| Елена СВЕТЛОВА, |
| обозреватель «Совершенно секретно» |
 |
| Эмиль Рябов |
Космический испытатель – в перечне КЗОТа такой специальности просто не существует. Люди, которые прокладывают дорогу другим (редко кому удается полететь: Валерий Поляков ждал своего звездного без кавычек часа 19 лет), имеют в трудовой книжке нейтральные записи. Это техники, механики, инженеры, врачи – люди разных профессий, «связанные одной цепью». Просто однажды они сумели преодолеть себя и открыть дверь, за которой неизвестность. Без них не было бы полетов в космос.
Конечно, земная лаборатория – не орбитальный комплекс, а испытатели – не космонавты. Им не дают звания Героев, их имена мало кому известны. Их мечты о космосе, как правило, остаются мечтами…
Когда время от времени появляются сообщения о наборе добровольцев для участия в космических экспериментах, в Институте медико-биологических проблем нет отбоя от желающих. Правда, принимают далеко не всех, медкомиссия зверствует, требования к кандидатам космические. Прошедшие отбор подписывают контракт, где оговаривается возможный риск. Но каждый испытатель вправе в любой момент прервать эксперимент без объяснения причин.
Центрифуга не нравится никому, а вот на испытания по гипокинезии новички записываются охотно. Кажется, ничего особенного: лежи себе на здоровье и зарабатывай на машину (пары месяцев как раз хватает). Но – голова ниже уровня тела, лицо краснеет, нос закладывает, поясницу ломит. Бывает, что, промучившись неделю, крепкий парень, только после армии, начинает ныть: «Чтобы я еще когда-нибудь…»
Многим потом психологически трудно вернуться к нормальной жизни. Привыкнув быть в центре внимания, некоторые даже «заболевают» звездной болезнью, а это порой приводит к сложностям в семейной жизни, вплоть до развода.
 |
Всего не предугадать, но возможные ЧП моделируются на Земле, чтобы космический экипаж знал, как действовать в нештатной ситуации. Хотим мы или нет, но без экспериментов с участием человека наука немыслима. Прежде чем Муса Манаров и Владимир Титов пролетали год и приземлились Героями, на других людях в течение годового эксперимента в условиях гиподинамии отрабатывались методы предупреждения воздействия неблагоприятных факторов невесомости. Почти пятимесячному полету Елены Кондаковой предшествовали равные по длительности испытания женщин на Земле.
Николаева и Севастьянова через 18 суток на орбите (1970 г.) вынесли на носилках, а Поляков, проведя 438 суток в невесомости (1994–1995 гг.), вышел сам, без посторонней помощи. Надо ли говорить, что этому успеху предшествовали длительные испытания на Земле.
РЕБУС ДЛЯ ГАГАРИНА
…Мало кто знает, что первые космонавты, в том числе и Юрий Гагарин, приземлялись с парашютом, катапультировавшись из спускаемого аппарата. Этот факт старались скрыть, ведь речь шла о первенстве в космосе, а посадка с парашютом считалась аварийной.
Профессор Абрам Моисеевич Генин – один из тех, кто прокладывал дорогу космонавтам. Да и сам, что скрывать, мечтал слетать на орбиту. Дважды, еще до первого полета человека в космос, обращался к командованию с рапортами, но тщетно. Было решено, что первыми космонавтами станут летчики.
– Еще задолго до запуска спутника начались эксперименты на людях, – рассказывает Абрам Моисеевич. – Для обеспечения безопасности космического полета широко использовался опыт авиационной медицины, так как на орбите человек неизбежно сталкивался с действием похожих, но все-таки не идентичных физических факторов. Поэтому потребовалась новая серия исследований и испытаний. Эксперименты частично ставились на животных, но обойтись без человека было невозможно. Среди первых испытателей всегда были врачи и специалисты, принимающие непосредственное участие в разработке способов защиты космонавтов от неблагоприятного действия факторов космического полета, в частности перегрузок.
На этапах выведения космического корабля на орбиту и особенно при спуске и торможении в плотных слоях атмосферы перегрузки намного превышали авиационные по величине и длительности. В некоторых ситуациях они достигали 12 единиц, а при приземлении космонавтов в спускаемых аппаратах могли быть еще выше. Именно поэтому первые космонавты до разработки специальной тормозной установки прыгали с парашютом.
 |
| Абрам Генин |
– Необходимы были разработки принципиально новых систем жизнеобеспечения, – говорит профессор Генин. – Надо было определить давление и состав искусственной атмосферы в кабинах космических кораблей, разработать средства защиты человека при возможных аварийных ситуациях. Это сейчас атмосфера в кабине мало отличается от земной, а тогда были весьма веские доводы в пользу пониженного атмосферного давления, чтобы человек мог работать в открытом космическом пространстве. При высоком давлении скафандр раздувало, подвижность космонавта была ограничена, он чувствовал себя спеленутым в кокон. Американцы пошли по пути существенного снижения давления в кабине, превысив содержание чистого кислорода, что привело в итоге к пожару и гибели трех космонавтов на старте. Уже при 40 процентах кислорода сигарета сгорает в одну затяжку…
…Был драматический случай и у нас, когда испытатель Валентин Бондаренко сгорел в барокамере. Чтобы снять показания электрокардиограммы, он по инструкции протер кожу салфеткой, пропитанной спиртом, и приложил электроды. Салфетка упала на плитку с открытой спиралью, вспыхнула, и начался пожар. Спасти испытателя не удалось.
Вообще в барокамере ЧП не были редкостью. От кислородного голодания люди теряли сознание. Из-за резкого перепада давления появлялись грозные симптомы кессонной болезни, которой обычно страдают водолазы. Возникал эффект шампанского. Газовые пузырьки закупоривали сосуды, вызывали сильную боль. Естественно, эксперимент прекращали.
В условиях изоляции и гипокинезии психика часто дает сбой. Некоторые испытуемые жаловались на странные и неожиданные ощущения. Одним казалось, что голова отделяется от туловища, другие видели своих двойников, третьи «чувствовали», что от приборной доски идет жар.
Еще не до конца было ясно влияние невесомости на космический экипаж. До орбитальных пилотируемых станций было далеко. И в период первых полетов, рассказывает Абрам Моисеевич, управление всеми жизненно важными системами было автоматизировано или осуществлялось по командам с Земли. Но все-таки в экстремальной ситуации космонавты могли взять управление на себя, предварительно преодолев серию препятствий – логических задач-замков.
С первыми полетами были связаны и такие, казалось бы, странные эксперименты, как… задержка стула. Испытателей на неделю укладывали в постель. Кто-то выдерживал, хоть и с потерями для организма, кто-то выходил из эксперимента на третьи сутки, потому что ни о чем другом уже и думать не мог. Надо было узнать, сколько времени человек может обойтись. Ведь в космическом скафандре – а в первых полетах его не снимали из-за опасности разгерметизации – с туалетом было сложно. На орбите выручали самодельные памперсы.
 |
Не сразу была решена проблема космического питания. Боялись, что в условиях невесомости пища будет крошиться, летать в воздухе. Поэтому первый рацион был чрезвычайно беден: хлеб в виде маленьких кирпичиков – буквально на один укус, пюреобразная еда в тубах. А воду и по сей день высасывают из мундштуков.
ОДИНОЧЕСТВО ВТРОЕМ
Врач Герман Анатольевич Мановцев участвовал в испытаниях, которые длились ровно год. Трое мужчин (медик, биолог, инженер) проверяли работу систем жизнеобеспечения в гермообъекте. Что ими руководило? Конечно, был научный интерес – подобная работа выливалась как минимум в кандидатскую. Был и материальный стимул. Тогда, в 67-м, труд испытателей оценивался на уровне министерской зарплаты. Герману Мановцеву хватило денег и на кооперативную квартиру, и на машину.
– Конечно, было трудно, – вспоминает он, – в коллективе из трех человек третий всегда лишний. Очень долго тянулись первые два месяца, а на финише уже считались минуты… Условия были скромные: 24 кубометра бытовой отсек и такая же оранжерея, где выращивались салатные культуры – хорошее подспорье к нашему столу. Ведь питаться приходилось едой, приготовленной для длительного хранения методом вакуумной сушки. Правда, раз в месяц нам устраивали праздник: давали деликатесы. А на Новый год, когда нас угостили сухим вином и очень хорошим коньяком, двое из нас тайком выкурили по сигарете в туалете, где был дополнительный фильтр очистки. У всех закружилась голова.
В ограниченном коллективе страшны две категории людей. Это записные шутники, которые очень скоро начинают действовать на нервы, и любители женского пола со своими воспоминаниями. Бывают конфликты и даже драки. Как правило, длительные испытания в подобных объектах не способствуют дружбе. Съев вместе не один пуд соли, люди расстаются без сожаления и сухо приветствуют друг друга при встрече… Некоторые вообще не выдерживают изоляцию. Просидев в гермообъекте сутки, просят прервать эксперимент. Бывает, когда испытатели «ломаются» при имитации экстремальных ситуаций. Или плохо переносят перегрузки на центрифуге, подъемы на высоту, где возможна разгерметизация скафандров.
В задачу испытателей входила попытка создать замкнутый цикл, то есть утилизировать отходы. Даже восстанавливали воду из продуктов жизнедеятельности человека и пили ее. Отрабатывалось поведение человека в нештатных ситуациях. Герману Мановцеву довелось участвовать в эксперименте с аварийным рационом питания. Две недели испытатели питались одними мясными продуктами. Шашлыки, бефстроганов – все очень вкусно, но вскоре на эту еду нельзя было смотреть без содрогания, и отсутствие клетчатки сказывалось на здоровье. Сутки сидели на аварийном пайке – сосали леденцы. Десять суток длился эксперимент по ограничению питья. Но без нарушения режима не обошлось: потихоньку пили воду из сливного бачка в туалете…
Все испытания идут под Богом, ЧП в них не редкость. Когда, например, проводился эксперимент, связанный с изучением газовой среды, случилось острое отравление экипажа. В результате небрежности одного из членов дежурной бригады произошел выброс газовой смеси – опасного «коктейля». Испытатели, к счастью, остались живы, но доказать, что они перенесли мощное воздействие, было невозможно: задним числом реальное содержание газового состава не проконтролируешь.
«ТРЯПИЧНАЯ» ГОЛОВА
 |
| Герман Мановцев |
Эмиль Викторович Рябов испытателем стал случайно. Работал в НИИ автоматических систем, учился на вечернем в МАИ, а в 64-м вместе с другом попал на встречу с испытателями. Кто тогда не мечтал о космосе? Записали механиком, положили оклад 100 рублей, а за участие в экспериментах полагался гонорар.
Испытания в термокамере при температуре плюс 70–75 градусов проводились в целях отработки конструкции будущего скафандра. Человека в поролоновом коконе на несколько часов помещали в нагреваемую камеру, проточной водой, которая циркулировала по полиэтиленовым трубочкам, с груди снималось тепло. Если попадал пузырек воздуха, съем тепла нарушался, человек «отключался». Специальный датчик следил за самочувствием, и врачи всегда были наготове. Их лица делались озабоченными, и испытатель понимал: что-то не так. За сеанс человек терял около двух с половиной килограммов.
В камере холода было 5–6 градусов тепла – не мороз, но довольно быстро начинают стучать зубы, а через несколько часов себя уже не помнишь, х/б – слабая защита. Правда, на выходе всегда наливали полстакана спирта и растирали от души.
Но самое трудное, считает Эмиль Рябов, прошедший все испытательские полигоны, – гиподинамия. Правда, за 63 дня ему заплатили бешеные по тем временам деньги – две с половиной тысячи рублей. Купил холодильник «ЗИЛ», мотоцикл, ковер и швейную машинку.
Больному переносить такой покой легче, он опасается лишних движений. Здоровому тяжелее. Нельзя поднять головы, даже естественные надобности приходилось справлять лежа. Некоторые теряли сознание, когда их резко поднимали на ортостоле. Падало давление, в голове плыло. Ходить потом было тяжело, болели бедра и икры. После гиподинамии везли на центрифугу – это имитировало сверхперегрузки после длительной невесомости. Когда перегрузка составляла 15 единиц, твой вес увеличивался в 15 раз. Казалось, что на тебя медленно наступает слон. Вздохнуть еще можно, а вот выдохнуть… В руке была так называемая тангента, пока ее сжимаешь – все в порядке, теряешь сознание – рука разжимается. Раздавался сигнал остановки центрифуги. Космонавты из первого отряда испытывали двенадцатикратную перегрузку.
– Проводились очередные испытания, связанные с вестибулярным аппаратом, – рассказывает Эмиль Викторович. – В руку вкладывали один электрод, к уху приклеивали другой, а затем включали ток. Если он был положительной полярности, человек наклонялся вправо, отрицательной – влево. И вдруг что-то произошло: меня начало трясти. Испуганная лаборантка вцепилась в меня. Мы стали трястись вместе. Не знаю, как удалось разжать руку и выпустить электрод…
 |
Бывает ли страшно? Любой нормальный человек честно ответит «да». Но испытатели всегда знают, на что идут. Причем совершенно добровольно. Жутко, когда тебя аварийно сбрасывают с высоты в барокамере. Не по себе делается, когда ты впервые оказываешься в кабине центрифуги и захлопывается крышка. Даже у такого сильного человека, как Эмиль Рябов, пульс подскочил до 120 ударов. Потом он узнал, что это адекватная реакция живого организма. У первых космонавтов, например, на стадии запуска пульс достигал 140–150 ударов, а перед спуском с орбиты – уже 170.
Если кому-то хочется испытать в какой-то мере прелести вращающейся комнаты, попробуйте, катаясь на карусели, поделать наклоны. Это будет бледное подобие того, что ощущали первые космонавты на орбите. Ведь помимо того, что космический корабль летел вроде бы по прямой, облетая Землю, он еще вращался вокруг своего центра массы. Это страшное ускорение, носящее имя Кориолиса, которое сильнее всего действует на вестибулярный аппарат.
Врачи искали способы облегчить состояние космонавтов. Многие становились испытателями, чтобы на себе почувствовать прелести «полета». Для имитации подходило крутящееся кресло, в котором надо было делать наклоны. При норме 15 минут все отскакивали уже на третьей-четвертой минуте и несколько суток не могли смотреть на еду. Эмиль Рябов выдержал все 15 минут. «С тобой неинтересно, – сказали медики, – ты не даешь нормальных реакций, у тебя тряпичная голова».
– Во вращающейся комнате мы прожили несколько дней. Еду передавали на ходу через окно, надо было успеть схватить поднос или ждать следующего витка. Врач-офтальмолог Миша Кузьмин, пообедав и попив томатного сока, встал было, чтобы измерить мне глазное давление, но резко побледнел и… вот уже 31 год не может смотреть на этот напиток. Но это еще не самое страшное, – говорит Эмиль Викторович. – Роберт Галле делал серию экспериментов на базе авиационного института в Жуковском. Там была огромная центрифуга, которая набирала угловую скорость около 40 градусов в секунду. А на консоль установили комнату, которая могла наклоняться. Первые двое суток работали с постоянным ощущением комка в горле, девушки-лаборантки, которые входили к нам, чтобы сделать обследование, таскали из соседнего овощного огуречный рассол – очень помогало при укачивании. В этих условиях надо было избегать любых рывков, лишь движения глаз не вызывали последствий. И когда я легонько по-дружески потряс лаборантку, мол, чего такая смурная, она потеряла сознание.
ДВА МЕДВЕДЯ В ОДНОЙ БЕРЛОГЕ
…Когда Елене Доброквашиной, в то время молодому кандидату наук, неожиданно предложили пройти медицинскую комиссию и знакомый доктор из поликлиники, человек с чувством юмора, по секрету рассказал, что якобы набирают группы по восемь человек, все с высшим образованием, в каждой врач и подрывник, она подумала, будто ее посылают на войну. Как раз Китай воевал с Вьетнамом.
Потом был звонок из Института медико-биологических проблем с приглашением на очередное обследование. «А как вы смотрите на то, чтобы полететь в космос?» – неожиданно спросили Лену. «Я – за», – не задумываясь ответила она. Отбор прошла отлично, к изумлению мамы, привыкшей считать свою единственную дочку слабенькой.
 |
| Елена Доброквашина |
Четырнадцать лет была в отряде космонавтов, в 85-м должна была полететь. Был утвержден состав экипажа: командир Светлана Савицкая, бортинженер Иванова Катя и Елена Доброквашина, врач-исследователь. Уже назначили дату полета и посадки. Но не повезло. Старт переносился, потом случилась авария на станции «Салют-7», затем программу вообще свернули…
Делались ли скидки женщинам? Никогда. И вращение на центрифуге, и изоляция в наземном экспериментальном комплексе, и прыжки с парашютом – все наравне с мужчинами. Правда, противники женских полетов убеждены: космонавтам в юбке на орбите делать нечего. Когда Елена Доброквашина, совершив первый в своей жизни тренировочный полет в реактивном самолете, делилась впечатлениями, один из космонавтов, Герой Советского Союза, обращаясь к дважды Герою, скептически сказал: «Надо ж, а чемоданы тоже летают…»
– Мужчины умеют обставлять эти вещи, – вспоминает Елена. – Когда мы участвовали в морских испытаниях, отрабатывались варианты аварийной посадки, матросы раскачивали «шарик» от души и бросали в волну покруче. В тесном аппарате надо было молниеносно переодеться в гидрокостюмы: время шло на секунды. А скафандр огромный, с чужого плеча, под ним шерстяное белье, унты. Нас трое, пот градом, вода ледяная – 11 градусов. Справились. А в Москве подходит ко мне Света Савицкая и говорит, что в отчете написано совсем другое. Выяснилось, что писал человек, которого не было на испытаниях, и подпись подделали… А ведь нас могли снять с подготовки.
Ее коллеге Ларисе Пожарской с «шариком» тоже «повезло». Женский экипаж два часа, чуть ли не до потери сознания, продержали в тесном пространстве – ждали приезда генсека Горбачева, которому хотелось посмотреть на испытания…
Доброквашиной все было нипочем. Отменное здоровье – она до сих пор не знает, что такое головная боль, – помогало справляться с любыми нагрузками. Многие мужчины после двух «горок», когда самолет делал воздушную петлю, были никакими, а она десяток выдерживала – и ничего. Однажды неудачно прыгнула с парашютом, приземлилась на крышу здания, больно ударившись ногами, и начала сползать. Внизу были трубы и крючья. Елена понимала: шансов остаться невредимой практически нет. Но, Бог миловал, упала в единственный свободный квадратик. К ней уже бежал доктор с реанимационным чемоданчиком и шинами, а она думала, что через сорок минут следующий прыжок… Знала, что расслабляться нельзя, потому что каждый просчет распространится на всех женщин.
Шла подготовка к длительному полету. Не исключалась работа смешанного экипажа в космосе. Как воспримет женщину мужской коллектив, какие психологические проблемы могут возникнуть? На эти вопросы тоже следовало получить ответ на Земле, правда, в условиях, близких к космическим. Наземный экспериментальный комплекс в течение двух месяцев «летал» по полной программе: стыковки, экстремальные ситуации. Но о том, что психологи планировали смоделировать чрезвычайно конфликтную ситуацию, Доброквашина не подозревала.
 |
– Мне был уготован ад, – рассказывает Елена Ивановна. – Командир экипажа был настоящим женоненавистником, к тому же ему дали инструкцию меня довести… Как только закрылась дверь, он сказал: «Я все сделаю, чтобы через десять дней, максимум через две недели, ты билась головой об этот люк и требовала выпустить тебя отсюда!»
«Не дождетесь, – ответила она, – я уйду только вместе с вами». Колкостям, пакостям, издевкам не было конца. Жизнь в комплексе – не сахар. Нагрузки поровну, душ раз в неделю в режиме строгой экономии воды, общий туалет. Последнее было для Елены не очень приятным в силу особенностей женского организма. Тогда еще не было прокладок с крылышками.
«Толик, – обращался командир к другому члену экипажа, – ты поставь камеру в душевую, посмотрим на Доброквашину без одежды. И пожарные пусть посмеются». Моясь под душем, она увидела глазок камеры, но провода отсутствовали… Значит, блеф. А из-за двери доносился знакомый голос: «Ну, как я и думал – ничего хорошего, и пожарным не понравилось». «Шутки» часто переходили грань допустимого. Но Лена терпела, делала вид, что ничего не замечает.
– Он подносил мне пластинки со значком «радиация» и умилялся, что все, мол, лейкоз обеспечен, из отряда спишут. В мое дежурство включал кварцевую лампу и шел спать. Я размыкала разъемы, чтобы не получить ожог сетчатки. Понижал температуру до 12 градусов – приходилось кутаться в спальный мешок, но все равно простужалась. К концу первого месяца мне устроили бойкот – перестали разговаривать. Но поддаваться было нельзя, ведь работа требовала высочайшей концентрации. Особенно когда отрабатывались стыковки. К телу прикреплялся специальный датчик, который вел себя наподобие детектора лжи, то есть реагировал на состояние нервной системы. Психуешь – раздавался очень неприятный звук. Человек так устроен: чем больше совершаешь ошибок, тем больше заводишься. А тут еще командир со своими подколами… Но я держала себя в руках.
Зато на выходе из эксперимента была настоящая эйфория. Психологи поставили Елене «отлично»: она выбрала единственно правильный стиль поведения. Напоследок, правда, пошутили: «Мы тут подумали, хорошо бы вам остаться еще на месяц». «Раз надо…» – согласилась Доброквашина. «Двум медведям нечего делать в одной берлоге», – отрезал командир.
