— …Конечно, я еврей. Скажу больше. Совсем недавно со мной произошла интересная история. В Санкт-Петербурге проходил концерт, посвященный празднику Ханука. Мы втроем с Игорем Дмитриевым и Гришей Баскиным были ведущими. Выходили на сцену со всеми этими причиндалами на головах… Ну, мы были в кипах и даже — в талесах.
По сценарию Дмитриев вспоминал пословицу «семь раз отмерь, один отрежь». Я отвечал:
«Это не наша пословица. У нас, у евреев,- говорю я, и не где-нибудь, а на сцене в Санкт-Петербурге,- когда ребенку делают обрезание, никто ничего семь раз не отмеряет. Просто прикинут на вырост — и получается тютелька в тютельку — и даже очень красиво».
В зале — хохот, аплодисменты, зрители довольны, а по телевидению потом передали, что самой остроумной была признана шутка Светина…
Недели через две получаю я письмо из Израиля. Читаю:
«Уважаемый Михаил Семенович! Мы — ваши бывшие земляки, а сегодня живем в израильском городе Хайфа. Недавно наши родные, продолжающие жить на Васильевском острове, написали нам, что вас аж три раза показывали в талесе по телевизору. Мы плакали от радости. Все наши друзья — Кацнельсоны, Коганы, Рабиновичи — будут молиться за вас до самой кончины и после нее. У Розочки есть внучатые племянники, из которых младшего, кстати, зовут тоже Мишенькой. Розочка сама слышала, как вы, выступая, сказали, что делаете брит, причем получается тютелька в тютельку — и даже очень красиво. Мы просим вас сделать брит нашему Мишеньке. Заплатим сколько угодно, хотя не знаем, сколько теперь это у вас стоит: ведь бензин очень подорожал…»
Представления не имею, при чем тут бензин, но так было написано. Слушайте дальше:
«Заплатим, сколько вы скажете, но, конечно, не больше, чем стоит ваш сольный концерт. Да, нам написали, что с вами был еще артист Дмитриев. Он тоже аид? Мы подозревали, но не знаем точно. Нас это очень интересует — напишите, пожалуйста. Кстати, вы, наверное, видели его в бане. Он обрезанный или нет? Если нет — сделайте ему тоже…»
Правда, насчет того, заплатят или нет, почему-то, не написали. И дальше:
«С большим приветом, зай гизунд. Розочка после Нового года будет вам звонить».
История на этом не закончилась. На следующий день я прихожу на Ленфильм на озвучание картины режиссера Сельянова, в которой я играю татарина Жибаева. Компания в фильме вообще собралась интернациональная: татарин, еврей, цыган, русские. Вижу на экране то, что мне нужно озвучивать, сопоставляю со вчерашним письмом — и начинаю дуреть. На экране еврей Шмуклер говорит:
«Надоело, ребята. Поехали в Израиль».
Татарин спрашивает:
«А ты обрезанный?»
Шмуклер:
«А зачем?»
Мой Жибаев:
«Там без этого нельзя. Я, например, обрезанный».
Еврей огорчается. Я говорю:
«Сань, не расстраивайся. Я тебе все сделаю. Я уже тысячу раз обрезал».
Тяну его к сараю, беру пенек, на котором рубят дрова, выношу топор. Шмуклер пугается. Я:
«Не боись. Я спичку повдоль напополам рублю».
Взмах топора… Следующая сцена снята в ускоренном темпе. Шмуклер, косо припрыгивая, бежит по полю, а я с топором в руках задумчиво смотрю ему вслед. Яшка-цыган предполагает:
«А может, мимо?»
Я:
«Не должно…»
Вот так, волею судьбы, я получил вторую профессию. Так что, с нетерпением жду и Розочку, и маленького Мишеньку. И уж конечно, не возьму с них больше, чем стоит мой сольный концерт.
Михаил Семёнович Светин (настоящее имя — Михаил Соломонович Гольцман) родился 11 декабря 1930 года в городе Киеве, в семье владельца галантерейного магазина. С трёх лет мальчик любил выступать на публике и смешить окружающих. Уже тогда Миша решил стать актёром и во всем старался подражать Чарли Чаплину.
«Клоунский» характер Светина даже стал причиной отчисления из старших классов школы. Окончив Киевское музыкальное училище и отслужив в армии, Михаил уехал поступать в театральное в Москву. Но ни один ВУЗ не принял будущего комика из-за дефекта речи и маленького роста.
22-летний Михаил напросился в театр Аркадия Райкина, во вспомогательный состав. Но долго здесь не проработал, выгнали. Однако актерская карьера уже началась, и Светин продолжил работать в театрах разных городов — в Камышине, Иркутске, Кемерово.
Интересно, что актёр взял себе псевдоним Светин после рождения дочери Светланы. А позже из-за проблем в несовпадении фамилий по документам сценическую фамилию пришлось сделать настоящей.
В 40 лет Светин переезжает в Санкт-Петербург и устраивается работать в Малый драматический театр (Театр Европы). С 1980 года он – актёр Ленинградского театра комедии имени Н.П. Акимова.
Всероссийская популярность к нему пришла с выходом в 1980-е годы фильма «Чародеи». Однако дебютировал в кино Светин гораздо раньше, одновременно в лентах Данелии «Афоня» (1975) и Иванова «Ни пуха, ни пера» (1974). Также среди известных работ актёра — роли в картинах: «Не может быть!» (1975), «Безымянная звезда» (1978), «Любимая женщина механика Гаврилова» (1981), «Человек с бульвара Капуцинов» (1987), «Дон Сезар де Базан» (1989), «Золотой телёнок» (2005) и многих других.
В фильмографии актёра роли в более ста фильмах, и в основном они комедийные. Его экранные герои — трогательны, доверчивы, наивны и смешны. Гротескная, порой на грани клоунады манера игры у Светина сочеталась с внутренним благородством, а иногда и со скрытым драматизмом.
Также Михаил Семенович является автором книги воспоминаний «Разговоры по телефону».
Народный артист России, Заслуженный артист РСФСР, кавалер орденов Почета и «За заслуги перед Отечеством» IV степени — Светин награжден премией «Петрополь», орденом Театрально-технической корпорации «За вклад в развитие культуры», наградой «Фарфоровый джентльмен» в номинации «театр и кинематография» и специальным призом Высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит» «за творческое долголетие и уникальный вклад в культуру Санкт-Петербурга».
Михаил Семёнович Светин ушёл из жизни 30 августа 2015 года в Санкт-Петербурге – он скончался после перенесённого инсульта.
Впечатления актера Михаила Светина о его лечении в Израиле
«Два ангела сидят у меня на плечах — ангел смеха и ангел слез. И их вечное пререкание — моя жизнь.» Василий Розанов
Что бы там ни говорили, а известность известности рознь. Актерская — особого рода. Много раз наблюдая реакцию уличной толпы на внезапное появление знаменитости, мы установили своего рода закономерность: известный и узнаваемый комик способен вызвать улыбку на устах мрачных и не расположенных к ней в данный конкретный момент сограждан, заставить прохожих отвлечься от будничных дум и «поплыть».
Иного же ну очень знаменитого трагика или героя-любовника в упор могут не признать — особенно если он не «засветился» на кино- и телеэкране. Питерский актер Михаил Светин — печальный комик. Амплуа, согласитесь, крайне редкое не только в наших театрально-киношных широтах, но и благословенный Запад им не затоварен. Здешние режиссеры никак не хотят — и не умеют — использовать таких артистов: для них нужно сочинять специально, а это хлопотно. Остается простое комикование, элементарная эксплуатация внешних данных — «и все кино».
У Светина, не избалованного интересными работами, известность феноменальная. Хоть и не Чаплин, и даже не Дастин Хофман.
Прогуливаться с ним по улице — одно удовольствие, забавно наблюдать за реакцией прохожих, за «динамикой» узнавания своего любимца: сначала глазам не верят, но тут же, поверив в свою везуху, расплываются в улыбке. Даже когда он устраивает своеобразное испытание им и показывает фокус своим попутчикам: пытаясь быть неузнанным, напяливает кепку на глаза или поднимает воротник. Глядите, мол, все равно узнают. Его это нисколько не тяготит, напротив — очень даже нравится. Он пребывает в непрерывной импровизации, балагурит, играет, — компенсируя в жизни недовостребованность в искусстве.
Его общения с гостиничной обслугой, продавцами, водителями общественного транспорта — законченные эстрадные номера, почище и посмешнее тех, что нам показывают по телевизору. В застойные времена тотального дефицита на все «путем лица» он добывал самые крутые деликатесы. Странная это вещь — всенародная любовь: при всем при том можно и по физиономии схлопотать.
Страшно подумать — один из нас знаком с Мишей целую вечность, вся юность прошла вместе. И мечты об актерстве армейского гобоиста созревали на глазах, и умелые подражания неподражаемому Райкину вызывали искреннее дружеское восхищение — до того это было точно и похоже.
Хворь подкрадывалась давно. Приезжая в Москву на съемки, Миша прихватывал с собой целый кулек сердечных снадобий. Быстрая ходьба вызывала одышку, и поэтому он переходил на неторопливый прогулочный шаг. Резкие движения на сцене все чаще сопровождались болями. Словом, он стал слышать и ощущать свое сердце.
Кошелек или жизнь
Наступил день, когда вопрос об операции встал во всей своей неотвратимости. Питерские доктора склонялись к мнению, что шунтирование сердца — так называется эта сложная операция взятия сосудов из других участков тела и вшивания их в сердечную «конструкцию» — лучше делать за границей. Можно, конечно, и у нас, в Москве, но там — надежнее, говорили знающие люди.
Вообще, стоимость подобной операции в разных странах разная. В США, например, она в среднем обходится в $70.000, в Европе — $$60.000-65.000, а в Германии можно найти клинику и за $50.000.
Дешевле всего оказалось в Израиле, куда и решено было ехать. Доктор, давно пользующая Мишу, рассказала, что в Израиле есть специальные посреднические фирмы. Они договариваются с больницами, с врачом, встречают, провожают, устраивают — словом, процентов за 15 обеспечивают всем необходимым сервисом.
Скажи, кто одолжил тебе денег, — и я скажу, кто ты
И вот однажды приходит от посредника телеграмма: «Рады сообщить вам, что больница «Вольфсон» (это в Бат-Яме, районе Большого Тель-Авива) готова принять вас на операцию после перечисления вами $24.000″. Начались сборы. Не в дорогу — денег. А здесь главное — не потерять лицо, не унизиться. За дело взялись друзья. Актер Игорь Дмитриев пошел к Собчаку. Тот пообещал, что на операцию Светину даст столько, сколько будет недоставать. Но этого не понадобилось. Восемь тысяч добыли через Красный крест — этим занимался лично заместитель мэра по культуре. Сколько-то дали Гостиный двор, Северный банк.
Прямо-таки забросали письмами известных и богатых людей, к тому же хорошо меня знавших, — рассказывает Миша. — Олег Марусев обращался к Кобзону: молчок. Кто-то еще к Розенбауму: тот же эффект. Может быть, секретари решают, стоит ли беспокоить босса таким пустяшным делом? Хоть мы с Сашей давно знакомы, я не собирался к нему обращаться, и не стану проверять, дошла ли до него просьба, или нет. Во всяком случае, когда мы встретились с ним на фестивале «Ханука», мне показалось, что он ни о чем таком понятия не имеет. Да и про Кобзона я не знаю. Неожиданно помогли люди, на которых я не рассчитывал. Мой друг-бизнесмен, например, принес $5.000.
Так вот, ту самую Хануку организовало спортивное общество «Маккаби», президент которого, кроме всего прочего, очень богатый человек. Я выступал там вместе с Игорем Дмитриевым и Григорием Баскиным. Евреям очень понравилось. И Баскину пришла идея: почему бы не пойти к маккабистскому президенту Михал Михалычу Миралишвили и не попросить у него денег? Самому мне делать это было не в жилу, поэтому Миралишвили позвонил Гриша и попросил аудиенции.
— Чем могу служить?
— Вот, не хватает денег на сложную операцию Светину, — говорит Гриша с непривычной для него просительной интонацией.
— Сколько? — очень по-деловому, спокойно поинтересовался М. М.
— 11 тысяч. Долларов, — погибая от неловкости, произнес я.
— Когда вы уезжаете?
— Должен ехать после 10 января.
— Вас устроят 12 тысяч 5 января?
— Мне «всего» 11. Тысячу на дорогу я уже наскреб. Мне — 11!
— 12 тысяч вас устроят? 5 января вам их привезут.
Сказание о посреднике
— Наличными у меня оказалось тысяч шестнадцать, остальные должны были перечислить больнице. С ними я и поехал. И еще с женой Броней. На месте, думаю, сориентируемся — где лучше и подешевле. А может, и без посредников удастся обойтись.
Остановились у брата, в его маленькой бат-ямской квартирке. Телефон разрывается, все наперебой чего-то там советуют, и каждый — свое.
Приехал Шурик Каневский (Леня в это время был с театром «Гешер» на гастролях) и повез к знакомому доктору Фальковскому. В Москве он был детским кардиохирургом. Уже пять лет в Израиле и с первого дня работает врачом. От него я услышал, что «Вольфсон» — не лучшее место для операций на сердце.
Предложил оперироваться у него в больнице, а для этого опять-таки надо было действовать через посредника. Здесь без посредника шагу не ступить — договориться с врачом напрямую никак нельзя, от посредника зависят все: он поставляет больнице иностранных клиентов, и ссориться с ним никому не охота. Так что, сэкономить на этом промежуточном звене не удалось. Впоследствии я видел свой счет из больницы. Он был на $13.000 плюс $1.500, $2.000 — центур (кардиография) плюс еще что-то — всего накрутилось максимум $17.000, я же заплатил посреднику — $24.000. (Другой российский парень за такую же операцию отвалил ему $32.000.)
А посредник этот — забыл про меня тотчас, как только я ему заплатил, ничего из обещанного не выполнив. Оказался обыкновенным жуликом. «Все, зай гезунд. Я занят… Ой, не смеши меня, сколько там я на тебе заработал!»
«Доктор велит резать — резать»
В юности, шатаясь по киевским улицам, мы придумывали какие-то хохмы или присваивали чужие, не сомневаясь, что сочинили сами. Например. Муж с женой обмениваются телеграммами одинакового «содержания», экономя на знаках препинания: «Доктор велит резать резать». Что это такое? Он: «Доктор велит резать. Резать?» Она: «Доктор велит резать? Резать.» Это — к слову и ситуации.
— Больница, куда меня положили, называется «Шаарей-Цедек» и находится в Иерусалиме. Наверно, можно было найти клинику получше, но эта меня устраивала по деньгам. Вообще-то во всех израильских больницах подобные операции делают на высоком уровне, разница — в деталях. Профессор, оперировавший меня, Дани Бетрам — турецкий еврей, до того 10 лет проработал в Штатах. Больницу содержат в основном американские евреи. Все — и больные, и врачи — ходят в кипах, едят кошерную пищу, отмечают праздники, в Шаббат по телефону не позвонишь — даже автоматы отключаются. Чистота — фантастическая, никаких специфических запахов, очень свободно, вольготно.
В первый раз я приехал на обследование. Врачи пообещали сделать центур и отпустить домой на несколько дней. Но, увидев мои сосуды и обнаружив, что в трех главных проходимость менее 80%, вынесли приговор: состояние предынфарктное, завтра же — на стол.
Сутки я провел в трехместной палате. Наутро пришли и сообщили: вы идете вторым. И тут я впервые жутко перепугался, все, думаю, это уже серьезно. Прямо на кровати вывезли из общей палаты и поместили в одноместную, как в камеру ожидающих вышку. Обмазали всего каким-то кремом, а потом удалили его вместе с волосами. Надели на голову прозрачную шапочку, халатик сзади застегнули — на этом подготовка к казни закончилась. Повезли — мимо палат, мимо жизни. Мандраж — дикий. А тут еще Бронислава, жена моя, настроение всем своим видом портит.
— Она что, кровать везла?
— Ну да, так ей и доверили…
Автоматически открылись двери, и меня вкатили в предоперационную. И такая роскошная баба меня встречает! Глазищи огромные. Зовут Юция. Она из Прибалтики. «Ой, Светин! Ой, вы нервничаете! Думаете, прямо сейчас операцию будут делать. Мы еще с вами наговориться успеем. Сами станете просить, чтоб поскорее оперировали». Тем временем обнаруживаю, что у меня уже в вены на обеих руках катетеры вставлены. Через них и анализы берут, и лекарства вводят. Она меня отвлекает, зубы заговаривает, а сама что-то в эти катетеры вливает. Минут двадцать мы с ней поболтали о чем-то и на той же кровати поехали в операционную.
А там большой белый стол, вокруг него в ожидании жертвы стоят шесть разбойников в одинаковых зеленых костюмах и с масками на лицах, только что ножи не точат. Кто есть кто — не разобрать. Даже своего родного Фальковского узнать не могу.
Я знал, что он ассистирует Дани Бетраму (сам он оперирует только детей).
— Залезайте! — командуют по-русски. Не сразу доходит, что это — мне. Я переваливаюсь на этот эшфот, а мысль одна: надо как следует надышаться хлороформом и вырубиться, чтобы ничего не чувствовать. Дали мне маску такую белую и говорят: «Подышите». Я вцепился в нее и стал лихорадочно тянуть в себя газ. Чувствую — у меня маску отнимают. «Все, хватит!». А я не отдаю. Потом эти бандиты жутко веселились: «Миш, ты что, с ума сошел? Тебя невозможно было от нее оторвать. Мы же дали тебе немножко кислородом подышать».
Первые два дня провел в реанимации, а потом перевели в обычную палату. На пятый день решили меня выписывать, но я уговорил хотя бы еще пару дней подержать: страшно было.
Посредник поселил нас в гостинице, недалеко от больницы. Каждый день мы медленно (больной же!) под ручку прогуливались вокруг дома. Я недоверчиво прислушивался к себе: как там мое старое сердчишко с новенькими импортными заклепками? Вроде ничего, бьется. Периодически наведывались в больницу — швы снимать. Но и эта лафа закончилась, и мы вернулись в Тель-Авив к брату.
