Иммануил Кант, родоначальник немецкой классической философии и учёный, родился в Кёнигсберге в 1724 г. Он провёл всю свою долгую жизнь в родном городе, где и умер в 1804 г. В отличие от других философов, своих предшественников и современников, он никуда не выезжал. Однако жил не в изоляции от мира и людей. Он живо интересовался происходящим, переписывался с единомышленниками, общался с коллегами по университету. Его дом навещали друзья и знакомые. Среди них были и наши соотечественники. Жизнь Канта до и после смерти была связана с Россией. Этими почти неизвестными страницами биографии философа мы и хотели бы поделиться с читателем.
Сначала речь пойдёт о малоизвестном эпизоде в жизни двух великих людей – Канта и Суворова. Встреча их произошла случайно, точнее, по стечению обстоятельств, и, что интересно, она, эта встреча, состоялась без личного знакомства и без обоюдного общения. Суворов, видимо, что-то знал об Иммануиле Канте по рассказам отца и отзывам его приятеля, поручика Андрея Болотова, который изучал философию в университете. Что же касается Суворова, то Кант ничего знать о нём не мог. Причина вполне естественная и понятная: Суворова, генералиссимуса всех российских войск, генерал-фельдмаршала австрийских войск, одним словом, европейски известного полководца ещё не было, он ещё не состоялся. Когда Александр Суворов впервые увидел и услышал «немецкого метафизика», ему было двадцать девять лет. Он был в чине подполковника и командовал полком.
Итак, пo существу. Как известно, в 1756–1762 гг. шла война между Россией и Пруссией, названная позже Семилетней. В боевых действиях русской армии в той войне активное участие принимал подполковник Александр Васильевич Суворов. 22 января 1758 г. русские войска взяли Кёнигсберг (нынешний Калининград). Спустя два года генерал-губернатором Восточной Пруссии был назначен главный полевой интендант заграничной русской армии генерал-поручик Василий Иванович Суворов, отец Александра Васильевича.
Несколько слов о Суворове-старшем (это имеет прямое отношение к делу). Генерал-губернатор отличался отменным трудолюбием, порядочностью и ответственным отношением к делу. Того же требовал от чиновников и офицеров гарнизона. В городе он поддерживал образцовый порядок. Зная отлично немецкий язык, сумел установить хорошие взаимоотношения с местным населением. Жители города относились к нему с уважением, нередко обращались со своими нуждами и всегда находили справедливое решение. Современники отмечали незаурядные способности Василия Ивановича в науках. Екатерина II отзывалась о нём как о человеке «весьма образованном, который говорил, понимал или мог говорить на семи или восьми мёртвых или живых языках. Переводчик при губернаторской канцелярии, выше нами упомянутый подпоручик А. Болотов вспоминал, что В.И. Суворов сведущ во многом и отменно любит науки. Губернатор слушал с особым вниманием речи о новой философии и просил перечислить наиглавнейшие её начала.
Глубокое понимание значения и роли научного знания губернатор убедительно показал на примере своего отношения к университету Кёнигсберга. В Пруссии ещё идёт война. В городе – русский гарнизон. Власть в руках российских чиновников и военных. Несмотря на всё это, университет нормально работает. Ни один профессор, ни один студент, ни один служащий не почувствовали ни малейшего притеснения.
Но одно распоряжение губернатора оживило (положительно оживило) умеренную, спокойную жизнь университета. Причина была серьёзная и непростая. Губернатора давно беспокоили безделье, праздное, пустое времяпрепровождение (балы, танцы, гулянья) чиновников канцелярии и офицеров гарнизона. Можно было, конечно, пойти традиционным путём – ужесточить дисциплинарные меры. Василий Иванович нашёл другой выход. Выход, прямо скажем, оригинальный и мудрый: он распорядился создать в университете курсы для офицеров гарнизона.
Было решено читать два предмета: фортификацию и фейерверк. По понятным причинам в учебной программе университета эти дисциплины отсутствовали. Следовательно, не было и преподавателей. Однако преподаватель нашёлся: лекционный курс пожелал прочитать Иммануил Кант. У нас, знающих Канта как автора трёх «Критик», как «чистого» философа, такое решение вызывает недоумение, но для его коллег по работе такой шаг Канта представлялся уместным. Ведь речь идёт о Канте докритического периода, когда он вплотную занимается проблемами естествознания. Согласившись вести курс по фейерверку, он, конечно, опирался на свою работу «Рассуждение об огне» (1755 г.). В ней он размышлял не о способах изготовления и применения декоративных цветных огней, а о том, что составляет природу и сущность огня, каковы энергетические его возможности. В лекциях по фортификации Кант излагал русским слушателям важнейшие математические и физические основы инженерного строительства. Для него эти проблемы также не были новостью. Его вторая диссертация (1755 г.) называлась «Об использовании в философии метафизики в сочетании с физикой, или Физическая монадология». Из её теоретических постулатов логически вытекали наиболее существенные основы и направления развития военно-инженерного дела.
Какое же отношение имел к этим занятиям, в частности к лекциям И.Канта, Александр Суворов? Как и когда он мог их посещать, будучи командиром полка в действующей армии? Подполковник Суворов в 1760–1761 гг. участвовал в боевых операциях на территории Восточной Пруссии. В перерывах между боями (такие перерывы случались, хотя и нечасто) Суворов отлучался в Кёнигсберг, столицу новой провинции, с целью главным образом повидаться с отцом, пообщаться с сослуживцами, узнать о новостях.
При этом он не упускал возможности посетить курсы в университете. Вместе с другими офицерами он побывал на одной или двух лекциях И. Канта.
Так состоялась встреча офицеров русской армии и будущего генералиссимуса подполковника Александра Васильевича Суворова с будущим гениальным философом Иммануилом Кантом в начале второй половины XVIII столетия.
СПУСТЯ три десятилетия после Семилетней войны состоялась вторая встреча с Кантом. На этот раз она произошла по инициативе двадцатитрёхлетнего русского писателя (впоследствии известного историка, автора «Истории государства Российского») Николая Михайловича Карамзина.
В 1789–1790 гг. Карамзин посетил Пруссию, Саксонию, Швейцарию, Францию и Англию. Путешествие для него, как он считал, не развлечение, а познание. Он задался целью открыть Запад широкому русскому читателю, а Запад знакомить с Россией. «Наши соотечественники давно путешествуют по другим странам, – писал он, – но до сих пор никто до них не делал этого с пером в руке». Карамзин не просто наблюдает и фиксирует факты. Он размышляет, анализирует увиденное и услышанное. Он не восторгается, а критически сравнивает европейское с российским. Его путевые заметки постоянно дополняются мыслями из произведений зарубежных писателей и учёных. Так, «Письмо русского путешественника», над которым Карамзин работал на протяжении нескольких лет, становится одним из крупных и популярных произведений русской литературы конца XVIII века.
Немало места в путешествии Карамзина занимает Германия. Он знакомится с политическим устройством, социальными условиями, государственными учреждениями страны. Широк круг его интересов: он посещает лекции знаменитых профессоров Лейпцигского университета, дни проводит в знаменитой Дрезденской галерее, знакомится и беседует с учёными, писателями, купцами, военными и т.д.
В июне 1789 г. Карамзин приезжает в Кёнигсберг. Город произвёл на него впечатление как один из больших в Европе. Много хороших домов, писал он, но таких больших домов, как в Москве и Петербурге, нет. Вообще Кёнигсберг «выстроен едва ли не лучше Москвы». Много военных: «везде попадаются в глаза мундиры».
19 июня, после обеда, Карамзин появился в доме Канта. Дом у него, замечает он, маленький, и в нём приборов (то есть мебели) немного. Всё просто, кроме его метафизики. Встреча была тёплой, доброжелательной. Карамзин пишет: «Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный». Как обычно бывает в подобных случаях, разговор начался о разных вещах. Рассуждали о путешествиях, о Китае, об открытии новых земель. Карамзин был восхищён и удивлён историческими и географическими знаниями учёного, хотя эти знания были для него «посторонними».
Затем беседа перешла в философское русло. Как бы предупреждая гостя о сложности темы, Кант сказал: «Я писал такое, что не может нравиться всем; не многие любят метафизические тонкости». По воспоминаниям Карамзина можно судить, что рассуждения Канта касались вопросов нравственности. Говоря о своей пройденной шестидесятилетней жизни, он заметил, что считает счастливыми те случаи, где он действовал сообразно с Законом нравственности.
Подчёркивая столь высокое значение нравственного закона в поведении человека, Кант, разумеется, постарался разъяснить Карамзину его смысл. Как известно, он разработал основной Закон этики – «Категорический императив» в «Критике практического разума» (1788 г.). Там имеются две формулировки. Первая гласит: «…поступай только согласно такой максимы (основное правило, принцип – Н.С.), руководствуясь которой, ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим Законом». Вторая формулировка рекомендует: «…поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своём лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству».
По Канту, Категорический императив является не частным законом, а выступает всеобщим, обязательным принципом поведения для каждого. Им должны неуклонно руководствоваться все люди независимо от их происхождения, социального положения и т.п. Нравственный закон требует предельно ограничить личный эгоизм и предписывает неприкосновенность другого человека: «Другой человек должен быть для тебя святым». Надо руководствоваться самоограничением, оберегать своё достоинство, исключая все случаи нежелательного поведения, то есть такие поступки, которые противоречат принципам основного нравственного закона. Наш моральный долг – не нарушать отношения взаимности. От этого зависит наше счастье.
Кант обращает внимание, что знание Закона не представляет большой трудности. Оно не зависит ни от образования, ни от воспитания человека. Закон знает каждый априори, т.е. независимо от опыта. И благородный, и подлец хорошо знают, является ли их поступок нравственно справедливым или нет.
Завершая свои записи, Карамзин признаётся, что слушать Канта ему приходилось «с напряжением всех нерв слуха», так как «Кант говорит скоро, весьма тихо и невразумительно». Он извиняется перед Кантом: «Почтенный муж! Прости, если в сих строках обезобразил я мысли твои!» Именно по этой причине мы сочли целесообразным уйти от буквального изложения содержания записей беседы, обратив внимание читателя на главное – суть Основного морального закона.
После почти трёхчасовой беседы Карамзин попрощался с Кантом, но перед тем как расстаться, он вспоминает: «Кант записал мне титулы двух своих сочинений, которых я не читал: «Kritik der praktischenVernunft» и «Metaphysik der Sitten» («Критика практического разума» и «Метафизика нравов». – Ред.) – сию записку буду хранить как священный памятник».
ТРЕТЬЯ «встреча» Канта с русскими состоялась в ходе Великой Отечественной войны. В январе – апреле 1945 года советские войска сражались в Восточной Пруссии. Успех операции в решающей степени зависел от овладения её столицей – Кёнигсбергом. Немецко-фашистское командование подготовило город-крепость к длительной обороне. Он был опоясан тремя оборонительными позициями. В городе имелись подземные заводы, арсеналы, склады. Таким образом он был приспособлен к ведению боевых действий даже в полной изоляции. Кёнигсберг обороняли четыре пехотные дивизии, несколько отдельных полков и батальонов фольксштурма – всего около 130 тыс. человек.
В начале апреля советское командование предложило гарнизону сложить оружие. Оно было отвергнуто, и противник продолжал упорно сопротивляться. Бои шли в центре города. Почти каждый дом приходилось брать штурмом. Одним из очагов сопротивления гитлеровцев был главный кафедральный собор. За его мощными стенами и в глубоком подвале укрывалась большая группа немецких солдат и офицеров. Они отстреливались и время от времени бросались в атаку. Перед командованием нашего 685-го стрелкового полка была поставлена задача – выбить немцев из собора, овладеть им и продолжить наступление.
В составе этого полка командиром взвода связи воевал Герой Советского Союза старший лейтенант Андрей Анисимович Белый. В ночь на 7 апреля он дежурил в штабе полка. На рассвете, в пятом часу, вспоминал после войны Белый, зазвонил полевой телефон. Звонили из штаба 193-й стрелковой дивизии. «Я подошёл, – рассказывал Андрей Анисимович. – Разговор, который состоялся тогда, мне запомнился. Говорили открытым текстом:
– Кто у телефона?
– Старший лейтенант Белый, командир взвода связи.
– С вами говорит начальник политотдела дивизии.
– Слушаю, товарищ полковник.
– Товарищ старший лейтенант, на вашем участке у стен собора находится могила Канта. Примите все меры, чтобы сохранить эту могилу, передайте требование командиру полка.
Откровенно говоря, я не понял указания. Сказал, что оперативно выйти на командира полка в динамике боя будет трудно. Начальник политотдела выдержал паузу и уточнил: «Кант был большим другом Карла Маркса. Сообщите об этом командиру полка».
Я почувствовал свою вину за оплошность, тут же вышел на командира полка и сообщил ему о содержании разговора с начальником политотдела. Комполка приказал установить, где именно находится могила «друга Маркса», и прекратить миномётный обстрел прилегающей территории.
Я ломал голову: где же могила может находиться и как её уберечь, если она сохранилась. Чтобы понять моё состояние, надо представить себе обстановку. Территория вокруг собора огромна. Она просматривается и находится под прицельным огнём с обеих сторон. Собор наполовину уже разрушен, верхняя его часть снесена полностью, кирпичные стены испещрены попаданиями мин и осколков. Вокруг собора сплошные воронки от снарядов. Живого места нет.
7 апреля утром над собором стоял густой туман. Я решил воспользоваться погодой и приказал командиру первого отделения взять с собой одного бойца и перебежками, ползком, соблюдая все меры предосторожности, осмотреть территорию вокруг собора.
Часа через два или три они вернулись. Сержант доложил, что могилу нашли, сохранилась часть железной ограды с надписью «Иммануил Кант 1724–1804 гг.».
После капитуляции немецкого гарнизона (в 21.00 час 9 апреля) в сопровождении сержанта я осмотрел могилу Канта, которая, кстати, оказалась совсем недалеко от нашей линии обороны, примерно в 200–250 метрах.
Вот тогда и задумался: если Кант был «другом Маркса», то почему фашисты сохранили его могилу, и не где-нибудь, а у стен главного собора, в самом центре Кёнигсберга? Не мог же начальник политотдела ошибиться, назвав захороненного «другом Маркса». Но война продолжалась, и мне некогда было об этом думать, хотя сомнение не развеялось. Уже после окончания войны, вспоминая с сослуживцами о прошлом, я «разгадал» истинный смысл случившегося в моей военной биографии. Разговаривая со мной, начальник политотдела, конечно, понял, что я ничего не знаю о немецком философе, и прекрасно осознавал, что нам, сражающимся у собора, нет никакого дела до могилы «какого-то немца». И вот почему сказал тогда неправду: «Речь идёт о большом друге Карла Маркса». После этих слов он, разумеется, не сомневался, что могила будет спасена. Она и была спасена. В тот же день, 7 апреля, командир полка приказал по правому крылу собора (там находилась могила Канта) миномётный огонь не вести».
В НАСТОЯЩЕЕ время склеп и могила Иммануила Канта, ограда вокруг них, решётки и надписи приведены в порядок. Вокруг цветы.
Несколько слов относительно «дружбы» Иммануила Канта и Карла Маркса. Исчерпывающий ответ, конечно, можно найти в их учениях. К. Маркс высоко ценил И. Канта как выдающегося философа и учёного. В то же время он отмечал противоречия в его учениях, двойственный характер его философии, критиковал её субъективно-идеалистические и агностические тенденции. Кант же к Марксу не относился никак: того ещё не было на свете.
Итак, пo существу. Как известно, в 1756–1762 гг. шла война между Россией и Пруссией, названная позже Семилетней. В боевых действиях русской армии в той войне активное участие принимал подполковник Александр Васильевич Суворов. 22 января 1758 г. русские войска взяли Кёнигсберг (нынешний Калининград). Спустя два года генерал-губернатором Восточной Пруссии был назначен главный полевой интендант заграничной русской армии генерал-поручик Василий Иванович Суворов, отец Александра Васильевича.
Несколько слов о Суворове-старшем (это имеет прямое отношение к делу). Генерал-губернатор отличался отменным трудолюбием, порядочностью и ответственным отношением к делу. Того же требовал от чиновников и офицеров гарнизона. В городе он поддерживал образцовый порядок. Зная отлично немецкий язык, сумел установить хорошие взаимоотношения с местным населением. Жители города относились к нему с уважением, нередко обращались со своими нуждами и всегда находили справедливое решение. Современники отмечали незаурядные способности Василия Ивановича в науках. Екатерина II отзывалась о нём как о человеке «весьма образованном, который говорил, понимал или мог говорить на семи или восьми мёртвых или живых языках. Переводчик при губернаторской канцелярии, выше нами упомянутый подпоручик А. Болотов вспоминал, что В.И. Суворов сведущ во многом и отменно любит науки. Губернатор слушал с особым вниманием речи о новой философии и просил перечислить наиглавнейшие её начала.
Глубокое понимание значения и роли научного знания губернатор убедительно показал на примере своего отношения к университету Кёнигсберга. В Пруссии ещё идёт война. В городе – русский гарнизон. Власть в руках российских чиновников и военных. Несмотря на всё это, университет нормально работает. Ни один профессор, ни один студент, ни один служащий не почувствовали ни малейшего притеснения.
Но одно распоряжение губернатора оживило (положительно оживило) умеренную, спокойную жизнь университета. Причина была серьёзная и непростая. Губернатора давно беспокоили безделье, праздное, пустое времяпрепровождение (балы, танцы, гулянья) чиновников канцелярии и офицеров гарнизона. Можно было, конечно, пойти традиционным путём – ужесточить дисциплинарные меры. Василий Иванович нашёл другой выход. Выход, прямо скажем, оригинальный и мудрый: он распорядился создать в университете курсы для офицеров гарнизона.
Было решено читать два предмета: фортификацию и фейерверк. По понятным причинам в учебной программе университета эти дисциплины отсутствовали. Следовательно, не было и преподавателей. Однако преподаватель нашёлся: лекционный курс пожелал прочитать Иммануил Кант. У нас, знающих Канта как автора трёх «Критик», как «чистого» философа, такое решение вызывает недоумение, но для его коллег по работе такой шаг Канта представлялся уместным. Ведь речь идёт о Канте докритического периода, когда он вплотную занимается проблемами естествознания. Согласившись вести курс по фейерверку, он, конечно, опирался на свою работу «Рассуждение об огне» (1755 г.). В ней он размышлял не о способах изготовления и применения декоративных цветных огней, а о том, что составляет природу и сущность огня, каковы энергетические его возможности. В лекциях по фортификации Кант излагал русским слушателям важнейшие математические и физические основы инженерного строительства. Для него эти проблемы также не были новостью. Его вторая диссертация (1755 г.) называлась «Об использовании в философии метафизики в сочетании с физикой, или Физическая монадология». Из её теоретических постулатов логически вытекали наиболее существенные основы и направления развития военно-инженерного дела.
Какое же отношение имел к этим занятиям, в частности к лекциям И.Канта, Александр Суворов? Как и когда он мог их посещать, будучи командиром полка в действующей армии? Подполковник Суворов в 1760–1761 гг. участвовал в боевых операциях на территории Восточной Пруссии. В перерывах между боями (такие перерывы случались, хотя и нечасто) Суворов отлучался в Кёнигсберг, столицу новой провинции, с целью главным образом повидаться с отцом, пообщаться с сослуживцами, узнать о новостях.
При этом он не упускал возможности посетить курсы в университете. Вместе с другими офицерами он побывал на одной или двух лекциях И. Канта.
Так состоялась встреча офицеров русской армии и будущего генералиссимуса подполковника Александра Васильевича Суворова с будущим гениальным философом Иммануилом Кантом в начале второй половины XVIII столетия.
СПУСТЯ три десятилетия после Семилетней войны состоялась вторая встреча с Кантом. На этот раз она произошла по инициативе двадцатитрёхлетнего русского писателя (впоследствии известного историка, автора «Истории государства Российского») Николая Михайловича Карамзина.
В 1789–1790 гг. Карамзин посетил Пруссию, Саксонию, Швейцарию, Францию и Англию. Путешествие для него, как он считал, не развлечение, а познание. Он задался целью открыть Запад широкому русскому читателю, а Запад знакомить с Россией. «Наши соотечественники давно путешествуют по другим странам, – писал он, – но до сих пор никто до них не делал этого с пером в руке». Карамзин не просто наблюдает и фиксирует факты. Он размышляет, анализирует увиденное и услышанное. Он не восторгается, а критически сравнивает европейское с российским. Его путевые заметки постоянно дополняются мыслями из произведений зарубежных писателей и учёных. Так, «Письмо русского путешественника», над которым Карамзин работал на протяжении нескольких лет, становится одним из крупных и популярных произведений русской литературы конца XVIII века.
Немало места в путешествии Карамзина занимает Германия. Он знакомится с политическим устройством, социальными условиями, государственными учреждениями страны. Широк круг его интересов: он посещает лекции знаменитых профессоров Лейпцигского университета, дни проводит в знаменитой Дрезденской галерее, знакомится и беседует с учёными, писателями, купцами, военными и т.д.
В июне 1789 г. Карамзин приезжает в Кёнигсберг. Город произвёл на него впечатление как один из больших в Европе. Много хороших домов, писал он, но таких больших домов, как в Москве и Петербурге, нет. Вообще Кёнигсберг «выстроен едва ли не лучше Москвы». Много военных: «везде попадаются в глаза мундиры».
19 июня, после обеда, Карамзин появился в доме Канта. Дом у него, замечает он, маленький, и в нём приборов (то есть мебели) немного. Всё просто, кроме его метафизики. Встреча была тёплой, доброжелательной. Карамзин пишет: «Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный». Как обычно бывает в подобных случаях, разговор начался о разных вещах. Рассуждали о путешествиях, о Китае, об открытии новых земель. Карамзин был восхищён и удивлён историческими и географическими знаниями учёного, хотя эти знания были для него «посторонними».
Затем беседа перешла в философское русло. Как бы предупреждая гостя о сложности темы, Кант сказал: «Я писал такое, что не может нравиться всем; не многие любят метафизические тонкости». По воспоминаниям Карамзина можно судить, что рассуждения Канта касались вопросов нравственности. Говоря о своей пройденной шестидесятилетней жизни, он заметил, что считает счастливыми те случаи, где он действовал сообразно с Законом нравственности.
Подчёркивая столь высокое значение нравственного закона в поведении человека, Кант, разумеется, постарался разъяснить Карамзину его смысл. Как известно, он разработал основной Закон этики – «Категорический императив» в «Критике практического разума» (1788 г.). Там имеются две формулировки. Первая гласит: «…поступай только согласно такой максимы (основное правило, принцип – Н.С.), руководствуясь которой, ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим Законом». Вторая формулировка рекомендует: «…поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своём лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству».
По Канту, Категорический императив является не частным законом, а выступает всеобщим, обязательным принципом поведения для каждого. Им должны неуклонно руководствоваться все люди независимо от их происхождения, социального положения и т.п. Нравственный закон требует предельно ограничить личный эгоизм и предписывает неприкосновенность другого человека: «Другой человек должен быть для тебя святым». Надо руководствоваться самоограничением, оберегать своё достоинство, исключая все случаи нежелательного поведения, то есть такие поступки, которые противоречат принципам основного нравственного закона. Наш моральный долг – не нарушать отношения взаимности. От этого зависит наше счастье.
Кант обращает внимание, что знание Закона не представляет большой трудности. Оно не зависит ни от образования, ни от воспитания человека. Закон знает каждый априори, т.е. независимо от опыта. И благородный, и подлец хорошо знают, является ли их поступок нравственно справедливым или нет.
Завершая свои записи, Карамзин признаётся, что слушать Канта ему приходилось «с напряжением всех нерв слуха», так как «Кант говорит скоро, весьма тихо и невразумительно». Он извиняется перед Кантом: «Почтенный муж! Прости, если в сих строках обезобразил я мысли твои!» Именно по этой причине мы сочли целесообразным уйти от буквального изложения содержания записей беседы, обратив внимание читателя на главное – суть Основного морального закона.
После почти трёхчасовой беседы Карамзин попрощался с Кантом, но перед тем как расстаться, он вспоминает: «Кант записал мне титулы двух своих сочинений, которых я не читал: «Kritik der praktischenVernunft» и «Metaphysik der Sitten» («Критика практического разума» и «Метафизика нравов». – Ред.) – сию записку буду хранить как священный памятник».
ТРЕТЬЯ «встреча» Канта с русскими состоялась в ходе Великой Отечественной войны. В январе – апреле 1945 года советские войска сражались в Восточной Пруссии. Успех операции в решающей степени зависел от овладения её столицей – Кёнигсбергом. Немецко-фашистское командование подготовило город-крепость к длительной обороне. Он был опоясан тремя оборонительными позициями. В городе имелись подземные заводы, арсеналы, склады. Таким образом он был приспособлен к ведению боевых действий даже в полной изоляции. Кёнигсберг обороняли четыре пехотные дивизии, несколько отдельных полков и батальонов фольксштурма – всего около 130 тыс. человек.
В начале апреля советское командование предложило гарнизону сложить оружие. Оно было отвергнуто, и противник продолжал упорно сопротивляться. Бои шли в центре города. Почти каждый дом приходилось брать штурмом. Одним из очагов сопротивления гитлеровцев был главный кафедральный собор. За его мощными стенами и в глубоком подвале укрывалась большая группа немецких солдат и офицеров. Они отстреливались и время от времени бросались в атаку. Перед командованием нашего 685-го стрелкового полка была поставлена задача – выбить немцев из собора, овладеть им и продолжить наступление.
В составе этого полка командиром взвода связи воевал Герой Советского Союза старший лейтенант Андрей Анисимович Белый. В ночь на 7 апреля он дежурил в штабе полка. На рассвете, в пятом часу, вспоминал после войны Белый, зазвонил полевой телефон. Звонили из штаба 193-й стрелковой дивизии. «Я подошёл, – рассказывал Андрей Анисимович. – Разговор, который состоялся тогда, мне запомнился. Говорили открытым текстом:
– Кто у телефона?
– Старший лейтенант Белый, командир взвода связи.
– С вами говорит начальник политотдела дивизии.
– Слушаю, товарищ полковник.
– Товарищ старший лейтенант, на вашем участке у стен собора находится могила Канта. Примите все меры, чтобы сохранить эту могилу, передайте требование командиру полка.
Откровенно говоря, я не понял указания. Сказал, что оперативно выйти на командира полка в динамике боя будет трудно. Начальник политотдела выдержал паузу и уточнил: «Кант был большим другом Карла Маркса. Сообщите об этом командиру полка».
Я почувствовал свою вину за оплошность, тут же вышел на командира полка и сообщил ему о содержании разговора с начальником политотдела. Комполка приказал установить, где именно находится могила «друга Маркса», и прекратить миномётный обстрел прилегающей территории.
Я ломал голову: где же могила может находиться и как её уберечь, если она сохранилась. Чтобы понять моё состояние, надо представить себе обстановку. Территория вокруг собора огромна. Она просматривается и находится под прицельным огнём с обеих сторон. Собор наполовину уже разрушен, верхняя его часть снесена полностью, кирпичные стены испещрены попаданиями мин и осколков. Вокруг собора сплошные воронки от снарядов. Живого места нет.
7 апреля утром над собором стоял густой туман. Я решил воспользоваться погодой и приказал командиру первого отделения взять с собой одного бойца и перебежками, ползком, соблюдая все меры предосторожности, осмотреть территорию вокруг собора.
Часа через два или три они вернулись. Сержант доложил, что могилу нашли, сохранилась часть железной ограды с надписью «Иммануил Кант 1724–1804 гг.».
После капитуляции немецкого гарнизона (в 21.00 час 9 апреля) в сопровождении сержанта я осмотрел могилу Канта, которая, кстати, оказалась совсем недалеко от нашей линии обороны, примерно в 200–250 метрах.
Вот тогда и задумался: если Кант был «другом Маркса», то почему фашисты сохранили его могилу, и не где-нибудь, а у стен главного собора, в самом центре Кёнигсберга? Не мог же начальник политотдела ошибиться, назвав захороненного «другом Маркса». Но война продолжалась, и мне некогда было об этом думать, хотя сомнение не развеялось. Уже после окончания войны, вспоминая с сослуживцами о прошлом, я «разгадал» истинный смысл случившегося в моей военной биографии. Разговаривая со мной, начальник политотдела, конечно, понял, что я ничего не знаю о немецком философе, и прекрасно осознавал, что нам, сражающимся у собора, нет никакого дела до могилы «какого-то немца». И вот почему сказал тогда неправду: «Речь идёт о большом друге Карла Маркса». После этих слов он, разумеется, не сомневался, что могила будет спасена. Она и была спасена. В тот же день, 7 апреля, командир полка приказал по правому крылу собора (там находилась могила Канта) миномётный огонь не вести».
В НАСТОЯЩЕЕ время склеп и могила Иммануила Канта, ограда вокруг них, решётки и надписи приведены в порядок. Вокруг цветы.
Несколько слов относительно «дружбы» Иммануила Канта и Карла Маркса. Исчерпывающий ответ, конечно, можно найти в их учениях. К. Маркс высоко ценил И. Канта как выдающегося философа и учёного. В то же время он отмечал противоречия в его учениях, двойственный характер его философии, критиковал её субъективно-идеалистические и агностические тенденции. Кант же к Марксу не относился никак: того ещё не было на свете.
