Древние греки, основавшие в VI в. до н. э. на северном побережье Черного моря массу городов, ввели здесь совершенно новые для этой земли обычаи и традиции. Среди многих из них особый интерес представляют надгробные памятники с эпитафиями. Сегодня мы поговорим об ольвийских памятных знаках (Днепро-Бугский лиман, Николаевская область).
Вместо предисловия
Начнем с того, что ученые еще в начале XX века поражены были находками нефритовые секир в северно-причерноморской земле, секир, практически идентичных тем, которые были найдены археологом Генрихом Шлиманом в легендарной Трое. Ко второму тысячелетию до н.э. относятся и находки бронзовых двойных секир, так называемых «лабрисов», от названия которых происходит и знаменитый «лабиринт». Они – из фактически уже совсем близких к Ольвии мест – левобережья реки Ин-гул. Удивительно высокую культуру сумели создать древние греки в фактически едином пространстве Средиземноморья и Причерноморья. И эта культура много раз выступала как целебный источник возрождения человеческого духа.
Чего стоит пройденный ею один только итальянский Ренессанс? Да что там говорить: древнегреческая цивилизация индуцировала едва ли не всю духовную жизнь Европы. Подчас мы даже не задумываемся над повседневным употреблением пришедших к нам из древней Эллады слов и понятий: хаос (он же – газ), Луна, медуза, космос, Хронос и Гелиос, гиганты и титаны, Химера и Ехидна, ахиллесова пята и прокрустово ложе, сизифов труд, авгиевы конюшни и многое, многое другое. Но сегодня речь о другом.
Уважительное отношение греков к умершим, сохранение памяти о них, иногда обожествление в роду или семье отдельных, чем-либо прославившихся предков способствовало устройству больших некрополей вблизи городов. С самого раннего времени они ставили над могилами различные памятники. Каждое надгробие, независимо от его характера и формы, представляло своеобразный знак запрета разрушать или осквернять могилу. Чаще всего на нем ставилось имя умершего. Ведь недаром в древнегреческом языке название надгробия – мнема – это и память, и памятник.
Шедевры и ритуал
Вообще все изобразительное искусство той поры было удивительно приземлённым. Греческие мастера, переводя на язык искусства знакомые с детства мифы или их литературные обработки, искали модели для своих произведений в окружающей жизни. Они наделяли богов и героев внешностью, соответствующей идеалу красоты того времени, изображали их в одеждах своих современников, надевали на богинь изящные украшения. Поэтому греческое искусство раскрывает перед нами наряду с философскими, религиозными и духовными идеалами также и быт своей эпохи. Как это ни странно, но эти принципы коснулись и загробной жизни. Точнее, памятников умершим.
Из всех причерноморских городов древнейшие эпитафии найдены археологами в Борисфене (Березанское поселение) и Ольвии. Правда, от них сохранились лишь незначительные фрагменты на известняковых стелах. Но и они свидетельствуют о том, что уже в середине VI в. до н. э. греки Нижнего Побужья высекали на них не только рельефные изображения, но и стихотворные надписи, пытаясь тем самым увековечить образы своих родственников, сохранить о них память и дать наглядное представление о взаимосвязи искусства, поэзии, ритуале погребения и посещения могилы, а, в общем, религиозно-философском смысле – о потустороннем мире и недолговечности земного бытия.
Редчайшим памятником, найденным на территории Украины, не только ольвийской, но и вообще всей древнегреческой надгробной скульптуры является стела Леокса, как значится на ней – «сына Мольпагора». Она относится к 500-490 г.г. до н.э. и вот уже почти сто лет хранится в Херсонском музее. Это один из памятников, найденных в Северном Причерноморье, который привлек внимание многих исследователей. И вот почему… До настоящего времени в научной литературе нет однозначного ответа на вопрос, кто именно изображен на стеле, насколько точна интерпретация надписей, когда и где она была изготовлена, кем на самом деле был этот самый Леокс, имя которого связано с таким уникальным памятником искусства. Во многом это объясняется тем, что стела сохранилась лишь фрагментарно.
Когда-то памятник представлял собой узкую тонкую плиту, высеченную из белого крупнозернистого мрамора. Она была найдена в начале прошлого века на территории ольвийского некрополя, расположенного под застройками современного херсонского села Парутино. На одной ее стороне изображен обнаженный юноша с посохом в руке, на второй – юноша в профиль с чашей и стрелой. На узких торцах стелы исследователи обнаружили вырезанные надписи. Однако, они, как и рельефы, сохранились частично, что в конечном итоге привело к разнообразным реконструкциям и порой загадочным толкованиям.
Погибшие вместе
Впервые надписи на стеле были опубликованы в 1915 г.
«Я, Леокс Молпагоров, посвятил тебе, Подательница добычи, эту стелу вдали от города (Олъвии), в скифской земле».
Однако вскоре после публикации представленное восстановление вызвало дискуссию в научной литературе. Большинство ученых, в том числе и современных, резонно полагают, что это надгробная стела со стихотворной эпитафией. Последняя из известных ее реконструкций принадлежит известному ученому Ю. Г, Виноградову:
«Памятник доблести я говорю, что вдали, за отчизну жизнь отдав, лежит сын Мольпагора Леокс».
Такое восстановление намного ближе тому тексту, который можно извлечь из нескольких сохранившихся слов на стеле. Соответственно им можно уверенно говорить только о том, что памятник принадлежит Леоксу, сыну Мольпагора, погибшему, а скорее всего, и похороненному вдали от города. В связи с этим многие исследователи резонно полагают, что стела была установлена не над могилой Леокса, а над кенотафом (символической могилой). А если это так, то Леокс погиб настолько далеко от Ольвии, что у его родственников не было возможности доставить его тело для надлежащего погребения. Не меньший интерес представляют и изображения на обеих сторонах стелы – на главной стороне представлен юноша-воин с копьем в шлеме как олицетворение личности самого Леокса, а с другой стороны – амазонка в прекрасном костюме.
Среди многочисленных памятников древнегреческой скульптуры, подобной или близкой ей по сюжету и расположению столь разных фигур, нет! Можно с полным правом говорить о том, что это уникальное произведение, изготовленное по заказу, скорее всего, милетским скульптором. Причем уникальность состоит именно в изображении фигуры лучника на одной стороне стелы и греческого юноши – на другой, которые объединены общим смыслом.
Это – хозяин и слуга, которые похоронены в одной могиле, потому что погибли вместе. Но как это возможно? И за какие такие заслуги слуга покоится в одной могиле с хозяином, да вдобавок еще и изображён на надгробном камне?
Толкования учёных мужей
Если на одном торце стелы хорошо сохранилось имя погибшего хозяина, то от надписи на другом торце дошло только пять букв, которые являются окончаниями двух слов. Не исключено, что на втором торце стелы было скромно, но всё же отмечено имя оруженосца-слуги. На ольвийской стеле именно профильное, а поэтому более узкое и как бы уменьшенное по сравнению с основным персонажем изображение лучника, является основным связующим звеном между ними, служит соподчиненности одного рельефа другому, сюжетной связи между ними.
Мастер, изготовивший стелу, несомненно знал историю смерти Леокса. Она была предназначена только этому. Ее уникальность, в свою очередь, свидетельствует о каких-то экстраординарных событиях как в жизни Леокса, так и Ольвии.
. Тем не менее, только на основании фрагментов рассмотренных надписей и рельефов нельзя точно и однозначно установить, что на самом деле представляет собой Леокс, каким образом он погиб и где именно его настигла смерть. У каждого исследователя этого памятника, которым может гордиться Украина, складывается собственное представление о нем.
Соответственно памятнику и имени как Леокса, так особенно его отца Мольпагора более или менее уверенно можно констатировать, что он происходил из аристократического рода Милета и по своему социальному рангу играл важную роль в государственной жизни Ольвийского полиса.
Представляется, что Леокс погиб вдали от Ольвии, исполняя миссию посланника к кочевым скифам или скифским земледельцам Лесостепи, с которыми греки поддерживали особенно тесные отношения в VI – начале V в. до н.э. Такую «дипломатическую» версию предположили, исходя из одной лишь детали… Ученые обратили особое внимание на то, что древко так называемого копья больше похоже на посох. Копье обычно изображали в виде тонкой прямой одинаковой толщины по всей длине палки, а посох по сравнению с ней выглядит сучковатым, плохо обработанным. Как раз такой показана палка у торса обнаженного юноши на стеле.
Исходя из этого, он олицетворяет собой, скорее всего не воина, а гражданина, отправленного с мирными целями в сопровождении охраняющего его слуги, но не простого ординарца, а оруженосца, охранника, провожатого и переводчика к какому-то племени, где их по неизвестной причине и настигла смерть.
Немногочисленные раритеты
Значительно лучше сохранились три стихотворные эпитафии более позднего времени. Однако в отличие от памятника Леокса они в одном случае вообще не сопровождаются изображениями, в двух других рельефы практически полностью уничтожены.
Четырехстрочная надпись первой половины VI в. до н. э. вырезана на небольшой мраморной плитке-вставке в надгробие. Она представляет собой короткую эпитафию, сложенную в размере элегического дистиха:
О, Эпикрат, И сократи дитя!
Над могилою стела –
Памятник это,
Хотя рано в могилу тебе.
Хотя этот стих и очень краток, но в нем ярко выражена “элегичность” – грусть и скорбь о рано умершем сыне, столь свойственная вообще древнегреческим эпитафиям. Странно только, что такие памятники в Ольвии были, очевидно, редкими и принадлежали в основном наиболее образованным гражданам, которые могли позволить себе поставить памятник с эпитафией даже умершему ребенку.
Вторая эпитафия расположена на небольшой мраморной плите под остатками рельефного изображения, в котором угадывается популярная в надгробной скульптуре сцена, так называемой загробной трапезы. Возлежащий на ложе мужчина и сидящая в кресле возле него женщина обычно держат в руках сосуды с напитками, рядом стоит столик с различными яствами и мальчик – слуга, обслуживающий семейную пару.
Стихи более подробно, чем в первой эпитафии, повествуют об умершей:
“Возвещай же, стела, о моей смерти. Отца Аристарха оставила в полном одиночестве. Лартенида, едва соприкоснувшись с возрастом доблести. В возрасте семи лет я умерла”.
Эпитафия не дает конкретных представлений ни об отце, ни о его дочери, за исключением общепринятых: здесь реальные имена, возраст умершей девочки, все последние слова подчинены функциональному назначению памятника, призваны путем словесного искусства вызвать глубокую скорбь, что уже приближает его к поэзии значительно больше, чем другие ольвийские эпиграммы.
В отличие от “говорящей” стелы Леокса, в эпитафии Партениды сама девочка рассказывает о себе и призывает свой памятник “возвещать” о ней и ее смерти. Не отец горюет о Партениде, а дочь переживает, что оставила его “в полном одиночестве”. Вместе с тем завуалированной форме сквозь ее слезную тоску вырисовывается и скорбь Аристарха.
Палеографические особенности надписи, применение в ней дорического диалекта, имя Партенида, которое было производным от культового имени Артемиды Партенос – верховной богини Херсонеса Таврического, свидетельствуют о том, что Аристарх был выходцем из этого города, возможно, купцом. В III в. до н.э. в Ольвии жило немало херсонеситов, им здесь были предоставлены льготы в торговле и другой деятельности. Поэтому не исключено, что семилетняя Партенида была дочерью богатого купца, жившего в Ольвии. Переживание девочки о его полном одиночестве – прямое свидетельство о том, что она воспитывалась без матери.
И эпитафия Эпикрата, и эпитафия Партениды раскрывают в полной мере любовь жителей Ольвии к своим детям. Нередко считается, что древние греки не радовались рождению дочерей, воспитание и устройство которых требовало больший средств и забот. Выходя замуж, они покидали родной дом.
Однако, эпитафия Партениды, как и многие эпитафии Боспора свидетельствуют об обратном. Богатые надгробные памятники с эпитафиями устанавливались над могилами и сыновей, и дочерей.
Мойродор из Ольвии
Лишь одна ольвийская эпитафия связана с личностью старого человека:
“Эта могила, о странник, заключает в себе покойника, дошедшего до обычного всем края жизни. Его родиной был город Ольвия в Скифии, а имя у смертных состоит из слов судьба и дар. Это был уважаемый старик, который, уходя в назначенный роком дом Аида, оставил в живых двоих детей. Его, одинаково желанного и людям, и бессмертным, о божество, пошли в жилище благочестивых”.
В отличие от предыдущих эпитафий здесь прямо не указано имя усопшего, но оно раскрывается путем словесной игры и поэтического обобщения всех имен для смертных, сложенных из слов мойра – судьба и дора – дар, что в итоге значит Мойродор.
И ещё об одной детали: впервые здесь звучит обращение к некоему страннику.
Во II – I в. до н.э., – а этим временем можно датировать надпись, – уже вошло в традицию обращения к путникам в стихотворных эпитафиях. Некрополи были своего рода визитными карточками античных городов. Проложенные по ним дороги вели к их воротам. Надгробные памятники нередко стояли у дороги, чтобы прохожий мог остановиться прочитать надпись и посмотреть скульптуру. Применение диалогической формы способствовало живости и выразительности стихотворения, создавало чувство непосредственного общения с умершим, которого как бы заменял его памятник.
Эпитафия Мойродора состоит из двух частей. В первой из них звучит обращение к путнику и ему же дается краткая характеристика простого ольвийского гражданина, явно ничем особым не прославившегося, но уважаемого в Ольвии и воспитавшего двоих детей. Во второй, уже более эмоционально, звучит просьба к божеству определить его “в жилище благочестивых”, поскольку он одинаково проявлял уважение и людям, и бессмертным богам. Ольвийский безымянный поэт в этой небольшой эпитафии сумел раскрыть возраст покойного (“уважаемый старик”), его семейное положение (“оставил в живых двоих детей”), отношение к нему жителей города, его редкое имя и происхождение.
Это единственный эпиграфический документ, в котором указывается, что город (полис) Ольвия находится в Скифии, но это вовсе не значит, что город принадлежал скифам. В представлении эллинов с древнейших времен Алкея и Ге-катея Милетского такое понимание географического расположения античных полисов вошло в традицию. Ведь под Скифией или скифской землей они подразумевали не государство скифов, а обширные земли от Дуная до Дона, населенные разными племенами.
Слова “его родина – полис Ольвия в Скифии” сообщают о полнокровном населенном пункте, в них нет и намека на какое-то унизительное признание такого происхождения, в далекой варварской земле, на окраине античного мира. Здесь, конечно, особый акцент сделан на “полис Ольвия”, которым так гордились его граждане со времени переселения. Автор эпитафии выразил и свое собственное экспрессивно-эмоциональное настроение и мировоззрение. Оно заключалось в том, что человек должен достойно прожить жизнь, чтобы получить после смерти новую жизнь среди благочестивых. Ольвийский поэт свел маленький эпизод о смерти пожилого человека к общим закономерностям и философскому обобщению, о жизни и смерти, неизбежности для людей “обычного всем фая жизни” и бессмертии богов.
Заключение
Даже те надписи на древних камнях, которые дошли до нашего времени, дают представление о том, что в Ольвии стремились так или иначе сохранить память о своих родственниках. Вот откуда берутся традиции, переходящие из поколения в поколение, из одной цивилизации – в другую. Всё как теперь – местные поэты своими стихами содействовали утешению тех, кто печалился об ушедших, а резчики по камню воплощали проекты родственников умерших по увековечиванию памяти близких.
В III в. н.э. Ольвию поражает глубокий политико-экономический кризис, совпавший с наступлением варваров на Рим. Ощутив серьезные трудности в обороне Дунайских провинций от варваров, римляне принимают непростое решение об отводе войск из Ольвии и оставляют ее на произвол судьбы. Именно в этом веке город теряет значение античного центра и начинается мучительный процесс его увядания…
Автор: В.Кривуша
Источник: “Интересная газета. Загадки цивилизации” №18 2012 г.
