(Поэма) Авиавступление Посвящается слушателям школы Ленина в Лонжюмо Вступаю в поэму, как в новую пору вступают. Работают поршни, соседи в ремнях засыпают. Ночной папироской летят телецентры за Муром. Есть много вопросов.
Давай с тобой, Время, покурим. Прикинем итоги. Светло и прощально горящие годы, как крылья, летят за плечами. И мы понимаем, что канули наши кануны, что мы, да и спутницы наши, не юны, что нас провожают и машут лукаво кто маминым шарфом, а кто кулаками.
Земля, ты нас взглядом апрельским проводишь, лежишь на спине, по-ночному безмолвная. По гаснущим рельсам бежит паровозик, как будто сдвигают застежку на молнии. Россия любимая, с этим не шутят. Все боли твои меня болью пронзили.
Россия, я твой капиллярный сосудик, мне больно когда тебе больно, Россия. Как мелки отсюда успехи мои, неуспехи, друзей и врагов кулуарных ватаги. Прости меня, Время, что много сказать не успею. Ты, Время, не деньги, но тоже тебя не хватает.
Но люди уходят, врезая в ночные отроги дорог своих огненные автографы. Векам остаются кому как удастся штаны от одних, от других государства. Его различаю. Пытаюсь постигнуть, чем был этот голос с картавой пластинки.
Дай, Время, схватить этот профиль, паривший в записках о школе его под Парижем. Прости мне, Париж, невоспетых красавиц. Россия, прости незамятые тропки. Простите за дерзость, что я этой темы касаюсь, простите за трусость, что я ее раньше не трогал.
Вступаю в поэму. А если сплошаю, прости меня, Время, как я тебя часто прощаю. _____ Струится блокнот под карманным фонариком. Звенит самолет не крупнее комарика.
А рядом лежит в облаках алебастровых планета как Ленин, мудра и лобаста. 1 В Лонжюмо сейчас лесопильня. В школе Ленина. В Лонжюмо.
Нас распилами ослепили бревна, бурые как эскимо. Пилы кружатся. Пышут пильщики. Под береткой, как вспышки, пыжики.
Через джемперы, как смола, чуть просвечивают тела. Здравствуй, утро в морозных дозах. Словно соты, прозрачны доски. Может, солнце и сосны тезки.
. Пахнет музыкой. Пахнет тесом. А еще почему-то верфью, а еще почему-то ветром, а еще почему не знаю диалектикою познанья.
Обнаруживайте древесину под покровом багровой мглы, Как лучи из-под тучи синей, бьют опилки из-под пилы. Добирайтесь в вещах до сути. Пусть ворочается сосна, словно глиняные сосуды, солнцем полные дополна. Пусть корою сосна дремуча, сердцевина ее светла вы терзайте ее и мучайте, чтобы музыкою была.
Чтобы стала поющей силищей корабельщиков, скрипачей. Ленин был из породы распиливающих, обнажающих суть вещей. 2 Врут, что Ленин был в эмиграции (Кто вне родины эмигрант. ) Всю Россию, речную, горячую, он носил в себе, как талант.
Настоящие эмигранты пили в Питере под охраной, воровали казну галантно, жрали устрицы и гранаты эмигранты. Эмигрировали в клозеты с инкрустированными розетками, отгораживались газетами от осенней страны раздетой, в куртизанок с цветными гривами эмигрировали. В драндулете, как чертик в колбе, изолированный, недобрый, средь великодержавных харь, среди ряс и охотнорядцев, под разученные овации проезжал глава эмиграции царь. Эмигранты селились в Зимнем.
А России сердце само билось в городе с дальним именем Лонжюмо. 3 Этот в гольф. Тот повержен бриджем. Царь просаживал в дурачки.
Под распарившимся Парижем Ленин режется в городки. Раз. распахнута рубашка, раз. прищуривался глаз, раз.
и чурки вверх тормашками (жалко, что не видит Саша. ) рраз. Рас-печатывались письма, раз-летясь до облаков, только вздрагивали бисмарки от подобных городков. Раз.
по тюрьмам, по двуглавым ого-го. Революция играла озорно и широко. Раз. врезалась бита белая, как авроровский фугас так что вдребезги империи, церкви, будущие берии раз.
Ну играл. Таких оттягивал паровозов. Так играл, что шарахались рейхстаги в 45-м наповал. Раз.
. А где-то в начале века человек, сощуривши веки, Не играл давно, говорит. И лицо у него горит. 4 В этой кухоньке скромны тумбочки и, как крылышки у стрекоз, брезжит воздух над узкой улочкой Мари-Роз, было утро, теперь смеркается, и совсем из других миров слышен колокол доминиканский Мари-Роз, прислоняюсь к прохладной раме, будто голову мне нажгло, жизнь вечернюю озираю через ленинское стекло, и мне мнится он где-то спереди, меж торговок, машин, корзин, на прозрачном велосипедике проскользил, или в том кабачке хохочет, аплодируя шансонье.
или вспомнил в метро грохочущем ослепительный свист саней. или, может, жару и жаворонка. или в лифте сквозном парит, и под башней ажурно-ржавой запрокидывается Париж крыши сизые галькой брезжат, точно в воду погружены, как у крабов на побережье, у соборов горят клешни, над серебряной панорамою он склонялся, как часовщик, над закатами, над рекламами, он читал превращенья их, он любил вас, фасады стылые, точно ракушки в грустном стиле, а еще он любил Бастилию за то, что ее срыли. и сквозь биржи пожар валютный, баррикадами взвив кольцо, проступало ему Революции окровавленное лицо, и глаза почему-то режа, сквозь сиреневую майолику проступало Замоскворечье, все в скворечниках и маевках, а за ними фронты, Юденичи, Русь ревет со звездой на лбу, и чиркнет фуражкой студенческой мой отец на кронштадтском льду, вот зачем, мой Париж прощальный, не пожар твоих маляров славлю стартовую площадку узкой улочки Мари-Роз.
Он отсюда мыслил ракетно. Мысль его, описав дугу, разворачивала парапеты возле Зимнего на снегу. (Но об этом шла речь в строках главки 3-й, о городках. ) 5 В доме позднего рококо спит, уткнувшись щекой в конспекты, спит, живой еще, невоспетый Серго, спи, Серго, еще раным-рано, зайчик солнечный через раму шевелится в усах легко, спи, Серго, спи, Серго в васильковой рубашечке, ты чему во сне улыбаешься.
Где-то Куйбышев и Менжинский так же детски глаза смежили. Что вам снится. Плотины Чирчика. Первый трактор и кран с серьгой.
Почему вы во сне кричите, Серго.. Жизнь хитра. Не учесть всего.
Спит Серго, коммунист кремневый. Под широкой стеной кремлевской спит Серго. 6 Ленин прост как материя, как материя сложен. Наш народ не тетеря, чтоб кормить его с ложечки.
Не какие-то винтики, а мыслители, он любил ваши митинги, Глебы, Вани и Митьки. Заряжая ораторски философией вас, сам, как аккумулятор, заряжался от масс. Вызревавшие мысли превращались потом в Философские письма, в 18-й том. _________ Его скульптор лепил.
Вернее, умолял попозировать он, перед этим, сваяв Верлена, их похожестью потрясен, бормотал он оцепенело: Символическая черта. У поэтов и революционеров одинаковые черепа. Поэтично кроить вселенную. И за то, что он был поэт, как когда-то в Пушкина1 в Ленина бил отравленный пистолет.
7 Однажды, став зрелей, из спешной повседневности мы входим в Мавзолей, как в кабинет рентгеновский, вне сплетен и легенд, без шапок, без прикрас, и Ленин, как рентген, просвечивает нас. Мы движемся из тьмы, как шорох кинолентин: Скажите, Ленин, мы каких Вы ждали, Ленин.. Скажите, Ленин, где победы и пробелы.
Скажите в суете мы суть не проглядели.. Нам часто тяжело. Но солнечно и страстно прозрачное чело горит лампообразно.
Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает. И Ленин отвечает. На все вопросы отвечает Ленин.
Статья взята с: http://rupoem.ru
