Девяносто шесть лет назад партия большевиков показала, перед чем она готова остановиться в борьбе за власть. Ни перед чем. Третьего марта 1918 года делегация Советской России подписала в Брест-Литовске сепаратный мирный договор с представителями стран Четверного союза – Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии. В отечественную историю Брестский мир вошел с эпитетами «позорный», «унизительный», «несчастный» и «похабный».
Автор последних двух определений – «отец» этой сепаратной сделки, глава советского правительства Владимир Ленин.
Условия выхода России из войны, продиктованные прежде всего кайзеровской Германией, были чудовищно унизительны и жестоки, последствия их реализации ужасающи. Россия теряла Украину, Польшу (и без того уже оккупированную немцами), часть нынешней белорусской территории, всю Прибалтику – бывшие Эстляндскую, Курляндскую и Лифляндскую губернии, Финляндию. Турция получала округа Ардаган, Карс, Батум (в реальности Ленин сдал ей все Закавказье).
Советской России надлежало вывести все войска и флот из отторгаемых территорий и произвести полную демобилизацию своей армии. Вскоре немцы дополнили соглашение: Черноморский флот со всей своей инфраструктурой передавался странам Четверного союза, а в пользу Украины были отторгнуты оккупированные немцами Курская и Воронежская губернии, Крым и область войска Донского – территория страны стала меньше, чем в допетровскую эпоху! А по секретным «Дополнительным соглашениям» от 27 августа 1918 года Россия обязалась выплатить Германии в качестве репараций шесть миллиардов марок, в том числе 1,5 миллиарда чистым золотом – 245,546 тонны. Из них 94,535 тонны большевики двумя траншами успели отправить в Германию…
Выбор партнеров
По сей день казенная историческая литература твердит, что этот договор был неизбежен и даже необходим: армия разложена, небоеспособна, на месте большевиков любое иное правительство тоже заключило бы сепаратный мир. Та же версия, фактически списанная из «Краткого курса истории ВКП(б)», гласит: Брестский мир не имел пагубных последствий для страны и даже дал ей передышку, а ленинская позиция была единственно правильная. А Троцкий, глава советской делегации в Брест-Литовске, «предательски нарушил директивы партии».
Эту легенду запустил еще в марте 1918 года Ленин, заявив на VII экстренном съезде партии большевиков, что «между нами было условлено, что мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем». Вот только документы свидетельствуют – Ленин лгал. Троцкий действовал строго в рамках постановления ЦК и полученных от Ленина инструкций. Сам Троцкий несколько позже описал, как они с Лениным действительно договорились, что мир будет подписан, – но не после предъявления ультиматума, а только после начала наступления германских войск.
Более того, именно Троцкий фактически спас Ленина во время критического голосования в ЦК 23 февраля: отказавшись выступить против подписания договора, именно Троцкий обеспечил Ленину перевес голосов и спас его лидерство в партии.
Не случайно сразу же после подписания Брестского мира Троцкий получил в качестве платы за неоценимую услугу сразу несколько подарков от Ленина – посты председателя Высшего военного совета, наркома по военным делам, а чуть позже еще и наркома по морским делам. В Брест-Литовске для Ленина решался вопрос вовсе не о войне, мире и даже существовании страны, а лишь о власти – его власти. Отказ от подписания мира с немцами означал продолжение войны, продержаться в которой можно было лишь за счет национального единения. Но оно неизбежно означало уход Ленина от единоличного руководства и, скорее всего, даже замену большевистского Совнаркома другим правительством.
Поскольку сохранить власть было проще, уломав однопартийцев на «похабный мир», потере личной власти Ленин и предпочел сговор с немцами. Только циничный расчет, ничего более, причем расчет точный: если для страны и революции Ленин выбрал самый рискованный вариант, то для себя – наименее опасный. «Немцы требовали территорий, – утверждает историк Юрий Фельштинский.
– Но они не требовали ухода Ленина от власти, а наоборот – были заинтересованы в Ленине, так как понимали, что лучшего союзника в деле сепаратного мира не получат. Антанту же не интересовали территории. Она должна была сохранить действующим Восточный фронт. В союзе с Германией Ленин удерживал личную власть. В союзе с Антантой он терял ее безусловно как сторонник ориентации на Германию». Вот, по сути, и вся великая «тайна» Брестского мира.
Всю жизнь Ленин вел лишь одну борьбу – за власть, при этом не особо стесняя себя в выборе методов, средств, союзников и партнеров. Именно в этом ракурсе и надо рассматривать прогерманскую ориентацию Ленина, не сводя все к неким обязательствам за «немецкие деньги» и «пломбированный вагон». Деньги, несомненно, были – порядка 50–60 миллионов германских марок, но вождь большевиков вовсе не полагал себя обязанным – и не только за них, вообще кому бы то ни было и за что угодно. Он просто принимал все, что способствовало его продвижению к заветной цели, отбрасывая прочее.
Скажем, Антанта не собиралась способствовать его успеху, а вот германский блок эту помощь ему предложил, он ее и принял – только потому, что она способствовала его приходу к власти. Прекрасно понимая, что немцам просто больше не на кого делать ставку, Ленин постарался извлечь из этого максимальную пользу – и для захвата власти, и для ее удержания. Вот в этом прагматизме и надо искать истоки, как многим казалось, маниакально-патологического стремления Ленина как можно быстрее заключить сепаратный мир с немцами.
Во время переговоров в Брест-Литовске министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Оттокар Чернин записал в своем дневнике: «Германские военные сделали все для того, чтобы низвергнуть Керенского и поставить на его место «нечто другое». Это «другое» теперь налицо и желает заключить мир». Аналогичный вывод неожиданно для товарищей по партии сделал на VII съезде РКП(б) и Валериан Оболенский, первый председатель Высшего совета народного хозяйства.
Подчистую разбив аргументацию Ленина о мнимой экономической выгоде от мира с немцами, он вдруг высказал сокровенное: «В сущности говоря, еще летом, в то время когда провалилось наступление Керенского, когда немцы перешли в контрнаступление на Рижском фронте, они, несомненно, имели абсолютную возможность раздавить русскую революцию точно так же, как русскую армию. Почему они не сделали этого тогда?
Разумеется, не потому, что у них были связаны руки на других фронтах, а потому, что они рассчитывали достичь своих целей еще более легким способом: они дожидались внутреннего разложения, которое, по их мнению, должна была принести русская революция, ожидали победы партии мира, которой они считали большевиков, они рассчитывали прийти более простым способом к желанному концу».
В этом смысле немецкие надежды оправдались: за сепаратный мир с Германией Ленин выступил сразу же после Октябрьского переворота, упорно отстаивая эту идею. Отрабатывал обещания? Всего лишь циничный расчет: пока Германия воюет, у Антанты связаны руки, и она не может всерьез заняться свержением его правительства. Сепаратный мир отдалял революцию в Германии? – Для Ленина это тоже неплохо: сейчас он не только председатель правительства, но фактически еще и вождь мировой революции, в случае же победы революции в Германии – уже всего лишь глава правительства неразвитой и отсталой страны.
Не для печати
Активно агитировать за немедленное заключение сепаратного мира Ленину приходилось часто. Особенно много ему пришлось выступать по этому поводу на VII экстренном съезде РКП(б), где и решался вопрос, поддержит ли большевистская фракция ратификацию договора на предстоящем Чрезвычайном IV Всероссийском съезде Советов. Открыв стенограммы партийного съезда, любой может убедиться, сколь откровенно демагогически и содержательно пусты были речи вождя большевиков.
Поскольку по существу ему сказать было абсолютно нечего, он, как наперсточник, подменял тезисы, переходя на личности своих оппонентов, при этом лгал непрестанно – грубо, нагло, хамски. Но это пафосное сотрясание воздуха с трибуны имело, похоже, второстепенное значение: главную роль сыграл Свердлов, в руках которого реально и был партийный аппарат.
Судя по результату, поработал он в кулуарах съезда (и на этапе его организации) основательно – персонально с каждым из делегатов, имевших право решающего голоса. Благо, что таковых было всего 47 (из которых до Таврического дворца, судя по протоколам, добрались лишь 36).
Продавив резолюцию о подписании мира, Ленин вынужден кинуть товарищам желанную кость – довесок к резолюции, гласящий: «Съезд дает полномочия ЦК партии как порвать все мирные договоры, так и объявить войну любой империалистической державе и всему миру, когда ЦК партии признает для этого момент подходящим». Но прочти это немцы, ни о какой ратификации и речи быть не может: что это за мирный договор, возможность разрыва которого в удобный момент обозначена заранее? Ленин тут же требует: «И это я буду безусловно отстаивать, – что настоящая резолюция не публикуется в печати, а сообщается только о ратификации договора».
И добавляет: «Я надеюсь, что в зале только члены партии, я думаю, что можно принять, ввиду государственной важности вопроса, решение взять личную подписку с каждого находящегося в этой зале. Это вовсе не такая излишняя мера, мы находимся в условиях, когда военные тайны становятся для Российской республики очень важными вопросами, самыми существенными».
Делегаты проголосовали и решили: «Съезд признает необходимым не публиковать принятой резолюции и обязать всех членов партии хранить тайну. В печать дается только, что съезд постановил ратифицировать мирный договор. Кроме того, съезд особо подчеркивает, что ЦК дается полномочие разорвать все договоры и объявить войну».
Но Ленину этого мало: он настойчиво требует «ввиду того, что была роздана резолюция, сейчас же принять решение, что всякий, получивший резолюцию, приносит ее на этот стол немедленно и тут же. Это есть одна из мер сохранения военной тайны». Проще говоря, все, до единой, улики – на стол. Свердлов осторожно замечает, что делегаты должны иметь какие-то документы для отчета в своих организациях.
Тут Ленин буквально впал в истерику: «Я прошу проголосовать. Наши партийные центры состоят из взрослых людей, которые поймут, что сообщения, содержащие военную тайну, делаются устно. Я поэтому вполне настаиваю, чтобы немедленно все тексты резолюций, имеющиеся на руках, положить сюда на этот стол!» Не положили: «Большинством голосов предложение отвергается».
В своем предисловии к первому изданию стенограмм съезда редкомиссия (во главе с Бухариным) признала, что «сейчас же после съезда и даже некоторое время после него протоколы эти по своему характеру не могли быть опубликованы». Потому что, оказывается, большевистская организация тогда «была приведена фактически в состояние партии, вынужденной действовать… полулегально и даже нелегально …нашей партии приходилось прибегать к правилам конспирации».
И лишь сейчас – в 1923 году – «мы спокойно можем предать гласности протоколы полулегального съезда партии…». Хорошее признание: полулегально, нелегально, правила конспирации – словно речь не о правящей партии, а о мафии, шпионской сети или подрывной подпольной антигосударственной организации.
Но ведь на самом деле было что скрывать, даже не от немцев и «шпионов Антанты», а от своих соотечественников и членов партии. Как неохотно признали публикаторы, «публикуемые протоколы производят безотрадное впечатление».
На фото: Первая страница Брестского мирного договора на испанском, венгерском, болгарском, турецком и русском языках
Еще бы! Достаточно просто вчитаться в запротоколированные речи. В тех же ленинских сплошным рефреном многочисленное «мы», «мы погибли бы». При этом под «мы» Ленин имеет в виду не страну – партию (и себя)! С хитрым прищуром рассказывает, как в нарушение договора «мы помогли нашим финским товарищам» – поставкой огромного количества оружия.
А вот для защиты Петрограда у нас оружия нет, потому сдаем Питер немцам, товарищи, сдаем и отходим до Урала, до Владивостока, до Камчатки – если японцы позволят… О любимых рабочих Ильич если и говорит, то лишь в одном контексте: их надо поберечь – это же пушечное мясо для боевых отрядов, только на которых и держится власть партии!
Свердлов высказывается аналогично: мы, мол, тут смотрели, как «наш генерал Бонч-Бруевич по карте расставлял те или иные группы и отряды», но «мы великолепно понимали, что для него это только определенные боевые единицы», что «для него ничего не значит гибель 5–10 тысяч пролетариев», но мы-то «должны чувствовать, из кого состоят эти боевые единицы». И добавляет: «Идя на гибель этих отрядов, мы подрубаем тот сук, на котором сидим!» «Все эти соображения, – настаивает Свердлов, – заставляют нас сделать последний шаг – подписать мир.
И действительной гибелью будет для нас, если мы на предстоящем съезде Советов не проведем ратификации этого договора. Это неизбежно потому, что только лучшие наши отряды были готовы двинуться в бой, и мы не могли бы поручиться, что явится возможность привлечь более широкие круги». «Мы» в устах Свердлова – это не про страну, а исключительно про них самих, руководство партии.
Ему вторит и Зиновьев: «Мы не можем забывать классового состава нашей страны», а она – крестьянская. Но 99 процентов крестьян «не увидят непосредственной связи между натиском империалистов и вопросами социализации земли и поэтому не присоединятся к рабочему классу». И всю тяжесть ведения войны придется взвалить «на плечи одного рабочего класса и даже больше: на плечи только передовой части его» – то есть большевиков. Но «совершенно ясно, что они надломятся». В переводе этот крик Зиновьева значит: воевать придется нам одним, но нас же тогда вырежут.
Но самую главную тайну Ленина выдал Ивар Смилга. Сначала заявил, что «если наша революция погибнет под ударами германского империализма, то и Советская власть будет разрушена», а отступление в Москву, на Урал и «непосредственная война с Германией и Австрией будут гибельны для нашей революции. Даже несколько военных разгромов могут стать гибелью для революции. Это будет бегство не наших властей, а бегство разгромленных большевистских и лево-эсеровских партизанских отрядов. При этом из наших рук вывалится вся государственная машина!»
Показательно выступление члена партии с 1905 года Олимпиады Розановой: «Наши кадеты призывают к общенациональному единению. В роковые часы вражеского нашествия они требуют и предлагают единение… Не будучи большевиками в данный момент, они призывают всех русских граждан прийти на помощь Советской власти, объединиться вокруг Советов, как единственной организации народной власти.
Кадеты призывают объединиться вокруг центра, вокруг единственного центра. (…) они говорят, что они тоже будут участвовать в этой революционной войне!» Что здесь чудовищного? Оказывается, «для больших масс рабочих, у которых недостаточно развито классовое самосознание, это грозит опасностью затемнить его совсем. Этим создается как раз та опасность, которой мы старались все время избегнуть… ведь наш основной принцип… это есть принцип развития классового самосознания».
Потому и нужен срочно сепаратный мир с Германией, чтобы успеть разделаться с контрреволюцией – пока эта контра сама нас не разделала под знаменами общенационального единства.
Ни у одного из делегатов исторического партийного съезда так и не нашлось ни слова о судьбах страны и ее спасении, о национальных интересах, о людях, в конце концов. Все речи лишь о том, как нам спасти нашу власть и самих себя при этой власти. В этом вся суть Брестского мира по-ленински, так и не принесшего стране ни мира, ни даже обещанной «передышки».
Передышку, да и то ненадолго, получили лишь Центральные державы, слегка отсрочившие свое поражение за счет тотального ограбления оккупированных территорий. Цена этой «передышки» для нашей страны – сотни тысяч жизней людей, казненных оккупантами и умерших от голода, уничтоженных карателями из ЧК, продотрядов и комбедов. Прямым следствием этой «мирной передышки» стала и кровопролитная Гражданская война, развязанная большевиками ради все той же цели – удержания власти.
