В 1943-44 годах два активиста РОА – профессор Сиверс и лейтенант Анин – проехались с лекциями по Франции и Бельгии (оба они сдались в плен немцам в начале войны). Анин в СССР был другом Льва Гумилёва и прошёл через тюрьмы. Закончил он жизнь после окончания ВОВ подготовкой восстания в ГУЛАГе.
Блог Толкователя продолжает рассказ о пропагандистах РОА, проехавших по Европе с лекциями о «Новой России» и «Новой Европе» под предводительством Германии. В первой части мы рассказали о судьбе одного из лекторов – профессоре Сиверсе. Во второй части мы показываем судьбу лейтенанта Давиденкова (Анина), а также приводим одну из его лекций, прочитанную в 1944 году.
Николай Сергеевич Давиденков родился в 1916 году в Харькове в семье профессора Харьковского женского медицинского института, ставшего впоследствии известным российским неврапатологом, академиком АМН, Сергея Николаевича Давиденкова. С 1932 года семья Давиденковых жила в Ленинграде, где Сергей Николаевич заведовал кафедрой нервных болезней Института усовершенствования врачей, а Николай учился на биологическом факультете Ленинградского университета.
В 1937 году органами НКВД разрабатывается сценарий так называемой «Ленинградской студенческой террористической организации». Членом одной из «террористических групп» по воле следователей стал студент Николай Давиденков.
К этому времени Давиденков был знаком с Анной Ахматовой, сын которой Лев Гумилёв также проходил по делу как один из трех руководителей «террористической организации». В начале 1938 года Давиденкова арестовывают. Какое то время он находился в одной камере со Львом Гумилёвым. Методы следствия тех лет известны – избиения, лишение сна с целью получения «царицы доказательств» – признания. Такие признания от «террористов». были получены и хотя на суде в сентябре 1938 года все подсудимые заявили, что их показания сочинены следователями и подписаны под пытками, особого эффекта это не произвело. Ответ Председателя суда Грачёва был короток: «Вы клевещете на органы НКВД!».
Несмотря на очевидную состряпанность дела, отсутствие свидетелей и доказательств, суд признал студентов виновными по статьям 58-10 (контрреволюционная агитация и пропаганда) и 58-11 (групповая террористическая деятельность). Николай Давиденков был был осужден на 10 лет лагерей.
Но ко времени вынесения приговора Ежова сменил Берия, началась очередная чистка рядов НКВД. Это привело к тому, что приговор по делу «Ленинградской студенческой террористической организации», слепленному невероятно невежественно даже для того времени, не был утверждён военной коллегией Верховного суда СССР и дело отправлено на доследование. Судьба Давиденкова и его товарищей окончательно решилась на заседании судебной коллегии по уголовным делам Леноблсуда 28–29 июня 1939 г. Они были оправданы и освобождены из-под стражи.
Восстановиться в университете Николаю Давиденкову не удалось. Успев в феврале 1941 года с освободившимся к этому времени Борисом Быковым выпустить книжечку для детей «Правда и ложь», изданную с рисунками Давиденкова «Домом занимательной науки», где в занимательной форме давались сведения о биологии, Давиденков был призван в армию. Служил во Львове. Затем война, пленение в боях под Минском в июле 1941 года.
Находясь в плену, Давиденков в сентябре 1941 года стал «хиви» – перешёл служить во вспомогательные войска вермахта (охранял железнодорожные пути в Белоруссии). В конце 1942 года он вступил в РОА (Русскую освободительную армию) генерала Власова, так как считал «главное сейчас — это сбросить Сталина и большевиков».
Но спустя несколько месяцев, в начале осени 1943 года Давиденков порвал с РОА, оценив Власова как «пустого говоруна, не способного сплотить русских людей в борьбе против Сталина». Тогда же он переходит на службу к генералу-эмигранту Краснову и становится корреспондентом газеты «Казачья лава». Во Франции и в Бельгии он выступал с антибольшевистскими лекциями перед русскими эмигрантами. В Бельгии Давиденков женился на русской девушке, эмигрантке – Вере Ушаковой. В 1944 году он получает офицерское звание СС.
В 1945 году Николай Давиденков месте с тысячами казаков в Линце был выдан англичанами советским властям, осуждён на 10 лет лагерей и этапирован в лагерь в Сибирь.
В ГУЛАГе Давиденков вместе с другими осуждёнными коллаборационистами – украинскими националистами, прибалтийскими лесными братьями, власовцами и северокавказскими легионерами – сформировал группу, которая, одновременно, «ушла в отказ» по отношению к лагерной администрации и устроила террор среди блатных (убив пять урок и искалечив около десятка – после чего те прекратили «накат» на «политических»).
Давиденкова за эти и другие деяния судят вторично (к примеру, «за расклеивание на бараках листовок с распечаткой передачи «Голос Америки»). Из тюремного вагона ему удаётся бросить прощальное письмо, адресованное Лидии Чуковской. Письмо дошло до адресата, в нём было написано: «Дорогая Лидия Корнеевна! К сожалению, совершенно невозможно описывать здесь невероятную мою жизнь за эти годы, а то бы это письмо превратилось в бесконечную и бесплодную исповедь. Цель у меня другая: за десять лет, что я Вас не видал, кое-что у меня сделано. Прошу Вас, прочтите и, если можно, сохраните эти стихи».
В 1950 году после возврата нормы УК о смертной казни, Давиденков по приговору военного трибунала Северо-Кавказского военного округа, по ст. 58-16 («Измена Родине») был расстрелян (19 февраля 1951 года в Краснодаре).
Под псевдонимом «Николай Анин» Давиденков активно печатался в «Парижском вестнике» и «Новом слове», в том числе с воспоминаниями о Льве Гумилёве и Анне Ахматовой. Вот пример этих воспоминаний, пропитанных злобным антисемитизмом:
«Большевики, начавшие откатываться от интернационализма, попытались «купить» и Ахматову. К ней в бедную, неуютную комнатку на Фонтанке явился юркий жидок Розенфельд из Союза советских писателей и предложил златые горы. Они отказалась. Жидок предложил взять хотя бы платья и туфли. Она отказалась, сказав, что ни в чем не нуждается, хотя нуждалась во всём. Жидок уехал с кислым видом».
Ниже приведён рассказ Давиденкова об одной из его поездок по Западной Европе.
Иллюстрации – фотографии Парижа под немецкой оккупацией в 1941-43 годах.
«Поезд остановился на франко-бельгийской границе ночью. Прошёл германский военный контроль; за ним – в синем мундире с золотыми нашивками в круглой каскетке – подтянутый французский офицер. В вагон вошли французские пассажиры и поезд тронулся. А утром в глубокой дымке тумана показался впереди Париж.
Автомобиль помчал нас по широким, нагибающимся улицам мимо огромной Эйфелевой башни, мимо моста Александра III, на котором до сих пор чернеет, распластав крылья, русский двуглавый орел – к сердцу Парижа – Елисейским полям. Первое впечатление от разряженной, пахнущей духами толпы на тротуаре, что в городе не заметно войны. Но это только внешнее впечатление; уже к концу первой недели пребывания во Франции замечаешь и признаки войны, и признаки той непрекращающейся борьбы, которую ведёт сейчас прогрессивная часть французского народа против тёмных сил реакции и большевизма, объединившихся теперь в их ненависти к Новой Европе.
Мы видели примеры поразительных, небывалых в истории отношений между «победителями» и «побеждёнными». К нам приходили французские солдаты и офицеры, три года назад сражавшиеся против национал-социалистической Германии, сегодня – её убежденные друзья, добровольно вступившие в ряды борцов против большевизма. Мы стояли у французского национального памятника – Могилы Неизвестного Солдата, когда проходившая мимо германская военная часть четко выполняя команду «смирно, равнение направо» – отдавала честь боевому прошлому французского народа. Мы беседовали с журналистами, молодыми людьми со значками партии «франсистов» и мы почувствовали, что и сами являемся частью этого огромного всеевропейского фронта борьбы против общего врага – Сталина. Мы видели символ высокого уважения германцев к традициям Франции – гроб сына Наполеона, «орлёнка», перевезённый по приказу Гитлера из Вены во Дворец Инвалидов, в Париж, и установленный здесь рядом с величественной могилой Императора. Мы видели и слышали везде и повсюду выражение благодарности германскому командованию за его тактичное отношение к населению.
Но мы видели и другое.
Мы узнали, что вопреки лживым заявлениям о роспуске Коминтерна, эта клоака продолжает свою деятельность, как ни в чём не бывало, с тою разницей, что теперь наймиты Сталина принуждены действовать исподтишка, опасаясь сразу и германских солдат, и французских националистов, и просто трудового народа. При этом Коминтерн предстаёт перед нами в своем настоящем виде организатора убийств и поджогов, автора лживых листовок.
В Марселе выстрелом из-за угла убиты один за другим два тамошних начальника французской милиции, в Лионе раскрыта тайная организация шпионов и диверсантов, среди которых половина оказалась евреями. В этом городе коммунисты, узнав о нашем прибытии, грозились уничтожить нас физически, ибо понимали, что рассказывая о борьбе русского народа против большевизма, мы выбиваем у них почву из-под ног. Несмотря на предупреждения, мы пошли все же прогуляться по городу. И что же? Вместо пули в затылок или ножа в спину мы встречали повсюду самое тёплое отношение со стороны трудового народа. При нашем выходе из городского театра нас окружила огромная толпа, узнавшая нас по андреевскому кресту на рукавах и рукоплескавшая нам, как представителям русского национального движения.
В театре, в ресторане, в гостинице к нам подходили десятки и сотни человек, чтобы задать волнующие всех французов вопросы:
– Как велика Русская Освободительная Армия?
– Есть ли у вас друзья и единомышленники по ту сторону фронта? Скоро ли рухнет власть Сталина?
Можно сказать с уверенностью, что несмотря на подрывную работу Коминтерна, национально-настроенные французские трудящиеся – остаются нашими друзьями и с нетерпением ждут сейчас известий о дальнейшем развитии Русского Освободительного движения.
Под широкими листьями в саду города Руана, где префект давал обед в честь представителей РОА, наш хозяин – сам бывший офицер французской армии, побывавший, как и все мы в германском плену – обратился к нам с такими словами:
– Мы отдаём себе отчет в том, что существование России отдельно от семьи европейских народов, как это пытались сделать большевики – немыслимо. Но что и обратное создание Новой Европы без участья национальной, освобожденной от коммунистического ига, России – тоже невозможно. Так думаю я, так думает наш президент, так думает всякий здраво рассуждающий француз.
На всей Франции лежит сейчас отпечаток войны. Но война не сказывается ни дефицитом товаров, ни голодом, холодом и нуждой. Благодаря блестящей организации снабжения германским командованием, благодаря полной ликвидации спекулянтов-плутократов, жизнь в стране протекает нормально. И жалкая агитация врагов Новой Европы, их злобный шёпот, распространяемые ими провокационные слухи – все это разбивается о спокойную уверенность германских солдат и французских легионеров в полной и окончательной победе над большевизмом и над плутократией.
В Лилле после нашего выступления, когда я стоял в группе немецких офицеров и французов – членов партии Дорио, к нам подошла старушка – мать зверски замученного большевиками француза-легионера. Не в силах сдержать слез, она благословила нас на борьбу с врагом всего человечества – Сталиным. Четырнадцатилетние «франсисты» в синих форменных рубашках с черными галстуками отдали ей честь, как матери национального героя.
На следующий день я был лагере молодежи. Дети кузнецов и молотобойцев вместе с детьми профессоров и директоров предприятий проходят здесь хорошую школу, получают физическую и моральную закалку. Стройными рядами, загорелые, сильные, уверенные в себе, проходили перед нами роты мальчиков и девочек, которым принадлежит будущее Франции. В их руках, а не в руках злобствующих рантье, лишённых своего драгоценного безделья за бокалом аперитива, и не в руках шипящих из подполья сталинских наймитов, и не в руках еврея-спекулянта, все еще пытающегося держать под пятой «чёрную биржу», не в руках разорившихся дворян – «де голлистов» будущее страны.
Вот почему каждый сознательный француз понимает, что залог спасения его родины – в тесном и честном союзе с германским народом – первым в мире, поднявшем знамя борьбы с большевизмом и с прогнившим, «проржавевшим», как поется в одной солдатской песне германцев – миром спекуляции и личной наживы, за справедливый национальный и социалистический строй на всем континенте.
Я прощался с Парижем на Северном вокзале, когда город вставал серным силуэтом над свинцовыми волнами Сены. Затемнённый Париж неестественен – такому городу не к лицу вечерняя тьма.
И когда поезд тронулся и в окне проплыла величественная громада Монмартского собора, мне вдруг представился этот же город, сияющий огнями реклам, тысячами автомобильных фар, отражённых в раскатанном до блеска асфальте. Мне представилась эта страна, освобожденная от непрерывного страха перед террористическими британскими бомбами, очищенная от иудейской заразы, рождающая снова Викторов Гюго, Бальзаков и Пастеров.
Это будет!»
Н. Давиденков, «Заря», 22 августа 1943 года, №66.
