| Ученик и учитель: бывший председатель Федерального резерва США Алан Гринспен и (внизу) шотландский экономист и банкир Джон Ло | |
| Английская политическая карикатура | |
| Октябрь 1929 года, Уолл-стрит.Крахом нью-йоркской фондовой биржи | |
Конечно, деньги в виде звонкой монеты существовали и до Джона Ло.
Но именно он придумал бумажные деньги и операции с ними, ставшие прообразом тех, которые привели сегодня мир к глобальному кризису. В этом смысле нынешний кризис – лишь очередной рецидив теории Джона Ло
В апреле 1790 года русский литератор Николай Карамзин гулял по французской столице в сопровождении некоего аббата Н*, который сетовал, что нет уж прежнего парижского общества: «Вы опоздали приехать в Париж… Жан Ла несчастной выдумкою банка погубил и богатство и любезность парижских жителей, превратив наших забавных маркизов в торгашей и ростовщиков; где прежде раздроблялись (то есть разбирались, анализировались. – В. А.) все тонкости общественного ума, где все сокровища, все оттенки французского языка истощались в приятных шутках, в острых словах, там заговорили… о цене банковых ассигнаций, и домы, в которых собиралось лучшее общество, сделались биржами. Обстоятельства переменились — Жан Ла бежал в Италию, — но истинная французская веселость была уже с того времени редким явлением в парижских собраниях. Начались страшные игры; молодые дамы съезжались по вечерам для того, чтобы разорять друг друга, метали карты направо и налево и забывали искусство граций, искусство нравиться. Потом вошли в моду попугаи и экономисты, академические интриги и энциклопедисты, каланбуры и магнетизм, химия и драматургия, метафизика и политика. Красавицы сделались авторами и нашли способ… усыплять самых своих любовников».
Этот краткий курс политэкономии французского абсолютизма Карамзин прослушал уже после взятия Бастилии. Монолог аббата заканчивается фразой: «…И я не знаю, к чему бы мы наконец должны были прибегнуть от скуки, если бы вдруг не грянул над нами гром революции».
Жан Ла, которому аббат приписывает столь пагубное влияние на парижские нравы, – не кто иной, как Джон Ло, выдающийся экономист и банкир, чья двусмысленная слава и недвусмысленный талант и сегодня, почти три века спустя, не дают покоя финансистам, как азартному игроку не дает покоя громадный выигрыш, свидетелем которого он однажды стал.
XVIII век – век авантюристов. Выходцы из разорившихся дворянских семей, бретеры, игроки, поэты, маги, алхимики, шарлатаны и ловеласы, красавцы с обворожительными манерами и гипнотическим взором, изобретатели чудесных эликсиров и полетов на Луну, они колесили по Европе, соблазняя дам своей мужской статью, а мелких монархов, в кошельках у которых было вечно пусто, грандиозными проектами сказочного обогащения. Многим давали от ворот поворот. Когда скульптор Фальконе сообщил Екатерине II, что один француз берется указать ей «простое средство заиметь в течение четырех месяцев 30 миллионов без малейшего отягощения», императрица написала в ответном письме: «Я имею обыкновение отвечать составителям золота и денежных проектов: господа, воспользуйтесь своими выдумками сами, чтобы не просить милостыни».
При удачном для них стечении обстоятельств прожектеры обогащались сами и ударялись в бега, бросив разоренную казну и убитых горем любовниц. Такими красками рисуют обычно и ослепительную карьеру Джона Ло. Но эта фигура куда значительнее. Ло принадлежит к числу тех энтузиастов, чьи сокрушительные неудачи обогатили человечество гораздо больше, чем иные хитроумные бизнес-схемы. У него по сей день есть последователи, уверенные в том, что «система Ло» в целом была правильной, ему просто не повезло. Одним из таких последователей в XX веке был британский экономист Джон Мейнард Кейнс, оставивший после себя влиятельнейшую по сей день школу экономической мысли. Кейнсианцем, в свою очередь, называют бывшего председателя Федерального резерва США Алана Гринспена, которого считают «духовным отцом» нынешнего финансового кризиса. Отсюда вывод: современный глобальный кризис – очередной рецидив теории Джона Ло. Не собираются ли сегодня лечить тот же недуг все тем же снадобьем? Похоже на то.
Жизнь игрока
Джон Ло родился в Эдинбурге в 1671 году. Его отец был золотых дел мастером; в те времена эта профессия совмещалась с разменом денег и ростовщичеством. Приобретение поместий дало успешному ремесленнику право на дворянский титул. 20-летним юношей Джон Ло отправился в Лондон покорять столицу. Он был хорош собой, обходителен, богат и необычайно удачлив в игре. Но фортуна оказалась капризной. Он дрался на дуэли (некоторые авторы утверждают, что предметом ссоры была Элизабет Вильерс – фаворитка короля Вильгельма III), убил соперника и был приговорен к смерти, однако сумел бежать из-под стражи и вскоре объявился в Европе, где занялся изучением банковского дела – сначала в Голландии, а после в Италии, двух финансовых центрах тогдашнего мира.
Постепенно у него созрели собственные проекты, которые он предлагал различным правителям, но безуспешно. Герцог Савойский Виктор Амадей будто бы ответил ему: «Я не настолько богат, чтобы разоряться». В 1708 году Ло переселился в Париж. Франция в те годы переживала жестокий финансовый кризис. Война за испанское наследство разорила ее. Придворные финансисты изобретали все новые способы пополнить казну, но они на поверку оказывались лишь паллиативом. Джона Ло представили герцогу Филиппу Орлеанскому. Тот был заворожен идеями шотландца. Согласно легенде, он выразился так: «Если вас послал Бог, то оставайтесь, если же дьявол – то не уходите». Но престарелый Людовик XIV отнесся недоверчиво к «гугеноту» и к тому же азартному игроку, сорившему золотом.
Страсть к игре и необыкновенное мастерство картежника (его мозг с феноменальной скоростью просчитывал все возможные комбинации) навлекли на Ло подозрения. Он не был замечен в шулерстве; тем не менее, глава полиции счел за благо выслать его из Франции. Из-за границы он продолжал слать герцогу Орлеанскому свои записки. Наконец, его час пробил. В 1715 году Людовик XIV, правивший 72 года и всем смертельно надоевший, скончался. Герцог Орлеанский стал регентом при малолетнем правнуке усопшего монарха Людовике XV. Финансы королевства пребывали в печальном состоянии. Наличность казначейства составляла не более 700 тысяч ливров. Хронический дефицит бюджета был равен 144 миллионам ливров в год. Уже через два месяца после смены короля Джон Ло приступил к осуществлению своего проекта.
Система Ло
Теория Ло исходила из догадки о том, что денежные знаки (а в то время ими были только золотые, серебряные или медные монеты) не обладают неизменной стоимостью – их цена колеблется. Он спорит с Локком, по мнению которого деньги приобрели свою ценность посредством соглашения между людьми. «Никакое соглашение, – утверждает Ло, – не может придать товару воображаемую ценность и удержать ее за ним, менее же всего такому товару, взамен которого отдавались все остальные».
Но по какой причине колеблется цена звонкой монеты? Ответ Джона Ло: она зависит от состояния экономики государства, а та, в свою очередь, – от твердости валюты. «Торговля и деньги находятся во взаимной зависимости, – пишет Ло в одной из своих записок. – Ценность монеты изменяется, когда торговля падает, а когда количество монеты уменьшается, тогда падает торговля». Сегодня это утверждение представляется аксиомой, но всякая аксиома была кем-то открыта и сформулирована. Первооткрыватель этой – Джон Ло. Отсюда – следующий вывод: для успешного развития экономики следует обеспечить ее наличными деньгами. «Мы должны были бы обладать одинаковым с другими нациями количеством монеты, чтобы быть могущественными и богатыми в сравнении с ними; потому что без монеты лучшие законы бессильны дать частным лицам способы усовершенствования произведений, развития ремесел и торговли».
Удивительно, что при таком здравом взгляде на природу денег и их взаимодействие с реальным сектором экономики Джон Ло остается приверженцем господствовавшей тогда школы меркантилизма – он сторонник поддержки отечественного производителя и протекционистских мер в международной торговле, противник импорта и вывоза валюты: «Вывоз звонкой монеты или слитков для уравнения баланса составляет истинную потерю этих богатств и причиняет крупный вред торговле. Правительствам следовало бы предупреждать этот вред запрещением ввоза, высокими таможенными пошлинами, уменьшающими потребление иноземных товаров, поощрением промышленности, в видах замены иноземных произведений туземными, премиями за вывоз…»
Кто же должен снабдить экономику наличностью? Известно, кто – банки. По мнению Ло, банки «составляют лучшее средство для увеличения количества монеты». Но ведь банки не увеличивают количество монеты. А для этой цели, говорит Ло, существует кредит. Кредит как основная банковская операция был, конечно, известен и до Ло. Но шотландца осенила мысль о том, что кредитные обязательства банка вовсе не обязательно должны полностью обеспечиваться содержимым его сейфов. Предположим, рассуждает он, золотые резервы банка составляют 15 000 ливров, а общая сумма выпущенных им кредитных билетов – 75 000 ливров. Получается, что масса денег, находящихся в обращении, увеличилась на 60 000 ливров. Кредит позволяет купцу и ремесленнику расширять свой бизнес, богатство нации растет, все счастливы: «Чем больше банк раздает ссуд, тем больше увеличивает он количество монеты, приносящей доход стране, потому что при этом дается занятие большему числу рук, торговля расширяется, займы становятся легче и дешевле и, наконец, сам банк наживает барыши».
Возможно, на мысль о бумажных деньгах Джона Ло натолкнул его собственный опыт игрока. Играя по-крупному, он, по свидетельству мемуариста, «брал с собой не менее двух мешков золота приблизительно на сумму 100 000 ливров. Так как нельзя было захватить рукой всего количества золота, которое он клал на ставку, то он велел заготовить марки, ценностью в 18 луидоров каждая» (в 1 ливре было 7,69 грамма чистого серебра, золотая монета луидор – louis d’or – равнялась 24 ливрам).
Перечисляя достоинства бумажных денег, Джон Ло поет в один голос с Мефистофелем: «Прочие необходимые в монете свойства суть следующие: 1) удобство при платежах; 2) повсеместная ценность; 3) хранение без потерь и издержек; 4) делимость без потери ценности; 5) чеканка. Билеты обладают всеми этими качествами в гораздо большей степени, чем серебро: 1) ими легче платить: 500 ливров скорее можно сосчитать бумажками, чем серебром; 2) их легче пересылать, а потому их ценность меньше будет отклоняться в различных местностях; 3) их легче хранить, вследствие небольшого объема; 4) их можно делить без потери, обменивая крупные билеты на мелкие; 5) они допускают своего рода чекан и их труднее подделывать, чем монету». И наконец, самое главное: «Бумажные деньги сохранят постоянную ценность, по истечении пятидесяти лет ими можно будет приобрести то же количество товара, как и в настоящее время, если только ценность этого товара не изменится вследствие колебаний спроса и предложения на этот товар».
Но что произойдет, если держатели кредитных билетов вдруг разом пожелают обменять их на золото? А почему они должны предъявить билеты к оплате «разом»? Они что, сговорятся?
Вероятно, читатель, наученный горьким опытом обманутых вкладчиков инвест-фондов, павловско-геращенковского обмена денег и дефолта 1998 года, лишь грустно усмехнется. Но герцог Орлеанский ничего этого в жизни своей не видел, и картина ажиотажа вкладчиков представлялась ему маловероятной.
От теории к практике
Первоначальный проект Джона Ло предусматривал создание государственного банка с соответствующими гарантиями казначейства. Этот проект был отклонен как слишком рискованный. В мае 1716 года Джон Ло получил патент сроком на 20 лет на учреждение частного банка «Ло и компания» (впоследствии – Banque Generale), который введет в оборот бумажные денежные знаки – банкноты. Уставный капитал банка составлял шесть миллионов ливров, разделенных на 1200 акций по 5000 ливров каждая. Владение пятью акциями давало право голоса на собрании акционеров, которое созывалось дважды в год. Однако один акционер не мог иметь более 30 голосов независимо от величины его пакета. Шести миллионов у банка не было. Лишь четверть акций была оплачена звонкой монетой, остальная часть стоимости была внесена государственными облигациями – billet d’Etat – проще говоря, долговыми расписками короля. То, что банк возьмет на себя часть национального долга, было условием патента. Таким образом, наличность банка не превышала полутора миллионов ливров.
Разумеется, без поддержки государства банкноты Ло не стали бы полноценным платежным инструментом. Циркуляр министра финансов обязал провинциальных податных чиновников отправлять в Париж деньги исключительно в виде банкнот, дабы тем самым удешевить и ускорить перевозку, а также не лишать провинцию монеты. Иными словами, правительство разрешило платить налоги бумажными деньгами. В апреле 1717 года правительство обязало принимать банкноты в уплату всех видов налогов, пошлин, штрафов и других платежей в пользу государства.
Банкноты мгновенно подскочили в цене на 15 процентов, а курс королевских облигаций упал на 60-70. Но это было только начало.
Вскоре Джон Ло предложил своему покровителю основать новое предприятие – компанию, которая имела бы исключительное право на торговлю в Луизиане.
Территория тогдашней Луизианы, входившей в вице-королевство Новая Франция, включала, полностью или частично, 15 нынешних американских штатов от Монтаны до Техаса и целиком великую американскую реку Миссисипи. Считалось само собой разумеющимся, что в недрах заокеанской колонии таятся несметные богатства, но приступить к их добыче все никак не удавалось то из-за войны, перекинувшейся в Северную Америку, то из-за нехватки оборотных средств и отсутствия энтузиастов.
Учрежденная шотландцем Западная компания (Compagnie d’Occident), или Миссисипская, как ее вскоре стали называть в обиходе, получила исключительные привилегии. Капитал компании был определен в сто миллионов ливров. Для привлечения этих средств было эмитировано 200 тысяч акций по 500 ливров каждая. Акции были на все сто процентов оплачены государственными облигациями, которые принимались в уплату по их номинальной стоимости. Реальный курс облигаций к тому времени снизился до 68-72 процентов. Таким образом, 500-ливровая акция обходилась в 140-160 ливров. В июле 1718 года компания выплатила скромный дивиденд владельцам некоторых серий акций – шесть процентов.
В декабре 1718 года банк Джона Ло был преобразован в Королевский, то есть государственный, со всеми вытекающими последствиями. Эдикт короля гласил: «Успех этого учреждения побудил нас недавно подвергнуть рассмотрению первоначальный проект господина Ло, и мы убедились вполне, что общая польза торговли и наших подданных предписывает нам организовать это учреждение в виде королевского банка, с управлением, действующим от нашего имени, и состоящего под нашей властью». Любой банкир может лишь мечтать о таком преобразовании.
Тем временем дела Миссисипской компании пошли в гору. Точнее будет сказать, что у французов создавалось впечатление, что дела ее идут в гору. Биограф Джона Ло
Й. Горн в русском переводе 1895 года называет способы, которыми достигалось это впечатление, «приемами подзадоривания». Мы бы сегодня назвали их рекламной кампанией или недобросовестным пиаром. «Богатства прибрежья Миссисипи и его обитателей, легкость и быстрота, с которой все эти богатства должны достаться Компании, изображались самыми яркими красками, – пишет Горн. – Толпе показывали гравюры, на которых были изображены дикари и дикарки Луизианы встречающими французов со всеми знаками благоговения и удивления, и подпись гласила: «Там есть горы, наполненные золотом, серебром, медью, свинцом, ртутью. Металлы эти там столь обыкновенны, что дикари — и не подозревающие их ценности, — обменивают куски золота и серебра на европейские товары: ножи, котлы, копья, маленькие зеркальца и даже на глоток водки».
Следующим шагом было поглощение Миссисипской компанией Ост-Индской и Китайской компаний – в июне 1719 года они были упразднены эдиктом короля. Вскоре к Компании Индий, как называлось теперь предприятие Ло (Compagnie des Indes), перешел и контроль за африканской торговлей Франции. Система Ло была построена.
Взлет и падение
Началась эмиссия акций новоучрежденной компании. Они эмитировались тремя выпусками, получившими название «матери» (meres), «дочери» (filles) и «внучки» (petites-filles). Срок торговли каждым выпуском был ограничен, в уплату принималась только звонкая монета, причем для того, чтобы купить одну «дочку», требовалось предъявить четырех «матерей», а для приобретения «внучки» – четырех «матерей» и одну «дочь». Таким образом, все три выпуска росли в цене, ажиотажный спрос усиливался. Теперь уже было совершенно неважно, какие сокровища могут быть добыты в долине Миссисипи – разбогатеть можно было на перепродаже акций. Именно тогда, кстати, и появилось во французском языке слово «ажиотаж» – от итальянского l’aggio (в русском арго от этого итальянского слова произошло слово «лажа») – превышение рыночного курса ценных бумаг над их нарицательной стоимостью.
Об ажиотаже, царившем сначала на улице Кенкампуа, а затем в парке гостиницы «Отель-де-Суассон», где совершались операции купли-продажи акций Компании Индий, существует великое множество анекдотов, в которых нелегко отделить правду от вымысла. Утверждают, что аристократы проникали в апартаменты Ло через печные трубы, что дамы высшего света не почитали за грех пустить в ход свои чары в обмен на акции компании. «Придворные забыли о вестибюлях регента, – рассказывает британский финансист Чарлз Маккей в своей весьма, впрочем, тенденциозной книге «Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы», впервые изданной в 1841 году. – Пэры, судьи и епископы толпой устремились в «Отель-де-Суассон»… Претендентов было столько, что Ло не мог принять даже десятую их часть, и для получения доступа к нему использовались любые уловки, какие только могла подсказать человеческая изобретательность». «Высокопоставленным особам, – вторит ему Горн, – даже дамам аристократического общества, никакая подлость не казалась унизительной, никакая лесть грубой, лишь бы добиться расположения могущественного финансового чудодея; его слуги и лакеи разжились подачками всех тех, кого они допускали к своему хозяину или в бюро Общества. На улицах Ришелье и Вивиенн, где были подъезды к бюро Компании, лица, алкавшие подписаться, подвигались вперед тесной вереницей, которую не расстраивали в продолжение многих дней ни голод, ни жажда, ни сон, ни усталость; многие запасались провизией, одни кряхтели под тяжестью мешков с деньгами, другие боязливо прижимали к груди туго набитый портфель. Давка людей и экипажей была такова, что ежедневно были или задавленные или вынесенные со сломанными членами; быть может, последние менее горевали об увечье, чем об акциях, которых они вследствие этого лишились».
Система Ло и впрямь оживила промышленность и ремесла. Париж утопал в необыкновенной роскоши. В лихорадочной поспешности, с какой нувориши обзаводились дворцами и обставляли их драгоценной мебелью, чувствуется смутное ощущение угрозы: «финансовый кран» Ло – robinet des finances – всякую минуту мог иссякнуть.
Теперь, когда в обороте находилось два миллиарда акций и обращались он с необыкновенной быстротой, для сделок с ними потребовалась дополнительная наличность. Когда в твоих руках Королевский банк, нет ничего проще: за эмиссией акций последовала эмиссия бумажных денег. Каждый выпуск акций сопровождался выпуском банкнот. Счет шел уже на сотни миллионов, а потом и на миллиарды ливров. Сначала банкноты гравировали, потом для скорости стали просто печатать на типографском станке.
Все это не могло продолжаться бесконечно. В конечном счете цены на акции Компании стали взвинчивать именно те их владельцы, кто первым осознал опасность и стремился избавиться от них по максимально возможной цене. Звонкая монета стремительно исчезала из обращения. Обладатели баснословных состояний спешили конвертировать бумажные деньги в золото и бриллианты и по возможности вывезти их за границу.
На эти «происки» Джон Ло и регент ответили изданием репрессивных законов – сначала о запрете крупных платежей золотой и серебряной монетой, затем – о запрете на владение драгоценностями. Ремесленникам запрещалось изготовление предметов из золота тяжелее унции. Для всякого предмета золотой и серебряной посуды был установлен предельный вес. Наконец появилось ограничение на владение наличной монетой – не более 500 ливров. Разница подлежала конфискации и целиком выплачивалась доносчику. Король уполномочил Компанию проводить обыски в любых помещениях, не исключая и его собственных дворцов. Обыски и конфискации не заставили себя ждать.
Джон Ло, этот апостол кредита и доверия, оправдывал драконовские меры заботой о благе общества: «Если Система должна была чего-либо опасаться, — писал он в газете Mercure de France, — то, во всяком случае, не деспотической власти, как многие утверждают; напротив того, деспотическая власть, которой мы обязаны Системой, сумеет и поддержать последнюю… Именно в таких случаях чувствуется благотворное действие деспотической власти; власть необходима, чтобы спасти людей от них самих». Как это похоже на иных российских поборников демократии и свободного рынка, превратившихся со временем в адептов «властной вертикали» и «твердой руки»! Но вертикаль – самая неустойчивая геометрическая фигура на свете.
Ло сопротивлялся судьбе до последней возможности, всеми силами оттягивал неизбежную развязку. Но она все-таки наступила. Начался ажиотажный спрос теперь уже на звонкую монету. Банк открыл обменные бюро; работали они нерегулярно и часто оставались на замке весь день; поначалу в них обменивали столивровые билеты, затем – только 10-ливровые. Люди занимали очередь к бюро с вечера. Спустя некоторое время, потеряв терпение, толпа сделалась агрессивной, в Париже начались беспорядки. Предоставим слово русскому агенту в Париже Алексею Юрову, который в июле 1720 года доносил кабинет-секретарю Петра I
Макарову: «Франция пришла в великую скудость, понеже ни у кого денег нет ничево, а ходят только билеты банковые, которых в коммерцию нихто не берет, отчего много помирало з голоду. А в банке не платят больше десяти гульденов, а ныне и ничего не дают. Но когда платили оные по десяти гульденов [за] билеты, тогда множество великое приходило народу, и от тесноты и от жажды великой, чтоб иметь деньги, нахаживали мертвых человек по 30 и по 40 в день в банке…»
А вот слезное письмо русских студентов И. Каргопольского, Т. Постникова и И. Горлецкого из Парижа тому же самому Макарову: «Провосходительнейший господин Алексей Васильевич, наш премилостивейший государь! Доносим вашему превосходительству, что когда мы были высланы в Париж, и мы жили без жалованья в Париже больше года, а имянно: с октября месяца 4-го числа 1717 году даже до марта месяца 9-го числа 1719 году, и о том просили вашего превосходительства, чтоб позволили доложить царскому величеству, чтоб за оной 1718 год нам выдали жалованье против нашего определения, которое мы получили в 1719-м году, понеже мы приняли на нынешний на 1720-й год деньги бумагами, а ныне тем бумагам ходу нет по их цене, для того, что которые были по сту ливр, ныне те только ходят по двадцати ливр, а которые были по десяти ливр, те только ходят по две ливры и меньше. Також де и другие по пропорции умалились, ради которого случая мы имеем нужду и препону к науке велику».
Регент позволил Ло тайно уехать из Парижа – в противном случае ему грозила если не расправа толпы, то арест и суд. Это произошло в декабре 1720 года. А в начале следующего его отыскал в Генуе посланец русского царя – француз на русской службе, асессор Берг-коллегии Габриель Багарет де Пресси.
В мае-июне 1717 года Петр I находился с визитом в Париже и встречался с Ло. Впоследствии он внимательно следил за реформами Ло по донесениям русских дипломатов. Кроме того, в ближайшем окружении царя был горячий сторонник системы Ло – князь Иван Андреевич Щербатов, видный сановник, сенатор и дипломат. Он перевел и поднес Петру трактат Джона Ло, а затем и собственное сочинение о пользе введения в России бумажных денег. И то и другое писалось, когда Ло был еще далек от краха, однако же предусмотрительный Щербатов рекомендует царю ввести ограничения при размене банкнот за звонкую монету: «Ежели кто похочет по банковым письмам взять деньги из банку, дабы повелено было управителем банку платить деньги по тем письмам так скоро, как спрошено будет, только б сверх ста рублев одному человеку вдрук не платить».
После бегства Ло из Франции русский посол в Париже барон Шлейниц доносил Петру: «Ляус с позволением и паспортом от регента через Женев в Рим поехал, дабы свою особу в совершенную безопасность привесть». Невзирая на постигшую Джона Ло неудачу (некоторые исследователи полагают, что царь тогда еще не знал о его бесславном бегстве), Петр распорядился пригласить его в Россию и самолично отредактировал наказ де Пресси. Документ содержал необычайно щедрые посулы: княжеский титул, чин обер-гофмаршала и действительного тайного советника, орден Андрея Первозванного, 2000 дворов крепостных «в наилутчих землях», право построить город близ Каспийского моря «и оной иностранными мастеровыми и ремесленными людьми населить». Однако Ло от приглашения в Россию отказался.
Бумажные деньги – ассигнации – были введены в России Екатериной II в 1769 году: войны с Турцией и Швецией, раздел Польши, борьба с революционной Францией потребовали чрезвычайного напряжения бюджета. Помимо России, в Европе необеспеченные бумаги эмитировала в то время лишь Швеция. Вскоре Екатерина вынуждена была написать следующую записку в собственную канцелярию: «С крайнейшим удивлением слышу, что государственные ассигнации дворцовая канцелярия отказывается принимать от частных людей. Один мужик принес бумагу, а ему сказали, принеси денег. Разве мои установления недействительны в дворцовой канцелярии, или подъячие шалят для своего прибытка мерзкого, для того, что на ассигнации прочета нету?»
Несмотря на эти гневные окрики, вследствие огромных объемов эмиссии ассигнации быстро дешевели, и в 1786 году государство прекратило оплачивать их звонкой монетой. В Российской Империи фактически установилась двойная денежная система – вспомним, что герои русской литературы расплачиваются друг с другом то ассигнациями, то серебром, причем курс ассигнаций значительно ниже. В 1839 году при Николае I
ассигнации («катеньки») стали опять конвертироваться в серебро по курсу 3,5 рубля ассигнациями за 1 серебряный рубль.
От Ло до Гринспена
«Толки о чудодейственной силе бумажных денег, еще недавно столь часто повторявшиеся в некоторых органах нашей печати, несколько умолкли, и страстные обращения к типографским станкам экспедиции заготовления Государственных бумаг: печатайте, печатайте побольше кредитных билетов для оживления промышленности и обогащения государства, — по видимому, стихли».
Этой фразой начинается предисловие выдающегося русского экономиста Николая Бунге к русскому изданию книги Й. Горна «Джон Ло. Опыт иссследования по истории финансов». Бунге служил министром финансов России в 1881-1886 годах. На его долю выпала тяжкая задача ликвидации бюджетного дефицита. Требования напечатать побольше бумажных денег были обращены к нему, но, в отличие от публики и власть предержащих, он отлично знал, чем оборачиваются в конечном счете эти затеи. Печальный пример Джона Ло был слишком красноречив.
Бунге отнюдь не считает Джона Ло аферистом. По его мнению, шотландец заблуждался. В чем же была его ошибка? В том, что он путал наличные деньги с капиталом. Рост объема массы бумажных денег не увеличивает национального богатства. «Не настолько наивный, чтобы считать возможным неограниченный выпуск бумажных денег, ценность которых зависит только от штемпеля или названия, Ло искал для них обеспечения». Но акции Компании Индий не могли стать таким обеспечением, потому что сами «имели и должны были иметь ценность, подверженную сильнейшим колебаниям».
Крупнейший толчок развитию западной экономической мысли дал мировой экономический кризис – Великая депрессия, начавшаяся крахом нью-йоркской фондовой биржи в октябре 1929 года. Ее причины и попытки правительств остановить спад остаются предметом изучения специалистов. Алан Гринспен, будущий председатель Федеральной резервной системы США, написал в 1966 году статью «Золото и экономическая свобода», в которой назвал главным виновником глобального кризиса Англию: «Там, вместо того, чтобы извлечь уроки из предыдущей безрассудной ошибки, в 1931 году полностью отказались от золотого стандарта, тем самым уничтожив остатки доверия и спровоцировав целый ряд банковских крахов по всему миру. Мировая экономика вступила в полосу Великой депрессии 1930-х годов».
Горячим сторонником отказа от мирового стандарта и активного государственного вмешательства в макроэкономические процессы был Джон Мэйнард Кейнс, которого современники считали чуть ли не реинкарнацией Джона Ло. С ним яростно спорили представители австрийской школы экономики Фридрих фон Хайек и Людвиг фон Мизес. Прошли годы, и в 2001 году адепт австрийской школы Колин Коленсо пишет о Гринспене: «Поток лести, вот уже несколько лет льющийся из уст рыночных экспертов кейнсианского толка, должен заставить нас предположить, что Алан Гринспен войдет в историю как величайший экономист и денежный управленец всех времен и народов. Вместо этого его судьба, судя по всему, развивается в том направлении, которое было давно предсказано австрийскими экономистами. В дальнейшем его могут запомнить как самого переоцененного и опасного экономиста в мире».
Именно в бытность Гринспена главой Федерального резерва непомерно раздулся рынок виртуальных денег – вторичных долговых обязательств, производных финансовых инструментов, обладающих лишь воображаемой стоимостью. Британский историк Найалл Фергюсон в своей только что вышедшей книге «Воцарение денег. Финансовая история мира» (The Ascent of Money) сообщает: в 2006 году совокупный объем мировой экономики составил 47 триллионов долларов, а сумма деривативов, обращающихся на фондовом рынке, – 473 триллиона. «Ценные» бумаги в 10 раз больше реального сектора. Пузырь лопнул, оставив после себя глобальный спад. Правительства не нашли другого выхода, кроме как закачать в мировую финансовую систему новые массы виртуальных денег. Но правильно ли поставлен диагноз? Поможет ли больному нехитрая процедура?
