клады Наполеона». Слухи о них появились уже в первые месяцы после изгнания французов из России, но плоть и кровь легенда обрела в последующие годы, когда то тут, то там в поисках сокровищ стали появляться различные загадочные личности, в том числе из числа бывших солдат и офицеров наполеоновской армии.
Практически сразу после окончания войны в министерства иностранных дел некоторых европейских государств и посольства России за границей стали обращаться отдельные лица с просьбой допустить их на территорию России для отыскания драгоценностей, спрятанных ими самими или их родственниками во время отступления армии Наполеона осенью — зимой 1812 года. Некоторые просьбы русским правительством были удовлетворены, а некоторым кладоискателям были даже предоставлены дополнительные средства для отыскания запрятанных сокровищ. Но все попытки отыскать их оказались тщетными.
Поиск «московской добычи» велся и ведется до сих пор на всем протяжении пути отступления наполеоновской армии. При этом в качестве возможных местонахождений сокровищ зачастую указываются совершенно фантастические места, типа пресловутого Семлевского озера. Исследованием вопроса о сокровищах Наполеона занимался даже Оноре де Бальзак, написавший знаменитый рассказ «Березина».
Что же легло в основу многочисленных легенд о «московской добыче» Наполеона?
Начнем с того, что после Бородинского сражения генерал-губернатор Москвы граф Ф.В. Ростопчин принимал активные меры к эвакуации сокровищ Кремля. Все обстоятельства, связанные с этими событиями, достаточно полно изложены в работе С.Н. Цветкова «Вывоз из Москвы государственных сокровищ в 1812 году» (М., 1912).
Судьба государственных сокровищ была доверена начальнику Дворцовой экспедиции, действительному тайному советнику, сенатору и обер-церемониймейстеру П.С. Валуеву и чиновнику той же экспедиции Поливанову. Последний непосредственно готовил ценности к эвакуации в Нижний Новгород. Для этой цели Валуев затребовал у Ростопчина сто двадцать пять пар лошадей. Валуев и Поливанов понимали, что времени на решение поставленной перед ними задачи у них мало. В силу этого они были вынуждены многое оставить — ни сил, ни средств, ни времени для укладки уже не было. В первую очередь были брошены старинное громоздкое оружие, старые материи и костюмы, массивные серебряные рамы и оклады.
Дни и ночи работая над упаковкой сокровищ, энергичный Поливанов находил время прятать остававшиеся ценные вещи в потайные места. Не ограничившись эвакуацией предметов из Оружейной палаты, Патриаршей ризницы, Большого кремлевского дворца и Грановитой палаты, Поливанов вывез некоторые реликвии кремлевских соборов и древней церкви Спаса на Бору. Тем временем французская армия быстро приближалась…
Большой обоз с сокровищами, около 150 повозок, наконец двинулся по Владимирской дороге. Его сопровождали Поливанов, чиновники и служащие Дворцовой экспедиции. Меж тем в Кремле продолжалась лихорадочная работа: пытались спасти все, что не успели вывезти, что еще можно было укрыть от врага. Ценности замуровывали в тайники, зарывали в землю, прятали под полы.
Часть ценностей была замурована в подземельях Троицкой башни Кремля, вход в которые были замурованы. Настоятель Чудова монастыря иеромонах Константин, из-за невозможности вывезти целиком монастырское достояние, закопал часть его в землю на территории монастыря. Он продолжал свой труд даже тогда, когда неприятель был уже «на стенах высот кремлевских». Монахини московского Рождественского монастыря закопали монастырское добро под трапезной Рождественского собора и под усыпальницей князей Лобановых-Ростовских.
Несколько служащих Дворцовой экспедиции, собирая и пряча ценные предметы, оставались в Кремле даже 2 сентября, когда в город вошли французские войска…
Через три месяца после того как «Великая армия» оставила Москву, частично разрушенный маршалом Мортье Кремль был открыт для обозрения всем желающим. Одним из первых сюда приехал П.С. Валуев. Среди руин и груд битого камня он искал вещи из кремлевских дворцов. Повсюду валялись обломки дворцовой мебели, иконы с сорванными ризами. Нашлись бронзовые двуглавые орлы с кремлевских башен, бюст императора Петра I, который стоял на крыше Сената. Отыскался и большой крест с колокольни Ивана Великого (гораздо позже родился миф о том, что французы якобы вывезли его — об этом см. ниже). Крест стоял, прислоненный к стене собора, — правда, золоченое серебро с него было содрано грабителями. Валуев обнаружил, что многие устроенные во время эвакуации тайники были разграблены — часть замуровок была разломана, а ценности расхищены.
По официальной справке русского Министерства внутренних дел, «московская добыча» Наполеона составила 18 пудов золота, 325 пудов серебра и неустановленное количество церковной утвари, драгоценных камней, старинного оружия, посуды, мехов и др. Все это было вывезено из Москвы и частично осталось в тайниках на Смоленской дороге. По мнению известного советского военного историка П.А. Жилина, «по всей вероятности, отступая, противник “разгружался” и прятал награбленные ценности. Но где именно спрятана “московская добыча”, сказать трудно».
Главная часть «московской добычи» Наполеона составила несколько десятков подвод (по одним источникам — двадцать пять, по другим — около сорока) и состояла из утвари соборов Кремля, старинного оружия, предметов искусства и драгоценностей. Часть изделий из драгоценных металлов была перелита в слитки. Для этого в Успенском соборе Кремля были оборудованы плавильные печи. Адъютант генерала Нарбонна де Костелан вспоминает, как французы «забрали и расплавили серебряную утварь кремлевских церквей, пополнив этим кассу армии». Плавильные горны работали и в других местах города.
Упоминания о «московской добыче» можно встретить в мемуарах многих французских участников кампании 1812 года.
Офицер Маренгоне: «Наполеон велел забрать бриллианты, жемчуг, золото и серебро, которые были в церквах. Он велел даже снять позолоченный крест с купола Ивана Великого. Велел вывезти все трофеи Кремля. Ими нагрузили 25 телег».
Собственные обозы с добычей имели наполеоновские маршалы Богарне, Даву, Ней, Мортье, Мюрат.
Помимо этого, уходившие из Москвы французские солдаты и офицеры были нагружены своим личным достоянием. О том, как оно было приобретено, вспоминал казначей московского Данилова монастыря иеромонах Антоний: «Артиллерийские солдаты, вступив тогда же в монастырь, тотчас и начали в церкви с образов, и местных, и мелких, и раку обдирать, и даже в самой гробнице рыться, но не нашедши там ничего, кроме мощей Святых, бросили верхнюю доску поперек гроба… Поколику же возглавие на гробнице очень вызолочено жарко, то сколько ни было уверения, что оно медное, сорвали… Один только на Спасителе большой серебряной оклад со стразами и дорогими каменьями, разбивши саблею стекло, сорвали. Что же касается ризницы, то не только одежды с престолов снимали, но самые срачицы раздирали, и даже святыми антиминсами опоясывались, а как находили их короткими, то бросали на пол. Словом, причинили убытку тысяч до десяти».
По свидетельству британского военного агента при русской армии Роберта Вильсона, французская армия была просто перегружена награбленным добром: «На протяжении целых переходов тянулись в три-четыре ряда артиллерийские орудия, зарядные фуры, госпитальные и провиантские повозки, экипажи всевозможных родов и даже дрожки, нагруженные различными вещами (в основном предметами роскоши), пехотинцы изнемогали под тяжестью ранцев, маркитантки везли добычу, награбленную в Москве, которою также были наполнены артиллерийские повозки и госпитальные фуры». Французский сержант Адриен-Жан-Батист-Франсуа Бургонь писал в своих мемуарах, что нес в своем ранце «несколько серебряных и золотых изделий, между прочим, обломок креста с Ивана Великого, то есть кусочек покрывавшей его серебряной вызолоченной оболочки». Даже французский писатель-классик Стендаль, бывший в ту пору интендантом наполеоновской армии Анри Бейлем, уходя из Москвы, не побрезговал зашить в подкладку своей шинели награбленные им золотые монеты: что поделаешь, европейская культура обязывает…
По подсчетам верейского краеведа Ю. Лискина, даже если предположить, что каждый солдат стотысячной армии нес в своем ранце хотя бы полкило драгоценностей (монет, слитков, ювелирных изделий и т.д.), то общий вес награбленного, без учета обозной клади, составил около пятидесяти тонн. Но, по словам Вильсона, «пехотинцы изнемогали под тяжестью ранцев». От полукилограмма, понятно, изнемогать никто не будет. Значит, награбленной добычи было во много раз больше.
Вывоз французами основных ценностей из Москвы происходил с 15 по 27 октября. Французский офицер Сезар Лотье позднее вспоминал: «13 октября в Москве выпал первый снег. Мы задавали себе вопрос: как же перевозить ту драгоценную добычу, которую уже нагрузили на телеги, если только император не отдаст приказания оставить ее здесь». Император, однако, отдал другое приказание…
Главная часть «московской добычи» вывозилась двумя обозами. Первый отправился из Москвы с сильной кавалерийской охраной в середине октября, еще до оставления Наполеоном Москвы, и направился по главной контролируемой французами коммуникации — Смоленской дороге. Предусматривалось, что в случае удачного прорыва армии к Калуге этот обоз присоединится к главным силам армии, проследовав под охраной частей корпуса Понятовского через Верею и Боровск.
Второй обоз (французские источники называют его «трофейный») неотлучно следовал за императором до Малоярославца, где состоялся неудачный для французов бой. Прорваться к Калуге не удалось, и армия повернула к Боровску и Верее. 27 или 28 октября она встретила в районе Вереи первый «золотой обоз». С этого момента конвой с «московской добычей» шел до самой Вильны единым транспортом, постепенно тая по дороге.
О том, что Наполеон по дороге от Вязьмы к Дорогобужу вынужден был бросить часть трофеев, вывезенных им из Москвы, историкам известно давно. В стычках и боях на пути отступления французской армии в руки русских не раз попадали обозы с награбленными вещами и ценностями.
Армия Наполеона вышла из Москвы 6 (19) октября. Уже через два дня на обочинах дороги стали появляться брошенные обозные телеги. «Лошадей пало много», — отмечает 8 (21) октября Арман де Коленкур. А после сражения под Малоярославцем император отдал приказ о подготовке армии к долгому и быстрому маршу. Часть обозов велено было бросить. Но это не помогло: когда сопровождаемая тяжело груженным обозом наполеоновская армия двинулась через Боровск и Верею к Можайску вопреки приказу Наполеона об ускорении марша, войска и обозы сильно растянулись. Так, 28 октября штаб императора уже двигался через Можайск, в то время как арьергардные части Даву еще тащились где-то в грязи под Боровском.
По воспоминаниям сержанта Бургоня, во время движения от Малоярославца к Можайску французами было оставлено значительное количество снаряжения и награбленной добычи: «Дороги окончательно испортились, повозки, нагруженные добычей, тащились с трудом, многие из них оказались сломанными. С других возницы, опасаясь поломки, сбрасывали кладь. Вся дорога была усеяна ценными предметами: картинами, канделябрами, множеством книг…» Дивизия Жерара, шедшая в арьергарде армии, имела приказ уничтожать брошенное добро, сбрасывая его в реки, озера, болота, заполненные водой канавы. Чаще всего заторы случались на мостах через многочисленные реки и речушки, и тогда в воду летели целые повозки с добычей. Только на пути от Малоярославца до Вереи французам не менее пяти раз приходилось прибегать к этой «процедуре».
Как раз в эти дни М.И. Кутузов в одном из приказов отмечал: «Неприятель в бегстве своем оставляет обозы, взрывает ящики со снарядами и покидает сокровища, из храмов Божиих похищенные».
По словам П.А. Жилина, при отступлении от Малоярославца, на участке между Боровском и Можайском командовавший арьергардом генерал Жерар потребовал от колонны отстающих, сдерживавших темп марша солдат разгрузить ранцы, выкинув их содержимое в реку Протву. В возможности отдания такого приказа сомневаться не приходится: на плечах Жерара, подгонявшего отступающих, уже висели полки донских казаков.
Сегодня старая дорога, превратившаяся в проселок, упирается в песчаный брод на Протве, который местные жители называют «брод на Верею». Ничто не напоминает о том, что именно на этом месте в середине октября 1812 года и произошла первая крупная «разгрузка» московской добычи. А сколько еще таких мест таится по пути отступления «Великой армии»…
Армия Наполеона вступила в пределы Смоленской губернии. Русские войска преследовали ее по пятам. Многочисленные арьергардные бои и стычки следовали едва ли не каждый день, и множество французских солдат осталось лежать в безвестных могилах, затерянных на Смоленщине. Эти «французские могилы» прочно вошли в местный фольклор. Нередко «французскими могилами» называют славянские курганы IX—XII веков. Но иногда кладоискатели действительно наталкивались на захоронения наполеоновских солдат. Например, в сентябре 1874 года в версте от деревни Соколово Гжатского уезда кладоискатели обнаружили братскую могилу французских солдат, в которой среди костей оказался полусгнивший пояс из красной кожи. Когда его стали извлекать из земли, пояс разорвался и из него посыпались серебряные монеты — русские и иностранные. Всего было найдено семнадцать монет.
«Французская могила» была известна на речке Сорогоща в деревне Иваново, что в 20 верстах к востоку от Вязьмы. «Година та лихая была! — вспоминали местные жители, — Ух, лихая! Все из деревень повыехали, да в лесах хоронились. Кто свое худобишко с собой забрал, а кто тут позарывал. Много по здешним местам добра всякого зарыто. Ух, много! Вот, к примеру, под Кочетовым ровок есть, Шильонским прозывается, и струбы там дубовые — два, да еще погреб каменный, а в погребе там икона Божьей Матери Одигитрии скрыта».
«Французские могилы» — ряд небольших холмиков — указывали между деревнями Литвиновым и Кувшиновым в окрестностях Вязьмы. Другое предполагаемое захоронение находится у деревни Ямново, в ста метрах от дороги из Вязьмы в Белый. В конце XIX века его раскопали и нашли человеческие кости и оружие.
Неподалеку от уже упоминавшейся деревни Литвиново известно «Кладовое озеро» — небольшой водоем, который уже в начале XX века сильно зарос. Здесь, по преданию, французы бросили в воду орудие и — народная фантазия неистощима — «три воловьих шкуры с золотом».
В самой Вязьме перед приходом французов лихорадочно прятались церковные и монастырские сокровища. Причт церкви Рождества Богородицы укрыл церковную утварь, образа и имущество в яме, вырытой на огороде и тщательно замаскированной. Этот клад французы не нашли, и после их изгнания он был благополучно извлечен из земли. А вот где находится часть сокровищ Вяземского Иоанно-Предтеченского монастыря, неизвестно до сих пор. Они были зарыты в монастырском саду. Часть из них — золотые и серебряные слитки — были найдены и растащены французами. А другую часть не нашли даже сами монахи, хотя поиски этого клада велись на протяжении нескольких десятилетий…
… На пути от Дорогобужа к Смоленску французская армия получила приказ Наполеона: сжечь все трофеи. И снова в огонь полетело только наименее ценное и компактное: рухлядь, одежда, антиквариат… Но с золотом и серебром никто расставаться не спешил — пока.
5 ноября в бою под Красным лейб-гвардии Уланский полк захватил обоз 1-го корпуса маршала Даву с московскими трофеями, среди которых была «золотая казна» — золото и серебро всего на сумму 31 тысяча рублей ассигнациями. Эта добыча стала достоянием полка и поступила в полковую артель. В дальнейшем из этих средств был составлен так называемый «Красненский капитал», и каждый солдат — участник дела 5 ноября, — выбывая из полка, награждался пятьюдесятью рублями из «Красненского капитала».
С этой точки слухи об укрытых сокровищах Наполеона начинают лавинообразно нарастать…
В качестве места, где хранится какая-то часть французских сокровищ, указывали на озеро вблизи местечка Бобр Сенненского уезда Могилевской губернии. «Существуют свидетельства многих “военных лиц”, что в этом озере на дне хранятся трофеи 1812 года и великого бегства французов», — писала в 1911 году газета «Новое время». В этой местности начиная с 1870-х годов заговорили о том, что в озере французами во время бегства были затоплены награбленные сокровища московских церквей. В 1870-х годах один местный помещик занялся розыском легендарных сокровищ, причем пользовался таким примитивным средством, как выгребание воды. Ясно, что из этой затеи ничего не вышло, несмотря на то что он предпринимал неоднократные попытки. К сокровищам на дне Бобровского озера проявлял интерес «Кружок ревнителей памяти 1812 года», но по ряду причин (нехватка средств, начавшаяся Первая мировая война и др.) не смог заняться исследованием озера.
Следы «золота Наполеона» известны и в окрестностях Могилева. Заняв город и учредив в нем свою администрацию, французы обложили население налогами и реквизировали церковные ценности. В частности, 21 июля на архиерейский двор явилась рота французских солдат, обшарила всю церковь в поисках сокровищ, взломала полы топорами, вырыла под полами ямы и подвергла все тщательному обыску. Но ничего найти не удалось.
8 ноября 1812 года на базарной площади Могилева французы сожгли все лишние вещи из обоза, all ноября ночью покинули город…
А 18 июля 1851 года дворянин Адам Щелковский донес виленскому губернатору о том, что ему известны некоторые места, где «ретировавшиеся в 1812 году французские войска зарыли в землю ящики с деньгами». Показания Щелковского были доложены шефу Корпуса жандармов, который, в свою очередь, доложил об этом императору Николаю II. Император «высочайше соизволил разрешить для отыскания сих мест отправить Щелковского с одним из чиновников виленского военного губернатора с тем, что таковые поиски могут быть проведены и в других губерниях».
Щелковский избрал для своих поисков Копысский уезд Могилевской губернии, где, по его словам, «на могильнике» в 1812 году отступающие франлузские войска закопали «два ящика в золоте денег». Могилевский вице-губернатор предписал всем властям оказывать Щепковскому всевозможное содействие «и о том, что будет открыто, немедля донести». Работы на «означенном могильнике» начались 30 июля, а уже 2 августа копысский исправник отписал в Могилев: «Работы окончены, и ничего не оказалось».
Во время трагической переправы через Березину часть «московской добычи» была, по слухам, зарыта и затоплена — вероятно, в нескольких местах. Известно, что в течение нескольких послевоенных лет окрестные помещики заставляли своих крепостных нырять в воды Березины и отыскивать на дне реки брошенные французами драгоценности. Все, что удавалось найти — в основном золотые и серебряные вещи, — продавалось за бесценок. Сегодня можно с уверенностью говорить о том, что сведения о кладах французов, оставленных на территории Белоруссии, — там, где оставшиеся в живых солдаты Наполеона думали уже не о сохранении награбленных сокровищ, но единственно о сохранении собственной жизни, — принадлежат к числу наиболее достоверных версий о местонахождении «московской добычи».
Несомненно, что до самой Вильны значительная часть «золотого обоза» еще была цела. Обоз шел под охраной единственной части наполеоновской армии, сохранившей боеспособность и дисциплину, — Старой гвардии. С транспортировкой сокровищ от Борисова до Вильно связан эпизод, известный по делам русского Министерства иностранных дел.
Зимой 1838 года в Венеции к находившемуся там по делам службы русскому послу в Австрии Татищеву обратилась супруга генерал-адъютанта П.Д. Киселева. По ее словам, ей в силу стечения обстоятельств стало известно о том, что где-то в Минской губернии зарыт многомиллионный клад. Осенью 1812 года по приказу Наполеона батальон Старой гвардии эскортировал повозку, нагруженную тяжелыми дубовыми бочками. Груз был очень тяжел, и усталые лошади пали одна за другой. Тем временем распространился слух: «Казаки близко!» Одну бочку конвоиры разбили и золото растащили по карманам. А оставшиеся семь закопали в большой яме, выдолбив ее в мерзлой земле ломами и кирками.
Киселева рассказала Татищеву, что ее муж не придает значения ее словам, но она уверена в достоверности этих сведений и берется отыскать их. По распоряжению вице-канцлера Нессельроде виленскому генерал-губернатору князю Долгорукову было направлено указание, «чтобы со стороны местного начальства оказано было генеральше Киселевой всякое содействие к отысканию помянутого клада». Но, насколько можно судить, ничего найдено не было.
В 1910 году нынешнего столетия виленские газеты опубликовали слухи о возможном кладе французов в местечке Селище на северо-западе Белоруссии.
По рассказам старожилов тех мест, во время отступления французов в 1812 году часть армии Наполеона двинулась по дороге из Борисова в Молодечно. Эти пункты соединяла тогда широкая столбовая дорога. Как раз в это время наступили особенно жестокие морозы. Истощенные недостатком фуража, обозные и артиллерийские лошади устилали дорогу своими трупами, на протяжении всего пути можно было видеть бесконечные вереницы брошенных фур и мертвых человеческих тел.
По этой дороге на Молодечно и далее на Вильно, бросив остатки голодной и замерзающей армии, ехал Наполеон. При нем находилась довольно значительная казна: несколько фургонов везли бочонки с золотом. У селения Мотыголь совершенно измученный император и его штаб заехали на ночлег в имение Селище, расположенное в нескольких сотнях шагов от большой дороги. Император поместился в старом господском доме. Здесь приближенные доложили ему, что дальше везти бочонки нельзя: почти все лошади пали, а достать свежих невозможно. Тогда Наполеон приказал зарыть золото в землю. Под покровом ночной темноты несколько штабных офицеров исполнили приказание императора…
Про клад ничего не было известно до 1840 года. Около этого времени в имении начали строить новый господский дом. Под его фундамент крестьяне свозили с поля камни.
Через некоторое время после постройки дома из Франции приехал какой-то человек с планом и объявил о цели своего прибытия — отыскание зарытых в 1812 году нескольких бочонков золота. Но спустя 28 лет местность уже не соответствовала плану, так как проселочная дорога, ведущая от большой дороги к имению, была уже запахана, а вместо нее проложена другая. Кроме того, не оказалось и главной приметы — «острого камня», который точнее определял местность, где был зарыт клад. Таким образом, весь предполагаемый район поисков площадью в несколько гектаров остался без упомянутых в плане примет и ориентиров. Искатель клада поневоле вынужден был ограничиться расспросами у местных жителей: куда делся «острый камень»? Оказалось, его свезли под фундамент. После долгих поисков камень все-таки нашли с правой стороны от крыльца в угловом фундаменте дома. На нем оказался высеченный знак в форме подковы. Однако настойчивые расспросы о том, откуда взят камень, ни к чему не привели — никто уже этого не помнил. Француз ни с чем вернулся в свое отечество…
Один из авторов публикаций 1910 года, некто Л.С, долгое время жил в этой местности и ему удалось собрать множество свидетельств о пребывании здесь французов. Так, на поле имения Селище им были найдены пуговица от французского мундира с изображением скрещенных пушек, стальной шомпол и «отделка от штуцера». Кроме того, местные жители рассказали, что близ деревни в небольшом озере французами был затоплен «денежный ящик». Но попытки отыскать заветное сокровище так ни к чему и не привели.
Реальна ли история о кладе в Селищах? Разрешить эту загадку могут только поиски.
Территория бывших Виленской и Ковенской губернии — юг и запад Литвы — район, наиболее плотно насыщенный следами событий 1812 года. Именно здесь разыгралась самая ужасная трагедия наполеоновской армии, трагедия, которая затмила в памяти уцелевших все предыдущие испытания. Об этих событиях писалось довольно мало. Впрочем, это правильно — даже в наш жестокий век не хочется описывать те неслыханные сцены человеческих страданий, которые разыгрывались здесь в конце ноября — декабре 1812 года…
В начале XX века местные жители указывали сотни братских могил солдат французской армии. Вот как выглядела, например, одна из них, у деревни Покальнишки: «Могила представляет из себя два рядом стоящие холма… Часть могилы немного обнажилась и на песке видна масса костей: черепов, челюстей, больших и малых берцовых костей, лопаток… Судя по костям, здесь погребено не менее 500 человек». А всего в литовской земле нашли свое последнее пристанище не менее 60 тысяч наполеоновских солдат и офицеров.
На протяжении десятков лет крестьяне находили здесь ружья, сабли, тесаки, фрагменты обмундирования и амуниции, пуговицы, пряжки, металлические предметы, монеты. И — кости, кости, кости… А среди этих находок было немало следов «московской добычи» и «золота Наполеона».
Золотые 20-франковые монеты неоднократно находили на Ковенской дороге. Нашли поблизости и золотое кольцо с французским гербом. А местные предания указывают на несколько мест, где находится и добыча «покрупнее». Так, у местечка Евье, на Старо-Виленской дороге, в болоте затоплена французская фура с деньгами и документами. В Закрете — предместье Вильно — указывали озеро, к началу XX века уже заросшее, в которое французы бросили золото. Этот клад в середине XIX столетия пытался отыскать немец Миллер, но неудачно. Ему удалось найти только сабли, ружья и другое брошенное в озеро оружие. Впрочем, говорили, что этот клад был все же кем-то «вынут».
А в середине мая 1826 года в российскую миссию в Карлсруэ явился слесарь Жан Пти и объявил, что ему известен клад, зарытый французами в окрестностях Вильно, просил паспорт и содействие в отыскании этого сокровища. Жан Пти утверждал, что ему известно и о других кладах, укрытых французами в «дуплах деревьев и пещерах».
К тому времени русское правительство, уже многократно обжегшееся на подобных кладоискателях, очень неохотно выдавало разрешение на поиски. Предложение Жана Пти было сочтено не заслуживающим внимания, так как он «не в состоянии дать более точных сведений о сокровищах, о существовании которых ему якобы известно».
Клад французов указывали и на 5-й версте дороги Вильно — Полоцк — тут якобы находилась стоянка Наполеона. Память о зарытых здесь сокровищах более ста лет не давала покоя жителям местечка Михалишки.
Не следует относить все эти предания только к области легенд. Достоверно известен, например, следующий полуфантастический, но реальный случай. В ноябре 1812 года на 14-й версте Полоцкого шоссе, под мостом через реку Вилейку, прятался крестьянин деревни Мицкуны Юрий Маковский. По мосту шла отступающая французская часть. Маковский увидел, как несколько французов бросили с моста в реку какой-то увесистый предмет. Когда французы прошли, любопытный крестьянин не побоялся слазить в ледяную воду, и его старания были вознаграждены — он вытащил на берег… бочонок с золотом!
Этого золота Маковскому (он умер около 1850 года) и его семье хватило на 30 лет!
7—9 декабря остатки французской армии проходили через Вильно. Морозы усилились до -25—27°. «Ночь с 7 на 8 и день 8 были еще тяжелее для армии, чем предыдущие, — писал Наполеону утром 9 декабря из Вильны маршал Бертье. — Одна из повозок, на которых везли казну, разграблена возчиками; удалось спасти всего 12 000 франков. Делается все, что в пределах человеческой власти, чтобы спасти остальные повозки».
Судьба похищенных московских сокровищ и казны Главной квартиры была окончательно решена только за Вильной. По показаниям многочисленных очевидцев, последние остатки «золотого обоза» были дотла разграблены совсем потерявшими человеческий облик солдатами и офицерами «Великой армии» 10 декабря 1812 года на дороге между Вильно и Ковно, когда подводы, влекомые измученными лошадьми, беспомощно остановились перед покрытым льдом подъемом на Понарскую гору. Из-за гололедицы на нее не могла въехать ни одна повозка и ни один экипаж, не говоря уже о тяжело нагруженных фургонах. Именно здесь, у подножия этой горы, погибли и «золотой обоз», и казна Главной квартиры «Великой армии».
«Ваше величество знаете, что в полутора лье от Вильны есть ущелье и очень крутая гора, — писал 12 декабря (30 ноября по старому стилю) из Ковно маршал Бертье. — Прибыв туда к 5 часам утра, вся артиллерия, Ваши экипажи, наши экипажи, войсковой обоз представляли собой ужасное зрелище. Ни одна повозка не могла проехать, ущелье было загромождено орудиями, а повозки опрокинуты…».
Это был момент окончательной гибели всей артиллерии, фур и обоза. Скопившиеся у подножия обледенелой горы деморализованные и утратившие всякое подобие армии люди начали тащить с повозок все, что можно унести на себе.
Свидетельств очевидцев этих событий более чем достаточно. Предоставим же слово авторам мемуаров:
«Мы на рассвете 10 декабря оставили город (Вильно) и пошли по дороге на Ковно. Часа через два мы пришли к подошве холма, обледеневшего и настолько крутого, что на него невозможно было взобраться. Кругом были разбросаны остатки экипажей Наполеона, оставленный в Вильне при отступлении обоз, походная касса армии и еще много повозок с грузными московскими трофеями: они не могли подняться в гору…» (Штейнмюллер).
«Через два часа мы подошли к подошве горы… Вокруг были остатки наполеоновских экипажей, войсковая казна и ящики с несчастными московскими трофеями…» (Лабом).
«Здесь, у подножия холма, собрались дезертиры, фургоны, экипажи, артиллерия, всякого рода багаж и, наконец, императорские фургоны с 10 миллионами и остатками московских трофеев» (граф Хохберг).
«Фургоны с казной, трофеи, взятые в Москве, русские знамена, столовая посуда маршалов — все это было брошено. Трудно представить себе, какие богатства были покинуты у подножия этой горы» (анонимный бельгийский солдат).
«— Ко мне, друзья! Разграбим обоз!
Тотчас толпы беглецов присоединяются к этому крику и бросаются на драгоценные фургоны. В одно мгновенье они окружены стаей хищных птиц. Кидаются к замкам и взламывают их посредством всего, что находится под рукой.
Они разбиты вдребезги и открыты. Солдаты всех родов оружия, лакеи, чиновники, даже офицеры полными пригоршнями черпают в них золото и бесчестие… Пренебрегают монетами в пять франков — их выбрасывают далеко на снег» (Лемонье).
«Все бросились к повозкам: взломали кассы, в которых было еще около пяти миллионов франков, деньги вынули и поделили…» (Штейнмюллер).
«Многие, кто пришли потом, приняли участие в этом грабеже. Люди, умирающие с голоду, в то же время сгибались под тяжестью богатств, которых они не могли нести. Со всех сторон говорили лишь о слитках золота да о драгоценностях. Каждый солдат был нагружен серебром, но ни один не имел ружья» (Лабом).
«Здесь валялись раскрытые сундуки, там — разграбленные фургоны с золотом. Я видел, как люди падали под тяжестью мешков с золотом» (граф Хохберг).
«Мешки с деньгами, слишком тяжелые для переноса, оставлялись на земле с пренебрежением. Стрелок из моего полка по имени Фулон захватил таким образом мешок, содержащий 20 тысяч франков золотом» (Комб).
«На мою долю я мог бы иметь мешок с золотом, содержащий 50 000 в наполеондорах, но я нашел его вес слишком тяжелым и удовольствовался несколькими пригоршнями этого золота, которые я положил в карманы моих панталон» (анонимный бельгийский солдат).
«Крик “Казаки!” послышался снова, но теперь на него никто не обращает внимания. Жажда золота пересилила страх, и фургоны покидаются только совершенно пустыми, разбитыми и опрокинутыми» (Лемонье).
«Наши собственные солдаты разграбили часть армейской казны при появлении казаков, одно время даже работали с ними в полном согласии. Ночью многие французы и союзники предлагали мне купить награбленные вещи, серебряные чаши, приборы и т.п.» (де Кастеллан).
«Наши солдаты бились на кулачках с врагами из-за золота» (Комб).
«Все трофеи, которые вез император из Москвы, его кареты, фургоны с золотом — все было потеряно или разграблено казаками и даже нашими собственными солдатами, хотя, я думаю, очень немногие из них привезли свою добычу во Францию» (Гриуа).
По словам самого Наполеона, «в Вильно мои войска разграбили двенадцать миллионов». Разгром «золотого обоза» довершили казаки Платова, отбившие часть «московской добычи» у французов. Часть трофеев, захваченных у Понарской горы, была отправлена в Новочеркасск. «Казаки разграбили все, что оставалось на противоположном берегу реки, где было много повозок, нагруженных огромными ценностями», — свидетельствует участник событий Серрюрье.
Итак, «золотой обоз» погиб?
Нет!
Действительно, огромное количество ценностей было разграблено или попало в руки казаков. Но уцелевшие солдаты и офицеры императорской гвардии, всего 400—500 человек, во главе с маршалом Бертье ухитрились спасти значительную часть казны Наполеона — главным образом вещи, лично принадлежавшие императору, — золото и столовое серебро.
Попав в безвыходное положение у подножия Понарской горы, Бертье и его люди не потеряли присутствия духа и «занялись тем, что оттаскивали в сторону опрокинутые экипажи, сжигали те, которые загромождали проход, — писал Бертье Наполеону из Ковно 12 декабря. — Ваше серебро и деньги казначея Вашего кабинета были сложены в мешки и перевезены на наших лошадях, ничего не было потеряно… Мы могли достичь вершины горы, только проложив себе путь справа и слева через лес. Почти все экипажи были ввезены в гору, после того как в каждый было запряжено по 20 лошадей».
«Пришла мысль с помощью конвойных перенести деньги, принадлежащие казне, — пишет уже упоминавшийся участник событий французский офицер Лабом. — Их было около пяти миллионов, из коих большая часть в серебряных монетах».
На долю артиллерийского подразделения под командованием офицера Ноеля непосредственно выпало перевозить часть императорских сокровищ:
«Обоз с казной был оставлен прямо посередине пути. Маршал издал приказ, чтобы мой отряд остановился и нагрузил наши повозки бочонками с золотом. Нам гораздо важнее были наши пушки, чем золото, но ничего не помогло…».
Итак, усилиями Бертье и гвардейцев большая часть «золотого обоза» была спасена и прибыла в Ковно. Но по дороге часть с таким трудом спасенных сокровищ была расхищена. «Приманка была слишком соблазнительной! — пишет Ноель. — Скоро стали обнаруживаться потери повозок с бочонками». Одна из фур с золотом была разграблена прямо у ворот Ковно. Много солдат и офицеров тут же дезертировало вместе с награбленным.
Оставшиеся несколько фургонов с золотом вошли в Ковно и были сданы на хранение.
В Ковно собралось около трех-четырех тысяч усталых и замерзших солдат — все, что осталось от 1-го и 4-го пехотных корпусов и от всей армейской кавалерии. Здесь же находился маршал Мюрат, принявший командование армией после отъезда императора. Кроме того, еще до прибытия «золотого обоза» в Ковно хранилось около двух с половиной миллионов франков.
Перед тем как отправиться в дальнейший путь, снова перешерстили все имевшиеся в наличии повозки, высвободили лошадей для перевозки двенадцати еще остававшихся в распоряжении армии орудий и для повозок с казной. Остальные припасы и имущество раздавались солдатам и офицерам. «Припасы раздаются на 8 дней, а также дают вещей и оружия, по сколько возможно, — писал Бертье. — Но солдаты не хотят брать… Я приказал генералу Эбле принять все необходимые меры, чтобы сжечь и уничтожить все, чего нельзя будет забрать. Я велел забрать всех лошадей, каких можно было найти, чтобы сменить уставших лошадей у повозок, на которых везли казну».
С обстоятельствами оставления французами Ковно связано самое раннее послевоенное известие о спрятанных французами сокровищах. Как свидетельствуют документы архивов русского МИДа, 11 февраля 1814 года бывший премьер-министр Пруссии Энгельгард сообщил императору Александру I о том, что ему известно о кладе, укрытом французами в одной из ковенских церквей. В марте 1813 года у Энгельгарда остановились два возвращавшихся из России французских офицера, Альбер и Беллегрин. Альбер рассказал, что в Ковно один его товарищ, зайдя в одну из церквей, своими глазами видел, как несколько артиллерийских солдат возятся с церковными плитами. На вопрос, что они делают, солдаты ответили, что прячут ящик с деньгами на сумму около 800 тысяч франков, так как дальше они его тащить не в состоянии. Альбер уточнил, что эта церковь находится в Виленском предместье, неподалеку от старого замка.
Неизвестно, предпринимались какие-то меры по поиску этого клада или нет, но в рассказе Альбера имеется одна характерная деталь: клад укрывали артиллерийские солдаты. Но именно артиллеристы, как мы помним, перевезли золото через Понарскую гору и доставили его в Ковно…
Но отправимся дальше по следам «золотого обоза». За Ковно, во время переправы через Неман, обоз снова попал в ситуацию, схожую с той, что была у Понарской горы: сразу за переправой дорога уперлась в крутой обледенелый холм. Несколько повозок снова были растащены. «Холм, на который нам нужно было взобраться сейчас же после перехода через мост, весь был загроможден экипажами, между которыми находились разграбленные фургоны с золотом», — вспоминал французский офицер Булар.
Грабежи фур с золотом продолжались и после перехода французами Немана. Многие из повозок с деньгами были брошены.
«13-го мы перешли Неман, и тут наткнулись в полях на несколько фургонов с золотом, покинутых своими проводниками. Солдаты их сейчас же разбили и черпали полными горстями золото и серебро из разбитых бочек», — писал участник событий, французский офицер Пьон-де-Лош.
Таким образом, за Неман французы перешли, имея на руках значительные средства. «Разграбленная казна» никуда не делась — она просто сменила хозяев. По словам академика Е.В. Тарле, в январе 1813 года в Гумбинене (Восточная Пруссия), куда постепенно подходили группы спасшихся из России французов, «вся площадь была покрыта крестьянскими повозками, стекавшимися со всех сторон возить французов за деньги». «Сразу в Пруссии для французов явилось решительно все, что можно купить за деньги, — пишет Е.В. Тарле. — А денег — монеты золотой и серебряной — в спасшейся казне Наполеона было еще сколько угодно».
Следы сокровищ Наполеона прослеживаются и южнее маршрута Березина — Вильно — Ковно — Восточная Пруссия. Существует несколько свидетельств о кладах, укрытых французами в окрестностях Гродно и Белостока. В этих местах также в течение длительного времени находили следы отступления наполеоновской армии. Например, в селе Волковичи близ Новогрудка в конце XIX столетия в спущенном пруду была найдена брошенная французами пушка.
О нескольких бочках золота, зарытых в окрестностях Гродно, сообщал в декабре 1835 года житель баварского города Вюрцбурга Георг Йозеф Михель. Он обращался к русскому императору с просьбой о содействии в отыскании этого клада, но его просьба была «оставлена без уважения по неимению в виду никаких доказательств о справедливости заключающихся в оной показаний». В магистрате Вюрцбурга Михель показал, что о сокровищах он узнал от одного «с давних времен мне преданного» баварца, человека «честного поведения и к тому же в здравом рассудке», участника походов 1812—1813 годов. В 1812 году этот баварец был прикомандирован к двум казначеям в качестве «смотрителя амуничных по армии вещей». В пути, опасаясь, что их настигнет неприятель, казначеи «зарыли в одном месте Гродненской губернии, где они уже несколько дней находились, в присутствии и в глазах его, все при них находившиеся деньги, кои были укладены в пяти бочонках и имели весу 15 центнеров. Притом взяли они с него слово хранить глубокое молчание о сем происшествии, обещав в сем случае дать ему некоторую долю из зарытых денег… Деньги сии, состоящие в одних наполеондорах, простираются до многих миллионов франков». Оба казначея были смертельно ранены в сражении под Финстервальдом и «испустили дух еще на поле сражения».
По словам Михеля, этот его товарищ несколько лет назад побывал в России и «узнал опять то место, где деньги зарыты, и убедился в том, что оные деньги не могут без соизволения правительства быть вырыты и взяты».
Показания Михеля, данные им вюрцбургскому магистрату, рассматривало баварское правительство. Они были признаны заслуживающими внимания, и в январе 1836 года баварские представители обратились в русский МИД с просьбой оказать Михелю помощь в поисках клада. МИД России ответил, что «прошение не может быть удовлетворено по тем же причинам, по коим и в первом случае ему было отказано. Но господину Михелю не возбраняется выполнить свое намерение на удачу собственными издержками». Своих средств на поездку в Россию у Михеля не было. Зато они были у некоего кавалера де Бре, который, узнав о показаниях Михеля, решил отыскать клад самостоятельно и отправился в Россию. Чем закончилась его поездка, неизвестно.
На этот же район как на возможное местонахождение наполеоновских сокровищ указывала прусская подданная Йоппих, урожденная Ярих, сообщившая в июне 1875 года русскому послу в Берлине Убри о том, что ее отец много лет хранил тайну клада, зарытого его товарищем во время войны 1812 года в окрестностях Белостока. По словам ее отца, этот товарищ имел задание доставить в Белосток семь бочек с золотом. Ночью, находясь на старой мельнице, он услышал отдаленный конский топот. Решив, что это русские казаки, немец быстро выкопал во рву под мельничной плотиной яму глубиной 3 фута и скатил в нее все семь бочек с ценностями. Впоследствии долгие годы он мечтал вернуться на это место и, умирая, доверил тайну своему другу — отцу г-жи Йоппих. По словам самой Йоппих, место, где зарыты бочки, находится «у самой плотины, которая между старой мельницей и старым монастырем ведет к Белостоку. Плотина заросла тополями, и драгоценный клад находится влево от монастыря, у тополей…»
Итак, подведем итоги.
Как мы могли видеть, основная часть казны «Великой армии», преимущественно в золотой и серебряной монете, была сохранена и благополучно была вывезена из России.
Другая часть казны и «московской добычи» разграблена солдатами армии Наполеона и отбита русскими авангардными частями.
Третья часть… Вот судьба третьей части и легла в основу легенд о «московской добыче» и «золоте французов». Не исключено, что разбросанные по многочисленным тайникам на всем пути отступления французской армии, эти сокровища до сих пор дожидаются своего часа. Очевидно, что таких тайников может быть не один и не два. И также очевидно, что их содержимое составляет не казна «Великой армии», а часть личной добычи ее солдат, офицеров, генералов и маршалов — тех самых, что «изнемогали» под тяжестью награбленного. Время только прибавляет к списку тайников новые и новые «адреса», не давая, впрочем, ответа на главный вопрос: а где же они, эти сокровища? И поневоле на ум приходит старинное русское присловье:
« — Пресвятая Богородица, почто рыбка не ловится?
— Либо невод худ, либо нет ее тут».
