Мне посчастливилось познакомиться и дружить с уникальным участником Великой Отечественной войны полковником в отставке Тихоном Никитовичем Небоженко, не раз беседовать с ним в его квартире. А когда случилось несчастье — он тяжело заболел и его не брали в больницу, я обращался за помощью к депутату Госдумы генералу армии В.И. Варенникову.
В 967-й школе Москвы в 1989 году был создан по инициативе ветеранов войны — Т.Н. Небоженко и бывшего солдата (ныне полковника) В.Т. Себежко — музей легендарных «катюш» имени моего героя. И я доволен, что до сих пор частый гость этой школы.
Но вспомню сейчас на газетной странице одну из моих бесед, которую забыть не в силах. Поистине история Великой Отечественной войны и советской Победы неисчерпаема…
Включаю диктофон в его квартире в Конькове
Небольшого роста, ниже среднего. Уже плохо видит — возраст. Но какой силы биография! На фотографиях – бравый лейтенант-артиллерист с двумя квадратами на петлицах. 1941 год — ему 25 лет. Он преподаватель тактики в 1-м Московском артучилище им. Л.Б. Красина. На фото 45-го — полковник (с 1943 года).
Небоженко начал войну старшим лейтенантом, командиром батареи нового реактивного оружия, а последний залп дал по рейхстагу в должности командира 25-й Отдельной тяжелой гвардейской минометной бригады (в этой должности с 1943 года!). Его бригада была награждена четырьмя высокими боевыми орденами и имела почетное наименование «Свирская». Его «эрэсы» наводили смертельный ужас на врага под Одессой, в Крыму, в Ростове-на-Дону, в Харькове, под Ржевом и Москвой, на Курской дуге… Его 48-й реактивный дивизион увековечен в памятнике в Одессе, а бригада — в городе Людиново Калужской области…
Ордена и медали на парадном кителе: их более 50. Он еще во время войны награжден десятью боевыми орденами, среди которых четыре ордена Красного Знамени, три — Отечественной войны 1-й степени, полководческий орден Суворова, который вручался только тем офицерам, кто проявил личную особую храбрость в боях…
В период Великой Отечественной войны ему довелось командовать гвардейскими минометными частями, имевшими на вооружении невиданное еще в мире реактивное оружие — «катюши», которые в боевых операциях нередко имели решающее слово: их залповый огонь уничтожал всё живое, доты и дзоты — всё вместе. Это было секретнейшее оружие нашей армии, а управление им — ответственнейшее дело.
До войны было всего 7 установок. Что такое установка? Это боевая машина на базе новейшего в то время автомобиля «ЗИС-6». На ней монтировалось 8 на-правляющих, которые заряжались снизу и сверху 16 реактивными снарядами весом по 45 кг каждый. Дальность полета — 9,5 километра, воронка от взрыва по фронту — 6 метров, в глубину — 1,5 метра. Всё, что находилось сверху, уничтожалось, а под землей пробивало два наката бревен в блиндажах…
Первый опытный пуск снаряда произвели еще до войны — под Москвой, на полигоне. И вот тогда произошел такой случай, связанный со Сталиным, который присутствовал на одной из опытных стрельб. Курировал их Ворошилов. Стрельба «катюш» была впечатляющей: всё горело после залпа. Но Сталин, покидая полигон, как-то неопределенно «кивнул» рукой, и Ворошилов, шедший за ним, подумал, что Генсек не очень доволен испытанием… А в самом начале войны Сталин вызывает Ворошилова: «Климент Ефремович, помните, мы с вами не так давно были на полигоне, где нам показывали стрельбу реактивными снарядами?» Маршал понял, что тогда Сталин остался удовлетворен новым оружием и запомнил его. Сталин ничего не забывал!
— Непосредственно день 22 июня 1941 года, — вспоминает Тихон Никитович Небоженко, — меня застал в звании старшего лейтенанта в деревушке Можарово под Москвой: мы там отдыхали с женой. Я немедленно выехал в училище и сразу принес начальнику полковнику Л.Б. Бажанову рапорт об отправке меня на фронт, но получил отказ: «Вы отличный офицер и знаете, что мы готовим кадры для фронта…» Но я, уходя, всё-таки сказал: «Убедительно прошу вас послать меня на фронт!»
Спустя неделю, 28 июня, меня вызывает начальник училища и говорит, что мне нужно явиться на комиссию. Волновался, понятно: зачем? Но через 10—15 минут мне объявили, что я назначаюсь командиром батареи нового реактивного оружия. Я понятия не имел о нем, знал ствольную артиллерию. Генерал просто предупредил, что это оружие совершенно секретное. Меня посвятили в устройство этих минометов и установили срок формирования — две недели.
Знаменитая батарея Флёрова была сформирована за трое суток до этого и уже, как известно, дала первый залп по железнодорожному узлу под Оршей — 14 июля 1941 года. Это было ошеломляющее оружие. Флёров дал всего два залпа, а пожар длился целый день — всё горело, и двое суток немцы вывозили потом эшелонами убитых и раненых…
Его залп прогремел под Киевом
Спрашиваю Тихона Никитовича: «Вы встречались с легендарным капитаном Флёровым?»
— На третий день после сформирования своей батареи Флёров шел по коридору нашего училища. И я шел… Начальник училища подозвал меня: «Вот видите, капитан Флёров идет. Он такую же батарею сформировал. Он убывает на фронт…» Флёров представился. Мы познакомились. Очень симпатичный, высокий, да просто красивый офицер. Он окончил первый курс артакадемии им. Дзержинского. Минут 30 беседовали, причём о реактивной артиллерии (БМ-13) ни словом не обмолвились.
На второй день, перед его отъездом на фронт, мы снова с ним встретились на 3—4 минуты и расстались навсегда… Я в первых числах августа поехал своим ходом со своей батареей (6 установок) под Киев, преодолев тысячу километров за три ночи, и доложил о прибытии командующему фронтом генералу М.П. Кирпоносу. Сам командующий не очень был осведомлен о новом оружии. А ситуация на Юго-Западном фронте была сложной: противник превосходил нас в несколько раз в живой силе и технике. Немцы подошли к столице Украины на рубеж речушки Ирпень. Враг готовился к наступлению.
Я очень волновался. Великая ответственность лежала на мне: ведь моя батарея была единственной такой на всём фронте… Хотелось сделать как лучше…
И вот 10 августа 1941 года в 5.00 по моей команде прогремел первый залп. Подал команду, а сам думаю: «Флёров-то уже видел, как всё делается, а мне только предстоит пережить». Представьте, что такое для артиллериста первый залп, да ещё из такого секретного оружия!.. Засвистели снаряды: тю-тю-тю… Второй залп… Я увидел, и все увидели непересказуемое зрелище: гром, ослепительный огонь. Батарея «катюш» произвела переполох у немцев, явилась неожиданностью. Пленный обер-ефрейтор рассказал, что это было ужасное, невиданное оружие, несколько солдат и офицеров сошли с ума. Даже артиллерия гитлеровцев не ответила. В этот день не удалось им форсировать Ирпень.
— Как вы думаете, — спрашиваю Тихона Никитовича, — лично Сталин знал, что есть такой Небоженко, старший лейтенант?
Небоженко ответил:
— Сталин лично наблюдал за батареями «катюш». Меня информировали старшие начальники, что он имел перед собой записную книжку, в которой числилась и фамилия Небоженко. Он всегда знал результаты действий «эрэсов»… По приказу Сталина батарея возвратилась под Москву, в Алабино. Батарею сдал в ремонт… Мне сразу же выделили 48-й отдельный гвардейский минометный дивизион, а он уже был на колесах, то есть в эшелоне, готовом для отправки в Одессу… Заместитель наркома обороны В.В. Аборенков предупредил, что со мной может разговаривать Сталин, но разговор тогда не состоялся…
Я принял дивизион прямо на железнодорожной платформе у капитана, которого оставили в Москве, потому что у меня уже был опыт… Из Новороссийска батарею перевозили в осажденную Одессу на транспорте «Чапаев». Было приказано: с моряками не общаться. Но капитан судна пошутил: «Много надо таких понтонов, чтобы проложить мост через Чёрное море!» («катюши», зачехленные брезентом, напоминали понтоны). И транспорт «Чапаев» поддерживать пришлось, и 25-ю Чапаевскую дивизию… Вы знаете, какую команду мы подавали? «За Родину! За Сталина! По фашистским извергам огонь!» Это были «электрические» слова!..
Верховный Главнокомандующий разговаривал со старшим лейтенантом
— Тихон Никитович, — попросил я Небоженко, — расскажите подробнее о разговоре с И.В. Сталиным. Как это было? В каком месте произошло?
— После тяжелых боев под Одессой. Согласно директиве Ставки от 30 сентября, войска эвакуировались в Крым. Снимались поэшелонно. Я прикрывал их отход своими залпами. Потом нас погрузили на «Курск» (я и сам курский). Высадились в Севастополе, но меня своим ходом направили на Перекоп — в 51-ю армию…
Враг теснил нас: слишком большое превосходство было, мы отступали в направлении Симферополя и Севастополя. Шли суровые бои. Приморская армия отходила на Севастополь, 51-я — на Керчь. Я был в подчинении Приморской армии и с ней должен был отходить, но дороги перерезал противник и отсек левый фланг армии…
Я вынужден был искать наблюдательный пункт командующего 51-й армии П.П. Батова. Едва начал ему представляться, как он прервал мой рапорт (это произошло в конце октября 1941-го на северной окраине Симферополя): «Значит, воскресли из мертвых?! Ставка уже запрашивала о вас, приказала принять срочные меры к розыску вашего дивизиона…» И тут же связался по ВЧ с Москвой: «Так точно. Он здесь». Генерал протянул мне трубку: «С вами будет говорить товарищ Сталин». И тут меня, боевого офицера, охватило непередаваемое волнение. Надо очутиться в той эпохе, чтобы сполна ощутить ситуацию. Я взял трубку и представился: «Командир дивизиона старший лейтенант Небоженко».
Сейчас абсолютно точно, дословно не передать того разговора, когда враг висел над нами, но отчетливо помню тихий, спокойный, ровный голос, знакомый акцент. Как обычно, Сталин говорил короткими и четкими фразами, исключающими непонимание вопроса. Верховный Главнокомандующий лично интересовался итогами первых залпов под Одессой. Чтобы получить информацию из первых уст об эффективности нового оружия, он разговаривал со старшим лейтенантом!..
«Товарищ Небоженко, — спросил Иосиф Виссарионович, — как вам воевалось в Одессе?.. Благополучно ли переплыли в Севастополь?.. В каком состоянии находится ваш дивизион? Какие вы испытываете трудно-сти? Какая вам нужна помощь? Каково настроение личного состава?..»
Когда я ему сказал, что в Одессе очень сложная обстановка, И.В. Сталин заметил, что она ему известна. А когда доложил, что материальную часть мы сохранили, но две установки, выведенные из строя в боях, вынуждены были подорвать, чтобы секретное оружие не досталось противнику, он одобрил мои действия: «Вот это молодец! Вот это молодец! Мне о вашем дивизионе докладывал генерал Петров. Вы воевали в Одессе хорошо…»
Я откровенно доложил Сталину, что нам не хватало снарядов. Он удивился. Ведь это не праздный вопрос. Посудите сами. Одна установка заряжается 36 снарядами. Их в дивизионе — 8. Значит, надо 288 снарядов только на один залп. А мы производили за сутки 10 залпов. Это почти 3000 снарядов. Нам нужен эшелон!.. Наземного сообщения не было. Снаряды для «катюш» доставлялись по морю или авиацией. А их надо довезти до дивизиона, поднести к установкам, зарядить… (Война — дело ни с чем не сравнимое. Кажется, какие сейчас могут быть проблемы?.. Но это между прочим).
«Ставка приказала переподчинить ваш дивизион 51-й армии, — сказал И.В. Сталин. — Благодарю вас за грамотное и самоотверженное командование дивизионом. Передайте мою благодарность личному составу дивизиона. До свидания. Прошу передать трубку командующему…»
— Вот вас интересует авторитет Сталина в войсках, — продолжал Тихон Никитович. — Если сказать откровенно, по-русски, то это будет так: он был настолько велик, что упоминание его имени в окопах, на передовой нередко вызывало сразу «Ура!»… Всю войну чувствовалась его «рука» — везде и всюду. Он умел обращаться к народу и убеждать народ просто и ясно. Его приказы и распоряжения, как правило, выполнялись осознанно, честно, досконально.
До войны я видел Сталина не раз: в парадном строю с училищем проходил мимо Мавзолея В.И. Ленина и хорошо видел его лицо, а также как он прохаживался на трибуне — мне никто не мешал, маленький рост уготовил мне ходить правофланговым в последней шеренге… Лично с ним никогда не встречался. Два раза в числе офицеров был в 1940 году на приеме в Кремле, сидел на левом фланге, видел его и слышал его речь. Разрешалось всем выпить. Всё было хорошо, спокойно, семейно…
— Тихон Никитович, гвардейцы узнали, что вы разговаривали со Сталиным? Как они отреагировали?
— О! Когда я приехал в дивизион, это как раз было на марше, и сообщил комиссару Николаю Яковлевичу Ильину (он работал до войны на заводе здесь, в Москве), что я разговаривал со Сталиным, так он вмиг вызвал комиссаров батарей, а я подробно передал им диалог с Москвой. Благодарность от самого Сталина воспринималась как величайшая честь. В тот же день провели митинги побатарейно. «Ура!» гвардейцы кричали так, что, кажется, слышала вся Вселенная — настолько это было душевно, честно и правдиво, без всяких подделок. Это я, живой человек, вам говорю…
* * *
А каково было моё впечатление от бесед с незабвенным Тихоном Никитовичем Небоженко? Сильнейшее. Послушаешь таких людей, и история становится на своё место, поворачивается к нам правдивым, героическим, славным лицом.
По страницам газеты «Правда». Владислав Шерстюков, полковник в отставке
