50 лет кинооператор Махмуд Рафиков хранил молчание о своей работе. Наконец срок подписки о неразглашении закончился.
Российская газета: Как вы попали в секретную группу?
Махмуд Рафиков: Окончил ВГИК в 1951 году, распределился на “Моснаучфильм”. Меня отправили снимать “закрытые картины”. Определенную роль сыграло то, что еще мальчишкой, во время войны, я работал на авиационном заводе, а это режимный объект. Затем учился в авиационных институтах: до поступления во ВГИК у меня за плечами было три курса МАИ. Я знал, что такое самолет, почему он летает, и о ракетах кое-что слышал.
РГ: Что такое “закрытая картина”? Хотя можно и догадаться.
Рафиков: Их называли еще “номерными”. Фильмы обозначались цифрами, ведь словами можно раскрыть тайну. Так я попал в совершенно секретную киногруппу: мы снимали испытания ракетного и ядерного оружия, а затем и освоение космоса, создавали фильмы информативного характера. Посмотреть их могли немногие.
РГ: Помните свою первую командировку на секретный объект?
Рафиков: Невозможно забыть. Подобралась отличная киногруппа – операторы Юрий Воробьев, Глеб Троянский, Федор Богдановский, Иван Канаев, Анатолий Казнин и я, один ассистент на всех пятерых. Режиссер Николай Андреевич Чигорин, как нам сказали, ждал уже на месте. Группу привезли на Ярославский вокзал, посадили в вагон, который прицепили к какому-то товарнику, и мы тронулись. Мы не знали, куда держим путь. Но через день оказались на главном в то время ракетном полигоне страны Капустин Яр, под Сталинградом. Это было хозяйство Сергея Павловича Королева.
Тогда полным ходом шли испытания баллистической ракеты Р-2. Сначала она упорно не желала летать, не могла даже оторваться от стартовой площадки. Но упрямство Королева было всесокрушающим: постепенно ракету “научили” и взлетать, и убывать в заданном направлении.
РГ: Правда, что Р-2 – копия немецкой “Фау”?
Рафиков: Немецкие ракеты “Фау-1” и “Фау-2” стояли в ангаре, с ними работали наши конструкторы – об этом нам сам Сергей Павлович говорил. Но мы не снимали их. Что-то, безусловно, копировалось, но тут же дополнялось и развивалось.
Особое чутье Королева
РГ: Королева снимали? Говорят, он не любил светиться на пленке и был далеко не простым в общении.
Рафиков: Тогда Королев был лишь ведущим инженером. Но характер, конечно, давал себя знать – его побаивались. В том числе и наш режиссер Чигорин. Как-то обратился ко мне: слушай, мы завтра будем снимать Сергея Павловича возле “изделия”, мне не хочется ему говорить, но он всегда приходит в своей старой кепке. Козырек надломлен, вид ужасный – нехорошо. Попробуй поговори с ним об этом.
На другой день, как только в цеху появился Королев, я подошел к нему и строго так говорю: “Сергей Павлович, вы, пожалуйста, либо наденьте другую кепку, либо вообще ничего не надевайте на голову – ваша для съемок не подходит”. Он посмотрел на меня с недоумением: “А с чего это вы решили меня снимать? Снимайте вон дядю Васю – видите? – Он показал на невзрачного мужичка, который копался с чем-то непонятным в сторонке. – Дядя Вася двое суток провел возле ракеты – усовершенствовал носовую часть. И больше она не сгорала в плотных слоях атмосферы”.
РГ: Кем был тот дядя Вася?
Рафиков: Работягой, но не простым – настоящим Левшой! Сергей Павлович таких людей ценил.
РГ: А как он оценивал вас?
Рафиков: Однажды Сергей Павлович попросил поснимать старт с верхней точки – с самолета. Маститые операторы – я же у них был ассистентом – дружно ответили: не по моей части. А вот он – показали на меня – раз учился в МАИ, пускай и летает. Королев не возражал. Я взял кинокамеру “Аймо” – КС-50б (ими фронтовые операторы снимали хронику Великой Отечественной), на пружинке работала, без аккумуляторов – и полетел.
Захотелось чем-то сразу блеснуть. Поскольку я только что вылупился из ВГИКа, все свежее, операторское, еще не выветрилось из головы. Решил ускорить съемку, благо киноаппарат позволял. Выставил 48 кадров вместо 24. Снимая так, можно было как бы замедлить старт и дальнейший полет ракеты. Сергей Павлович, оценив мое творчество, сказал: “Вот пускай этот парень и дальше снимает”.
С тех пор верхняя точка – съемка с самолета – была прочно закреплена за мной. Наши фильмы смотрели на самом верху, включая Верховного. Говорят, нравилось.
К Бороде
РГ: Но зазнаться вам не дали.
Рафиков: Ни в коем случае. Тем более, в титрах номерных картин фамилии операторов не указывались.
РГ: Вас знали те, “кому надо”.
Рафиков: Верно. В сентябре 1954-го меня отправили в Семипалатинск, к Бороде, как называли тогда в узких кругах Игоря Васильевича Курчатова. Киногруппу возглавлял режиссер Дмитрий Боголепов. Он сразу мне сказал: “Основная ваша задача – снимать с самолета”. Так я оказался в местечке с казахским названием Жана-Семей, где при военном гарнизоне был создан аэродром, обеспечивающий вылеты самолетов-бомбоносителей.
Первые кадры: выгрузка смертоносных “изделий” из вагона. Рутина, казалось бы, но я решил подойти к делу творчески. Оседлал одну из почти трехметровых атомных бомб и повел съемку прямо с хвоста, крупно, динамично, на фоне.
РГ: Опасная прогулка?
Рафиков: Я этого не ощущал. Хотя и не знал тогда, что атомная начинка находится в отдельной коробке. Позже снимал, как бомба заряжается. Свой первый ядерный взрыв – здесь это коротко называлось “Ч”, а слово “бомба” даже всуе не произносилось – я снимал с самолета дозиметристов. Мечтал, конечно, о чистеньком окошке, чтобы оптически не исказить изображения. Но пока добрался со своим громоздким Debrie-L – им еще в 1914 году французы снимали свои комедии – парой аккумуляторов да штативом общим весом пудов в пять, все места у самых хороших окон уже были заняты. Сидят дозиметристы – не сдвинешь. У них приборы, и они вообще тут главные. Мне указали на некую амбразуру – даже не стеклянную, а из плекса – и сказали: “Вот ваше место, работайте”. Камеру установил, глянул в видоискатель – муть сплошная, хоть реви.
РГ: Нельзя было потребовать хотя бы понимания?
Рафиков: У кого – уже взлетели. Бомбу отправили на реактивном Ту-16. Мы же летели на винтокрылом Ту-4 – скорость меньше. Но все было рассчитано. Самолет-бомбоноситель отправился на полтора часа раньше. Он должен был набрать потолочную высоту – 12 км и сначала пролететь над целью, не сбрасывая бомбу. Затем вернуться, и тогда уж… Наш самолет должен был подойти к месту сброса на параллельном курсе.
РГ: Каким было расстояние от вашего самолета до взрыва?
Рафиков: В первый раз я снимал с расстояния в пять километров. Сначала длиннофокусным объективом. Наводка на резкость велась через пленку – у камеры не было зеркального обтюратора. Я поставил на бесконечность и как-то постарался увидеть, что же у меня будет в кадре. Вдруг ярчайшая вспышка – стало все белым-бело, словно море молока внизу разлилось. Когда образовался гриб, и шляпка стала быстро расти, грозно набухая, я поменял объектив на широкоугольник.
РГ: И взрывная волна вас достала?
Рафиков: Меня предупредили, что удар обязательно будет. Но чтобы настолько! Взрывная волна, можно сказать, опрокинула самолет. Но летчики классные были – с перегазовкой вышли из штопора. А у меня своя отметина образовалась под глазом – жесткая лупа окуляра наградила огромным фингалом.
Только поставил широкоугольник, начал снимать, а самолет уже разворачивается. Мое окошко тут же заняли. Впору было материться, но я, кажется, этого не сделал, просто возмутился вслух и довольно громко. Был, правда, услышан – ко мне подошел человек в гражданском и сказал: “Вы свое дело сделали. Перебирайтесь-ка вон туда – на диванчик и отдыхайте”. Вовсю уже суетились дозиметристы. Я, конечно, расстроился, но делать нечего – выключил камеру и смотрю, что будет дальше. Наш самолет тем временем развернулся, подлетел к краю радиоактивного облака, а затем и нырнул в него. Конец света: все вокруг затряслось, задребезжало!
Вылетаем обратно – вроде целы. Разворот и снова туда же – надо же было все досконально исследовать. И так несколько раз. Лицо у меня, видимо, немного перекосилось, и тот же “человек в гражданском”, заметив мою реакцию, решил подбодрить: “Ничего, самолет крепкий”. Я ответил: “Да ладно самолет, но тут же пленка бесценная – ваше облако ее точно засветит”. Как в воду глядел: когда проявили пленку, по краям была заметна вуаль.
РГ: О том, что радиация может и вас “засветить”, вы тогда что – не думали?
Рафиков: Мелькали, конечно, тревожные мысли, но я гнал их подальше. Сначала даже заикаться об этом – в своем, понятно, кругу – считалось неприличным. Это потом нам стали давать какие-то карандашики-индикаторы. Набрал 10 единиц, а дальше сброс. Возвращаемся после съемки, у всех по нулям – все ясно, хорошо поработали, но с дозой радиации перебрали.
РГ: Много перебирали?
Рафиков: Кто его знает: счетчики Гейгера были тогда лишь у японцев. Но когда меня прихватило всерьез – на испытаниях первой атомной подводной лодки в Северодвинске – я почти год по больницам валялся. Еле выкарабкался. Что спасло – толком так и не знаю.
Верхняя точка
Рафиков: Курчатов очень быстро узнал о “моих подвигах”. Точнее, о том недовольстве, которое я в сердцах выразил на борту самолета дозиметристов. Он понял, что нормальная съемка вряд ли получится при совмещении нескольких дел на одном борту, и выделил мне отдельный самолет.
РГ: Академик позаботился о вас, но в лицо не знал?
Рафиков: Главным образом он заботился о пользе дела. Какое-то время мы не были лично знакомы. Но уже в октябре 1954 года мне представился такой случай. Ядерную боеголовку – заряд для подводного взрыва – установили на 15-метровой вышке, окружили танками, машинами, привязанными к столбам собаками и даже барашками – все это в радиусе нескольких километров. Пришла команда по рации, мы камеры включили, прильнули к окулярам, готовые на какое-то время оглохнуть и даже ослепнуть.
Вдруг пух – какой-то щелчок, и происходит что-то не очень понятное. Вместо ослепительного огня и последующего стремительно растущего мощного гриба появилась тонконогая поганка с недоразвитой шляпкой. Все в недоумении – а где ядерный взрыв?
Вскоре к нам подъезжает автомобиль. Выходят человек с бородой – понятно, академик Курчатов, с ним наш куратор на полигоне – начальник по режиму Поляков и режиссер Боголепов. Сдержанно поздоровались. Курчатов озадачен, нервничает, не отрывает глаз от дымящейся “поганки”. Поляков отводит нас в сторонку и говорит: “Вот, ребята, у нас первый отказ. Не сработало что-то. Но мы не можем направить туда ученых. Хорошо бы кому-то из вас подлететь на вертолете и снять, что там происходит”. Как только он это сказал, все мои коллеги дружно уставились на меня.
РГ: Все правильно – у вас же законная “верхняя точка”!
Рафиков: Да уж, законная… Тут и Курчатов посмотрел на меня внимательно. Делать нечего – лечу. Попросил только дать помощника – камеры перезаряжать. Помочь согласился Игорь Касаткин. Нас предупредили, что бомба еще жива и дышит весьма грозно – может в любой момент сработать на полную.
Вертолетчик был один – рисковать всем экипажем не стали. Я занял место второго пилота, открыл окно. Подлетели к “поганке”. Снимаю одну кассету, пока Игорь перезаряжал аппарат – вторую, потом и за третью принялся. Нужно было зафиксировать все наружные подробности и детали – рычаги, провода – со всех сторон на разных планах. Минут 10 работал в бешеном темпе. Вертолет то зависал, то облетал продолжавший дымиться объект. Вроде бы все, но для полного счастья как всегда чего-то мне не хватало. Захотелось снять еще крупнее. Говорю пилоту: “Давай ниже!” Тут уж у него нервы не выдержали, стал меня материть, на чем свет стоит. “Снял?” – “Снял”. – “Тогда все”. И мы очень резво от той “поганки” ретировались.
РГ: Курчатов был доволен?
Рафиков: Видимо, да. Он попросил на следующий день через помощников узнать, как я себя чувствую. Моя съемка помогла ему и другим ученым разобраться в причинах отказа “изделия”.
РГ: Подружились с Курчатовым?
Рафиков: Вообще-то Игорь Васильевич – это такая глыба, что говорить о какой-то с ним дружбе с моей стороны будет верхом нескромности. Но что было, то было: после важных или сложных испытаний Курчатов не раз приглашал к себе – на чай. В основном, конечно, его интересовали какие-то детали, связанные с увиденным мной во время испытаний. Я все подробно снимал. Но и мои наблюдения были для него, как я понял, важны.
РГ: Например?
Рафиков: Примеров много. Однажды, после испытания очередной программной бомбы, которую я снимал теперь сразу тремя камерами, Игорь Васильевич был очень взволнован и расстроен, лицо прямо красное. В то день внезапно испортилась погода, и низкая облачность не позволила ученым как следует пронаблюдать все стадии развития взрыва. Наземные операторы тоже не смогли снять начальную фазу. Потому моя съемка с верхней точки становилась бесценной.
Курчатов трижды переспросил: “Вам удалось что-нибудь снять? Точно все есть? Нам нужны данные”. Особенно его интересовала протяженность начальной фазы – огненный шар. “Сколько секунд продолжалось свечение?” – спрашивает. Я отвечаю: это можно подсчитать, и довольно точно. Каждый киноаппарат снимал со скоростью 24 кадра в секунду. Мы можем сосчитать количество кадриков – на 24 разделим и точно узнаем время. “Неужели так просто?” – изумился академик. Тут же прямо на моих глазах расцвел, заулыбался.
РГ: Сколько всего испытаний атомных и термоядерных бомб вы снимали?
Рафиков: Около 40. Может, чуть больше. Считать подобное – вести какие-то записи было нельзя.
РГ: Ни о чем из прожитого ни разу не жалели?
Рафиков: Нет.
РГ: Даже когда заболели лучевой болезнью?
Рафиков: Такая болезнь входила в понятие профессионального риска. Из полусотни режиссеров, операторов, звукорежиссеров, осветителей, которые работали по той же тематике, болели многие. Кто-то выздоравливал, конечно. Но в живых на сегодня я остался один.
РГ: Вы здорово рисковали жизнью, особенно когда полетели снимать неразорвавшийся заряд – чем-то вас наградили?
Рафиков: Было так. Где-то месяца через три после случая с неразорвавшейся боеголовкой встречаемся в столовой с командиром того вертолета. И он задает мне ваш вопрос: “Чем тебя наградили?” Я только плечами пожал – да ничем. Вертолетчик удивился: “А мне ведь Героя дали”. Потом схватил за руку и потащил к своему командиру: “Он очень хотел познакомиться с оператором”. Зашли в просторный кабинет, из-за стола поднимается генерал: “Неужели не боялся, когда снимал? Был бы моим солдатом, я бы тут же представил тебя к званию Героя Советского Союза”.
РГ: Так вас никто и не представлял – даже Курчатов?
Рафиков: Если бы я был ученым, другой разговор. Но я же работал на киностудии, а там не имели права даже догадываться о том, чем конкретно мы тут занимаемся, что снимаем. Значит, и представлять к наградам нашего брата было некому.
Такая вот секретная чехарда получилась. До сих пор не разобраться.
Из досье “РГ”
Махмуд Мухамедзянович Рафиков родился в 1924 г. в семье татарских крестьян, которые после революции переехали в Уфу. Во время Великой Отечественной, освоив все виды сварки, стал рабочим на военном заводе. Потому и на фронт не попал – работал по 12 часов в сутки и учился. По окончании вечерней школы поступил в Уфимский авиационный институт, затем уехал в Москву и перевелся в МАИ. Но диплом получил все же во ВГИКе – тяга к искусству победила все прежние устремления. Выбрал документалистику.
По распределению попал на киностудию “Моснаучфильм”, где вскоре оказался в секретной киногруппе, призванной создавать фильмы для служебного пользования – об испытаниях атомных и термоядерных бомб, баллистических ракет, атомных подводных лодках, а также о космонавтике. Неоднократно, рискуя здоровьем, выполнял задания И. Курчатова и С. Королева. Первым после приземления снимал Ю. Гагарина, В. Терешкову, А. Леонова и многих других.
Из-за режима секретности и специфики работы ни разу не был представлен ни к одной правительственной награде. Единственное признание – звание “Заслуженный деятель искусства РФ”, которое он носит с 1992 года, и премия Ника – ее он получил в 2011 году в номинации “За выдающийся вклад в российский кинематограф”.
Михаил Сердюков, Виктория Сердюкова
Опубликовано в РГ (Неделя) N5677 от 12 января 2012 г.
Секретный документалист
Фильмы, которые снимал Махмуд Рафиков, выходили без названий, только под номерами. В его кадрах вообще долго не было людей, только взрывы бомб – ядерных, водородных… Позже появились и «киноартисты» – первые советские космонавты. Сегодня благодаря «секретному документалисту» Рафикову мы можем вглядеться в их лица и заново пережить волнующие мгновения истории.
Первого марта исполнилось 90 лет старейшему российскому кинодокументалисту, заслуженному деятелю искусств России Махмуду Мухамедзяновичу Рафикову (на снимке). Он единственный оператор, чья камера запечатлела Юрия Гагарина 12 апреля 1961 года сразу после приземления. А снимки улыбающегося первого космонавта с телефонной трубкой в руке, растиражированные во всех газетах Советского Союза, были отпечатаны с его кадров.
Махмуд Мухамедзянович прошел всю дорогу испытаний атомного, а затем водородного оружия – на земле, в небе и на море. В его операторском багаже – съемки более сорока испытаний ядерных устройств, в том числе первой водородной авиабомбы, первого подводного атомного взрыва, фильмы о первой атомной подводной лодке.
Юбиляра чествовали в Татарском культурном центре Москвы. Встречу организовали полномочное представительство РТ в Москве и Региональная татарская национально-культурная автономия столицы. Махмуду Мухамедзяновичу была вручена Благодарность Президента Татарстана Рустама Минниханова – «за многолетнюю плодотворную творческую деятельность, большой вклад в развитие отечественной кинематографии». А в 2010 году Рустам Минниханов лично вручил кинооператору медаль Республики Татарстан «За доблестный труд».
Махмуд Рафиков дал подписку о неразглашении, и в течение 40 лет даже близкие не знали всех страниц его биографии. Из-за режима секретности и специфики работы он ни разу не был представлен к правительственной награде. Признание к оператору, рисковавшему здоровьем и жизнью, пришло через полвека. В 2011 году, в год 50-летия российской космонавтики, Махмуд Рафиков получил престижную российскую кинематографическую премию «Ника» – «завыдающийся вклад в историю российской космонавтики».
На встрече в Татарском культурном центре Москвы был показан фильм о юбиляре, в который вошли уникальные кадры встречи Юрия Гагарина, запечатленные кинооператором, съемки испытаний атомных бомб, в том числе первой водородной.
На днях нам удалось встретиться с Махмудом Рафиковым, оказавшимся интересным и открытым собеседником, прекрасно владеющим родным татарским языком. Несмотря на возраст, Махмуд Мухамедзянович полон планов, внимательно относится к своему здоровью, активно посещает мероприятия, проводимые в Москве полпредством Татарстана, а совсем недавно записался на курсы компьютерной грамотности и сетует, что не сделал этого раньше.
– Махмуд Мухамедзянович, где вы родились?
– Я родился в 1924 году в Уфе в крестьянской семье. Родные переехали сюда после революции из нынешнего Атнинского района Татарстана. Во время Великой Отечественной войны я трудился сварщиком на авиационном заводе. После окончания вечерней школы поступил в Уфимский авиационный институт. Затем уехал в Москву к старшему брату и перевелся в МАИ, но так его и не окончил.
– Что помешало?
– Однажды прямо на улице меня пригласили на съемки фильма «Весна», в массовку, конечно. Мне это так понравилось! С этого дня мечтал только о кино. Я неплохо пел, даже солировал в хоре Московской консерватории. Можете себе представить? Любил исполнять неаполитанские песни, за это в институте ребята называли меня Макс Рафикини. И я поступил во ВГИК, окончил операторский факультет. Мечтал снимать фильмы, связанные с музыкой и искусством, рассказывающие об именитых деятелях культуры.
Но судьба сложилась иначе. После учебы по распределению попал на Московскую студию научно-популярных фильмов( «Моснаучфильм»), где оказался в секретной киногруппе, призванной создавать фильмы для служебного пользования. В этом сыграли роль мои знания авиационной техники.
– Для чего снимались эти секретные фильмы?
– Они создавались для научных целей – материалы использовались для всестороннего анализа и последующего совершенствования оружия. Пленки с кадрами даже не имели названий – только цифры – и хранились под грифом«Совершенно секретно».
– Каким было ваше первое задание?
– Первым пунктом назначения стал Капустин Яр, ракетный полигон рядом с Волгоградом. Там Сергей Павлович Королев проводил испытания первых советских ракет. Мы, пять операторов, с разных точек очень тщательно снимали моменты сборки ракеты, старта. Я снимал момент приземления. Конструктор Сергей Королев считал важным зафиксировать на кинопленку каждую ступень производства ракеты.
– Когда началось ваше сотрудничество с академиком Курчатовым?
– В 1954 году. Меня отправили на ядерный полигон в Семипалатинск. Игорю Васильевичу Курчатову, занимавшемуся авиабомбами, тоже понадобилась авиационная съемка. До последнего момента я не знал, что именно должен буду запечатлеть.
Первым делом мне поручили снять «начинку» атомной бомбы. Будучи молодым и отчаянным, я ради эффектного кадра даже залез на бомбу верхом. Правда, тогда она была без «начинки». Потом снимал, как эту самую «начинку» помещают в каплеобразный чехол. Подготовленная к взрыву бомба находилась от меня на расстоянии десяти метров. Отсняв, как ее подвешивают к Ту-16, я побежал к самолету Ту-4, с которого снимал сам взрыв с высоты 5 километров. Работать было неудобно – окошечки маленькие, стекла мутные… Сброшенная с самолета бомба с высоты 12 километров летит в свободном падении почти минуту. Особенно неприятна первая стадия взрыва – вспышка просто ослепляет, да и смотреть на этот свет очень опасно – все равно, что смотреть на Солнце.
– С какого расстояния велась съемка взрывов атомной бомбы?
– Съемки велись на расстоянии от 3 до 5 километров, до водородной – 25. Я фиксировал все фазы бомбометания каждого ядерного взрыва, включая и области около и внутри ядерного облака, а также пораженные объекты. Снимал одновременно тремя кинокамерами с верхней точки с предельно допустимого близкого расстояния. Для камер по моей просьбе в боковине самолета было специально вырезано окно.
– Желания отказаться от столь страшной работы не было?
– По молодости пытался отказаться. Сказал, что у меня другие планы на будущее, мечтаю снимать фильмы с красивыми женщинами. Но все мои разговоры сразу пресекли. Непослушание повлекло бы за собой большие неприятности.
– Как боролись со страхом смерти?
– Видимо, смерть меня боялась! При каждом вылете менялся экипаж самолета, кроме меня, – у меня не было дублера. Тревожные мысли, конечно, возникали, но я их гнал от себя. Сколько рентгенов было внутри «гриба», я не знал. Подобные вопросы не приветствовались. Но точно немало, даже пленка по краям иногда засвечивалась. У нас не было никакой защиты, а ведь к «грибу» мы подлетали практически сразу после его образования. Надо было один раз набраться мужества, преодолеть страх – и выполнять поставленную задачу!
– Общались ли вы лично с Курчатовым?
– Конечно. Он часто приглашал меня к себе в кабинет. Интересовался деталями взрывов, увиденными во время испытаний сверху. Ядерное облако сразу после взрыва ослепительно белое. Затем оно бледнеет, потом у него появляется желтый, лимонный цвет, постепенно переходящий в красный, вишневого или морковного оттенка. Курчатова тогда почему-то очень интересовало: вишневый был оттенок или морковный у облака.
– Сколько лет вы снимали испытания ядерного оружия?
– Около шести лет – с 1954 до 1960 года включительно. В 1958 году, во время съемок в качестве режиссера-оператора спуска и испытания первой атомной подводной лодки, я получил большую дозу радиации. При съемках внутри подводной лодки произошла авария – утечка радиации. Увлекшись работой, я не заметил, что все разбежались. На помощь прибежал майор, приставленный ко мне на время работы. «Беги! Да брось ты свою камеру!» – кричал он. Конечно, я ничего не бросил. Не имел права. Защиты не было: мою одежду сожгли, а меня отправили под горячий душ. И все.
– Последствия были?
– Да, через некоторое время я сильно заболел. Сначала был сильнейший аппетит, потом, наоборот, совсем не мог есть, высокая температура держалась практически месяц. В различных больницах пролежал почти год. Еле выкарабкался. Сам не знаю, что меня спасло. Может, время мое еще не пришло… А может, помог Всевышний. Каждый раз, готовясь к съемкам очередного взрыва, четверо ребят из нашей команды операторов, отвернувшись, стесняясь, крестились. Мне было проще – я про себя шептал слова молитвы, которую помнил с детства от родителей.
– Вы были партийным?
– Конечно. Мы все состояли в партии.
– Как вам удалось снять уникальные кадры после прилета Гагарина?
– После лечения меня снова направили работать к Сергею Королеву. В это время как раз шла подготовка полета первого человека в космос. Так я и стал автором уникальных кадров.
– Каким он вам запомнился?
– Я ждал Гагарина среди встречающих. Он пришел в голубом костюме, немного бледный, но очень улыбчивый. Конечно, Гагарин понимал всю значительность произошедшего события, но тогда он еще для многих был просто «Юркой» – и внешне, и внутренне. При нас Гагарин разговаривал с Брежневым – Председателем Верховного Совета, потом с Хрущевым, с ним он общался минут сорок, рассказал ему почти всю свою биографию. Улыбался.
Я снимал, как просил Королев, крупными, длинными кадрами, чтобы можно было во всех подробностях оценить состояние космонавта. Никто ведь не знал, чем может закончиться этот эксперимент с космосом. А Королев доверял пленке – лицо в кадре говорит лучше слов.
– Автором фотографии улыбающегося Юрия Гагарина с телефонной трубкой являетесь вы?
– Да. Эту фотографию напечатали с моих кадров. Ее опубликовали во всех газетах Советского Союза. Мое имя, конечно, нигде не указали. Нельзя было.
Многие отснятые кадры 12 апреля 1961 года вошли в фильм «Первый рейс к звездам». Думаю, что остальная, основная, часть этого исторического материала хранится в сейфах киностудии Министерства обороны РФ.
– У вас этих кадров нет?
– Конечно, нет. Все пленки у меня сразу забирали.
– Любила ли камера Гагарина?
– С моей помощью любила (улыбается).
– Снимали ли вы других космонавтов?
– Конечно. Потом я снял фильмы о первых двенадцати космонавтах – Николаеве, Поповиче, Терешковой, Леонове и других, космических станциях на Луну, Марс, Венеру. С Владимиром Суворовым мы сделали фильм «Космическиймост», в него вошли кадры, которые успел рассекретить сам Сергей Королев.
– Махмуд Мухамедзянович, с какими чувствами вы встречаете свой красивый юбилей?
– Так сложилась судьба, что я стал автором неповторимых мгновений, связанных с нашей наукой. И для всех юбилейных мероприятий, связанных с покорением космоса человеком, прошедших и предстоящих, эти кадры – ценнейший исторический материал. Этим я могу гордиться.
Мечта кинооператора снимать фильмы о культуре и красивых женщинах тоже исполнилась. Но только через много лет. Впоследствии он снимет и международные конкурсы балета и музыки, и сюжеты о творческих людях – Атлантове, Плисецкой, Ростроповиче… Но широкой общественности Махмуд Мухамедзянович стал известен все же благодаря фильмам, в которых с исторической точностью рассказывается об эпохальных событиях нашей страны в области науки и техники. Полеты в космос сейчас никого не удивляют. Но людям всегда интересны первопроходцы. А впервые кинохронику о космосе снимал единственный кинооператор – Махмуд Рафиков.
В послужном списке Махмуда Рафикова за период съемок спецобъектов значатся:
- Первые ракеты Р-2 и их последующие модификации.1951-1954 гг.
- Первая киносъемка атомного взрыва с самолета. 1954 г.
- Первый подводный атомный взрыв(торпедас ядерной боеголовкой, ядерный полигон«Острова Новая Земля»). 1955 г.
- Первая авиаводородная бомба. 1955 г.
- Первое испытание ракеты с ядерной боеголовкой по летящему самолету. 1957 г.
- Строительство и испытание первой атомной подводной лодки. 1958 г.
- Первый полет человека в космос(приземлениеЮ.Гагарина). 1961 г.
- Первый групповой полет в космос(А.Николаев, П.Попович). 1962 г.
- Первая женщина в космосе(полетВ.Терешковой). 1963 г.
- Первый многоместный полет на корабле«Восход»(Б.Егоров, К.Феоктистов, В.Комаров). 1964 г.
- Первый выход в космическое пространство(А.Беляев, А.Леонов). 1965 г.
Фото: Коллаж Олега ПЕПЛОВА
Автор статьи: АЛЯУТДИНОВА Дина
Дата: 13.03.2014
Газета “Республика Татарстан”
