8 декабря 1991 года руководители трех союзных республик – президент России Борис Ельцин, президент Украины Леонид Кравчук и председатель Верховного Совета Белоруссии Станислав Шушкевич – подписали Беловежское соглашение о прекращении существования СССР и создании Содружества Независимых Государств. Хроника событий и их оценка непосредственными участниками – в новом материале diletant.media.
Митинг в феврале 1991 года
В марте 1991-го по итогам Всесоюзного референдума 76,4% граждан проголосовали за сохранение СССР. Разрабатывается проект «О Союзе Суверенных Республик», однако его подписание так и не состоялось из-за августовского путча. Тогда был составлен новый проект договора о создании «Союза Суверенных Государств»; подписать его планировалось 9 декабря. 1 декабря на Украине проведен референдум о независимости. Более 90% голосовавших выступили «за».
8 декабря в правительственной резиденции «Вискули» было подписано Беловежское соглашение. В соответствии с ним, прекращалась деятельность союзных органов власти. Признавалась неприкосновенность границ в рамках Содружества Независимых Государств. Провозглашались принципы взаимовыгодного сотрудничества в политической, экономической и культурных сферах, совместная работа в области таможенной и миграционной политики. Члены Содружества обязались поддерживать общее военно-стратегическое пространство.
Спустя два дня «Российская газета» опубликовала заявление глав государств Беларусь, РСФСР и Украины: «Отмечая, что переговоры о подготовке нового союзного договора зашли в тупик, объективный процесс выхода республик из состава Союза ССР стал реальным фактом; констатируя, что недальновидная политика центра привела к развалу производства, катастрофическому понижению жизненного уровня практически всех слоев общества; принимая во внимание возрастание напряженности во многих регионах, что привело к межнациональным конфликтам с человеческими жертвами; осознавая ответственность перед своими народами и мировым сообществом, заявляем об образовании Содружества Независимых Государств. Содружество является открытым для присоединения всех государств-членов Союза ССР, а также для иных государств”
10 декабря Беловежское соглашение было ратифицировано Украиной и Белоруссией, 12 декабря — Верховным Советом РСФСР.
Оценки этого события и его последствий были крайне противоречивыми.
Михаил Горбачев в книге «Жизнь и реформы»:
«Ельцин, вероломно нарушив свои обязательства, поставил подпись под документом, ликвидирующим Советский Союз… Решение, принятое тремя президентами в Беловежской пуще, было в корне ошибочно. Подтвердилось то, в чем я без устали и без успеха пытался убедить своих тогдашних партнеров: потери от распада СССР явятся колоссальным потрясением, несоизмеримым ни с какими приобретениями от суверенитетов. Ничего путного не получилось из Содружества. И в то же время все сильнее дает о себе знать тяга к интеграции, к объединению, к спасению хотя бы того, что еще можно спасти общими усилиями. Но, видимо, придется делать это заново, искать уже другие решения. Сделать это смогут только руководители следующего поколения, наученные нашим горьким опытом, способные поставить народные интересы и права человека выше национального и группового эгоизма”
«Свое официальное отношение к Минскому соглашению я выразил в Заявлении Президента СССР, опубликованном 10 декабря. В нем подчеркивалось: «Судьба многонационального государства не может быть определена волей руководителей трех республик. Вопрос этот должен решаться только конституционным путем с участием всех суверенных государств и учетом воли их народов. Неправомерно и опасно также заявление о прекращении действия общесоюзных правовых норм, что может лишь усилить хаос и анархию в обществе. Вызывает недоумение скоропалительность появления документа. Он не был обсужден ни населением, ни Верховными Советами республик, от имени которых подписан. Тем более это произошло в тот момент, когда в парламентах республик обсуждается проект Договора о Союзе Суверенных Государств, разработанный Государственным советом СССР”
Станислав Шушкевич в интервью «Delfi»
«Мы приняли нужное решение, потому что распад, развод произошел без пролития капли крови… После августовского путча Советский союз стал неуправляемым. Горбачев как первое лицо государства им не управлял. Поэтому опасность распада была очень большой, а распад грозил появлением новых ядерных держав, а Запад этого боялся. Виднейшие западные политики предупреждали: ни в коем случае не допускайте сепаратизма, никакого разделения. Это такие политики, как Миттеран, Буш-старший, Киссинджер, Тэтчер, светила мировой политики. Мы ведь не ехали в Беловежскую пущу, чтобы принимать решение, которое в итоге приняли. Я пригласил Ельцина, чтобы решить экономические вопросы. Обстановка была такой. А если сейчас проанализировать переписку дипломатов, которая стала известна через 20 лет, то они писали, что территория СССР на грани гражданской войны”
Леонид Кравчук в «Рабочей газете», Киев, 13 декабря 1991 года
«Ельцин привез с собой горбачевский текст о создании Союза. Горбачев делал нам следующие предложения: Украина вправе внести любое изменение, даже составить новую редакцию при единственном условии — она должна предварительно подписать этот договор. Сам Ельцин сказал, что подпишет только после меня. Таким образом, судьба договора целиком зависела от Украины. Я ответил: «Нет». Сразу встал вопрос о подготовке нового документа. Специалисты работали над ним всю ночь. Я подписал документ быстро, без каких-либо обсуждений и согласований. Оказывается можно все решать оперативно, если на дороге нет «бревна», которое называется центром”
Борис Ельцин, «Записки президента»
«Был отличный зимний вечер. Стоял лёгкий морозец. Тихий снежок. Настоящий звонкий декабрь.
В резиденции Председателя Верховного Совета Республики Беларусь мы собрались втроём: Шушкевич, Кравчук и я.
Собрались, чтобы решить судьбу Союза.
Напомню, что произошло в стране к тому времени.
После августовского путча все республики мгновенно отреагировали заявлениями о независимости. Срочно назначались президентские выборы, готовились декларации, делались заявления в печати, особенно со стороны Грузии и Молдовы, что уж теперь-то они точно никакой договор подписывать не будут.
Все союзные органы замерли в оцепенении. Было ясно, что реальная власть — у республик. Прежде всего у России. Ни Совмин, ни Госплан, ни другие прежде всесильные структуры уже ничего не решали по-настоящему, их функции ограничивались регистрацией существующего положения.
Экономика все-таки идёт вслед за политикой. А в политическом смысле принцип руководства центра так сильно скомпрометировал себя, что республикам ничего не оставалось другого, как выбирать путь самостоятельного развития.
Вместо постепенного и мягкого перехода от унитарного Союза к более мягкой, свободной конфедерации мы получили полный вакуум политического центра.
Центр в лице Горбачёва был полностью деморализован. Он потерял кредит доверия у возрождающихся национальных государств.
Что-то надо было делать…
Глядя на внешне спокойные, но все-таки очень напряжённые, даже возбуждённые лица Кравчука и Шушкевича, я не мог не понимать, что мы всерьёз и, пожалуй, навсегда «отпускаем» Украину с Белоруссией, предоставляя им закреплённый самим текстом договора равный статус с Россией.
Беловежская встреча проходила в обстановке секретности, резиденцию даже охраняло особое спецподразделение. Из-за этой сверхсекретности порой возникали неожиданные ситуации. Например, вдруг выяснилось, что в резиденции нет ксерокса. Для того, чтобы получить копию документа, его каждый раз приходилось пропускать через два телефакса, стоявшие рядом — слава Богу, хоть они были.
…Мне показалось, что Шушкевич представлял себе эту встречу несколько иначе, более раздумчивой, спокойной. Он предлагал поохотиться, походить по лесу. Но было не до прогулок. Мы работали как заведённые, в эмоциональном, приподнятом настроении.
Напряжение встречи усиливалось с каждой минутой. С нашей стороны над документами работали Бурбулис, Шахрай, Гайдар, Козырев, Илюшин. Была проделана гигантская работа над концепцией, формулами нового, Беловежского договора, и было ясно, что все эти соглашения надо подписывать здесь же, не откладывая.
Идея новой государственности родилась не сегодня, не в моей голове или у Шушкевича, Кравчука. Вспомните 1917 — 1918 годы: как только грянула демократическая Февральская революция, республики сразу начали процесс отделения, движение к независимости. На территории Российской империи было провозглашено несколько новых национальных правительств, в том числе на Кавказе и в Средней Азии. И Украина шла во главе этого процесса. Большевики сумели подавить все национальные восстания, поставив под ружьё мужиков. Советы железной рукой задушили освободительную борьбу, расстреляли национальную интеллигенцию, разогнали партии.
Как только в воздухе прозвучало слово «суверенитет», часы истории вновь пошли, и все попытки остановить их были обречены.
Пробил последний час советской империи.
Я хорошо помню: там, в Беловежской пуще, вдруг пришло ощущение какой-то свободы, лёгкости. Подписывая это соглашение, Россия выбирала иной путь развития. Дело было не в том, что от тела бывшей империи отделялись столетия назад завоёванные и присоединённые части. Культурная, бытовая, экономическая и политическая интеграция рано или поздно сделает своё дело — и эти части все равно останутся в зоне общего сотрудничества. Россия вступала на мирный, демократический, не имперский путь развития. Она выбирала новую глобальную стратегию. Она отказывалась от традиционного образа «властительницы полумира», от вооружённого противостояния с западной цивилизацией, от роли жандарма в решении национальных проблем.
Быть может, я и не мог до конца осознать и осмыслить всю глубину открывшейся мне перспективы. Но я почувствовал сердцем: большие решения надо принимать легко”
Егор Гайдар (интервью для сайта радиостанции «Свобода», опубликованное также в книге Олега Мороза «Так кто же развалил Союз?», 2011)
«Ситуация была очень тяжелая и сложная. Во-первых, было ясно, что надо принимать очень серьезные решения. Во-вторых, было ясно, что существует очень серьезная ответственность. В этой ситуации вот так вот встать и сказать: ладно, сегодня в девятнадцать часов вечера я принял решение распустить Советский Союз, ну, это было тяжело, как вы понимаете. Он (прим. ред. — Борис Ельцин) колебался, конечно. Колебался. Сказать, что у него была какая-то твердая линия, что со всем этим делать, как из этой ситуации выруливать, было нельзя. В то же время ясно было, что и далее тянуть с этим − в связи с фактическим крахом Советского Союза, обозначившимся 22 августа, − было нельзя. Только 8 декабря, я думаю, он принял окончательное решение…
После путча мне было ясно, что в таком положении ядерная держава существовать не может. Что нужна некая ясность в том, как устроен механизм принятия решений, когда в стране острейший экономический кризис, быстро падает добыча нефти, практически исчерпан золотовалютный резерв, старая система не работает, новой еще нет. И здесь нужны решения немедленные, которые не терпят длинной-длинной процедуры согласований между государствами, объявившими о своей независимости. Реально это могло растягиваться на месяцы, из-за чего в стране может возникнуть голод и гражданская война. Собственно, и я, и другие − мои единомышленники − пришли к выводу, что нам нужна реальная российская государственность. Как ее оформлять − это отдельная история. Но если у нас не будет механизмов контроля собственной территории, собственных границ, собственных денег, собственных налоговых поступлений и т. д., то мы ситуацию не удержим. Это была моя позиция. Но в принципе со мной был согласен и Борис Николаевич»
