Римская империя в лицах

Современный человек пользуется словом «империя» и его производными сравнительно часто, причем в основном в контексте неодобрительном или скептическом. «Имперское сознание», «имперское мышление», «имперские амбиции»… Однако едва ли, произнося подобное, говорящий всякий раз отдает себе отчет в содержании сказанного, а именно в том, что это за феномен — империя для европейской истории? Откуда он пришел в наш мир и каков его смысл? Чтобы понять его природу, обратимся к старым хроникам и посмотрим на портреты римских императоров.

Известно, что крупнейшая из европейских империй Средневековья и Нового времени, просуществовавшая до 1806 года, называлась Священной Римской, в то время как, посмотрев на карту, можно убедиться, что была она немецкой. Что за странность?

Никакой странности — просто, когда в середине X века Оттон I закладывал ее основы, само определение «Римская империя» оставалось сверхустойчивым. Древний Рим в период последнего расцвета представлял собой многонациональную державу со сложнейшей, но централизованной системой управления, а по дальним его окраинам располагались «маргинальные» земли.

Так продолжалось несколько веков, которые и стали ключевыми в великом деле формирования цивилизационного каркаса Европы. Большинство понятий: психологических, социальных, даже моральных, не говоря о политических и юридических, унаследовано нами от тех времен, так что в этом смысле сознание у нас действительно «имперское». Речь даже не о том, что «главный» холм главной современной империи мира, США, называется «Капитолийским», а законодательное учреждение этой страны (как и многих других) — «Сенатом».

Речь о том, что глубже: не напоминает ли, скажем, российское «общественное лицемерие», инстинктивная склонность к монархическому образу правления при декларируемой в угоду обстоятельствам любви к демократии — принципат Октавиана Августа, где республиканская форма демонстративно сочеталась с авторитарным содержанием? Или разве не испытывали тоталитарные режимы середины ХХ века страха перед собственными элитными войсками и тайными службами (от СС до НКВД), подобно тому как римские цезари дрожали перед преторианской гвардией и нередко становились ее марионетками. И мы сами зачастую не всегда понимаем, как много в нашей жизни созвучно тому, о чем рассказывают Тацит или Светоний, ведь природа властителей и их подданных в течение веков не меняется.

Август: Latet anguis in herba — В траве скрывается змея

По прошествии ста лет после смерти первого римского императора, Августа, историк Гай Светоний Транквилл создал в «Жизнеописаниях двенадцати цезарей» образ правителя, ставший предметом подражания для всех его преемников. Хронист объяснил, какими деяниями Август завоевал сердца римлян. Оказывается, император продал принадлежащую ему часть наследства Цезаря, а заодно и свое имущество, и роздал деньги народу. Позже Плутарх напишет: «Слава Юлия Цезаря — даже мертвого! — поддерживала его друзей, а тот, кто унаследовал его имя, мгновенно сделался из беспомощного мальчишки первым среди римлян, словно надев на шею талисман, защищавший его от могущества и вражды Антония».

Октавиан, внучатый племянник и приемный сын первого цезаря, Юлия, достиг высшей власти во всем подвластном Риму мире, победив соратника своего отца, Марка Антония, на море, при мысе Акциум, и покончив тем самым с чередой опустошительных гражданских войн. Положение его значительно укрепилось с 27 года до н. э., когда поредевший и щедрый на почести Сенат присвоил ему официальный титул — Император Цезарь Август. Последнее слово в этом титуле позже стало трактоваться как «священный», первое же было почетным званием, известным римской традиции с незапамятных времен и обозначавшим полководца. Из одного этого сочетания уже понятно, что новый властитель вынужден был искать такую форму правления, которая провозглашала бы исконные политические свободы и действительно предполагала их реставрацию. Юридически все «столпы народовластия», учреждения и государственные должности были сохранены.

В отличие от Гая Юлия Октавиан даже никогда не посягал на пост диктатора (вполне «конституционного», кстати) и тем более помыслить не мог об одиозном в глазах римлян царском венце. Формально он всегда оставался и считался (несмотря на периодические «ритуальные» мольбы льстецов) лишь первым среди равных сенаторов, и все его привилегии ограничивались правом первого голоса на заседаниях. Император неустанно подчеркивал, что ведет жизнь обычного гражданина, даже аскетическую, и выставлял ее напоказ.

Вот что писал в начале II века Светоний: «В простоте его обстановки и утвари можно убедиться и теперь по сохранившимся столам и ложкам, которые вряд ли удовлетворили бы и простого обывателя. Даже спал он, говорят, на постели низкой и жесткой. Одежду носил только домашнего изготовления, сотканную сестрой, женой, дочерью или внучками».

Этот всегда выигрышный в глазах простого народа фон сдержанный и терпеливый правитель оттенял делами во благо города, среди которых особым весом обладали строительные. Август и дня не мог прожить, не отдав какое-либо распоряжение «по линии» архитектуры, и действительно с полным правом заявлял на закате жизни, что «получил Рим деревянным, а оставил мраморным».

Лицемерие в сочетании с тщеславием вообще считается свойством, скорее, изворотливых, чем могучих натур. Первый из полновластных хозяев империи соответствовал этому утверждению. Он мало походил на сильных воинским духом Юлия Цезаря или Гнея Помпея, которых часто можно было видеть в гуще сражений.

Зато Август продемонстрировал великое искусство в подхватывании чужих идей и лозунгов. Он не слишком разбирался в боевой стратегии и тактике, но всегда умел найти и приблизить нужных союзников и внутри государства, и вне его. Классический пример тому — случай с прославленным Цицероном, которому лукавый цезарь сначала внушил дружескую привязанность к себе, а затем без зазрения совести предал его и обрек на смерть.

Октавиан был жесток и деспотичен — это замечали многие из его политически искушенных соотечественников. «Всех, кто пытался молить о пощаде или оправдываться, он обрывал тремя словами: «Ты должен умереть!» — в некотором смятении передает Светоний. Отражались ли все эти противоречивые и в целом малопривлекательные черты на внешности самого могущественного человека рубежа эпох, судите сами: Август не отличался высоким ростом и, чтобы казаться «монументальнее», подбивал сандалии толстыми подошвами. Его красивое лицо всегда оставалось ясным, спокойным, видимо, оно производило сильное впечатление.

Один галльский вождь рассказывал, как во время горного перехода хотел было столкнуть строптивого римлянина в пропасть, но, взглянув тому в лицо, не решился. А тело его, добавляет Светоний, «на груди и животе было покрыто родимыми пятнами, напоминавшими видом, числом и расположением звезды Большой Медведицы».

Матримониальные дела Август тоже вел эгоистично и жестко. С первой женой, Скрибонией (до связи с цезарем — уже дважды вдовой), он развелся в тот самый день, когда родилась их единственная дочь, Юлия Старшая. Поводом к расставанию была «усталость от дурного нрава» супруги. Далее следует череда адюльтеров, причем, предаваясь им, Октавиан оставался верным себе: не забывал объяснять, что соблазняет чужих жен не из сладострастия, а чтобы разведать мысли их родных, знакомых и мужей. Последних он, конечно, нисколько не стеснялся. Так, Август вырвал из семьи первую красавицу Рима, девятнадцатилетнюю Ливию Друзиллу, которая была на тот момент на шестом месяце беременности. После этого случая по городу ходила эпиграмма: «У счастливчиков дети родятся трехмесячными».

Впрочем, новый брак казался идеальным: Ливия не мешала некоронованному царю в любовных развлечениях и даже сама подыскивала ему юных прелестниц. Кстати, подготавливая общественное мнение к войне с Антонием, Октавиан публично упрекал противника в сожительстве с Клеопатрой. Тот же отвечал с милой непосредственностью: «С чего ты озлобился? Оттого, что я живу с царицей? Но она моя жена, и не со вчерашнего дня, а уже девять лет. А ты будто живешь с одной Друзиллой! Будь мне неладно, если ты, пока читаешь это письмо, не переспал со своей Тертуллой, или Терентиллой, или Руфиллой, или Сальвией Титизенией, или со всеми сразу!» Надо сказать, что сама Ливия стоила Августа. В разговоре с мужем ей так ловко удавалось его запутывать, что тот заранее конспектировал свои ответы. За хитроумие правнук Ливии, Калигула, называл ее Одиссеем в юбке.

Август, состарившись, становился все более нетерпимым и даже отправил в ссылку единственную дочь и внучку. Между делом он без видимого повода расправился с несколькими сенаторами. Проводил целые дни в угрюмом молчании, оплакивая поражение своих легионов под командованием Квинтилия Вара в Тевтобургском лесу. И наконец, в 14 году н. э. скончался, не любимый ни близкими, ни народом.

Царство, республика, диктатура
Цари, правившие Римом примерно с 753 по 509 год до н. э., были единоличными вождями подвластного им народа. Население избирало такого вождя на общем Собрании, после чего, с благословения богов, точнее — служителей их культа, происходила инаугурация. Царь считался «отцом нации», выполнял функции верховного жреца и главнокомандующего, объявлял войну, заключал мир, «принимал» у побежденных новые территории, а также вершил суд и имел право казнить либо миловать любого подданного (тогда еще не «гражданина») по полному своему произволу. Сенаторы, члены собрания благородных старейшин (название происходит от лат. senex — «старик») в ту эпоху также назначались царями и играли роль скромных советников высочайшей особы. Первоначально прообраз всех европейских парламентов состоял из ста членов (легенда говорит, что так было при Ромуле), затем из двухсот и, наконец, разросся до трехсот. Роль же изначальной римской «генеральной ассамблеи» исполняли курии, объединения римских семей по десятку в каждом. Десять курий, в свою очередь, составляли трибу, а их в городе насчитывалось три. Триба представляла собой как бы особое «племя». При Царстве одна из них включала в себя исконно латинские роды, вторая — сабинские, а последняя — этрусские. Все члены одной из тридцати вышеописанных «ячеек общества», способные носить оружие, составляли, в свою очередь, «Генеральную ассамблею» города Рима, так называемую Комицию курий. Она, в определенном смысле, пользовалась высшим авторитетом в государстве: «наделяла властью» царя, ратифицировала его важнейшие инициативы. Таким образом, мы видим, что уже в раннем Риме прорастали зачатки той высокой демократии, расцвет которой пришелся на эпоху Республики 509—27 годов до н. э.

Нерон: Hostis generis humani — Враг рода человеческого

Исторически сложилось так, что имя этого человека для большинства цивилизованных людей стало синонимом слова «чудовище». Светоний, благодаря которому нам известны основные факты Неронова правления (54—68 годы н. э.), бесстрастно фиксирует его деяния, подробно рассказывая об убийстве матери, об эксцессах, связанных с его вызывающей «артистической» деятельностью, в угоду которой он забывал о своем долге «отца отечества», и о пожаре Рима. И тем не менее целых четыре страницы он посвящает добрым начинаниям молодого императора, объявленного таковым в 17 лет. Замечая при этом, что и после смерти Рыжебородого (Агенобарба) некоторые «еще долго украшали его гробницу весенними и летними цветами и выставляли на ростральных трибунах то его статуи в консульской тоге, то эдикты, в которых говорилось, что он жив и скоро вернется на страх своим врагам». Даже крупнейший дипломатический партнер Рима, парфянский царь Вологез, настойчиво просил, чтобы память императора оставалась в почете, ведь он был мирно настроен к Востоку, с которым Римская империя воевала и до и после него. Светоний подтверждает: «И даже двадцать лет спустя, когда я был подростком, явился человек неведомого звания, выдававший себя за Нерона, и имя его имело такой успех у парфян, что они деятельно его поддерживали и лишь с трудом согласились выдать».

Говорят, что поначалу юноша собрался править по «лекалам» Августа, стараясь показать свою щедрость, милость, мягкость и справедливость. Награды доносчикам сократил в четыре раза, народу роздал по четыреста сестерциев на душу, обедневшим патрициям положил ежегодную ренту, а когда ему принесли на подпись указ о казни какого-то преступника, воскликнул: «О, если бы я не умел писать!» Писать Нерон, однако, умел, и вообще был одним из самых образованных людей своего времени: воспитывал его сам Сенека. Причем воспитывал в скромности, которую философ относил к числу первых добродетелей. Так что под его влиянием юноша даже отказался от ставшего уже традиционным для принцепсов титула «отца отечества», а также от ритуальных благодарностей Сената: «Я еще должен их заслужить».

Распространенное мнение о том, что Нерон сам поджег Рим, весьма сомнительно. Ведь именно он придумал строить в городе дома со специальными портиками, которые при случае могли пригодиться во время тушения пожара. Огня император не любил и боялся. Как и предшественники, он был более склонен к созиданию, чем к разрушению. В провинции Ахайя (то есть, собственно, в Греции) вел работы над грандиозным каналом через Истмийский перешеек. «Собрал сходку, призвал преторианцев начать работу, под звуки труб первый ударил в землю лопатой и вынес на плечах первую корзину земли». Новый водный путь сократил бы морское сообщение между Италией и Афинами примерно на месяц. Поначалу Нерон не пренебрегал и воинской славой империи: он задумал поход к Каспийским воротам, набрал в Италии новый легион из молодых людей шести футов роста и назвал его «фалангой Александра Великого». Но дальше этого дело не пошло.

Однако с хорошими починами что-то не заладилось, как, собственно, и с его репутацией в истории. Конечно, все вычитанные из Светония и других источников похвалы не отменяют других, более растиражированных сведений о нем, основанных в первую очередь на ужасающем сценарии убийства матери. Источники утверждают, что для его осуществления построили специальный корабль, который по выходу в море должен был развалиться на части и пойти ко дну. Но заговорщикам не везло: море было спокойным, а ночь звездной. Когда же обрушилась утяжеленная свинцом кровля каюты, в которой находилась Агриппина, высокие стенки ложа защитили ее. А потом, оказавшись в воде, мать императора смогла добраться до одной из рыбацких лодок. Ее наперсницу Ацерронию, которую злоумышленники приняли за Агриппину, забили баграми и веслами. Однако для самой Агриппины передышка была недолгой: матери не удалось убедить сына в том, что она не подозревает об истинной причине крушения, и тот послал к ней убийц. Сначала Агриппину ударили палкой по голове, а потом, когда центурион потянул меч из ножен, она подставила живот, восклицая «Поражай чрево!» Нерон же отправил сенату послание, в котором обвинил мать в попытке захвата власти и в покушении на его жизнь (это после кораблекрушения!). Текст позорного письма сочинил Сенека. Славе Нерона не способствовали и гонения на христиан. Как пишет Тацит, после обвинения иноверцев в поджоге Рима, «он предал их изощреннейшим казням».

За свои злодеяния Нерон, как известно, не остался безнаказанным. Смерть этого императора, правившего в самый разгар римского авторитаризма, по иронии судьбы полностью соответствовала полузабытым идеалам республиканской справедливости. В 68 году н. э. Сенат и римский народ неожиданно почувствовали себя в силах справиться с тираном. Узнав о смертном приговоре, Нерон пронзил себе горло кинжалом со словами: «Какой великий артист погибает!»

Эпоха республики 509—27 годы до н. э.
После изгнания последнего царя Тарквиния Гордого (этруска по происхождению) вся полнота его исполнительной власти перешла в руки двух консулов (поначалу их называли преторами), избираемых Комицией курий. Консульской власти попытались придать как можно больше очевидных черт отличия от прежней: последняя была пожизненной, а новые правители сменялись ежегодно. Царь был один, а консулов — двое, причем присяга вменяла им в обязанность «уравновешивать, контролировать и ограничивать друг друга». Более того, вопросы жизни и смерти граждан находились вне пределов консульской компетенции. Символическая атрибутика царей за консулами осталась, однако, находясь в самом Риме, их телохранители подчеркнуто извлекали из фасций (пучков прутьев) топорики. Наконец, жреческие полномочия царей отошли не к консулам, а к специальному должностному лицу, называемому rex sacrorum — «царем жертвоприношений», а контроль над финансами доверили квесторам, также избиравшимся прямым народным голосованием. Со временем, однако, стало очевидно, что в особых ситуациях необходима более жесткая и простая система «антикризисного» управления, а именно диктатура. Диктаторы мыслились в роли своего рода «временных царей». Они получали полную власть над городом и армией (даже над жизнью и смертью граждан), в их фасциях всегда торчали топорики. Такие чрезвычайные функции могли сохраняться за одним и тем же лицом не дольше шести месяцев, по истечении которых к исполнению своих обязанностей возвращались консулы. Как нетрудно догадаться, в самом допущении диктаторской идеи была заложена смертельная опасность для республики — ее гибель представлялась лишь вопросом времени. В самом деле, сначала Сулла и Цезарь «в виде исключения» назначались пожизненными правителями — dictator perpetuus, а затем власть и вовсе приобрела явные монархические черты.

Веспасиан: Pecunia non olet — Деньги не пахнут

Расцветшей империи с гигантским объемом военных и хозяйственных задач требовался адекватный административный аппарат. Поэтому неудивительно, что начиная с рубежа I и II веков н. э. лица римских цезарей приобрели черты грубого и циничного отношения к каким-либо культурным излишествам. Одним словом, пришло время «солдат», таких как Веспасиан. «Перед тем, кто идет на борьбу за императорскую власть, один лишь выбор — подняться на вершину или сорваться в бездну», — писал о восхождении Веспасиана Тацит. По его мнению, «из всех римских государей он был единственным, кто, став императором, изменился к лучшему». Он поднялся на вершину и, будучи правителем, которого даже историки оценивали довольно ровно, имел он славу справедливого человека. Так что не будем искать в его портрете крайностей. Веспасиан, правивший с 69 по 79 год н. э., с большим воодушевлением занялся восстановлением Рима, разрушенного после гражданской войны. «Приступив к восстановлению Капитолия, первый своими руками начал расчищать обломки и выносить их на собственной спине», — рассказывал Светоний. При нем началась «стройка века» — сооружение грандиознейшего амфитеатра древнего мира — Колизея. «Сдача объекта» осуществилась уже в правление императорского сына и тезки, Тита Веспасиана.

Кроме того, нежданно-негаданно оказавшись на вершине власти, император сохранил привычки человека-обывателя: быт его оставался скромным, он испытывал особую неприязнь к мужчинам, уделявшим слишком пристальное внимание своей внешности. Однажды, когда некто явился к императору благодарить за полученную должность, благоухая при этом дорогими ароматами, Веспасиан пришел в ярость: «Лучше бы ты вонял луком!» Должности несчастный тут же лишился. С другой стороны, цезарь был неизменно доступен для людей и выслушивал их просьбы. Даже распорядился снять охрану у дверей своего жилища, чтобы всякий гражданин мог в любой момент проникнуть туда. Собственного скромного происхождения он не скрывал и не чурался. Когда некто из лести попытался возвести его род к одному из сподвижников Геркулеса, он смеялся громче всех. Что касается пороков, то Веспасиан был жаден.

Известен его диалог с сыном, который упрекал отца, обложившего грабительскими налогами даже общественные уборные. Тот в ответ предложил сыну понюхать монету и убедиться, что «деньги не пахнут». В другом случае «один из его любимых прислужников просил управительского места для человека, которого выдавал за своего брата; Веспасиан велел ему подождать, вызвал к себе этого человека, сам взял с него деньги, выговоренные за ходатайство, и тотчас назначил на место; а когда опять вмешался служитель, сказал ему: «Ищи себе другого брата, а это теперь мой брат». Говорят, однажды в дороге «он заподозрил, что погонщик остановился и стал перековывать мулов только затем, чтобы дать одному просителю время и случай подойти к императору; он спросил, много ли принесла ему ковка, и потребовал с выручки свою долю»…

Эти и подобные эпизоды, конечно, не прибавляли Веспасиану популярности, хотя в конечном счете большая часть «реквизированного» им шла на государственные нужды. Для казны он всегда оставался рачительным хозяином, а над собственными неблаговидными доходами охотно посмеивался, будучи человеком, не лишенным чувства юмора. Даже у самого порога смерти, наступившей в 79 году н. э., цезарь пошутил: «Увы, кажется, я становлюсь богом».

Эволюция империи
Принцепс Сената (от лат. princeps — «первый») поначалу был просто первым в списке сенаторов и, соответственно, имел почетное право первого голоса. Но начиная с Августа, носитель этого титула сделался неформальным обладателем верховной власти, и потому ранний период империи, с 27 года до н. э. по 193 год н. э., называют Принципатом, для которого характерно формальное сохранение республиканских учреждений (Сената, комиций, магистратур и так далее). Более того, сохранив за этими структурами сугубо бюрократические функции, принцепсы через них и проводили свои решения. Империя, функционировавшая таким образом, пришла во II веке к политическому кризису. Сначала выход виделся в диктатуре военных, вроде Веспасиана и Тита. Начиная же с III столетия, когда к императорской власти пришел Диоклетиан, сама ее модель подверглась принципиальной ревизии и реконструкции. Наступила эпоха Домината (284—476 годы), то есть единоличной власти римского «господина» (dominus). При Диоклетиане и особенно Константине I Великом (306—337 годы) разные группировки аристократии, напуганной восстаниями и желавшей централизации власти, примирились между собой. Особа государя была окончательно признана абсолютной и божественной, Сенат утратил всякое политическое значение, и оно перешло к Консистории (государственному совету). Бюрократический аппарат усложнился и разросся, представители центральной администрации получили специальные титулы и денежное содержание, чего раньше никогда не было. В то же время параллельно Доминату, как это ни парадоксально, в стране усиливались центробежные тенденции, что и отразилось в учреждении Диоклетианом тетрархии двух августов и двух цезарей, деливших между собой множество частных полномочий. В 324 году Константин упразднил тетрахию, правда, оставив формально-административное деление единого государства на четыре огромные префектуры. После этого государя империя разделилась на Западную и Восточную, из которых первая пала в V веке, а вторая просуществовала еще более тысячи лет.

Траян: Imperare sibi maximum imperium est — Власть над собой — высшая власть

Когда он был суров, его непреклонная готовность к карательным мерам нацеливалась на доносчиков. Когда же настроение императора было воинственным, его желания незамедлительно воплощались в реальность в виде завоеванных Месопотамии, Армении, Дакии…

После его смерти каждого нового императора в Сенате приветствовали словами «felicior Augusto, melior Traian!», означающими: «Да будет он «удачливее Августа и лучше Траяна». С имперской задачей — навести страх на внешних врагов — Траян справился с лихвой. В обыденной жизни он проявлял те же остроумие и простоту, что и Веспасиан, и это неудивительно, ведь его карьера в чем-то напоминала судьбу последнего.

Марк Ульпий Траян, первый владыка Рима, рожденный вне Италии, был усыновлен императором Нервой, который при Веспасиане управлял Сирией. Но несмотря на это, юный Траян начал службу простым легионером. В армии, по сообщению Плиния Младшего, он отличался необыкновенной силой и выносливостью: в любом походе, вплоть до последнего, шел впереди своих войск.

В 98 году н. э., став императором, Траян сразу прославился компанией по борьбе с доносительством, терзавшим Рим. Все дела по обвинениям в «преступлениях против государства» были прекращены, и таким образом множество почтенных сенаторов избежали смерти. Суд молодого императора над самими же доносчиками оказался так же суров, как над разбойниками. Их посадили в трюмы наскоро сколоченных барок и утопили в Тирренском море. Анонимным же наветам просто перестали давать ход, и в городе, по определению Плиния Младшего, воцарились «не доносчики, а законы». Траян действительно показал себя заядлым «законником». По преданию, вручая префекту претория кинжал — символ должностного достоинства, государь высказался так: «Даю тебе это оружие для охраны меня, если я буду действовать правильно; если же нет, то против меня». В столице и провинциях он подчеркнуто обращался со всеми как с равными. Его любезность и добрый нрав снискали славу не меньшую, чем впечатляющие военные успехи. Траян до конца своих дней не изменял девизу: «Я хочу быть таким императором, какого я сам себе желал бы, если бы был подданным». В общем, в памяти римлян он остался как «наилучший император».

И, наконец, вспомним: в «царствование» Траяна территория империи достигла наибольших масштабов: ее земли протянулись от Геркулесовых столбов до Персидского залива. Позже она лишь неуклонно, как шагреневая кожа, сжималась. Так, преемник нашего героя, Адриан, был вынужден уйти из центральной Месопотамии. Не правда ли, этот властитель выглядит на фоне своих предшественников «светлой личностью»? Довольно странно, что историки, столь суровые к Калигуле и Нерону, не забывающие подробно описывать даже невинные их слабости, для Траяна приберегли одни комплименты. Конечно, с одной стороны, империя устала от произвола первых цезарей и более не могла выдерживать властных безумств, так что императору, правившему на рубеже I и II веков, поневоле приходилось быть «хорошим». С другой стороны, есть и более циничное объяснения этого феномена. Чтобы понять его достаточно сравнить годы жизни Траяна (53—117) и его биографов Тацита (56—117) и Плиния Младшего (62—113). Хронисты сочиняли в правление своего кумира… Умер великий цезарь, возвращаясь из Парфии, в 117 году. Причиной его смерти была кишечная инфекция.

Диоклетиан: Quae fuerunt vitia, mores sunt — Что было пороками, теперь вошло в нравы

В III веке Римской империи, какой ее знали сподвижники Августа или читатели Овидия, уже нет. Ее закат был предрешен. И тем не менее даже в эту эпоху в империи рождались великие властители, такие как Диоклетиан. Удивительно, он не имел хорошего образования, не блистал интеллектуальными способностями, однако сумел удержать власть в своих цепких руках с 284 по 305 год. Этот период можно назвать поворотным в судьбе империи. Если Флавии (Веспасиан, Тит, Домициан) происходили не из самого знатного рода, то этот деятельный реформатор и вовсе родился в семье вольноотпущенника. А потом, как и многие другие, воспользовался шансом выдвинуться на военном поприще. Малообразованному Диоклетиану с лихвой доставало природной хитрости и ума, а его энергии можно было только позавидовать. Он смог практически полностью отменить республиканскую атрибутику, отправив ее на свалку истории. Императорская власть стала абсолютной по форме и содержанию. Диоклетиан легко смог позволить себе то, о чем не смел и помыслить могущественный Август: ввел придворный церемониал, близко копировавший обычаи персидских царей — перед ним падали ниц и целовали край его одежды. Что же касается административной стороны дела, «земному богу» пришлось ввести режим так называемой тетрархии, то есть «четверовластия», потому как единолично управлять огромной лоскутной державой становилось все тяжелее. Едва успев прийти к власти осенью 284 года, Диоклетиан официально объявил, что берет в соправители Максимиана. В результате чего, как это бывало в истории, например, при Октавиане и Антонии, империя искусственно разделилась на две части. Максимиан остался полновластным хозяином на Западе. Его столицей стал Милан. Диоклетиан взял себе Восток и отстроил новый столичный город— Никомедию на побережье Мраморного моря. Два императора имели равные титулы августов — причем предполагалось, что по прошествии двадцати лет правления они добровольно сложат с себя власть и передадут ее своим преемникам. Последних императоры выбрали и назначили загодя, даровав им титул цезарей: Констанций Хлор обосновался до поры в Трире, а Галерий в паннонском городе Сирмий. Система власти четырех, по мысли Диоклетиана, должна была обеспечить преемственность и спасти империю от развала. В том же направлении император мыслил, и когда вводил свои реформы: в армейской сфере легионы сделались более мобильными и боеспособными, в финансовой — «взимание бесчисленных податей было явлением не то чтобы частым, а просто непрерывным». Государь сделал безоговорочную ставку на традиционный римский политеизм, который легко вбирал в себя различные чужеземные веяния, от египетских до кельтских. Но вот нейтрализовать потенциал молодого христианского учения ему не удавалось. Император, настроенный философски, не питал личной неприязни к новой религии, но посчитал себя вынужденным пойти на самые решительные меры. По его высочайшему эдикту церкви подлежали разрушению, их имущество — конфискации, христианские книги — сожжению, а сами люди, отказывающиеся от языческих обрядов, — смерти.

Расчет Диоклетиана, как ни странно, оказался верным. Через двадцать лет относительно мирного существования тетрархии он склонил Максимиана уйти с политической сцены и уступить всю власть «младшим императорам» — Констанцию и Галерию. 1 мая 305 года их провозгласили августами.

Максимиан впоследствии так и не смог смириться с положением августа-пенсионера. Тщеславные побуждения втянули его в авантюру, стоившую жизни. А Диоклетиан мирно удалился в Салону (современный Сплит в Хорватии), где он прожил еще девять лет, занимаясь огородничеством, разводя капусту. Когда же новые императоры позвали его вернуться к власти, он, словно шарахаясь от чумы, ответил им: «Если бы вы видели, какие овощи я вырастил своими руками!»

Однако такой удивительный пример отказа от власти остался в римской, да и в мировой истории почти единственным. Никто из последующих тетрархов так и не ушел со своего «поста» по доброй воле. С тех пор как сын вольноотпущенника умер, вопрос о власти решался в империи путем вооруженных переворотов, из которых победителем вышел Константин, сын Констанция Хлора. К 324 году он вновь собрал все римские территории «под единый скипетр», выйдя победителем в суровой борьбе с многочисленными претендентами на высшую власть, ибо отличался от них во многом: был смел, энергичен и в то же время осторожен. Не получивший хорошего образования Константин относился с уважением к образованности, отличаясь от «звероподобных» современников-правителей — Максенция и Лициния. Однако определяющим качеством характера императора было непомерное властолюбие, заставившее его после получения власти сбросить маску справедливости и продемонстрировать жестокость. Мнительный Константин стал с подозрением относиться к своему племяннику Лициниану — сыну одного из казненных по его воле августов, ибо увидел в нем возможного соперника. Потом последовала казнь Криспа — первенца Константина. Перед смертью, в 337 году, император принял христианство. Новая вера помогла ему сохранить империю. Впоследствии эта религия убережет то, что останется от Римской империи после гибели. С этой верой западная цивилизация, рожденная в Вечном городе, пройдет сквозь темные века и преобразует государственность в новые формы.

Михаил Тушинский