«Мне необходимо с вами встретиться, — в телефонной трубке раздался мужской голос. — Полковник Буданов был для меня близким человек. И я знаю, почему он убил Кунгаеву».
— Убил и изнасиловал, вы хотели сказать? — поправила я.
— Насилия не было… Впрочем, приезжайте в Ростов, обо всем поговорим…
Мелькнула мысль — очередной знакомый Буданова, который пытается выгородить полковника. Но внутренняя интуиция подсказывала — этот человек может знать действительно много.
В аэропорту Ростова-на-Дону меня встретил приятный мужчина на шикарном «Мерседесе».
— Меня зовут Олег Марголин, бывший миллионер, бизнесмен, сокамерник Буданова, — представился собеседник. — Я не собираюсь делать никаких выводов, просто хочу рассказать вам историю, которую я не успел донести до детей Дмитрича. А он так просил…
На интервью у нас было отведено три часа. Олег положил перед собой часы и начал:
— 10 июня я потерял настоящего друга, каких встретишь редко…
Двенадцать лет назад ростовчанина Олега Марголина судили за мошенничество в особо крупных размерах. Впрочем, в конце 90-х годов чуть ли не каждый второй предприниматель попадал под эту статью. За решеткой оказывались далеко не все.
Дело Олега Марголина поместилось в 39 томах. Судья оглашал приговор три дня. Обвиняемому дали 8 лет. Отсидел бизнесмен 4 года.
Обиды, воспоминания о том времени — все в прошлом. В память Олега надолго врезался лишь один эпизод тюремной жизни — встреча с опальным полковником Юрием Будановым.
— Мое дело было на контроле Генпрокуратуры, — начал беседу Марголин. — В Ростов меня перевели из Бутырской тюрьмы в мае 2000 года. У администрации следственного изолятора сразу возникла дилемма — с кем меня посадить, чтобы обошлось без последствий. «Не знаем, что с тобой делать, — пожимали плечами сотрудники изолятора. — Из Москвы поступило указание — оберегать тебя, не дай бог, что случится. Прямо второй Буданов…». И тут их будто осенило: «Слушай, зачем мы будем тебе отдельную камеру искать? Пойдешь к Буданову? У него коммерческая хата с привилегиями, даже телевизор есть». Я махнул рукой: «Ну, раз телевизор есть, тогда сомнений быть не может — с Будановым, так с Будановым».
— Вы хорошо помните первую встречу с экс-полковником?
— Был поздний вечер, часов 11, когда меня завели в огромную камеру. Помимо Буданова там еще находился молодой десантник — по чеченским делам сидел. Я поздоровался. Вещи кинул в уголок. В центре стоял стол — на тюремном жаргоне его называли «дубок». Присел на краешек кушетки к столу, ждал, когда сидельцы укажут мне мою койку. «Юноша, а ты что сел за стол? Мы стол не накрывали еще», — съязвил Буданов. Я усмехнулся: «Негостеприимно как-то встречаете». Полковник поднялся с кровати: «Я — Буданов! Слышал про такого?». «Телевизор смотрел, прессу пролистывал», — не растерялся я. «Так ты из такого места приехал, где телевизоры есть? Здесь ведь только у меня такая роскошь, — хвастанул Дмитрич и протянул руку. — Буданов — убийца, насильник, полковник. Похож?». — «Время покажет, разберемся…». В тот день мы проговорили с ним до 4 утра.
«Норма полковника — 330 граммов»
— Судя по всему, вы сидели в какой-то особенной камере?
— В СИЗО было два корпуса — старый и новый. Наша с Будановым, негласно называемая «коммерческая», камера находилась в новом корпусе, рядом с больницей и женским отделением. Сидели мы по-барски: еда, выпивка — все было. К нам даже приходили советоваться из администрации СИЗО — просили нашего согласия на подселение нового человека. Так с нами оказался молодой гаишник, который попался на взятке. Буданов тогда поинтересовался у меня: «Ну что, Олег, возьмем на воспитание сынка?».
— Раз алкоголь был, значит, часто выпивали?
— Первый раз Буданов предложил мне выпить 9 мая. «А есть что?» — удивился я. «Да все есть!» — улыбнулся полковник и что-то шепнул конвоирам. Через несколько минут перед нами стояла бутылка водки. Буданов часто шутил по этому поводу: «У нас с тобой свой офис, вернее, гостиница улучшенного типа с личной охраной. Так что это не мы сидим — это они сидят», — кивал в сторону работников СИЗО. Хранить алкоголь в камере было запрещено. Поэтому, если нам выдавали бутылку, нужно было прикончить ее за день. У Буданова была строгая доза — 300—330 граммов. Так и говорил: «Мы должны выпить по 300 грамм — не больше. Эта доза меня расслабляет, но я не теряю контроль и полностью адекватен». Водку мы разливали в кружки. Чокались, поднимали тосты — за железо, за танки. Оставшийся алкоголь — будь то 100 граммов или больше — мы отдавали солдатику, который сидел с нами. Кстати, Буданов рассказывал, что на войне он тоже потреблял не больше 330 граммов. Воевать на трезвую голову в Чечне было невозможно. Правда, замечу, накануне судебных заседаний мы не позволяли себе и грамма — на суд всегда приходили с ясной головой.
— Еду вам тоже доставляли не из общего тюремного «меню»?
— Из тех блюд, которые предлагали в СИЗО, мы брали только хлеб. Продукты, чай, кофе — все у нас было. Дело в том, что питанием в СИЗО занимался прикомандированный сюда Иван Федоров. Тот самый начальник штаба, который тоже проходил по будановскому делу, — ему дали условно, потом амнистировали. Так Федоров почти каждый день ходил на базар, покупал нам продукты. Также ростовские казаки носили Буданову передачки. Наша камера была завалена сумками с огурцами, помидорами, колбасой. Не камера, а продовольственный магазин! Жаль, холодильника не было. Съесть все мы не могли, поэтому оставшиеся продукты раздавали. Молоко уходило беременным женщинам, которые содержались этажом выше. Пакеты сахара отдавали мужикам в соседние камеры. Дежурные сержанты беспрекословно выполняли наши команды. Я когда на суды выезжал и осужденные узнавали, в какой камере я сижу, не скрывали зависть: «Да ты с Будановым? Вот повезло! Там еда есть».
— Как к полковнику относилась работники СИЗО?
— Сотрудники СИЗО обращались к нему исключительно по имени-отчеству или Дмитрич. Опера, следаки беседовали с ним на «вы». Сам же Буданов с первого дня обозначил: «Я — человек военный и не собираюсь жить по тюремным законам — администрации подчиняться не намерен». Он не приветствовал все эти тюремные фишки — «дороги», записочки, связи. Авторитетов не признавал. Даже вору в законе, который сидел под нами, однажды сказал: «Мне на тебя положить, у меня свои законы». Расскажу вам такой момент. В тюрьме есть правило — когда осужденного выводят из камеры на допрос — человек должен согнутся в три погибели, руки убрать за спину, назвать полностью свое имя, год рождения и по какой статье осужден. Так вот, Буданов игнорировал эти требования, и тем более никогда не называл себя: «Осужденный Буданов». А конвоирам заявлял: «Вы что, меня не знаете — газеты почитайте». Те, в свою очередь, буквально уговаривали его: «Положено, Юрий Дмитриевич, хотя бы руки за спиной держать, а то нам потом достанется от начальства».
— Администрация закрывала глаза на капризы Буданова?
— У Буданова был один враг — начальник СИЗО. Как-то он заглянул в нашу камеру и обратился к Юрию: «Бывший полковник Буданов!». Дмитрич не выдержал: «Ах бывший? Я тебе дам — бывший!» — ну и вломил ему по полной программе так, что тот летел по коридору с криками: «Все! Закрыть, заварить эту камеру!». Какое-то время нас держали на голодном пайке. Потом все нормализовалось. Но Буданов так и не прогнулся.
А какие Дмитрич акции устраивал в тюрьме! Вот только один случай. Из СИЗО людей каждый день возили на суды. Происходило это так: в 6 утра собирали всех в одной душной подвальной камере — в «стакане». Потом приезжали автозаки — и до 11 часов потихонечку развозили всех. Обратно из суда подсудимые возвращались в 7—8 вечера. Причем никаких сухих пайков не выдавали — хотя положено по закону. Буданов знал об этих беспорядках. И когда к нему перед очередным заседанием обратились журналисты, он выдал им: «Что я вам могу рассказать, если я с утра не ел, не пил, в туалет не ходил! Что вы от меня хотите?». На следующий день к Буданову прибежали сотрудники администрации СИЗО: «Юрий Дмитриевич, вот вам сухой паечек, буханочка хлеба, чаек». Он им: «Пока всем, кто на суды выезжает, не раздадите пайки, я тоже ничего не приму». И что вы думаете — начали всем давать. Со временем, конечно, все опять на тормозах спустили, но при Буданове пайки выдавали регулярно.
«Буданов запрещал убивать мух — от каждого хлопка вздрагивал»
— Олег, вы — военный человек?
— Я по званию капитан. Меня в Ростове до сих пор так называют — Капитан. Отслужил в армии 12 лет. Уволился еще в 1990 году. Так что на момент знакомства с Будановым к армии я не имел никакого отношения. Правда, отец у меня был военный, ветеран подразделения особого риска. Как выяснилось позже, Юрий его хорошо знал.
— Буданов интересовался вашим делом?
— В самом начале знакомства он лишь спросил: «Ты по какой статье проходишь?». Узнав, что сижу за экономические преступления, облегченно вздохнул: «Ну слава богу». Но все равно какое-то время вел себя настороженно. Все выпытывал: «Почему тебя именно ко мне перевели?». Подозревал, что я засланный казачок, которого оперативники засунули к нему в камеру выуживать информацию. Хотя никаких лишних вопросов я ему не задавал. Думал, если Дмитрич захочет — сам расскажет. Но он не скоро затронул тему Кунгаевой.
— Говорят, что Буданов был грубым, резким, несдержанным человеком?
— Мне хватило трех дней, чтобы понять, что из себя представляет Буданов. В тюрьме человек раскрывается как нигде. Люди со стороны могли подумать, что Буданов не просто резкий и грубый, а нервнобольной. Потому как всегда разговаривал на повышенных тонах. Но он — военный, потому привык кричать. С нервами у него и впрямь были нелады, психика была подорвана. Например, когда наш сокамерник, молодой солдатик, начинал бить мух, Буданов вздрагивал: «Я тебе умоляю, не трогай ты этих мух! Не убивай! У меня в голове твои щелчки, как выстрелы, отдаются. Дай отдохнуть от войны хоть здесь».
— Он рассказывал про войну?
— Много рассказывал про войну, про боевые действия, как его подставляли. Рассказывал, что было какое-то мощное секретное оружие, но без команды сверху его нельзя было использовать. Говорил так: «Мы могли закончить эту войну за четыре месяца — не было бы ни первой, ни второй кампании. Но нам не дали, я вынужден был подчиняться приказам руководства — не влазить, не брать, всех выпустить. Нам приходилось «открывать коридор», и боевики уходили в горы. Но вот когда у меня в полку случились потери, я плюнул на все приказы и отправился в ту деревню»…
— Вы не спрашивали Буданова, зачем он вообще пошел на вторую войну, если психика была надломлена?
— Я задавал ему вопрос: «Ради чего ты столько сидел в Чечне — много платили?». Он ответил: «Деньги хорошие платили. Но на вторую войну не хотел ехать. Тем более у меня дочь родилась, все хорошо складывалось. Но от меня это не зависело. Сказали: надо, но не надолго. Я тогда поставил условие: «Сделайте так, чтобы в моем полку не было потерь — я этого не переживу». Изначально меня даже не воевать посылали, а просто закрывать позиции, никого не пускать. Я думал, все по другому сценарию пройдет».
— Он переживал, когда его лишили звания?
— Насчет звания сказал так: «Не беда, что звания лишили, время покажет, кто тут полковник, а кто «экс». Мне обидно, что орден Мужества забрали».
— Ну а про Кунгаеву он что-то говорил?
— Однажды он мне рассказывал про свою семью — про дочь, сына, супругу. И вдруг не выдержал: «Олег, ну спроси меня про мое дело, неужели тебе неинтересно? Всем интересно, а тебе нет?». Я прервал беседу: «Не хочу!». Просто заметил — в тот момент он еще был не готов к откровениям.
— Но пока вы сидели, шел суд над Будановым. Он рассказывал, как проходили заседания?
— После судов он возвращался взвинченный, кричал на эмоциях: «Вот скотина, этот Кунгаев! Устроили спектакль чеченцы. Совсем одурели — сидят в зале и водят пальцем по горлу, глядя в мою сторону». Срывался на своего адвоката Дулимова: «Что у меня за адвокат такой, мямля!». Потом, правда, успокаивался: «Да нет, нормальный адвокат, знает, что говорит…». Когда нам приносили в камеру газеты, он их откладывал в сторону, не читая: «Опять про Буданова пишут». Переключал телевизор, когда шли сюжеты про него. Я как-то даже поинтересовался: «Ты боишься, что я узнаю, о чем говорили на заседании? Думаешь, отношения к тебе изменится?» — «Да я сам уже могу все рассказать», — вздыхал Буданов. И вскоре рассказал…
«Я найду твою дочь и убью ее»
— Буданова должны были отправить в Институт Сербского на психиатрическое освидетельствование. Он интересовался у меня, как там себя вести. Я ему объяснял, что это обычная клиника, дебилы есть, но в основном нормальные — те, кто «отрабатывает» диагноз. Но честно его предупредил: «У тебя не получится отработать». У меня, в свою очередь, уже заканчивался суд. Я ждал приговора. Тогда же отдал Буданову свое одеяло, свитер, футболку. Кстати, потом по телевизору видел, что Дмитрич в моих вещах на заседания приходил. И вот перед отъездом в Сербского он обратился ко мне: «Олег, если со мной что-то случится, на пути по этапу или в колонии, ты найди моих близких. Вдруг получится так, что я больше не увижу их. Где гарантия, что я доеду до зоны? Посмотри, какую шумиху подняли, показательный процесс устроили. Моих сослуживцев предупредили: хотите нормально жить, молчите. Так вот, поезжай к сестре в Харцизск, к родителям не надо — это травма для них. Если тебе не поверят, что ты от Буданова, назови пароль — и моя семья тебя примет. А еще обязательно разыщи моего сына Валерку, он к тому времени уже взрослый будет…» Затем Дмитрич черканул на бумажке адрес в Харцизске и телефон сестры. Записку я спрятал в ладанку, где хранил икону. Тогда я еще не понимал, зачем мне надо искать его близких…
На следующий день он сел передо мной, мы разлили чай. Спиртное не стали просить. И Буданов начал: «Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать. Просто хочу рассказать, как все было на самом деле. А ты потом передай эту историю моим детям. Мне важно, чтобы они мне поверили. Пойми, я нормальный человек и всегда отдавал отчет своим действиям. Если бы в тот день я захотел женщину, мог бы найти — не проблема. Но мне это не нужно было. Я хотел вернуться с войны незапятнанным. Для меня все случившееся — шок. Потому что я ее не насиловал…»
Затем Дмитрич выдержал долгую паузу. И продолжил: «В тот день мы выпили. Ты теперь знаешь, сколько махнул я — 330 грамм. Настроение у меня было хреновое — никак не мог отойти от гибели моих ребят. Да еще возник конфликт с начальником разведроты…»
— Буданов имел в виду скандальную историю, когда он со своим замом Федоровым бросили начальника разведроты в яму и избили?
— Буданов объяснял это просто: «На войне кнут и пряник не действовали! Только кнут! Мне приходилось быть жестким, иначе всех моих ребят давно бы перестреляли, как цыплят. Да, я бил своих подчиненных, но многие потом говорили мне спасибо. Первую войну я прошел с минимальными потерями. Вторая — хуже. Но просто так никого пальцем не трогал»… А затем он стал вспоминать события той роковой ночи: «У меня в том селении, где жили Кунгаевы, находились свои осведомители. Семья Кунгаевых давно была в разработке, мы постоянно следили за их домом. Знали, что Кунгаевы хранили у себя оружие — одни люди приносили им несколько ящиков оружия, другие забирали и уносили в горы. Я не раз посылал туда Федорова, других своих ребят, они беседовали с Кунгаевыми: «Не занимайтесь этими делами!». Лично я неоднократно разговаривал с Эльзой — мы были хорошо знакомы. Эта 18-летняя девушка уже тогда была дерзкая — сказалось ее общение с боевиками. Я приезжал к ней, уговаривал ее: «Эльза, прекращай этим заниматься». Она молчала, а потом снова шла в горы…» Неожиданно Буданов сорвался с места, достал ксерокопию с фотографией, где была изображена Эльза в обнимку с двумя чеченцами. Рядом — автоматы. Дмитрич показал мне и порвал карточку…
— Но Буданов заявлял, что Кунгаева не просто хранила оружие, а была снайпершей?
— Информаторы сообщили Буданову, что Эльза была снайпершей. Вот что он мне дальше рассказал: «Когда мы нагрянули в их дом, Кунгаевы, словно мыши, разбежались. Отец первым выпрыгнул в окно. Зачем ему было скрываться, если он не виновен? Эльза больше других общалась с боевиками и ничего не боялась — вот и осталась в доме. Я к ней: «Одна за всех пойдешь отвечать?». Она нагло выпалила: «Я по-русски не понимаю». Мы повезли ее в часть. Солдаты встретили нас криками: «О, командир снайпершу привез!». До Буданова доносились слухи, что со снайпершами наши военные расправлялись «без суда и следствия».
— В части Буданова тоже происходило подобное?
— Дмитрич ничего не говорил про свою часть, просто добавлял: «Это война, там все что угодно могло быть». Я продолжаю рассказ Буданова: «Кунгаева села за стол. Было очень жарко — я разделся до пояса, снял броню, пистолет выложил на тумбочку. Спрашивал у нее: «То, что ты снайперша, мне известно! Рассказывай, где прячут оружие, кто к тебе приходил». Она же завела свою пластинку: «Я вас убивала и буду убивать всех подряд». Я понял, что беседовать с ней бесполезно. Уже махнул рукой, думал передать ее Федорову — пусть он ее допрашивает, потом отвозит в Моздок. Отвернулся. И вдруг слышу, как она бормочет: «Я все знаю за тебя. Знаю, где твоя семья. Найду твою дочь и ее кишки на автомат наматаю». Я не сразу понял, что она шепчет, думал — послышалось. И в этот момент Кунгаева рванула к пистолету. Я схватил ее за шею: «Что ты сказала?». И она снова: «Я кишки твоей дочери на автомат намотаю». У меня сразу фотография ребенка перед глазами — и тут Кунгаева ногами дергает, дочка — Кунгаева… Я даже не понял, как сжал руки и переломал ей хребет. Затем отбросил ее в сторону. Выбежал на улицу и кинул солдатам: «Забирайте снайпершу!». Ребята переглянулись: «Снайперша?» Я им: «Снайперша, снайперша…» Кунгаева на тот момент еще подавала признаки жизни, дергалась. Солдаты забрали ее. Видимо, потом издевались над ней… Позже, когда производили эксгумацию тела, обнаружили у нее следы от саперной лопатки. Я же даже из дома не вышел…»
— Олег, вы поверили Буданову, что не было изнасилования?
— «Ты веришь мне?» — спросил Буданов. Я ответил: «Даже если ты был не прав, я постараюсь донести до твоего сына, что это была война…» И мы расстались. Мне дали срок и отправили по этапу. Но судьба распорядилась так, что мы встретились еще раз…
«Можно я буду называть тебя — дружище?»
— Я сменил много колоний и везде знали, что я сидел с Будановым. В марте 2002 года меня перевели на очередную зону, где местной администрации дали указание выяснить, о чем мы общались с полковником на протяжении полугода. Меня поместили в отдельный изолятор — где я только ночевал. Днем же меня раздевали по пояс и выставляли на мороз. Потом начали избивать, угрожать, что засунут в «петушатник», если я не расскажу, о чем говорил Дмитрич. Через несколько дней со мной беседовал сам начальник колонии. Разговора не получилось — и вскоре от меня отстали.
— Когда вы последний раз виделись с Будановым?
— Мой срок подходил к концу, когда я снова оказался в ростовской тюрьме, в транзитной камере. Я знал, что там еще сидел Буданов. Обратился к разносчикам еды: «Передай Буданову привет от Капитана!». Проходит день — ни ответа ни привета. Я снова к дежурному: «Передал?». Тот замялся: «Я ему хотел сказать, но он никого не слушает». — «Да ты ему просто крикни: «Капитан здесь!». На следующий день Юру привели ко мне. Он зашел в камеру, мы обнялись. «Сколько ты здесь будешь?» — спросил Дмитрич. «Не больше месяца». — «Тогда пойдем ко мне прямо сейчас. Дадим 500 рублей за перевод…». Его сопровождающий был в шоке: «Юрий Дмитриевич, не получится. Ты сейчас находишься под таким прессом. Поступила команда из Москвы — посадить вас отдельно, чтобы вы ни с кем не общались. Лучше мы вас будем сюда приводить». Нас отвели в какой-то отстойник, где мы провели часа 4. Тогда Дмитрич спросил: «Ты помнишь наш разговор? Ничего не забыл?» Я его успокоил: «Ничего не забыл, а медальончик с адресом твоей сестры — в камере хранения». Я предложил ему мои данные записать, он махнул рукой: «Дорогой ты мой человек, я твой телефон даже записывать не стану, по-любому тебя найду. У меня в Ростове знакомые авторитеты есть, связей хватает. Ты же Капитан? Найдемся». Но телефон свой я все-таки продиктовал — номер легкий был, и Буданов его запомнил.
— О чем вы еще разговаривали?
— Я инструктировал Дмитрича, как вести себя на зоне. Советовал ему не лежать на нарах, не смотреть телевизор, а найти работу. Предложил устроиться в спортзал. Кстати, так он и поступил, когда его отправили в колонию Ульяновской области. Мечтали мы с ним, чем займемся на свободе. «Вот освобожусь я, что делать будем, Капитан? — рассуждал Буданов. — Я же могу только командовать и воевать. Научишь меня бизнесу? На жизнь-то нам хватит?». — «На жизнь нам, Дмитрич, всегда хватит», — обнадеживал я. Мы еще раз обнялись, и он сказал: «Не забудь передать детям мою историю. Как я тебе сказал, так оно и было. Не верь никому!». Я пообещал выполнить его просьбу.
— Когда вы освободились?
— 5 сентября 2003 года. Думал попасть на последнее судебное заседание Буданова, хотел поддержать его на суде. Не успел. Его уже отправили по этапу. Меня же после освобождения вызвали в прокуратуру, предупредили, чтобы я заканчивал заниматься бизнесом и уезжал из города. В Ростове меня ничего не держало — пока я сидел, не стало моих родителей, денег у меня не было, квартиры забрали. И я уехал в Смоленск. Непростые были времена. Вернулся в Ростов только в 2009 году. И вскоре освободился Буданов.
— Вы пытались его разыскать?
— Когда Дмитрича освободили, я решил год его не беспокоить. Думал, пусть человек устроится, наладит быт. А если я понадоблюсь — он меня найдет. Через 8 месяцев по телевизору показали фильм про него. Ну, думаю, все нормально у Буданова — и принялся его искать. Обращался в различные инстанции в Москве — мне сказали, что связаться с ним пока тяжело: он находится под прикрытием. Целый год я занимался его поисками. А он параллельно искал меня. К тому времени в моей прежней квартире жили другие люди, от которых я совершенно случайно узнал, что мне много раз звонил «какой-то Дмитрич». Контактов своих он не оставил, просил мой телефон. Это был начало 2011 года. 1 июня я нашел телефон его адвоката Дулимова. И вот-вот мне уже должны были передать телефон Буданова. Я ждал. Отправился в командировку на пару дней, где и узнал о его гибели.
— Ваша версия — почему его убили?
— Дмитрич мне всегда говорил: «Мне на воле житья не дадут. Чехи заказывать меня не станут. Это будут совсем другие люди. Я ведь много чего знаю, что происходило на той войне. Но особо прятаться не собираюсь». Кого он имел в виду тогда, я не знаю.
— Вы ездили на похороны Буданова?
— На похороны я не успел. Приезжал после 9 дней. Сначала отправился в тот двор, где в него стреляли. Посидел там часик на лавочке, положил цветы. Потом поехал на кладбище. Дмитрич ведь за те полгода, что мы провели за решеткой, стал мне больше чем другом. И мне он как-то признался: «У меня много хороших приятелей, знакомых, настоящих друзей — мало. Можно я тебя буду называть — дружище?»
Автор: Ирина Боброва, «Московский комсомолец»
