Как шили дело против поэта Николая Гумилева

Изучая это дело, пребываешь в недоумении: поэта не за что было лишать жизни и объявлять врагом советской власти! В деле есть лишь одно свидетельское показание, но и оно почти ничего не доказывает. Может быть, была антисоветской поэзия ГУмилева? Нет, она не могла быть причиной ареста. Как выясняется, к печальному концу поэта подвели люди, которые хорошо знали его самого и его творчество…

Напрашивается вопрос: чем Николай Гумилев мог помешать советской власти? Ведь одним из главных принципов того направления, которое поэт основал в литературе (акмеизм), была аполитичность, отстраненность от социальных проблем. Гумилев не стремился писать о государственном устройстве, не говоря уж о том, чтобы анализировать его «плюсы» и «минусы». Посмотрите, как далек от реальности, загадочен и причудлив мир, созданный Николаем Гумилевым, например, в стихотворении «Лес»: В том лесу белесоватые стволы Выступали неожиданно из мглы, … Под покровом ярко-огненной листвы Великаны жили, карлики и львы, … Только раз отсюда в вечер грозовой Вышла женщина с кошачьей головой, Но в короне из литого серебра, И вздыхала, и стонала до утра… Где здесь политика? Где недовольство советской властью, за которое в послереволюционное время наказывали поэтов? Такое недовольство в принципе не могло проявиться в поэзии Гумилева, так как действительность его не интересовала. Его манили далекие, экзотические и фантастические миры. А может быть, именно этой своей отстраненностью от общественной жизни и скомпрометировал себя поэт? Ведь после революции, чтобы считаться благонадежным элементом, мало было не писать ничего плохого о власти пролетариата. Нужно было восхвалять ее. Если поэт не делал этого, значит, он — потенциальный враг! Так можно было сказать о Гумилеве. Дворянин по происхождению, он не только не восхвалял новую власть, но и заявлял, что хочет быть немного иностранцем. В те времена это звучало как вызов. И вызов был принят. ЧК начало «шить дело» против Гумилева, в его поэзии искали опасно-мятежные нотки. Например, такие строки для ЧК могли звучать как мятежные, опасные, угрожающие: Я конквистадор в панцире железном, Я весело преследую звезду, Я прохожу по пропастям и безднам И отдыхаю в радостном саду. … Я пропастям и бурям вечный брат, Но я вплету в воинственный наряд Звезду долин, Лилею голубую. Но дело не только в стихах. К печальному концу Гумилева прямо или косвенно приближали реальные люди, которые его окружали. Кто и как именно? В чем собственно обвинили поэта?

Поэта обвинили в участии в «Таганцевском заговоре». Приговор — расстрел

Что это за заговор и почему именно Таганцевский? Он назван по фамилии профессора Владимира Николаевича Таганцева, которого ЧК считала инициатором и создателем контрреволюционной организации «Петроградская боевая организация», объединившей солдат, офицеров и интеллигенцию, недовольных советской властью. ЧК допускала, что эта организация могла присоединиться к участникам Кронштадтского восстания (вооруженное выступление офицеров и солдат гарнизона в Кронштадте, а также экипажей некоторых кораблей Балтийского флота против большевиков 1-18 марта 1921 года). Николая Гумилева арестовали 3 августа 1921 года, как одного из 61 участников заговора, а уже 21 августа вынесли приговор — расстрел. Через три дня приговор привели в исполнение. Насколько это было ужасно, описывала газета «Революционное дело»: «Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской железной дороги. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей». Позже бывшая жена Гумилева Анна Ахматова и биограф поэта Павел Лукницкий установили, где находится это злополучное место. Станция Ириновской железной дороги оказалась Бернгардовкой, которая располагается недалеко от Санкт-Петербурга.    Анна Ахматова, Николай Гумилёв, Лев Гумилёв. 3 апреля (по старому стилю) 1915 года В чем конкретно выражалось преступное участие Гумилева в заговоре? Сколько не перечитывай обвинительное заключение, не ясно За какие же деяния жестоко расправились с поэтом? В чем его чудовищная вина? В поисках ответа давайте обратимся к самому главному, итоговому документу следствия — обвинительному заключению (лист № 102 в деле Гумилева). Приведем его полностью, без купюр:

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ по делу No 2534 гр. Гумилева Николая Станиславовича, обвиняемого в причастности к контрреволюционной организации В. Таганцева (Петроградской боевой организации) и связанных с ней организаций и групп.Следствием установлено, что дело гр. Гумилева Николая Станиславовича (так — авт.) 35 лет происходит из дворян, проживающего в г. Петрограде уголНевского и Мойки в Доме искусств, поэт, женат, беспартийный, Окончил высшее учебное заведение, филолог, член коллегии издательства Всемирной литературы, возникло на основании показаний Таганцева от 6.8.1921 г., в котором он показывает следующее: «Гражданин Гумилев утверждал курьеру финскойконтрразведки Герману, что он, Гумилев, связан с группой интеллигентов, которой последний может распоряжаться, и которая в случае выступления готова выйти на улицу для активной борьбы с большевиками, но желал бы иметь в распоряжении некоторую сумму для технических надобностей. Чтоб проверитьнадежность Гумилева организация Таганцева командировала члена организации гр. Шведова для ведения окончательных переговоров с гр. Гумилевым. Последний взял на себя оказать активное содействие в борьбе с большевиками и составлении прокламаций контрреволюционного характера. На расходы Гумилеву было выдано 200 000 рублей советскими деньгами и лента для пишущей машинки.В своих показаниях гр. Гумилев подтверждает вышеуказанные против него обвинения и виновность в желании оказать содействие контрреволюционной организации Таганцева, выразив в подготовке интеллигентов для борьбы с большевиками и в сочинении прокламаций контрреволюционного характера.Признает своим показанием гр. Гумилев подтверждает получку денег от организации в сумме 200 000 рублей для технических надобностей.В своем первом показании гр. Гумилев совершенно отрицал его причастность к контрреволюционной организации и на все заданные вопросы отвечал отрицательно. Виновность в контрреволюционной организации гр. Гумилева Н.Ст. на основании протокола Таганцева и его подтверждения вполне доказана.На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилеву Николаю Станиславовичу как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания — расстрел. Следователь Якобсон Оперуполномоченный ВЧК

Поразительно: следователь не знал отчества поэта. Как видите, в начале обвинительного заключения оно указано неверно. Правда, слово «Станиславовича» зачеркнуто чернильной ручкой и сверху написано правильное — «Степановича». В конце заключения стоит лишь подпись следователя Якобсона. Он расписался не ручкой, а синим карандашом. Второй подписи — оперуполномоченного ВЧК — и вовсе нет. Какая чудовищная небрежность в оформлении документа, на основании которого человека лишают жизни! Эта небрежность, впрочем, отражает и то, как скоропалительно и бездумно выносились приговоры, как поверхностно велось следствие и насколько безосновательны выводы. Следствие было, по сути, лишь никому не нужной формальностью. Еще одно удивляет: следователь говорит, каким должно быть решение по делу, хотя это прерогатива суда. Свою же непосредственную задачу — добросовестно и качественно провести расследование и сделать объективные выводы о наличии состава преступления — следователь не выполнил. В обвинительном заключении не приводится ничего конкретного. Есть только фразы «утверждал курьеру финской Контрразведки…, что … связан с группой интеллигентов, …которая в случае выступления готова выйти на улицу для активной борьбы с большевиками», «желал бы иметь в распоряжении некоторую сумму для технических надобностей», «взял на себя оказать активное содействие в борьбе с большевиками и составлении прокламаций контрреволюционного характера…». Но все это — лишь намерения, причем и они не подтверждены. А где страшные преступные деяния, за которые поэта лишили жизни? Все-таки хочется знать: составлял или не составлял Гумилев прокламации? Вывел поэт интеллигенцию на улицу? Как следует из обвинительного заключения, ничего этого Николай Гумилев не делал. Все обвинение строится лишь на одном свидетельском показании — профессора Таганцева. Давайте проанализируем и его. Единственный свидетель в деле Гумилева утверждал: поэт придерживался советской ориентации и антисоветских прокламаций не писал Читая показания В. Таганцева, диву даешься, насколько они расходятся с обвинительным заключением. Следователь Якобсон явно притянул за уши слова профессора. Но обо всем по порядку. Вот что сказал один единственный свидетель по делу Гумилева: «Поэт Гумилев после рассказа Германа обращался к нему в конце ноября 1920 г. Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой он может распоряжаться, и в случае выступления согласился выйти на улицу, но желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую свободную наличность. Таковой у нас тогда не было. Мы решили тогда предварительно проверить надежность Гумилева, командировав к нему Шведова для установления связей.В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время Кронштадта Шведов выполнил поручение: разыскал на Преображенской ул. поэта Гумилева, адрес я узнал для него во «Всемирной литературе», где служил Гумилев. Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, сказав, что оставляет за собой право отказываться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к советской ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держимся за власть советов. Не знаю, насколько он мог поверить этому утверждению. На расходы Гумилеву было выделено 200 000 советских рублей и лента для пишущей машинки. Про группу свою Гумилев дал уклончивый ответ, сказав, что для организации ему надобно время. Через несколько дней пал Кронштадт. Гумилев был близок к советской ориентации, стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось видеть». Согласитесь, в этих показаниях есть явные нестыковки с выводами следователя. Профессор Таганцев отмечает, что не сам Гумилев хотел составлять антисоветские поэтические прокламации, а ему предложил некто Шведов. Более того, В.Таганцев замечает, что поэт близок к советской ориентации и оставил за собой право отказываться от тем, не отвечающих его правым взглядам. Немаловажный момент: чтобы не испугать Гумилева, Шведов прибегнул к обману — сказал, что «мы не монархисты, а держимся за власть советов». И наконец, самое главное — прокламаций не было, поэт не составлял их. Так в чем же состоит преступное деяние Гумилева? Судя по показаниям Таганцева, поэт весьма лоялен советской власти. Однако следователь Якобсон увидел в показаниях совсем другое. В написанном им обвинительном заключении вместо Шведова, о котором говорил профессор Таганцев, фигурирует некий курьер финской контрразведки (откуда он взялся?), с которым якобы общался Гумилев. В показаниях Таганцева нет ни слова об антисоветской деятельности поэта, а Якобсон нашел основания утверждать, что Гумилев вел борьбу против большевиков. Но как вел и в чем именно она выражается, загадка. В показаниях профессора Таганцева, указаны, впрочем, две фамилии — Шведов и Герман. Опросил следователь этих людей, зафиксировал их показания? Шведов и Герман не могли стать свидетелями по делу Гумилева, так как были уже мертвы Это выяснилось позже, спустя много лет после расстрела Гумилева. Как пишет биограф поэта П. Н. Лукницкий, КГБ СССР выяснил, что морской офицер Ю.П. Герман был убит погранохраной 30 мая 1921 года при попытке перейти финскую границу. А подполковник В.Г.Шведов был смертельно ранен чекистами во время ареста в Петрограде 3 августа 1921 года. Иначе говоря, когда ЧК начало следствие по деятельности Гумилева, Германа и Шведова уже не было в живых. Они в принципе не могли быть свидетелями по делу, и ссылаться на них в материалах следствия по меньшей мере странно. 200 тысяч рублей, которые поэт получил, были ничтожно малы, чтобы говорить о финансировании заговорческих планов Николай Гумилев не отрицал, что получил деньги. Но зачем, и сам, похоже, не знал. Вот что он говорил о них (цитируем лист № 86 из дела Гумилева): «Деньги, 200 000, взял на всякий случай и держал их в столе, ожидая или событий, то есть восстания в городе, или прихода Вячеславского, чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко изменил мое отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский и никто другой с подобными разговорами ко мне не приходил, я предал все дело забвению». Как видите, и в этих показаниях Гумилев дает понять, что не был враждебно настроен к советской власти и не собирался тратить деньги на контрреволюционную деятельность. Да и что, собственно, поэт смог бы сделать на эту сумму — 200 000 рублей? В условиях жуткой инфляции она не представляла особой ценности. В те годы на нее можно было купить лишь более-менее приличную корзину продуктов. Зная истинную цену этим деньгам, Гумилев и вел себя соответственно. Он просто раздавал деньги своим друзьям, не всегда требуя за это расписок. При обыске, который проводили на квартире Гумилева, у него изъяли всего 16 000 рублей. Все, что осталось от полученной им суммы. Обнаружилась, правда, расписка поэтессы Мариэтты Шагинян о полученных ею деньгах от Гумилева: «Мною взято у Н.С.Гумилева пятьдесят тысяч рублей». Никакого развития факт выдачи Гумилевым денег поэтессе Мариэтте Шагинян в деле поэта не получил. Хотя, следователь, по идее, должен был задаться вопросом, куда потрачены остальные деньги. Почему-то не стал следователь и вызывать для дачи показаний Мариэтту Шагинян. Во всяком случае ее показаний в деле Гумилева нет.

Странно, что Гумилев сначала все отрицал, а потом начал признаваться

Невозможно понять, с чего это вдруг поэт, сначала отрицавший свою вину (на это указывает в обвинительном заключении и следователь Якобсон), потом стал что-что вспоминать. Ведь ничего нового в деле (кроме того, что сказал Таганцев) не появилось — ни новых фактов, ни новых свидетельских показаний. Воспоминания Гумилева похожи скорее на поток сознания, который появляется у человека в состоянии полусна, дремоты или даже легкового бреда. Читаем в деле такие «признания» поэта (лист No 86): «Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее: летом прошлого года я был знаком с поэтом Борисом Вериным и беседовал с ним на политические темы, горько сетуя на подавление частной инициативы в Советской России. Осенью он уехал в Финляндию, через месяц я получил в мое отсутствие от него записку, сообщавшую, что он доехал благополучно и хорошо устроился. Затем, зимой, перед Рождеством, ко мне пришла немолодая дама, которая мне передала недописанную записку, содержащую ряд вопросов, связанных, очевидно, с заграничным шпионажем, например, сведения о готовящемся походе на Индию. Я ответил ей, что никаких таких сведений я давать не хочу, и она ушла…». По тому, насколько невнятны эти воспоминания Гумилева, можно предположить, во-первых, что если эти факты и были невыдуманными, то поэт не придавал им важного значения, не воспринимал их всерьез, а во-вторых, говорит это лишь ради того, чтобы сказать, чтобы сделать вид, будто что-то вспоминает. И это не случайно. Нельзя исключить, что Гумилева могли пытать, и он делал вид, что признается, только бы чекисты прекратили измывательства. Но раз Гумилев вспомнил о малоизвестном поэте Борисе Верине, о некой загадочной даме, предлагавшей что-то сообщить о шпионаже в Индии, почему показаний этих людей нет в деле? Нет потому, что на самом деле нечего было в принципе найти. Как утверждает П. Лукницкий, Верин к тому времени уже жил в эмиграции, а упомянутой дамы, вполне возможно, и не существовало. На самом деле никакой группы интеллигентов, которая готова выйти на улицу с Гумилевым, не было…

Возможности Гумилева в организации уличного выступления большой группы интеллигенции и офицеров против советской власти явно преувеличены. Причиной тому могло быть желание следователя Якобсона раздуть влияние и роль поэта в контрреволюционной деятельности. А возможно, и сам поэт дал для этого основания, фантазируя о некоей тайной организации и наслаждаясь этим. Такое вполне возможно. Ведь Гумилев — творческая личность, любящая все необычное и щекочущее нервы. Он мог насочинять что-то такое, чего в действительности не было. Поэтесса Ирина Одоевцева, которая входила в «Цех поэтов» и была ученицей Гумилева, так как была его ученицей, вспоминала позже (журнал «Огонек», No 12, апрель 1990 г.): «Гумилев был страшно легкомысленным… Как-то, когда мы возвращались с поэтического вечера, Гумилев сказал что достал револьвер — «пять дней охотился»… Поэтам М.Кузмину, Г.Иванову (будущему мужу И.Одоевцевой — авт.) и многим другим знакомым литераторам Гумилев таинственно намекал на свою причастность к «организации»… Кузмин однажды сказал: «Доиграетесь, Коленька, до беды!» Гумилев уверял: «Это совсем не опасно — они не посмеют меня тронуть…» Эта сцена показывает: поэт отчетливо понимал, что это всего лишь игра, причем несерьезная. Поэт и не предполагал, что ЧК может поверить этому. Позже, осознав, что и в самом деле «доигрался», во время следствия отрицал свою вину. Он говорит, что не собирал группу для восстания. Читаем материалы дела: (лист № 86) « …я… сказал, что мне, по всей вероятности, удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь общим оппозиционным настроением…В добавление сообщаю, что я действительно сказал Вячеславскому, что могу собрать активную группу из моих товарищей, бывших офицеров, что являлось легкомыслием с моей стороны, потому что я встречался с ними лишь случайно и исполнить мое обещание мне было бы крайне затруднительно». (лист № 87) «…говоря …о группе лиц, могущих принять участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто человек десять встречных знакомых, из числа бывших офицеров, способных в свою очередь сорганизовать и повести за собой добровольцев, которые, по моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке…» »… Фамилии лиц я назвать не могу, потому что не имел ввиду никого в отдельности, а просто думал встретить в нужный момент подходящих поубеждению мужественных и решительных людей…» (лист № 88) «…допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее: никаких фамилий, могущих принести какую-нибудь пользу организации Таганцева путем установления между ними связей, я не знаю и потому назвать не могу…» Как видим, никакой организованной группы, которую бы Гумилев мог вывести на улицу, не было. Она – часть выдумки поэта. Это подтвердила бывшая жена Гумилева Анна Ахматова через 40 лет после его расстрела. В разговоре с К. Чуковской в 1964 году Ахматова отрицала, что у поэта была какая-либо группа единомышленников, настроенных против большевиков. Вот как описывает этот разговор Чуковская в своих воспоминаниях: «Я спросила, правда ли ходят такие слухи, что власти предлагали ему побег, но он отказался, желая разделить участь товарищей. – Вздор! Никаких товарищей у него не было и не могло быть, потому что и дела никакого не было» Впервые после многолетнего перерыва этой темы в печати коснулся Е. Г. Эткинд, заявивший в статье в 1986 г., что Гумилев был расстрелян «на основании сомнительных, скорее всего сфабрикованных обвинений». Лишь одна современница Гумилева из женской мести утверждала, что он был заговорщиком. Но путалась в показаниях Только бывшая ученица Гумилева И. Одоевцева спустя много лет в своих воспоминаниях прямо и, казалось, без сомнений говорила, что поэт был членом контрреволюцинной организации. Во что писала И. Одоевцева о деньгах, якобы полученных им на опасную деятельность (Ирина Одоевцева, «На берегах Невы», изд. Дом Виктор Камкин, Вашингтон, стр. 436-438): «…Об его участии в заговоре я узнала совершенно случайно. В конце апреля я сидела в кабинете Гумилева перед его письменным столом… слегка вдвигала и выдвигала ящик его письменного стола. Я совершенно не умела сидеть спокойно и слушать, сложа руки. Не рассчитав движения, я вдруг совсем выдвинула ящик и громко ахнула. Он был туго набит пачками кредиток…И он, взяв с меня клятву молчать, рассказал мне, что участвует в заговоре. Это не его деньги, а деньги для спасения России». Обратите внимание, в этом отрывке Ирина Одоевцева говорит о пачках кредиток, выданных Гумилеву как заговорщику. Но в другом отрывке о деньгах Гумилева она выражается уже иначе (Ирина Одоевцева, «На берегах Невы», изд. Дом Виктор Камкин, Вашингтон, стр. 421,430): «Было это весной 1921 года. Я зашла за Гумилевым в 11 часов утра, чтобы идти вместе с ним в Дом Искусства. …- Нет, мы никуда не пойдем, — сразу заявил он. — Я недавно вернулся домой и страшно устал. Я всю ночь играл в карты и много выиграл. Мы останемся здесь, и будем пить чай. Я поздравила его с выигрышем». Так все-таки деньги — это выигрыш в карты или аванс, выданный на контрреволюционную деятельность? Если Одоевцева путается, то ее рассказам не стоит доверять. Но зачем, спрашивается, ей клеветать на своего учителя? Ответом может быть краткое замечание в Дневнике биографа Гумилева П. Лукницкого: «По рассказам А. Ахматовой, Н. Гумилев не выделял ее (Одоевцеву — прим. редакции) из круга других барышень — его учениц; каждой досталось его внимание, двух-трех провожаний до дома с увлекательными беседами о поэзии и т.д.» Возможно, юная И. Одоевцева рассчитывала на большее в отношениях с Гумилевым, но не получила того, чего хотела. И затаив злобу, так и не простила его даже по прошествии десятков лет.

Против Гумилева выступал Блок. Почему? Может быть, это спровоцировало внимание ЧК к поэту…

В апреле 1921 года в первом номере только что начавшей выходить «Литературной газете» была опубликована статья Александра Блока «Без божества, без вдохновенья». В ней он высказался о поэтах-акмеистах (предводителем которых был Гумилев) «если бы они все развязали себе руки, стали хоть на минуту корявыми, неотесанными, даже уродливыми, и оттого больше похожими на свою родную, искалеченную, сожженную смутой, развороченную разрухой страну!» Из этого следует, что авторитетный Блок, автор поэмы «Двенадцать», упрекал гумилевцев в излишнем аристократизме. Такой упрек много значил и был весьма опасен для Гумилева, ведь к Блоку прислушивалась власть. Причина такого, мягко говоря, прохладного отношения Блока к Гумилеву — не только творчество. Однажды члены «Цеха поэтов», возглавляемого Гумилевым, организовали переворот в петербургском отделении Всероссийского Союза поэтов. До переворота его возглавлял Александр Блок, после — избрали председателем Гумилева.

Вот что писал об этом В. Ходасевич (Ymka-Press, 1931 г., В. Ходасевич, Воспоминания: «Гумилев и Блок»): «…Переворот совершился как-то странно — повестки были разосланы чуть ли не за час до собрания, и далеко не все их получили. Все это мне не понравилось, и я сказал, что напрасно меня выбрали, меня не спросив. Мандельштам стал меня уговаривать «не подымать истории», чтобы не обижать Гумилева. Из его слов я понял, что «перевыборы» были подстроены некоторыми членами «Цеха», которым надобно было завладеть печатью Союза, чтобы при ее помощи обделывать дела мошеннического и коммерческого свойства. Для этого они прикрылись именем и положением Гумилева. Гумилева же, как ребенка, соблазнили титулом председателя… Блок своим председательством в Союзе, разумеется, не дорожил. Но ему не понравились явно подстроенные выборы…» Доносчиком на Гумилева можно считать профессора Н. Пунина — мужа Анны Ахматовой (которая раньше, как известно, была женой Гумилева) Не только Блок был обижен и выступил против Гумилева. Подлил масла в огонь и Н. Пунин — крупнейший искусствовед, профессор, заместитель Народного комиссара просвещения РСФСР (А.В. Луначарского). В первом номере газеты «Искусство коммуны» в декабре 1918 года появилась его заметка «Попытка реставрации». Он писал: «… с каким усилием, и то только благодаря могучему коммунистическому движению, мы вышли год тому назад из-под многолетнего гнета тусклой, изнеженно-развратной буржуазной эстетики. Признаюсь, я лично чувствовал себя бодрым и светлым в течение всего этого года отчасти потому, что перестали писать или, по крайней мере, печататься некоторое «критики» и читаться некоторые поэты (Гумилев, например). И вдруг я встречаюсь с ними снова в «советских кругах»… Этому воскрешению я в конечном итоге не удивлен. Для меня это одно из бесчисленных проявлений неусыпной реакции, которая то там, то здесь нет-нет, да и подымет свою битую голову.» По сути это был политический донос на Гумилева. Время расставило все по своим местам. То, что Н. Пунин писал такие статьи, не спасло его от преследований органами ЧК — он умер в сталинских лагерях. Выступления противников Гумилева (Блока, Пунина) еще не основание для расстрела. Но ЧК не стремилась искать основания и обоснования Вполне вероятно, что ЧК достаточно было лишь нескольких неодобрительных отзывов авторитетных людей в газетах о поэте, чтобы им «занялась» ЧК и по исключительно субъективным причинам обвинила его в самых страшных государственных преступлениях. А тому, что Гумилева расстреляли, не имея доказательств его контрреволюционной деятельности, можно не удивляться, если главный чекист страны открыто заявлял, что и не ставит своей задачей поиск справедливости. Вот, к примеру, что писал Ф. Дзержинский в декабре 1917 года в послании Совнаркому: «Не думайте, что я ищу формы революционной справедливости. Нам не нужна сейчас справедливость, идет война лицом к лицу, война до конца, жизнь или смерть. Я предлагаю, я требую органа для революционного сведения счетов с контрреволюцией». Чуть позже член коллегии ВЧК Мартин Лацис в своих статьях указывал, что не надо выискать причины и здравый смысл в происходящем: «Мы не ведем войны против отдельных людей, мы уничтожаем буржуазию как класс. Во время расследования не ищите свидетельств, указывающих на то, что подсудимый делом или словом выступал против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны задать: к какому классу он относится, каково его происхождение, каково его образование или профессия. Ответы на эти вопросы определят судьбу обвиняемого». Ни происхождение (дворянское), ни образование Гумилева (учеба в университете в Сорбонне) в свете этого высказывания Лациса были не в пользу поэта. И позже многие известные поэты были уверены, что Гумилев участвовал в заговоре против Советской власти Известный поэт Евгений Евтушенко 14 мая 1986 года в «Литературной газете» (№ 20, 14 мая 1986 года) в статье «Возвращение поэзии Гумилева» писал, что поэт Н. Гумилев «в 1921 году был расстрелян за участие в контрреволюционном заговоре». Писатель Константин Симонов отмечал в своих публичных выступлениях: «Гумилев участвовал в одном из контрреволюционных заговоров в Петрограде — этот факт установленный. Примем этот факт как данность». Вряд ли эти утверждения основывались на проверенных фактах. Евгений Евтушенко и Константин Симонов скорее всего приняли на веру то, что писала тогда о Гумилеве официальная пресса.

Все же поэт Гумилев был реабилитирован. Почти через 70 лет после смерти

И в советское время интеллигенция не прекращала попыток реабилитировать имя Гумилева, добиваясь пересмотра предъявленных ему обвинений. Биограф поэта П. Лукницкий активно участвовал в этом. Когда наступили перестроечные времена (1985-1986 годы), добиваться реабилитации стало легче. Дмитрий Лихачев писал письма генпрокурору СССР с просьбой составить протест и направить в Верховный суд. И лед тронулся. 30 сентября 1991 года Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР рассмотрела протест Генерального прокурора СССР Н.С. Трубина на постановление Президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года о приговоре Гумилева к расстрелу. В тексте о заседании Судебной коллегии сказано («Юридическая газета», No 10, 1991): «Гумилев Николай Степанович, 1886 года рождения, русский, член коллегии издательства «Всемирная литература», председатель Петроградского Всероссийского союза поэтов без указания Закона подвергнут высшей мере наказания — расстрелу». Наконец-то поэт был реабилитирован. Понятно, что этим его не вернуть, и вины перед ним до конца не искупить. Остается надеяться, что подобные случаи послужат для России серьезным уроком, и такие бесчинства никогда больше не повторятся. Ведь с правовой точки зрения единственное, в чем хоть как-то можно было упрекнуть поэта, так это в том, что он не сообщил в правоохранительные органы о разговорах о готовящемся заговоре. Но разве заслуживал поэт столь неадекватного наказания — расстрела?! Нет, это не расстрел, это — убийство, виновником и исполнителем которого является государство. Поэт был убит фактически ни за что, мы потеряли интересную личность, которая могла бы раскрыться еще ярче.

Кто есть кто Николай Степанович Гумилев (1886-1921) родился в Кронштадте. Отец – морской врач. Детство провел в Царском Селе, в гимназии учился в Петербурге и Тифлисе. Стихи писал с 12 лет, первое печатное выступление в 16 лет – стихотворение в газете «Тифлисский листок». Осенью 1903 семья возвращается в Царское Село, и Гумилев заканчивает там гимназию, директором которой был Ин. Анненский (учился плохо, выпускные экзамены сдал в 20 лет). Переломный момент – знакомство с философией Ф. Ницше и стихами символистов. В 1903 познакомился с гимназисткой А. Горенко (будущей Анной Ахматовой). В 1905 в издании автора выходит первый сборник стихов – «Путь конквистадоров», наивная книга ранних опытов, которой, тем не менее, уже найдена собственная энергичная интонация и появился образ лирического героя, мужественного, одинокого завоевателя. В 1906, после окончания гимназии, Гумилев уезжает в Париж, где слушает лекции в Сорбонне и заводит знакомства в литературно-художественной среде. Предпринимает попытку издания журнала «Сириус», в трех вышедших номерах которого печатается под собственной фамилией и под псевдонимом Анатолий Грант. Посылает корреспонденции в журнал «Весы», газеты «Русь» и «Раннее утро». В Париже, и тоже в издании автора, вышел второй сборник стихов Гумилева – «Романтические стихи» (1908), посвященный А. А. Горенко. С этой книги начинается период зрелого творчества Н. Гумилева. В. Брюсов, похваливший – авансом – первую его книгу, с удовлетворением констатирует, что не ошибся в своих прогнозах: теперь стихи «красивы, изящны и, большею частью, интересны по форме». Весной 1908 года Гумилев возвращается в Россию, сводит знакомство с петербургским литературным светом (Вячеслав Иванов), выступает постоянным критиком в газете «Речь» (позже начинает печатать в этом издании также стихи и рассказы). Осенью совершает свою первую поездку на Восток – в Египет. Поступает на юридический факультет столичного университета, вскоре переводится на историко-филологический. В 1909 принимает деятельное участие в организации нового издания – журнала «Аполлон», в котором в дальнейшем, до 1917 года, печатал стихи и переводы и вел постоянную рубрику «Письма о русской поэзии». Собранные в отдельную книгу (Пг., 1923) рецензии Гумилева дают яркое представление о литературном процессе 1910-х годов. В конце 1909 года Гумилев на несколько месяцев уезжает в Абиссинию, а вернувшись, издает новую книгу – «Жемчуга». 25 апреля 1910 Николай Гумилев венчается с Анной Горенко (разрыв их отношений произошел в 1914 году). Осенью 1911 создается «Цех поэтов», манифестировавший свою автономию от символизма и создание собственной эстетической программы (статья Гумилева «Наследие символизма и акмеизм», напечатанная в 1913 в «Аполлоне»). Первым акмеистическим произведением считали в Цехе поэтов поэму Гумилева «Блудный сын» (1911), вошедшую в его сборник «Чужое небо» (1912). В это время за Гумилевым прочно укрепилась репутация «мастера», «синдика» (руководителя) Цеха поэтов, одного из самых значительных современных поэтов. Весной 1913 в качестве начальника экспедиции от Академии Наук Гумилев уезжает на полгода в Африку (для пополнения коллекции этнографического музея), ведет путевой дневник (отрывки из «Африканского дневника» публиковались в 1916, более полный текст увидел свет в недавнее время). В начале Первой мировой войны Н. Гумилев, человек действия, поступает добровольцем в уланский полк и заслуживает за храбрость два Георгиевских креста. В «Биржевых ведомостях» в 1915 публикуются его «Записки кавалериста». В конце 1915 выходит сборник «Колчан», в журналах печатаются его драматургические произведения – «Дитя Аллаха» (в «Аполлоне») и «Гондла» (в «Русской мысли»). Патриотический порыв и упоенность опасностью скоро проходят, и он пишет в частном письме: «Искусство для меня дороже и войны, и Африки». Гумилев переходит в гусарский полк и добивается отправки в русский экспедиционный корпус на Салоникский фронт, но по пути задерживается в Париже и Лондоне до весны 1918. К этому периоду относится цикл его любовных стихов, составивший вышедшую посмертно книжку «Кенией звезде» (Берлин, 1923). В 1918 по возвращении в Россию Гумилев интенсивно работает как переводчик, готовя для издательства «Всемирная литература» эпос о Гильгамеше, стихи французских и английских поэтов. Пишет несколько пьес, издает книги стихов «Костер» (1918), «Фарфоровый павильон» (1918) и другие. В 1921 выходит последняя книга Гумилева, по мнению многих исследователей, – лучшая из всех, им созданных, – «Огненный столп». 3 августа 1921 года Гумилев арестован ЧК по делу о т.н. «таганцевском заговоре» и 24 августа приговорен к расстрелу.