Холодная война была периодом серьезного ухудшения отношений между Советским союзом и США. Как люди с обеих сторон воспринимали это противостояние на разных этапах его развития? Diletant.ru попросил экспертов поделиться своими воспоминаниями.
Георгий Мирский,
главный научный сотрудник института мировой экономики и международных отношений РАН
Что касается меня лично — то мне как раз в «Холодную войну» стало гораздо лучше, чем раньше, потому что «Холодная» война наступила сразу после Отечественной, в течение которой я четыре года не доедал, по 12 часов в сутки работал, занимался тяжелым физическим трудом. Потом сразу все изменилось: карточки отменили, можно было питаться нормально, так что я отъелся, закончил вечернюю школу, поступил в институт, потом в аспирантуру, потом журналистом стал, потом пошел в академию наук… Опять же, в этот период я получил квартиру кооперативную (жил всегда в коммунальной квартире), машину первую купил, хоть и стоял на очереди пять лет. Так что для меня это было очень хорошее время. После войны, после страшных бед, голода — наконец-то зажили по-настоящему!
Что касается войны в широком смысле слова — ее никто и не ощущал, потому что война ощущается, когда она настоящая, а «Холодную войну» ведут дипломаты, какое отношение к этому мог иметь рядовой житель Москвы?
Разве что психологическое. Как только кончилась Отечественная война и началась «Холодная» — сразу пошли разговоры о новой войне. Я слышал это беспрерывно, каждый год: «говорят, весной война начнется», «говорят, на следующий год будет война». Это было постоянное нервное напряжение, потому что наша пропаганда исказила все, что происходило в мире.
Мы должны были поверить, что в Америке фашизм у власти, а раз так — то от них можно получить то же, что мы получили от Гитлера: нападение без всякого предупреждения. Я ездил в качестве лектора в общество по распространению знаний по всей стране. И вот обязательно время от времени после моего выступления кто-то поднимает руку и говорит «Товарищ лектор, вот вы тут делали доклад, мы слушали. Вы уверены, что ОНА уже не летит?» То есть ракета! С атомной боеголовкой.
Пропаганда строилась на такой лжи, что народ поверил, что американский президент может в любой момент послать на нас атомную бомбу. И есть ли тогда смысл строить какие-то долгосрочные планы, когда завтра может бомба прилететь, и все накроется.
Я никогда не верил в войну. Но я — другое дело, я был политически развитым молодым человеком, я знал языки, я много читал иностранную периодику, я работал в журнале «Новое время» и читал ТАСС.
Глупо было бы думать, что люди, боясь войны, сразу свою жизнь переменят. Они и не говорили особо об этом. Смешно представить, чтобы часто бывали об этом разговоры. Нет! Люди вели обыкновенную жизнь, разговаривали о своих делах, но если где-то в ходе застолья после обсуждения житейских животрепещущих тем, заходил разговор о мире, то конечно все сходились ко мнению, что нужно ждать войны.
Правда, к середине пятидесятых годов ситуация стала меняться к лучшему. Ведь пока Сталин был жив — разговоры могли быть только о войне, а потом уже, при Хрущеве, появились новые концепции и впервые был выведен тезис о возможности мирного сосуществования двух систем. При Сталине даже заикнуться нельзя было об этом. Какое мирное существование? Вокруг враги!
Алексей Малашенко
политолог, член научного совета Московского центра Карнеги
У меня бОльшая часть жизни прошла в условиях «Холодной войны», с самого момента рождения. Поэтому восприятие всегда было разное. Самое детское — что где-то действительно есть враг, с которым нам надо бороться.
Уже в подростковом возрасте я начал понимать, что не все так однозначно, особенно, когда вдруг начали попадаться материалы ТАССа, бюллетени «Почтовой информации». Это был закрытый источник, на котором было написано «для служебного пользования». Поневоле возникали какие-то вопросы. Перелом и переосмысление «Холодной войны» наступили в 1968 году, когда мы оккупировали Чехословакию. Вот тут на самом деле мир перевернулся, и стало совершенно непонятно, кто на самом деле виноват и кто кому враг.
В то время у нас уже были контакты с Западом. Оттуда приезжали люди, там жили корреспонденты, посольские, и они рассказывали, как там живут и что там происходит.
Тогда и возникли сомнения в том, что «Холодная война» может перерасти в «горячую», в том, что мы постоянно должны готовиться к войне, жить в таком мобилизованном виде, и постепенно, с возрастом, с развитием событий, это мнение становилось все более популярным.
Конечно, уже в 70-е годы эта «Холодная война» воспринималась как попытка наших, советских властей, ограничить наши возможности по «узнаванию мира», ограничить наши контакты и забить наши мозги. Это то, чем и сейчас занимается наша пропаганда. В ту «войну» мы просто перестали верить. Не верили нашим газетам, нашему телевидению, их все более скептически воспринимали, тем более, что уже была возможность послушать и «BBC», и «Свободу», и «Голос Америки».
Так что поначалу «Холодная война» воспринималась как данность, как образ жизни, а потом все больше и больше — как-то, что мешает нам жить. Это все вызывало раздражение, и было ощущение, что вся эта пропаганда «Холодной войны» — большая ложь. Ну, в итоге-то так оно и было.
Дмитрий Быков
писатель, поэт, журналист
Мне, как советскому школьнику, был присущ панический страх перед иностранцами. Поскольку я живу в районе, где иностранцев было довольно много, непосредственно рядом с Ленинскими горами, они все туда приезжали на смотровую площадку, и мне часто приходилось сталкиваться с этими «чудовищами». Один раз (мне было 6 лет), мать привезла меня на смотровую площадку, которая была и моим излюбленным местом прогулок. Иностранка решила подарить кусок фрукта манго. Я помню, что меня отдернуло от этого фрукта, как от яда. Но я, чтобы как-то «отдариться», протянул ей книжку, которая была у меня в руках, как сейчас помню, это была сказка Паустовского «Теплый хлеб». Она ее взяла, пришла в неописуемый восторг и подарила мне самопишущую ручку, которую я потом выбросил, потому что мне казалось неправильным брать у «них» ручки. Здесь же, на Ломоносовском проспекте, который ведет к Ленинским горам, я стоял у киоска с мороженым и мечтательно на него смотрел: мороженое мне было нельзя, потому что я часто болел ангиной. Ко мне подошел иностранец и дал понять, что если у меня нет денег, то он готов мне это мороженое купить. Поняв, что меня вербуют в разведку, я сдулся оттуда с чудовищной силой.
Иногда в нашем киоске на Университетском продавался журнал «Америка», которого было, впрочем, два или три экземпляра, и его сметали мгновенно. Ненависть наша к президенту Картеру (прим. — Джимми Картер, 39 президент США) была такова, что его портрет, вырезанный из журнала, долгое время украшал стены сортира, «прикнопленный» изнутри, и Картер там так широко улыбался, что как-то процесс шел легче и бодрей.
Кроме того, я знал, что в Америке живут два страшных существа: инфляция и безработица, и они берут все большую власть над местным населением, и каждый новый год они усиливаются. Особенно они усиливаются в Японии, потому что там каждый год в рубрике «В мире интересного» на последней полосе «вечорки» или еще чего-нибудь такого, или «Труда» публиковали японский гороскоп, и замечали: «ну и новый год не принесет облегчения жителям Японии, страдающим от инфляции и безработицы». Но потом, годам к девяти-десяти я начал много читать, в основном это была западная литература, русскую классику я уже к тому моменту прилично знал, и мое мнение начало меняться. Особенно, как сейчас помню, оно начало меняться на книгах Марка Твена, особенно на повести «Простофиля Вильсон», после которой я понял, что Америка — это совсем не та страна, про которую пишут в газетах. Это книга, которая раскрывает американские ценности: любовь к закону, демократизм, ненависть к травле, уважение к одиночкам, не говоря уж о том, что она написана была хорошо. И как-то после этого мне стала нравиться Америка. Потом я прочел «Янки при дворе короля Артура». Ну в общем через Марка Твена я примирился с американским образом жизни.
Уильям Стивенс
пресс-атташе посольства США в Москве
Я родился в конце периода «Холодной войны». Это было время надежд и восторженных ожиданий от российско-американских отношений.
Поколение, к которому принадлежат мои родители, и даже мои старшие братья выросли в эпоху напряженного соперничества и постоянной тревоги. А люди моего поколения выросли на надежде.
Одно из воспоминаний моего детства, которое сразу же приходит на ум в контексте «Холодной войны», — это отличный фильм этого периода «Рокки-4». Как вы знаете, главный герой фильма американец Рокки, которого играет Сильвестр Сталлоне, должен сразиться с советским боксером сверхчеловеческой силы Драго. Драго воплощал собой почти все стереотипы о Советском Союзе. Он был огромный, наводящий ужас и бесстрашный — казалось, победить такого не было шансов. Во время боксерского поединка Драго безжалостно избивает Рокки, но американец не сдаётся. И именно в этот момент фильм перестает быть набором стереотипов периода «холодной войны», а передает дух надежды, который возникает в 80-е годы. И хотя Рокки получает удар за ударом, Драго и советские болельщики проникаются к американцу уважением и начинают подбадривать обоих спортсменов. В конце боя боксеры истощены и избиты, но их объединяет взаимное уважение. И подобно этим спортсменам, наши страны могут научиться относиться друг к другу с уважением.
