К предстоящему 40-летию суперсерии СССР — Канада 1972 года: большая игра, прорубившая окно в евро-атлантический мир
Спустя полтора года сравняется четыре десятилетия с того момента, как восемь игр советских любителей и канадских профессионалов (среди которых было немало настоящих любителей — от студента-юриста Кена Драйдена до заводчанина Фила Эспозито) перевернули представления о хоккее в обеих державах.
С этого момента началось взаимопроникновение двух стилей и школ, которое имело не только спортивное, но и политическое значение. Об этом — очерк-сериал «Холодная война на льду», который «Частный корреспондент» будет публиковать с продолжением один раз в две недели.
Из маленького целлофанового пакета на меня смотрела улыбающаяся рожица. Шарик был похож на нашего Колобка, только оранжевого цвета. Да и не Колобок вовсе, не по сусекам метён, а какое-то существо с решительно нездешним видом, подставлявшее свои глянцевые бока электрическому свету дворца спорта «Лужники». «Жвачка!» — меня пронзила счастливая и яркая, как молния на свитерах игроков тогда ещё не существовавшей команды Tampa Bay Lightning, мысль. «Да, папа, ты лучше всех», — подумал я, когда родитель с достоинством ответил вместо онемевшего меня: «Сенкью вери мач» («Сенька, бери мяч!» — такая была у их поколения шутка). Так я впервые в жизни вступил в контакт с иностранцем, точнее иностранкой. Ещё точнее — канадкой, присутствовавшей на одном из октябрьских матчей второй суперсерии СССР — Канада 1974 года в Москве с игроками не НХЛ, а ВХА, Всемирной хоккейной ассоциации.
Пока зрители медленно покидали трибуны, соотечественница моей канадки развалилась на жёстком кресле, водрузив ноги на соседние сиденья. Совсем как капиталисты на картинке из книжки Сергея Михалкова — «для которых дело мира — всё равно что в сердце нож». «У нас так не принято», — с дидактической печалью произнесла советская тётя и поджала и без того узкие губы. Фраза удивительным образом гармонировала с крылатым выражением Николая Николаевича Озерова «Такой хоккей нам не нужен», однако была лишена его обаяния. Капиталистка сделала вид, что не поняла. Или в самом деле не поняла, что ей сказали с укоризной в стране тогда уже развитого социализма.
А нездешнего Колобка я показал избранным одноклассникам. По их реакции понял, что Колобок не жилец — ученики третьего класса советской средней школы могли его только насильственным образом сжевать. Пришлось это сделать самому, хотя было страшно жаль этого улыбчивого круглого парня. Вкус хоккейного трофея (Kolobock Trophy) я помню до сих пор. Жвачка оказалась ещё к тому же и съедобной — совсем уж невиданное удовольствие. Сама игра в памяти не осталась: разве что узнаваемые абрисы Бобби Халла и Горди Хоу, казавшихся неправдоподобно пожилыми людьми, хотя уж Халлу-то тогда было всего тридцать пять.
На первую и главную суперсерию 1972 года меня не водили. Кто ж знал, что хоккей для многих мальчиков, родившихся в 1960-е, станет главным делом жизни как минимум до самого конца брежневского правления. Этих мальчиков, грузных и седеющих, лысых и высохших, но не потерявших азарта, я регулярно вижу на льду пруда в Филёвском парке, куда вывожу поиграть сыновей и где сам начинал тогда же, в 1972-м, кататься. Как сказано в мемуарах вышеупомянутого Халла, «на льду залива». Есть среди игроков даже один, постарше, согбенный и неразгибающийся, который наверняка ещё Фирсова видел… Примерно такого типа игру можно наблюдать на старой хронике чемпионатов СССР по хоккею на льду, когда играли без бортов на территории футбольного стадиона «Динамо». Все они — из поколения, «отравленного» сентябрём 1972 года, суперсерией, «развеявшей миф о непобедимости канадских профессионалов». Впрочем, как и о непобедимости (по эту сторону океана) советских офицеров, потому что наших ребят любителями никак назвать было нельзя. Да и суперсерию мы проиграли, выиграв только по разнице заброшенных шайб.
Этот яркий сентябрьский день, бликовавший на чёрно-белом экране телевизора «Темп», где был хорошо виден итоговый результат — 7:3 в нашу пользу, предопределил страсть к хоккею целых поколений советских людей. Незаметным образом игры с канадцами прорубили окно для нас в евро-атлантический мир, поначалу точно соответствовавший официальным представлениям о нём: канадские хоккеисты дрались, ругались, орали, жевали жвачку, бегали по льду без шлемов, а у Кена Драйдена и Тони Эспозито были маски, как у смешного вратаря команды «Метеор» из мультфильмов «Шайбу! Шайбу!!» (1964) и «Матч-реванш» (1968). Но и они стали своего рода героями Советского Союза: как в Канаде были страшно популярны, скажем, Валерий Харламов и Александр Якушев, так и нашими кумирами стали братья Эспозито, Драйден, Курнуайе и даже гадёныш Бобби Кларк, похожий на поэта Есенина и чуть не сломавший лодыжку нашему гению — 17-му номеру. Из-за чего мы, возможно, и проиграли по сумме встреч.
Суперсерия, открыв эпоху всепобеждающего советского хоккея, имела и обратное воздействие на советских граждан, сравнимое с эффектом, который производили даже разрушенные европейские города на советских солдат в 1945-м. Миллионы советских обывателей сквозь тусклое стекло телевизора в течение восьми сентябрьских вечеров (19:00) наблюдали совершенно западных людей с неподдельными иностранными именами и фамилиями. Холодная война словно бы переместилась на лёд, но эти мощные патлатые парни оказались при всей их драчливости вполне себе живыми людьми. Война на льду обернулась детантом, разрядкой.
Благодаря суперсерии Большой хоккей, который в то время действительно был Большим, стал неотъемлемой частью советской идеологии. Собственно, выражение «народ и партия едины» было далёкой от жизни метафорой, если не считать двух объединяющих факторов, за которые в 1970-е интуитивно держался Леонид Брежнев, — памяти о Великой Отечественной и хоккее.
Хоккейные баталии приравнивались к политическим. Достаточно вспомнить, какое значение придавалось играм с Чехословакией, в которых всегда ощущалось особое ожесточение и специфический подтекст. А вот суперсерия прорубила окно в Атлантику, столь нестандартным образом закрепив реальное потепление 1972—1974 годов и положительную эмоцию в отношениях с атлантической цивилизацией, символом которой несколькими месяцами раньше стал визит Ричарда Никсона в Москву. Даже в человеческом плане Никсон нравился Брежневу, Брежнев — Никсону: фотографии Владимира Мусаэльяна фиксируют это эмоциональное сближение и то, с каким комфортом два лидера общаются друг с другом и в какой домашней манере генсек разговаривает, например, с Генри Киссинджером — прямо как со своим помощником. К тому же с ним, как и с помощниками, он гулял по аллеям и охотничьим буеракам резиденции в Завидове.
Эпоха на самом деле была далека от благостности. В 1972-м был процесс над Владимиром Буковским, аресты активистов «Хроники текущих событий», была идеологическая борьба в самом ЦК, закончившаяся в ноябре скандалом с публикацией в «Литгазете» статьи Александра Яковлева «Против антиисторизма», бившей на поражение патриотов-почвенников, и его почётной ссылкой послом в ту же Канаду. В сентябре, пока шло великое противостояние советских и канадских хоккеистов, случилась драма с захватом арабскими террористами израильских спортсменов на мюнхенской Олимпиаде. Но в том-то и дело, что хоккей оказался анестезией для народа, который измерял свою жизнь фамилиями: Третьяк, Харламов, Михайлов, Петров, Мальцев, Якушев, братья Эспозито, Драйден, Кларк, Хендерсон, Курнуайе… Ничего не было важнее этой экзотической, как западная музыка, прихотливой звукописи, состоявшей из фамилий итальянского, французского, английского происхождения. Да и в фамилиях Маховлич и Микита звучало что-то, мягко говоря, до боли знакомое. А рано начавший лысеть Курнуайе вообще носил гордое имя Иван…
Канадская сборная в Москве столкнулась с некоторыми типичными гэбистскими фокусами. То на ледовой арене канадцы обнаруживали тренировку детской команды, то возникала путаница со временем тренировок, то вдруг напрочь исчезли прихваченные из Канады запасы пива. Советские люди тогда же снова убедились в том, что в мире чистогана всё продаётся и покупается: Третьяку и Харламову были предложены контракты в Канаде. Но как могли спортсмены-любители, офицеры Советской армии, которые обязаны были чувствовать себя на льду не дворовыми игроками, а солдатами империи, всерьёз воспринимать столь странные предложения! Разве что могли сбежать, как солисты балета. Но из правительственной ложи в Москве за их игрой наблюдал, нервно разминая в руках зелёную пачку сигарет «Новость» с белым пижонским фильтром, сам Брежнев — как «наши ребята» могли его подвести?! Хотя, как писал в своих воспоминаниях Эспозито, его неприятно удивило, сколь активно Третьяк бегал в Канаде по магазинам за джинсами, — уже если ты коммунист, думал канадский капитан, то будь аскетом…
Развенчание мифа о «непобедимости канадских профессионалов» естественным образом создало ещё один миф, точнее особый фактор, способствовавший единству нации: хоккей встал в один ряд с покорением космоса, балетом и прочими витринными достижениями СССР и стал неистощимым источником генерации советского патриотизма — в этой, спортивной, части совершенно искреннего.
Энергии хоккейного патриотизма хватило ненадолго — примерно настолько же, насколько хватило самотлорской нефти для поддержания видимого благополучия застоя. С закатом великого хоккея начался и закат нефтяной империи…
Но всё это произошло гораздо позже.
Великая серия-1972 была, возможно, важнейшим событием в истории хоккея, в том числе его политической истории. Хотя этот тезис можно оспорить, потому что великих и важнейших матчей было много до и особенно после сентября 1972-го. Взять хотя бы Miracle on Ice, победу 22 февраля 1980 года на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде американской сборной, состоявшей из совсем зелёных хоккеистов, над «красной машиной» Виктора Тихонова со счётом 4:3. Для более разборчивых — игра 31 декабря 1975 года во время клубной серии советских и энхаэловских команд: два концентрированных стиля, две харизмы — Montreal Canadiens и ЦСКА — сыграли боевую ничью. И бывшие лютые бескомпромиссные враги образца трёхлетней давности, 1972 года, Третьяк, Пит Маховлич и Курнуайе позировали после игры обнявшись. Что уж говорить о нескольких принципиальных, отягощённых политическим контекстом событиях августа 1968 года, играх со сборной ЧССР. Или о том, что было до эпохи тотального телевидения: например, о первом золоте сборной Советского Союза в чемпионатах мира, завоёванном 7 марта 1954 года. Тогда наши обыграли канадцев почти с таким же счётом, как и 2 сентября 1972-го, — 7:2, правда цвета Канады защищала команда East York Lindhursts из второго дивизиона Хоккейной ассоциации Онтарио. Лучшим нападающим был признан Всеволод Бобров, которому предстояло в 1972-м стать тренером сборной.
Больше того, стоит признать, что сборная СССР 1972 года при всей своей мощи была своего рода переходной от советского хоккея 1960-х к 1970-м. Достаточно сказать, что первая тройка выглядела неканонически: Борис Михайлов — Владимир Петров — Юрий Блинов, Валерий Харламов играл со своим ближайшим другом Александром Мальцевым и Виктором Викуловым, Александр Рагулин — звезда непобедимой сборной 1960-х — доигрывал свой предпоследний сезон. Анатолий Фирсов, дебютировавший в сборной в 1964-м, в бобровский состав не попал, хотя отыграл в 1972 году победную Олимпиаду в Саппоро в составе тарасовской сборной. Сборная-1972 словно бы итожила чернышевско-тарасовский период истории сборной и начинала короткий период триумфа Боброва — Кулагина, который сменился ещё одним переходным периодом, на который пришлись серебро и бронза сборной уже Константина Локтёва на чемпионатах мира 1976 и 1977 годов. Потом начался период ещё одной сборной, столь же непобедимой, что и тарасовская, — команды Виктора Тихонова. Переход сборной из рук Тарасова в руки Боброва в 1972-м тоже оказался небезболезненным — наши заняли на чемпионате мира — 1972 второе место. После чехов, отомстивших за август 1968-го.
Суперсерия знаменовала четвёртое рождение советского хоккея — после физической даты появления на свет в 1946-м, первого золота в 1954-м, беспроигрышной серии 1963—1971 годов. На этот раз он словно потерял счастливую невинность — началось взаимопроникновение школ и стилей хоккейных держав. Выиграли от этого процесса все. А игра 31 декабря 1975 года Montreal Canadiens —ЦСКА, по выражению хоккейного историка Тода Дено, спасла хоккей, который превращался в НХЛ в грязную и уже по-настоящему жестокую игру, в которой доминировали стиль Бобби Кларка и тренерские наказы Фреда Шеро, кстати говоря, большого поклонника Анатолия Тарасова. Из этого советско-энхаэловского бульона и выварился современный, сегодняшний хоккей — быстрый, атлетичный, жёсткий, но в то же время умный.
Продолжение следует
