В демократической и толерантной Голландии времён её Золотого века произошла история, возможная скорее в средневековой инквизиторской Испании. Самый модный нидерландский живописец Ян Торрентиус (Johannes Symonsz van der Beeck, a.k.a. Torrentius, 1589-1644) был осуждён за ересь, его картины изъяты у владельцев и сожжены. И вольнолюбивые голландцы не посмели утаить принадлежавшие им работы Торрентиуса, хотя выложили за них огромные деньги.
В основном это были совершенно невинные натюрморты. В описи сожжённых картин значится несколько произведений “пограничной тематики”:
– “Женщина, сидящая как-то странно так, что рука под ногой”,
– “Женщина, писающая мужчине в ухо”.
Но более ничего пикантного. В запаснике амстердамского Рейкмузеума имеется одна фривольная картинка, подписанная Торрентиусом, на которой голландская парочка занимается любовью. Я видел это произведение и скажу, что ребята одеты в уличный костюм, слишком тёплый для занятия, которое они себе избрали. По сравнению с тем, что вытворяли тогда маньеристы с образом обнажённой Ио или Данаи, этот рисунок – просто иллюстрация из букваря.
Вряд ли палачи нарочно сохранили мало чем примечательный рисунок, чтобы осуждённый автор прослыл в веках порнографом средней руки. Должно быть, какой-то нидерландский эротоман не смог переступить через собственную натуру и спрятал от палачей своего Торрентиуса. Вообще порнографией в Голландии подрабатывали все кому не лень. Если бы дело было в ней, то современные нидерландские музеи украшал бы один Ван Гог, которому “парижский жанр” был совсем не свойствен. Нет, Торрентиусу вменялся в вину подрыв устоев Республики, ни много ни мало. Он имел несчастье называться “кэйзером”, то есть императором, ордена розенкрейцеров.
Эпатажное имя “Торрентиус” художник изобрёл себе сам, переведя на латынь собственную фамилию ван дер Бек, то есть “Ручьёв”, или “Потоков”.
Историк искусства Иоахим фон Зандрарт вспоминал, что это был человек приятной внешности и с прекрасной речью. Настолько обаятельный, что заказчики набавляли цену на его картины ради самой возможности поговорить с автором. По улице он ходил в окружении толпы поклонников. Если Торрентиус направлялся к цирюльнику, почитатели таланта несли вслед за ним полотенца, горячую воду, мыло, бигуди и гребни. Хватало у него и поклонниц. Брак Торрентиуса быстро распался и, как хвастал сам художник, “не было в Республике такой незамужней женщины, которая не отдалась бы ему хоть один раз”.
Профессионалы ценили работы Торрентиуса очень высоко. Когда шведский посол в Амстердаме поинтересовался у гравера Мишеля Леблона, чьи картины стоит приобрести для своей коллекции, гравер ответил: “Конечно, Торрентиуса. Уж на что я всё повидал, но его работы – это чудо. Вы не увидите мазков. Похоже, это не написано кистью, а как-то вылито или напылено на холст”.
Торрентиус никогда не показывал, как он работает. Отчасти по этой причине он и специализировался на натюрмортах, отвергая предложения писать портреты. В его мастерской, куда никому не было входа, не водилось ни мольберта, ни кистей. Находившиеся в работе картины лежали на полу или на столе. Как выражался автор, “у меня такой метод, что рисую не я.”
Приятель художника розенкрейцер Константейн Гюйгенс, личный секретарь главы государства (статхаудера) и отец великого физика, писал, что когда в Хаарлем привезли камеру-обскуру, Торрентиус очень уж громко и напоказ изумлялся этой новинке. Гюйгенс сделал вывод, что “кэйзеру” эта штука хорошо знакома и он ею вовсю пользуется. Есть даже предположение, что Торрентиус изобрёл примитивный фотографический процесс. Это возможно: при тогдашнем развитии техники уже ничто не мешало открыть светочувствительность солей серебра. Вообще изобретение фотографии запоздало на два века – к счастью для живописи, и к сожалению для исторической науки.
Торрентиус в своей мастерской действительно занимался химией. Он даже не всегда запирал дверь, поскольку стоявший в помещении резкий запах отбивал любопытство. А однажды во время попойки художник вскочил и бросился в мастерскую со словами: “Простите, но если я сейчас ничего не сделаю, там будет взрыв”. Всё это впоследствии подкрепляло уверенность судей в том, что обвиняемый занимался колдовством.
Карикатура работы Питера Нольпе. Торрентиус рисует на теле статхаудера портрет Антихриста, которому поклоняются другие розенкрейцеры из окружения Принца Оранского.
Тогдашняя Голландия была страной протестантов-кальвинистов. Духовные искания розенкрейцеров с их разговорами о микрокосме казались пресвитерам кальвинистов подозрительными потому, что уж очень влиятельные люди обсуждали микрокосм, да ещё делали это во дворце самого статхаудера. И самым ярким, богатым и изобретательным среди них был Торрентиус, знаменитый за пределами Нидерландов. Через него поддерживалась связь с иностранными розенкрейцерами. Такая международная солидарность настораживала протестантов, чьим слабым местом была именно разобщённость.
В 1623 году кальвинисты нанесли первый удар, причём с территории соседнего государства. В Париже вышел памфлет “Ужасный пакт между дьяволом и якобы невидимыми”. Там говорилось, что розенкрейцеры заключили с Сатаной договор и получили дар становиться невидимыми, перемещаться в пространстве телепортацией и читать мысли как людей, так и животных, и даже растений. Харлемские пресвитеры отдали памфлет на экспертизу в Лейденский университет, где профессора теологии написали заключение: “Учение розенцкрейеров является ошибкой и ересью, вредной для Республики”. Меморандум ставил власти в известность, что еретики имеют собрания во всех городах страны, в том числе в Харлеме, где “особую роль играет некий Торрентиус, о коем говорят как о первом лице этой секты”. Но судить весь орден розенкрейцеров было нельзя: в этом случае протестантские Соединённые Провинции выглядели бы ничем не лучше своего злейшего врага – католической Испании. Поэтому взялись именно за “кэйзера”.
Четыре года пресвитеры готовили процесс против этого человека. Одного трактирщика и его жену подговорили дать показания, будто Торрентиус в их заведении произносил богохульные речи, что не боится “ни бога, ни чёрта, ни милиции”. Чтобы малограмотные свидетели не забыли, кто что говорил, духовный отец выдал им бумажку, где всё было подробно записано, и велел выучить текст наизусть.
Были и другие свидетели, рассказавшие судьям, будто художник приставал к ним на харлемском рынке с вопросами вроде: “Вы Бога видели? Если не видели, отчего в него верите?”
В 1627 году Торрентиус был арестован. Четыре палача по очереди пытали его, вынуждая сознаться в связи с дьяволом. Но художник твердил одно: картины он создаёт не колдовством, но божественным вдохновением, а методы его работы суда не касаются. Адвокаты разоблачили свидетелей, признавших внушение со стороны священников. Тогда защиту не пустили в зал суда: какие могут быть адвокаты у слуг дьявола?
Обвинение требовало аутодафе для Торрентиуса и его картин, но судья постановил: здесь не инквизиторская Испания, где еретиков палят на кострах, чтобы завладеть их имуществом. Сожгли только картины, а их автору дали 20 лет заключения в харлемском Тюхтёйсе. Этот самый Тюхтёйс – исправительный дом – был хуже каторги на галерах.
Коллеги-художники создали комиссию во главе с Франсом Хальсом, посетившую Тюхтёйс и нашедшую состояние здоровья Торрентиуса крайне тяжёлым. Сам молодой статхаудер принц Фредерик-Генрих Оранский просил харлемские власти дать художнику возможность отбыть заключение в другом месте или, ещё лучше, изгнать его за границу. Но пресвитеры отказали и главе государства.
Наконец, 6 мая 1630 года английский король Карл I написал принцу Оранскому письмо: “Мы услыхали, что некий Торрентиус, художник по профессии, уже несколько лет находится в тюрьме, осужденный за какой-то скандал, связанный с религией… будьте уверены, мы не оспариваем строгость приговора по такому обвинению, но… учитывая репутацию, которую он получил благодаря художественному таланту, было бы трагично допустить его гибель в заключении,… и тронутые тем удовольствием, которое доставила нам его работа, мы просим вас его простить и послать к нам… ”
Поскольку с харлемскими пресвитерами говорить было бесполезно, статхаудер как глава исполнительной власти напрямую приказал главному тюремщику Тюхтёйса отдать Торрентиуса в распоряжение английского посла сэра Дадли Карлтона. И посол немедленно вывез художника в Лондон.
Там Торрентиус получил должность придворного живописца, но уже ничего не создал. Видимо, палачи покалечили ему руки. Правда, замашки бонвивана художник сохранил, и англичане жаловались на связанные с ним скандалы. В 1642 году его, безнадежно больного, погрузили на голландский корабль и отправили на родину, где он не протянул и двух лет.
Само слово “розенкрейцеры” на процессе не прозвучало, и всё же ордену был нанесён сильный удар. Влияние братьев Розы и Креста ослабло в Голландии и за её пределами. Но свято место пусто не бывает, и скоро экологическую нишу ордена заняло эзотерическое братство нового поколения – франкмасоны.
Торрентиус. “Эмблематичный натюрморт с графином, бокалом, кувшином и уздечкой”. 1614. Холст, масло, 55×50.5 см. Амстердам, Рейксмузеум.”
Из живописного наследия Торрентиуса уцелела лишь одна его ранняя работа, которую сэр Дадли Карлтон сумел вывезти из Голландии после суда. Она обнаружилась 150 лет назад при разборе пожарища сгоревшего до основания города Энсхеде: это натюрморт с печатью на обороте. Не подозревая, что это единственная картина Торрентиуса, а инициалы на обратной стороне – личная печать английского короля Карла I, хозяева накрывали ей бочку с изюмом, пока в 1925 году к ним не заглянул гость, понимавший в живописи.
И дважды избегнувшая огня картина попала в Рейксмузеум, где она и висит как последнее свидетельство существования ещё одного великого голландского художника.
