80-летнего народного артиста СССР Владимира Этуша можно назвать героем нашего времени и всех тех времен, которые он отражал в своих ролях, сыгранных в кино и на сцене. Уже совсем иные, молодые поколения, как и предыдущие, считают Этуша своим кумиром. Особенно удачно им сыграны роли товарища Саахова в “Кавказской пленнице” и дантиста Шпака в фильме “Иван Васильевич меняет профессию”.
— Владимир Абрамович, что вы можете сказать о театре вашей молодости?
— Тогда был типичный репертуарный театр. Театр с главным режиссером, который являлся хозяином репертуара. В нашем театре имени Вахтангова было удивительное содружество коллектива. Оно появилось с подачи самого Евгения Багратионовича, который воспитывал в наших учителях, старых вахтанговцах, необычное чувство единения. Это была редкая, трепетная атмосфера. Тогда в театральной среде даже ругательно говорили, что театр Вахтангова за пределы своих стен ничего не выносит. Но в этом был и свой смысл — так вахтанговцы сберегали свое уникальное искусство. Его суть до сих пор передается новым поколениям студентов.
— Изменилось ли, на ваш взгляд, сегодня отношение к культуре со стороны государства?
— К культуре наши власти всегда относились своеобразно: либо иронически, либо откровенно задвигали ее в третий ряд, а если помогали, то делали это как-то неуклюже. Известен же ответ Сталина Молотову: “Будете спорить — пошлю министром культуры!”. А отношение к культуре такое потому, что есть определенная культура руководителей, не соответствующая тем должностям, которые они занимают. Но, с другой стороны, власть — продолжение народа. Значит, вся нация должна поднять свой уровень. Тогда “наверх” будут приходить люди высококультурные.
Сегодня мы просто переоделись в другие пиджаки, пересели с трамваев в машины, говорим по сотовому телефону. Кругом вроде бы атрибуты цивилизованной жизни, а общей культуры — нет.
— Почему театр до сих пор жив?
— Театру, как виду искусства, всегда предрекали гибель. Но существует внутри человека какая-то сила, какая-то необходимость, заставляющая его только через форму театра выразить нравственность, которой так недостает в обществе. И зритель не теряет интереса к театру. Сейчас залы снова полны. Зрителю важно видеть живого человека. Кинематограф — пленка, подсознательно люди это понимают. А театр — живые люди, живые эмоции, живая энергетика. Российская театральная школа отличается от западной прежде всего тем, что это — школа сердца. Когда артист выворачивает себя наизнанку, выплескивает все, что у него есть за душой. Западная школа — школа внешняя. Она может быть блестяще отделана, красива, но она холодная.
— Скажите, это правда, что вы выгнали из училища Никиту Михалкова?
— Ну-у… это было бы уж слишком! Его уход был спровоцирован целым рядом причин. Вот встреча со студентами-третьекурсниками. Я вошел в аудиторию. Ребята встали, чтобы меня поприветствовать, сели. И в следующую же минуту Михалков задал вопрос: “Скажите, а здесь можно курить?”. Я: “Нет!”. Он не унимается: “Почему?”. Пришлось жестко объяснить. После этого я его больше не видел — Никита бросил училище. Но, уверен, не из-за моей строгости. Это было бы очень глупо!.. К слову, однажды мы оба были на приема у мэра Санкт-Петербурга, и я рассказал присутствующим эту давнюю историю. Завершил ее словами: “Вы подумайте, какой талантливый человек: проучился у меня всего один день, а кем стал!”.
— Вспомните, пожалуйста, про съемки фильма “Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика”.
— Гайдай увидел меня в картине “Время летних отпусков”, где я тоже играл “южного человека”, и сценаристы заранее видели мой образ и создавали роль Саахова для меня. Я договорился с Гайдаем, что мой герой должен быть малоподвижен, серьезен и чрезвычайно озабочен сохранением своего личного достоинства. Мне помогал образ одного моего знакомого с Кавказа. Я глядел в него, как в зеркало, и только беспокоился, что он узнает себя и может обидеться. После просмотра фильма знакомый сказал мне: “Как похожэ, а? Как похожэ! Я сам многих таких знал, и сэйчас они у нас в Нагорном Карабахе живут…”.
***
Когда фильм “Кавказская пленница” был завершен, то неожиданно на первом просмотре картины в студии секретарь партийной организации уловил сходство между фамилией героя (Саахов) и своей собственной. Ведь он — Сааков. Его заключение было категоричным: “Надо переозвучить!”. Спас положение Юрий Никулин, который пошел к министру культуры. Фурцева увидела его в приемной и спросила: “Какими судьбами? Проходите”. На что Никулин сказал: “Понимаете, Екатерина Алексеевна, из-за личных амбиций кое-кто готов сорвать производственный план киностудии: не понравилась фамилия — и сразу давайте переозвучивать. Громадные государственные деньги могут вылетать в трубу по прихоти одного-единственного человека”. Фурцева мигом схватилась за телефонную трубку и рявкнула отнюдь не по-женски: “Это что за идиотизм?”. А на другом конце провода смиренно ответили: “Что вы, что вы, так вопрос никто не ставил”.
***
На комиссии Госкино его начальник сказал: “Этот антисоветский фильм выйдет на экран только через мой труп”. Просмотр проходил в пятницу, а в понедельник все собрались для окончательной расправы. И вдруг появляется тот большой начальник и присваивает фильму высшую категорию. Оказалось, позвонили в Госкино: “Брежнев захотел посмотреть новую комедию”. Брежнев смеялся так, что велел соединить с председателем Госкино, и лично поблагодарил его и съемочную группу за фильм. С тех пор — с 1 января 1967 года — “Кавказская пленница” пленила всех и навсегда.
***
После съемок фильма “Кавказская пленница” друзья стали предупреждать Владимира Этуша: “Теперь тебе на Кавказ нельзя ездить — убьют”. Артист решил проверить и пошел на рынок в Москве. И все кавказцы угощали его наперебой. И сейчас еще угощают. Разве могут убить люди, у которых есть чувство юмора?
