«Его единственная тайна, кажется, — в тихом упрямстве…»
В. Жаботинский
Ицхак-Нахман (Исаак) Штейнберг (1888–1957) — одна из самых притягательных фигур новой еврейской истории. Он был экстремистом по убеждениям и максималистом по размаху своей деятельности: революционер (левый эсер), юрист, ученый, редактор, издатель и журналист, талантливый писатель и драматург, автор 30 книг и сотен статей на 13 языках, один из лидеров мирового еврейства. Прав Михаил Крутиков: написать квалифицированную биографию такого человека под силу не каждому[1]. Кроме обширности сфер гуманитарного знания, перед биографом встанет ряд парадоксальных вопросов. Среди них: как комиссар первого советского правительства стал «чернорабочим еврейского народа»?
Доктор Исаак Штейнберг и его ассистенты исследуют пойму австралийской реки Орд в округе Кимберли на предмет ее пригодности для будущих еврейских поселений. Фрагмент. 1939 год / Фермерское поселение Иванхоэ.
Восточный Кимберли, Австралия. 1930-е годы
Исаак Штейнберг оценивает урожай кукурузы. Округ Кимберли, Австралия. 1939 год Фотографии из коллекции Элизабет Дюрак
1
Исаак Штейнберг принадлежал к состоятельной семье, из которой вышли как известные раввины, так и талантливые представители светских профессий[2]. Его отец Зорах Штейнберг окончил Виленский учительский институт и исповедовал принцип компромисса между верой и знанием. Невозможно зарабатывать Торой, считал он, и его дети в одинаковой мере получали еврейское и разностороннее общее образование. Учителя к детям нанимались самые лучшие. Младший брат Арон вспоминал, как их первый учитель Талмуда рабби Йона заинтересовался учением о пространстве и времени, как «оно изложено было в приложении к газете на разговорно-еврейском языке. Поражен, недоумевает и втягивает меня, малолетнего ученика, в свои недоумения»[3]. Большое влияние на Ицхака оказал двоюродный брат Яков Берлин, «приверженец русского народного социализма и народников Чернышевского и Михайловского». «Однажды его встретили в районе Гаёк, в самом бедном пригороде Двинска, где он вел слепого за руку и собирал для него подаяние. Его друг Ясек (Ицхак-Нахман) был потрясен этим и начал делать то же самое в своем дворе». Братья готовились жить в открытом мире: они «узнали, что, кроме евреев, в городе жили старообрядцы, поляки и даже литовцы <…> Выяснили, что у Двинского поста, около зеленого железнодорожного моста по дороге из Петербурга в Варшаву, евреи не имеют права жить. Короче, это не просто город, это большой мир с мирочками, разделенными наречиями»[4]. Идеи социализма, равенства и революции были заразительны для многих русских евреев; особенность Ицхака состояла в органичности русской и еврейской культур его душе. Младший брат вспоминал, как в раннем детстве мать внушала своему «Ицеле», что как бы он ни изменился внешне, он останется «идентичным», верным собственной сущности.
В 15 лет для поддержки сионизма Ицхак организовал в Двинске кружок «любителей иврита», который выпускал рукописный журнал «А-Шошана». Брат Арон заполнял в нем сатирический отдел, а Шломо Вовси (будущий Михоэлс, который также исполнял роль Йеуды Маккавея в пьесе Ицхака) и его брат-близнец Хаим — стихотворный[5]. В гимназические годы Ицхак уже твердо знал, чему посвятит свою жизнь. После окончания гимназии (1906) он поступил на факультет правоведения Московского университета и окунулся в политику; через год был уже исключен из университета за членство в партии эсеров, потом арестован и несколько месяцев просидел в Лефортовской тюрьме. Арон Штейнберг рассказывает:
Ордер на его освобождение прибыл в Москву в первый день Шавуот, когда нельзя писать, и он отказался заполнить бланк. Родители отправились из Лефортово пешком к трем алахическим экспертам (Б. Вишняку, И. Гавронскому и Р. Гоцу), чтобы те вынесли постановление, разрешающее сыну писать, те согласились считать такой акт пикуах-нефеш, спасением души, и родители вторично шагали из центра Москвы в Лефортово, чтобы доставить это постановление сыну. Только тогда он заполнил бланк и покинул тюрьму, просидев в ней лишних 3 дня[6].
После Московского Штейнберг учился в Гейдельбергском университете — изучал право и философию и защитил диссертацию «Понятие преступления в Талмуде» (1910). Вернувшись в Россию, вел частную юридическую практику, а также стал активным членом эсеровской партии, главой левых эсеров Уфимской губернии, гласным городской думы. Он был не только последовательным, но и гибким политиком: 26 октября 1917 года на заседании исполкома Уфимского Совета рабочих и солдатских депутатов он выступил с осуждением вооруженного восстания большевиков, но призвал продолжать работать в Советах. В декабре 1917-го Штейнберг вошел в первое правительство Ленина от эсеровской партии как нарком юстиции РСФСР.
Будучи ортодоксальным евреем[7], уверенным, что идеи социализма — часть еврейской культуры, Ицхак Штейнберг старался противостоять террору, и Максим Горький, ценя его усилия по спасению арестованных членов Учредительного собрания[8], увидел в этом «типично еврейское» начало. 5 марта 1918 года в знак протеста против Брестского мира Штейнберг вместе с другими членами партии эсеров вышел из правительства. В феврале 1919-го его арестовали, затем перевели под домашний арест. Все это время, от выхода из правительства и до отъезда, Штейнберг не терял времени зря: полемизировал с большевиками от имени немарксистских социалистов и народников, излагал свое понимание социалистической революции (как «великой человеческой страсти, поднимающей рядового человека до уровня исторического героя»[9]), работал в еврейской организации помощи жертвам войны (ЕКОПО), участвовал в создании и деятельности Вольной философской ассоциации (Вольфилы), провозгласившей духовную независимость и свободомыслие. Осенью 1921 года, после суда над левыми эсерами, он получил разрешение покинуть страну без права на возвращение.
2
В Берлине (1922–1934) его политический пыл не угас. Первые годы член ЦК левоэсеровской партии надеялся заниматься политикой -— в 2½ (Венском) Интернационале, — но к середине 1920-х стало ясно, что его партия не имеет будущего ни в России, ни в эмиграции. В какой-то степени роль политического сопротивления выполняло руководимое им (совместно с А. Шнайдером) издательство «Скифы». Свободный печатный станок не только позволил выпустить в свет в обход цензуры ряд замечательных сочинений, но и побудил самого Ицхака осмыслить произошедшее в книгах-исповедях: «От февраля по октябрь 1917 года», «Когда я был наркомом», «Дантово и Робеспьерово начало в революции», «Нравственный лик революции». Последняя книга открывалась вступлением: «Кронштадтским матросам 1921 года, на ледяных равнинах Финского залива отстаивавшим революцию Октября, смертную борьбу принявшим и не запятнавшим ее мстительным террором, посвящаю». Революция по-прежнему представлялась ему «величественным зрелищем истории»[10], «грозовой бурей человеческих страстей», но все ее события, считал он, «должны проходить через горнило этического сознания»[11]. Штейнберг прямо и резко поставил вопрос об ответственности руководителей революционного движения перед народом: «Наступило время говорить о великом грехе в нашей революции. <…> Мы отвечаем за линии этой системы, за части этого целого, за дальнейшее направление его».
В эмиграции Штейнберг старался поддержать дух радикального универсализма и мессианизма, но сейчас этот дух был воплощен в еврейском, а не в русском народе, социализм же он рассматривал как «этическое» движение. В журнале «Фрайе шрифт фар идиш социалистишн геданк» («Трибуна еврейской социалистической мысли») мистический анархизм Густава Ландау сочетался с этическим радикализмом русского народничества и еврейским социализмом Х. Житловского. Впрочем, считал Штейнберг, чтобы иудаизм стал базой для преобразования человека и общества, он должен пропитаться современными проблемами. Сам он по-прежнему соблюдал заповеди[12].
Кроме того, Штейнберг стал одним из лидеров дубновского кружка, реализующего план культурного объединения европейского еврейства, и, в частности, инициировал такие просветительские проекты, как Еврейский научно-исследовательский институт (ИВО, 1925) и Фонд Дубнова, учрежденный для издания Всемирной еврейской энциклопедии на идише (1934—1946). Его энергия простиралась на журналистику («Фрайе Ворт» и «Фрайе Шрифтн»), при этом не прекращалось и художественное творчество: в 1923 году Штейнберг был удостоен премии имени Гете за драму «Дорога страданий».
3
В 1934 году Ицхак-Нахман Штейнберг переехал в Лондон. Оказалось, не все решается наличием печатного станка: в предвоенные годы «Фрайе Ворт» постепенно теряет идишского читателя, и, как ни экономил редактор, не получающий жалованья, в июне 1935 года еженедельник пришлось закрыть. Работа Фонда продолжалась, хотя тома Энциклопедии выходили с задержками. В том же году началось восхождение Штейнберга на свою вторую жизненную вершину.
Исаак Штейнберг, нарком юстиции в коалиционном правительстве большевиков и Партии левых социалистов-революционеров-интернационалистов. Зима 1917/1918 года
Территориализм, возникший как одно из течений сионизма в 1903 году, после прихода нацистов к власти приобрел новую остроту. Штейнберг, председатель вновь созданной в 1935 году «Фрайланд Лиге», практически осуществлял многие ее проекты. Он был уверен в ее превосходстве над сионизмом — по нескольким причинам: сионизм допускал насилие (В. Жаботинский бросил клич: «Юноши, учитесь стрелять!»), а также сомнительно будущее «маленьких государств, со всеми функциями, которые государство должно исполнять: судом, полицией, армией и т. д., — если в конце концов возникнут два государства двух народов, мира между ними не достичь. Поэтому он думал, что нужно найти в мире какую-то малонаселенную страну, где народ сможет жить духовной жизнью — на свободе, без устроения своего государства»[13]. И, как всегда, поддержку колонизации без государственного строительства Штейнберг находил в национальной истории: еврейский народ в своем развитии уже преодолел стадию государства.
В первой экспедиции — в Южную Африку — он вел себя не так, как многие еврейские функционеры: полностью погрузился в жизнь незнакомой страны, читал лекции, уговаривал, организовывал — работал неутомимо, «как беспокойный мотор».
12.12.1935 Иоханнесбург[14]
Дорогой Арон! Большое тебе спасибо за письмо (26/11) и за привет С.В.[15] Очень много мог бы я порассказать о своих наблюдениях над здешней общей и еврейской жизнью. Но по совести, не очень легко дается мне здесь писание писем. Это — от двух причин: от кошмара, к которому я никак не привык (иногда зной бывает такой, что трудно переводить дыхание). (Вначале я волновался от этого, думая, что причина во мне, но потом мне объяснили, что так было всегда с пришельцами в первое время. А теперь, когда я с вчерашнего дня переехал на частную квартиру в другой район города, и воздух оказался легкий.) А вторая причина — это обилие работы, которая по существу утомляет. Я не могу пожаловаться: почти с первых дней удалось нащупать 2–3 подходящих людей, и после этого знакомства и встречи пошли самотеком. Завтра 5 недель, как я тут, и все знатоки находят, что я много успел. Но это означает, что я перевидал много людей, и многих из них «очаровал». За этим успехом лежит постоянная готовность говорить, разъяснять, убеждать. И хотя меня хорошо встречают, и хотя постоянно возят в автомобилях, я все же к концу дня уставал порядочно — а тогда не очень хочется писать. Домой я стараюсь подробнее описывать мои похождения, и я думаю, что по ним ты себе представляешь яснее мою жизнь тут.
Первая стадия работы — образование Комитета, в который вошло порядочное число и знатных людей, и готовых помочь работников. В воскресенье 8.12. был первый массовый митинг в театре тут, на который пришло свыше 1000 чел. (может быть, оттого, что вход был бесплатным). (Организация этого вечера стоила нам 40 фр.!) Но тут давно не слышали нашего שידיי [идиша] и такой постановки вопросов. Почти все (за исключением леваков, однако молчавших) остались довольны, и председатель Комитета — адвокат Franks, — и члены его.
Bulawayo. 23.8.1936 (Южная Родезия)
(второй по величине город в Зимбабве)
Вот видишь, пришлось прервать мое письмо к тебе на неделю. Столько было хлопот все это время. Ехал я в этот город, где часть лидеров хотела оттолкнуть мой визит на 3 месяца. Это всегда создает беспокойство. Однако, когда я прибыл и переговорил с ними, они поняли значение миссии, и в этот же день постановили назначить мое первое публичное собрание на сегодня (через неделю). Чтобы не терять времени, я — со знакомыми — на 3 дня уехал смотреть знаменитые Victoria Falls[16]. Это действительно было зрелище необычайной мощи и красоты. Но езда тянулась сутки туда и назад, так что в течение той недели я четыре ночи провел в вагоне. А когда в пятницу прибыл сюда, то стал — по обычаю — изучать «город» через знакомства. Сегодня я уже чувствую себя тут как среди знакомого и частью даже дружеского общества. В этих заброшенных местах гостеприимство очень живое. Приходится говорить и по-английски, и странное дело — мне легче вести разговоры на абстрактные темы, чем на будничные (это, вероятно, ты и сам заметил). Вчера я пережил очень приятный момент, когда получил теплое письмо и чек на $50 от Киршнера (Иоханнесб[ург]), председателя Сион[истской] Организации всей Африки. Это — большая победа моей работы в этой стране, ибо это он вначале принял меня в штыки. Думаю, что придется побыть в Rhodesia 1½ недели, и тогда я в самом начале сентября смогу оказаться в Cape-Town’е. Так решил — и правильно — наш Комитет; закончу я тогда кампанию в Иоханнес[бурге], где и начал. Финалом будет открытие «South African Jew[ish] Sc[ientific] Institute». Я себе поставил задачей закончить все не позже 4.11, то есть ровно год, как я сюда прибыл. Ты легко поймешь, как мне душевно трудно стало уже вести эту работу. Оглядываясь назад, я даже удивляюсь, откуда взялись силы за весь год. Мыслями и чувствами всеми я уже в Лондоне давно. <…>
Обнимаю тебя душевно, дорогой Арон.
4
«Проект Кимберли» на западе Австралии (1938–1944 годы) воспринимался как альтернатива палестинскому: евреи, которые не смогут уехать в Палестину, укроются на австралийских землях, плато Кимберли. В этой экспедиции Штейнберг действовал более осмотрительно: договорился с правительством и профсоюзами штата Западная Австралия, с состоятельными людьми, собрал сторонников среди всех слоев общества, привлек на свою сторону премьер-министра, архиепископа, председателя радиовещательной комиссии и т. д. Кроме того, работал как целый исследовательский институт: изучал экономику, этнографию, финансы, сельское хозяйство, историю. При этом убеждал и агитировал на страницах еврейской прессы[17]. Деятельность эмиссара «Фрайланд Лиги» привлекла внимание В. Жаботинского, который посвятил ему целую главу своей книги «Еврейский военный фронт» (1940): «Самый интересный из всех проектов был план заселения Западной Австралии. Одна из самых замечательных особенностей этого проекта состоит в том, что он осуществлялся усилиями одного человека, и этот человек был ни молод, ни богат. Он не был известным пропагандистом. Его единственная тайна, кажется, -— в тихом упрямстве, когда человек сегодня все еще хочет того, что хотел вчера. Его имя доктор Штейнберг»[18]. В своей книге «Австралия — необетованная земля» Штейнберг ответил Жаботинскому, уже покойному. Он не согласен с тем, что, если евреи не станут политической нацией в собственном государстве, они просто затопят города. Кимберли не должен быть лишь временным убежищем, где скрываются испуганные люди: «Колонизация не только болезненный процесс эмиграции, но также здоровый процесс иммиграции, строительства. Это — преобразование не защищенной от ветра человеческой пыли в постоянный человеческий организм. Если новое поселение основано на действительно новых принципах (научное планирование, современная техника, социальное сотрудничество, этические идеалы, еврейский дух), оно станет дорогим для сердец поселенцев. Тогда они не будут хотеть разрушать его». Такие цели «также способны пробудить идеализм. И разве такой идеализм не может вспахать почву Кимберли и достигнуть чудес, сопоставимых с такими же в Палестине?»[19]
Мы выбрали два послания Штейнберга из австралийской эпопеи.
Первое — открытка с дороги, с фотографией парохода, приближающегося к египетскому Порт-Саиду, отправлена 2 мая 1939 года. На обороте:
Дорогой Арон! Уже пятый день двигаюсь вперед; мировые заботы как будто все дальше отходят. Стараюсь не думать о будущем. Главное теперь отдохнуть для работы потом. А вы пока что старайтесь, чтобы в тылу было спокойно. Тебе и С.В. душевный привет. Твой И.
Второе — подробное письмо, написано (в два приема) через полтора месяца после первого, 15 июня 1939 года, из Айвенго. Сделано уже очень много, он полностью захвачен своей миссией, в то же время не отрывается от Лондона, Энциклопедии, друзей и родных.
Ivanhoe (East Kimberley, W.A.)
Дорогой Арон! Большое тебе спасибо за положительное письмо от 23.5. Оно попало ко мне в руки после 6.6, и мне так странно, что я отвечаю из такого чужестранного места. Вообще говоря, это место — чрезвычайно живое, настоящий בושי [ишув], хотя и лежит Б-г знает где. Живу тут гостем семьи Durack’ов[20], в их первом имении (из четырех). Оно лежит в 50 милях от главного городка этой местности: Wyndham [Уиндхэм]. Предполагалось, что через день, т. е. 13.6., поедем дальше. А между тем пошел такой дождь на 2 суток, что мы застряли надолго, потому что ждали, пока земля отсохнет. Вышла пауза, которой я, по правде сказать, доволен. В этом зимнем месте я получил подлинную летнюю дачу. Durack’и — пионеры этого края с 1886 года — настоящие хлебосолы на помещичий манер, к тому же англичане, т. е. дают гостю оставаться с самим собою. Я все больше проникаюсь убеждением, что г. Durack не только преследует практическую цель: простор, это огромное поместье, которое он основал и больше не в силах вести. Он — и патриарх своей страны, желающий ее заселения и развития и видящий, что это не сделать без помощи варягов. Но он к тому же и просвещенный человек, питает то дружелюбное чувство к евреям, которое я встречал так часто и в Якобсоне. Прямо поразительно это отсутствие расового антагонизма; за 2 недели моего сожительства я бы заметил тень другого чувства на его лице. Оказалось к тому же, что его старшие два сына и дочери — из племени «кающихся дворян», интересующихся по-настоящему социальными проблемами, и даже захвачены нашим колонизационным планом. Если их земля окажется в основном годной, тогда лучше всего выдвинуть конкретный план их поместья, и на этом вести политическую пропаганду тут.
26.6. Письмо прервано, потому что земля отсохла, и мы 16.6. пустились в объезд огромных пространств. За 8 дней мы, можно сказать, не вылезали из ауто, делая в день в среднем 80–90 миль. Мне это давалось не всегда легко, так как на здешних не готовых дорогах здорово трясет, а если к тому же «припекает» (то есть по-настоящему жарко), то и совсем весело. Но я не позволял себе отвлекаться и старательно вникал в объяснения, которые давали мне хозяева и Mr. Melville [Джордж Мелвилл], молодой австралийский ученый из Перт’ского университета, который меня сопровождает. За эти недели я так привык к этим соображениям о климате, дожде, посевах, скоте и т. п., что даже начал понимать нашу здешнюю проблему. И хотя мы вдвоем с Melvill’eм не считаем себя научной комиссией, а только предварительной разведкой, однако наше мнение не лишено веса. А мнение это такое: эта часть East Kimberley вполне годится для наших целей. Земля эта огромна и по своим размерам и скрытым в ней возможностям. Если бы мы ее начали планомерно заселять, не было бы пределов для экспансии. Черное население тут ничтожно, работает для немногих белых как םימיבאוש [водоносы]. Диких зверей или серьезных болезней нет. Требуется: 1) население, 2) деньги, 3) воля и труд. А это должны мы доставить. Климат? Я все время выпытывал об этом людей. Оказывается: терпимо, а при новейших технических условиях еще легче. Да вот я сам пример. Не люблю я жары, но тут решился перетерпеть, чтобы убедиться в пределах терпимости. Сегодня тут — в Wyndham’e, где я жду аэроплана завтра, который отвезет нас в Perth, — не меньше 98°, и вот когда сейчас пишу, я весь в поту. Но все же ничего, очевидно, в разных климатах по-иному воспринимаешь. Разве в Лондоне я мог бы работать, беседовать с десятком людей, составлять начало Report’а о виденном?[21]
Еду в Perth с надеждой, что найду тут для убеждения нужных людей. Ты прав, в Париже, да и в Лондоне не отдают себе отчета в трудностях на пути. Однако атмосфера тут не против нас. За первые 2 недели в Перте это выяснилось; ты об этом, наверное, знаешь из моих писем домой.
Должен кончать, Арон. Очень бы хотелось, чтобы ты и из Парижа писал мне о себе и о делах. Адрес в Перте — тот же. Я так уже оторвался от европ[ейских] дел, что для меня освежающе прозвучала твоя весть об Энциклопедии, о твоем обзоре, о I томе. Очень бы я хотел, чтобы мне в Перт выслали этот I том поскорее (из Лондона по воздуху, что ли?). Большой сердечный привет тебе и С.В. и давай о себе опять знать. Твой Исаак.
Но и проект Кимберли провалился: федеральное правительство Австралии побоялось массовой эмиграции евреев на свою территорию, сопротивлялась и часть еврейских лидеров. В 1944 году «Фрайланд Лиге» переехала в США. Штейнберг и тут продолжал поиски: теперь он вел переговоры с британским правительством о Гвиане (1946 год). Скоро «Фрайланд» превратилась в культурно-просветительское общество идишской культуры; все книги Штейнберга американского периода были написаны на идише: «Гелебт ун гехолемт ин Австралие» («Жил и грезил в Австралии»), «Мит эйн фус ин Америке» («Одной ногой в Америке») и др. С его смертью 2 января 1957 года Лига прекратила свое существование.
Открытка с изображением парохода «Оронсэй» восточной линии сообщения, водоизмещением 20 тыс. тонн, на котором Исаак Штейнберг отправился в Австралию. Письмо на обороте написано 2 мая 1939 года
5
Нарком в талите и австралийский Герцль — один и тот же человек, в одиночку бросавшийся спасать человечество от позора насилия, от уничтожения. «История поразительная, — писал Жаботинский, — поскольку она показывает, что очень важные политические результаты могут быть достигнуты без посторонней помощи одним весьма неофициальным человеком, с небольшой поддержкой и без всяких специальных верительных грамот, без какого-то колдовства или личного магнетизма, просто здравым смыслом»[22]. Хотя усилия этого поразительного человека не могли изменить объективную реальность, он показал, как много может сделать в ХХ веке один человек. В исторической памяти остаются не только успешные. И. Штейнберга запомнили за намерения, действия, дух преобразования, которые он вносил в жизнь: «Так этот важный и гордый еврей многие годы искал пустую от людей землю, в которой могли бы поселиться миллионы не имеющих родины евреев»
