В государстве, где память об СС возведена в ранг национальной святыни, судят антифашиста, героя Второй мировой. Такой вот Нюрнберг наоборот
 |
Я не приехал на первое заседание суда над моим другом. Мог бы сказать «не сумел приехать», мог бы найти «уважительные причины», но не стану. Не уместен жалкий лепет оправдания. Вдвойне неуместен, потому что друг, о котором идет речь, – Арнольд Мери. Он-то никогда не лепетал и самооправданием не занимался, не раз оказываясь на протяжении своей долгой жизни в коллизиях действительно сложных. В том числе нынешней.
Напомню, что 20 мая в Эстонии начался суд над Героем Советского Союза, героем Второй мировой Арнольдом Мери, которого обвиняют в «геноциде эстонского народа». Собственно, в вину Мери вменяют единственный эпизод – участие в высылке 251 человека с острова Хийумаа в марте 1949 года.
Не пора ли с этим Мери кончать?
Что за странный, опоздавший на шесть десятков лет, суд по обвинению, ни много ни мало, в геноциде, в «преступлениях против человечности» 88-летнего человека, который все эти 60 лет от правосудия не скрывался и вообще ни от кого, никогда, ни за чью спину не прятался, и на руках которого нет ничьей крови? «Участие в геноциде» – звучит, конечно, набатно. Но конкретно Арнольду Мери инкриминируют лишь участие в организации высылки людей с островка Хийумаа. Что за участие? Не он отдавал приказ о депортации – из Москвы пришло в январе 1949 года «Постановление о высылке участников боев против Советской армии, их пособников и кулачества». Не он приводил это постановление в исполнение – этим занимались специально приехавшие чины из центрального МГБ и сотрудники местных органов госбезопасности. Не он организовывал даже эту отдельную акцию на крошечном острове Хийумаа.
Его, работавшего в Таллине, как и других партийных и комсомольских работников, разослали по уездам и районам республики для наблюдения за тем, чтобы высылка проводилась в соответствии с «нормами социалистической законности». Большинство его товарищей, могу предположить, правильно поняли задание – товарищам из органов не мешать, лишних вопросов не задавать и вообще свой нос куда не надо не совать. Не таков был Мери. Прибыв на Хийумаа, несколько дней пытался добиться от органов, чтобы те предоставили ему списки высылаемых. Не получив «ни клочка бумажки», послал одну за другой две телеграммы на имя первого секретаря ЦК КП Эстонии Каротамма. Ответа не получил, послал третью, в которой написал, что в создавшихся условиях слагает с себя полномочия и ответственность. А высылка тем временем началась. Все, что оставалось, вспоминал сам Мери в нашем давнем разговоре еще за несколько лет до начала судебного процесса, это метаться по уезду, из волости в волость, и пытаться явочным порядком пресекать грабежи и мордобой. С острова Хийумаа был выслан, как уже было упомянуто, 251 человек. Цифра небольшая, можно было бы сказать, если бы речь шла не о человеческих судьбах.
Всего под депортацию 1949 года попало около 23 тысяч эстонцев. По странной ухмылке – даже не иронии – судьбы, за это призван сегодня к ответу человек, который – один из немногих (если не единственный) – пытался сопротивляться тому, как проводилась эта самая депортация, смягчить ее жестокость, не допустить произвола.
Мало того. Его участие в депортации пока что не доказано ничем (вернее, я еще скажу о «царице доказательств» этого процесса), а вот его сопротивление доказано фактами. Органы госбезопасности не простили ему попытку помешать их работе на Хийумаа. В декабре 1951 года Арнольд Мери был исключен из партии, снят со всех постов, чуть позднее лишен звания Героя Советского Союза и остальных наград – за то, что «не обеспечил» должным образом на «вверенном ему участке» высылку соотечественников в Сибирь. От ареста спасся только тем, что уехал из Эстонии на Алтай, поступил на рядовую работу и затерялся, как иголка в стоге сена. Это был не единичный случай: я знаю людей, которые спаслись вот таким образом – уехав куда подальше из родных мест. Это только кажется, что вся страна была у НКВД, как воробей, в горсти. В том-то и дело, что система была рассчитана на всеобщую покорность, на то, что люди смиренно сидели и ждали, пока за ними придут. А неожиданные маневры, вроде того, что совершил Мери, не то сбивали ищеек со следа, не то как-то нарушали роботоподобную, отлаженную, безвариантную методику деятельности органов – и она иногда давала сбой. Тем более что и время подступало новое: Сталин освободил нас от своей отеческой заботы в марте 53-го.
После ХХ съезда Мери вернули награды, восстановили в партии, показали письмо 1951 года секретарю ЦК Маленкову от министра госбезопасности СССР Абакумова: «Несмотря на все попытки, предпринимаемые органами госбезопасности, из-за необъяснимого безразличия партийных органов не удается довести дело Мери до необходимого конца…» И резолюция Маленкова: «Председателю КПК при ЦК ВКП(б) т. Шкирятову: Не пора ли с этим Мери кончать?!» Не успели тогда покончить с этим Мери. Кто бы мог подумать, что резолюцию Маленкова примут как руководство к действию десятки лет спустя, в демократической Эстонии? На месте эстонских властей я бы отказался от затеи сводить счеты с «этим Мери» из одного только нежелания получить упрек, что продолжают дело сталинских палачей. Но эстонские власти, видимо, не склонны рефлексировать из-за таких мелочей – не то они выше их, не то, наоборот, ниже и даже не понимают, в каком двусмысленном положении оказались.
Царица доказательств
Я сказал выше, что участие Мери в депортации с Хийумаа не доказано ничем. Да что там «ничем»: на самом деле, все обстоит еще парадоксальнее. Все обвинение против Мери построено… на словах и свидетельствах самого Мери. Никаких документов, которые не то что бы даже компрометировали его, но просто хотя бы свидетельствовали о его причастности к событиям 1949 года, не обнаружено (в этом призналось следствие, и на том спасибо). Из приглашенных в качестве свидетелей на судебное заседание 20 мая десяти человек появился в зале суда только один. Да и много ли стоит свидетельское показание, данное через 59 лет? Кто-то может опознать в 88-летнем человеке 28-летнего (столько было Арнольду Мери в 1949-м)? Брат родной – и то вряд ли.
Но Мери – человек особенный. На закате горбачевской перестройки и в предрассветных сумерках наступающей эстонской независимости – точнее, в начале 1989 года – к нему пришел один местный журналист, делавший себе имя на разоблачении проклятого советского прошлого, и сказал, что очень его уважает и хотел бы о нем написать, так как и Мери пострадал от Советской власти. Но Мери сказал, что не считает себя вправе становиться в ряды жертв режима, так как, пусть и косвенно, участвовал в депортации 1949 года на острове Хийумаа. Потом Арнольд Константинович не раз вспоминал, как журналист с какой-то неоправданной горячностью стал клясться и божиться, что никому не расскажет об этом признании. Хотя Мери вовсе и не просил его держать язык за зубами – иначе бы и не рассказал, если бы хотел, чтобы о Хийумаа забыли.
А через месяц в одной тартуской газете появилось письмо читателя, который в 1949 году служил капитаном теплохода, посланного к Хийумаа, чтобы забрать депортированных. Отставной капитан писал, что до сих пор мучается вопросом: преступник он или нет. Упоминался в письме и «майор Мери», хотя к 1949-му Мери уже четыре года как демобилизовался и погоны никогда не надевал. Позвонив тому капитану в Тарту, Мери выяснил, что написано «письмо в редакцию» с подачи того самого журналиста-разоблачителя.
И пошло-поехало. В 1995 году его вызвали в полицию в качестве свидетеля по делу о высылке 1949 года. Потом на восемь лет оставили в покое. В 2003-м вызывали трижды – сперва как свидетеля, на следующий день как подозреваемого, а еще через три дня уже в качестве обвиняемого. Задавали все те же самые вопросы, на которые он ответил в 95-м. За все эти годы эстонская Охранная полиция с выразительной аббревиатурой КаПо так и не нашла никаких других доказательств причастности Мери к депортации 1949 года, кроме того самого, его собственного рассказа, записанного провокатором-журналистом. Что ж, предшественник современных эстонских служителей закона, сталинский прокурор Вышинский считал собственное признание обвиняемого «царицей доказательств». Правда, по цивилизованным, современным нормам, прописанным, можно не сомневаться, и в эстонском уголовном кодексе, человек имеет право не свидетельствовать против себя. И Мери в любой момент мог бы отказаться от собственных показаний – дело бы вовсе рассыпалось. Но эстонские власти, видимо, знают, с кем имеют дело: Мери от своих слов не будет отказываться никогда, чем бы ему это ни грозило.
В 2004-м сообщили, что будут готовить суд. Суда он не боялся, помощи и убежища ни у кого просить не собирался, хотя дважды, кажется, встречался с Путиным, приезжая в Москву по его личному приглашению на 9 мая.
Вообще относился к этому делу легкомысленно, явно недооценивая нависшую над ним опасность. Шутил в наших разговорах: «Дважды меня вознесли не по заслугам: когда наградили Героем и когда привлекли к уголовной ответственности».
А я уже в ту пору, когда только пошли первые слухи о готовящемся суде, из бесед с некоторыми влиятельными в эстонской политике людьми, в частности с бывшим премьером Мартом Лааром, понял, что настроены они решительно и беспощадно. Г-н Лаар, хмуря свои и без того вечно насупленные брови, пообещал, что найдут и осудят не только Мери, но всех, кто причастен к «преступлениям против человечности». Когда я его спросил, не собираются ли он и его единомышленники хоть часть своего поискового пыла направить на розыск нацистских преступников – а то вон у Центра Визенталя сколько претензий по этой части к эстонским властям, – г-н Лаар только махнул на меня рукой: мол, это все досужие вымыслы, нечего цепляться к честным эстонцам-ветеранам Второй мировой, воевавшим за независимость страны, пусть и в рядах СС.
Что ж, сегодня в Эстонии судят Героя Советского Союза за «геноцид», а во всех книжных магазинах на лучшем месте лежит толстый, превосходно изданный, дорогой (40 евро) фотоальбом, посвященный истории 20-й эстонской дивизии СС. Надо так полагать, это теперь главная историческая гордость и ценность эстонского народа. На обложке – героический эстонский эсэсовец сигает через бруствер. Впрочем, не будем забегать вперед, о героических эстонских нацистах мы еще поговорим. Пока что – продолжим о «преступниках против человечности».
Неисправимый
К своему другу в Таллин я приехал уже после заседания суда, в начале июня. Благо заседание продолжалось недолго, в течение одного-единственного дня 20 мая, и было прервано по просьбе защиты для медицинского освидетельствования состояния здоровья Арнольда Константиновича. Перерыв может продлиться несколько месяцев, многие считают, что следующего заседания не будет вовсе, комиссия признает состояние Мери неподходящим для продолжения процесса. Лично я в этом сильно сомневаюсь. Сам он жаловаться на здоровье и искать у комиссии снисхождения к своим хворям не станет никогда. А что касается беспощадности эстонской власти к врагам рейха, простите, к врагам государства, то в ней мы уже не раз имели возможность убедиться. Характер у этой власти вполне нордический и твердый.
Но Арнольд Константинович, действительно, тяжело болен. И я ехал к нему не без страха увидеть человека, сильно сдавшего за тот год, что мы не виделись. Тем более что российские газеты и телеканалы, наконец-то заинтересовавшиеся драматическими перипетиями в судьбе Героя Советского Союза (хотя эти перипетии начались не вчера), сделали какой-то нелепый акцент на состоянии его здоровья: мол, неизлечимо болен, почти ослеп, почти оглох. Словно просили – сами себе в том, возможно, не отдавая отчета – суровые эстонские власти о снисхождении к больному старцу.
Так вот. На пороге своего уютного, чистого, небогатого, сладко пропахшего керосином дома в Нымэ, ближнем таллинском пригороде, меня встретил ничуть не изменившийся Арнольд Константинович. Рядом, как всегда, милейшая Екатерина Тимофеевна, с которой они вместе с войны, с 1942 года. Познакомились в тифозном бараке, с тех пор не расстаются.
Екатерина Тимофеевна чуть старше Арнольда, в этом декабре справит 90, а ему это предстоит в июле будущего года. Она проработала всю жизнь в Таллине врачом-педиатром. После войны спасала эстонских детишек от эпидемии дифтерии, дважды переболев ей сама. Потому что в ту пору спасали от этой болезни все еще по старинке, как у Булгакова в «Записках юного врача». Если не помните, то напомню, извинившись предварительно за натураличность подробностей: врач вставлял в горло больного трубку и откачивал постоянно затягивавшую дыхательные пути белую пленку, чтобы ребенок не задохнулся. Так что заразиться можно было, что называется, на раз. Арнольд шутит: «Всю жизнь здесь детей лечила, а теперь вот стала оккупанткой». Но это так, без надрыва, без обиды, легко. Он вообще человек очень легкий, ясный, на дух не переносит малейшей патетики и пафоса. Морщится, когда меня заносит, и я отпускаю какую-нибудь пышную фразу по его адресу: «Леня, ну, бросьте, как вам не стыдно…» Эта абсолютная его простота и естественность и позволила очень легко с ним сблизиться и вот даже считать его своим другом, несмотря на то, что он мне в отцы годится.
Свою Екатерину Тимофеевну Арнольд называет «мой маленький» – прямо как в какой-нибудь песенке Вертинского. Это другая черта, которая меня всегда поражает в нем, наряду с простотой и ясностью, – утонченность, рафинированность, при этом совершенно естественная.
Да, болен. Да, глух на одно ухо, из-за чего дозвониться до него, когда он сидит в своей комнате, не тем ухом будучи обращен к телефону, сущая пытка. Да, со зрением стало еще хуже, и теперь он лишен главного удовольствия в жизни – возможности читать. Но сила духа – она-то будет поважнее силы плоти. А этой силы у Арнольда Константиновича не поубавилось ни на йоту. Голова абсолютно ясная, память хранит мельчайшие детали жизни, логика рассуждений – железная. Он всегда смеется, когда я, в пылу какого-нибудь нашего спора называю его законченным марксистом. Сказал как-то: «Спасибо за комплимент. А что вы хотите? Я двадцать лет преподавал политэкономию капитализма. Но заметьте: по политэкономии социализма лекции не читал никогда. Когда от меня потребовали, я сказал: не могу читать лекции о том, чего не существует в природе. Что вы думаете? Отстали!»
Так что марксист – да. Как в 20 лет поверил, что главный идеал жизни общества – социальная справедливость и равенство, – так и до сих пор верит. Ленинец? Знаете, фамилия Ленина ни разу, кажется, даже не звучала в наших многочасовых разговорах. Сталинист? Ни на секунду. Помимо того, что сам натерпелся от сталинских палачей, он вполне трезво и, главное, по-своему смотрит на все события сталинского периода истории. Его взгляды не совпадают с современной эстонской историографией, Но чаще всего они не совпадают и с официальной советской, во многом унаследованной современной Россией. Он имеет на это право, потому что не просто своими глазами видел события, которые теперь уже далекая история и предмет многочисленных спекуляций, но и участвовал в них.
Опять про 24-ю драму Шекспира
Да, он не считает присоединение Эстонии к СССР в июле 1940 года оккупацией. Впрочем, не считает он присоединение балтийских стран к СССР и добровольным, как это событие трактовала советская историография. Он уверен, что в создавшейся ситуации у маленькой Эстонии просто не было другого исторического выбора – либо со Сталиным, либо с Гитлером. К союзу с третьим рейхом тогдашние власти тянули страну вполне определенно, хотя, казалось, немцев за шестьсот предыдущих лет их фактического господства и доминирования во всех сферах жизни здесь терпеть не могли. Когда по тайной договоренности с СССР в 1939 году рейх вывез из Прибалтики всех местных немцев, здесь даже шутили: Гитлеру надо поставить памятник за то, что наконец освободил нас от «баронов».
В многотысячных митингах июля 1940-го, шедших под лозунгами присоединения к СССР, никем извне не спровоцированных, организованных местной компартией, Мери сам участвовал, это не мифы советской пропаганды. Так же, как и жил сам в досоветской Эстонии конца 1930-х, в условиях жесткой политической диктатуры, провозглашенной президентом Пятсом, отсутствия каких бы то ни было демократических свобод. Так что разговоры о том, что в июле 1940-го демократия в Эстонии сменилась советской диктатурой, считает смехотворными: одна диктатура сменила другую. И реально накануне присоединения к СССР Эстония была расколота: у Советского Союза и идеи установления Советской власти было ничуть не меньше сторонников, чем противников. Причем среди сторонников была большая часть интеллигенции Эстонии, научной и творческой, в том числе два самых знаменитых артиста, национальные кумиры Пауль Пинна и Антс Лаутер.
Другое дело, что меньше чем за год, прошедший с июля 40-го, сталинский НКВД здесь натворил такого, что в июне 41-го эстонский народ, исторически действительно не любивший немецких «баронов», в большой своей части встал на их сторону, развернув штыки против Красной армии. И этого Мери не отрицает, потому что видел своими глазами. Для него-то проблема выбора не стояла, с первого дня войны он оказался в Красной армии и в ее рядах прошел войну до самого последнего дня. Но только вот в сформированном на базе Эстонской буржуазной армии 22-м территориальном стрелковом корпусе РККА, в котором он и воевал, через несколько недель после начала войны из восьми тысяч эстонцев осталось 610. Все остальные перешли на сторону немцев. Это факт. Но опять же: зато как воевали те, кто остались! В то время, когда на большинстве остальных направлений в летние месяцы 41-го немцы продвигались с беспрецедентной в мировой военной истории скоростью, делая по 20 км в день, то есть фактически не встречая никакого сопротивления частей Красной армии, на направлении, прикрываемом в том числе 22-м корпусом, за три месяца им удалось продвинуться лишь на 110 км. Это в большой степени спасло Ленинград и, тоже в немалой степени, поломало план блицкрига, заставив немцев перегруппировывать силы и бросать новые регулярные части на ленинградское направление. Своего Героя Арнольд Мери и получил за один из таких тяжелейших оборонительных боев на ленинградском направлении 17 июля 1941-го, когда при внезапном прорыве противника к расположению штаба корпуса он, 22-летний младший офицер, по собственной инициативе организовал оборону штаба и возглавил ее. Четырежды в том бою был ранен.
Все-таки никто лучше Анны Ахматовой не сказал о нашем, русско-советском двадцатом веке:
Двадцать четвертую драму Шекспира
Пишет время бесстрастной рукой…
И дальше:
…Сами участники чумного пира,
Лучше мы Гамлета, Цезаря, Лира
Будем читать над свинцовой рекой;
Лучше сегодня голубку Джульетту
С пеньем и факелом в гроб провожать,
Лучше заглядывать в окна к Макбету,
Вместе с наемным убийцей дрожать,—
Только не эту, не эту, не эту,
Эту уже мы не в силах читать!
Когда в жизни встречаешь таких людей, как Арнольд Мери, да еще и сближаешься с ними, понимаешь, какая в действительности это была шекспировская драма – время, в которое жили наши родители и деды, и которое лишь чуть-чуть своим крылом зацепило нас, рожденных во второй половине двадцатого столетия. Понимаешь, как редки здесь могут быть на самом деле однозначные оценки, столь излюбленные профессиональными пропагандистами и начетчиками всех политических мастей – неважно, где эти начетчики служат, на государственном ли российском телевидении или в провластных эстонских СМИ. Они, эти пропагандисты послесоветского времени, унаследовавшие «лучшие» традиции своих советских коллег, так мечтали и мечтают, чтобы общество затвердило, как дважды два, как истину в последней инстанции, их простые и ясные ответы на сложные вопросы. Ан ничего не получается.
Мы говорим с Арнольдом Константиновичем о той самой депортации 1949 года, которая под пером современных эстонских идеологов-историков разрослась до размеров «геноцида», а мой собеседник превратился в одного из соучастников этого «геноцида». Не оправдывая жестокость, с которой была осуществлена эта депортация, Мери считает, что другого выхода, кроме как проводить ее, увы, не было, после того, как из Москвы спустили указание о сплошной коллективизации.
Преступным было решение о коллективизации, говорит мой собеседник. Эстонское руководство все это время, с самого начала послевоенного восстановления, пыталось убедить Москву в несвоевременности такого шага, который вновь настроит против Советской власти большую часть населения. Было понятно, что коллективизация вызовет яростное сопротивление эстонских крестьян, вплоть до восстаний и мятежей. Лесные братья, два-три года назад только вышедшие из своих схоронов в лесу, вернутся обратно, достанут аккуратно закопанное в землю оружие и снова повернут его против Советской власти. Как считает Мери, в 1949 году Эстония получила бы еще более мощную «пятую колонну», чем в 41-м, если бы эта колонна не была нейтрализована в ходе пресловутой депортации. И крови бы пролилось с обеих сторон немало…
Но и после того, как решение о коллективизации и главной «мере» по ее успешному обеспечению, депортации, было принято в Москве и спущено на головы таллинского руководства, оно, это руководство, все еще что-то пыталось глухой всесильной Москве доказать. Уже фигурировавший в нашем рассказе первый секретарь ЦК КП Эстонии Каротамм старался убедить Москву не высылать подпадающих под депортацию людей в Сибирь, «ограничиться» высылкой в сланцевый бассейн на северо-востоке Эстонии. Не убедил. Зато когда в марте 1950 года Каротамма снимали с работы за «заигрывание с буржуазным национализмом», то этот план ему припомнили. И обвинили в том, что он планировал под видом переселения «буржуазного и кулацкого элемента» на границу с Россией, создать там оплот для националистического восстания с целью ликвидации в Эстонии Советской власти, отделения Эстонии от России и создания унии с Финляндией. Вот так-то.
(А когда полутора годами позже, в декабре 1951-го, прорабатывали, исключали из партии и лишали наград Мери, то ему, между прочим, вменили в вину не только то, что он «не обеспечил» высылку соотечественников с Хийумаа и мешал работе органов. Ему припомнили даже детство и юность, прошедшие в Белграде, среди белой эмиграции, и вкатали «связи с белогвардейцами». А уже в бытность первым секретарем эстонского комсомола он, Мери, оказывается, создал, ни много ни мало, «молодежную антисоветскую террористическую организацию из 300 членов, ставившую целью выход Эстонии из состава СССР и присоединение к Финляндии».)
Могли ли в этих условиях здравомыслящие люди – такие, как Каротамм или мой герой, – сделать больше того, что они делали? Того, кто скажет «да», я хотел бы магическим усилием воли отправить в ту эпоху на их место…
Был ли в Эстонии геноцид?
И еще один комментарий. Бесспорно, все то, что происходило в Прибалтике после ее присоединения к СССР, материя очень деликатная. Но есть, по-моему, большая разница между репрессиями, обрушившимися на головы мирного населения в 1940-41 годах (сразу после присоединения и, главное, накануне войны, когда 14 июня 1941 года несколько тысяч ни в чем не повинных людей были высланы за Урал) и послевоенными событиями, в частности, репрессиями 1949 года.
После победы над нацистской Германией во всей Европе жестоко расправлялись с теми, кто воевал в рядах нацистов, и с коллаборационистами – пособниками, по-нашему, – из числа местного населения оккупированных стран. Правда, эта жестокость в сравнение не шла с той, какой отличались на протяжении всей войны нацисты и их пособники. А такое активное сотрудничество с нацистами, участие в карательных акциях, какое явило миру население балтийских стран, в частности, эстонцы, надо еще поискать.
Да что там сотрудничество – еще вопрос, кто кому помогал, местные каратели нацистам или нацисты им, такая была активность «на местах», такая велась охота на евреев, на коммунистов, на членов их семей, на всех, кто просто успел на свою беду поработать в советских учреждениях за неполный год Советской власти. С особенной жестокостью расправлялись с так называемыми «новоземельцами» – теми соотечественниками, кто получил от Советской власти наделы за счет национализированной у крупных собственников накануне войны земли. Набивали людям в глотку земли, пока не задохнутся, вспарывали беременным женщинам животы и засыпали землей – мол, хотели землицы, получите вдоволь…
Эстонских карателей было так много и они были так активны, что своей маленькой страны им не хватало – они оставили по себе память в Литве, Белоруссии, на Псковщине, в Ленинградской области. Сегодня эстонская власть называет их борцами за независимость, хотя хорошо известно: никакой независимости Гитлер прибалтийским странам никогда давать не собирался и даже не обещал. Да, по расовой нацистской градации эстонцы и латыши считались нациями германской крови, но не более того. Речь в нацистских планах шла о выселении большого количества коренного населения и полной германизации этих территорий. И никогда – ни о какой автономии или суверенитете. К слову, сотрудничавшие с нацистским режимом эстонцы и не поднимали вопрос о будущей государственной независимости. В отличие от латышей и литовцев, которые оговаривали это как условие своей поддержки нацистского режима.
В первые месяцы войны в сотрудничавшие с нацистами отряды самообороны – «Омакайтсе» – вступило около 50 тысяч человек. Помимо этих отрядов, из эстонцев было сформировано 26 батальонов так называемой вспомогательной полиции (около 10 тысяч человек). Кроме того, крохотная Эстония дала целую дивизию СС численностью 15 тысяч человек – ту самую 20-ю гренадерскую эстонскую, о которой теперь пишут книги, издают фотоальбомы и только что новый эпос не слагают. Хотя, может быть, уже и слагают. Во всяком случае, памятник ее командиру, штандартенфюреру СС Альфонсу Ребане в Эстонии есть. Что ж, таким соотечественником можно гордиться. Среди всех эстонцев он сделал самую блестящую карьеру в СС – единственный, кто дослужился до штандартенфюрера и получил дубовые листья к Рыцарскому кресту (причем 9 мая 1945 года). От возмездия ушел, умер в своей постели в Германии, если я не ошибаюсь, в 1976 году. Несколько лет назад его прах с большими почестями государственного уровня был перезахоронен на военном кладбище в Таллине. На надгробном камне, правда, он трусливо назван полковником, хотя в СС была своя, не общеармейская табель о рангах, и никаких «полковников» там не было. Полковник – это лишь стыдливый эстонский «синоним» штандартенфюрера. Написать «штандартенфюрер» политической наглости все-таки не хватило: СС, как известно, была признана на Нюрнбергском процессе преступной организацией.
Всего в соединениях СС воевали 23 тысячи эстонцев. В этом смысле конкурент Эстонии только Латвия, которая дала СС целый корпус, то есть две полноценные дивизии. Ну, так Латвия по своему населению и размерам гораздо крупнее Эстонии.
В то же время антифашистского сопротивления, партизанского движения в Эстонии фактически не существовало. Во многом благодаря этому обстоятельству, территория страны была, как солнечная поляна грибами, утыкана концлагерями: удобно, контроль над ними можно было обеспечить малыми силами. Этих лагерей было так много, что сюда заключенных «импортировали» – свозили евреев и военнопленных красноармейцев из соседней Литвы и из Белоруссии.
Современные эстонские историки очень любят рассказывать о тех нескольких днях сентября 1944 года, когда немцы уже оставили Таллин, а советские войска еще не вступили в город (они вошли 22 сентября), и власть на несколько дней перешла в руки «законного эстонского правительства». На Длинном Германе – знаменитой таллинской башне – успели даже поднять национальный эстонский флаг. Именно его (а не немецкий флаг), как утверждает новая эстонская историография, сорвали войска Советской армии, водрузив красные знамена и таким образом вновь поправ эстонскую независимость.
Но эстонские историки почему-то не любят рассказывать о других событиях тех же дней сентября 1944 года, когда нацисты, спешно готовя отступление, при помощи карателей и полицейских из числа местных заметали следы и уничтожали концлагеря на эстонской территории. Спешка была такая, что заключенных сжигали живьем, заперев в бараках. Именно такой смертью в концлагере близ железнодорожной станции Клоога меньше чем в 40 км от Таллина погибли две тысячи человек. Столб дыма поднимался, я думаю, на высоту ничуть не ниже той, на которой реял эстонский флаг на Длинном Германе, и был виден даже из Таллина.
Геноцид в Эстонии, конечно, был. Только Арнольд Константинович Мери не имел к нему никакого отношения. Уничтожение евреев в прибалтийских странах во время нацистской оккупации не имеет себе равных по темпам, жестокости, степени вовлеченности местного, «коренного» населения. В Прибалтике было уничтожено до 96 процентов еврейского населения. Из всех местных евреев, имевших несчастье остаться на территории Эстонии к моменту нацистской оккупации (а Эстония была оккупирована в самые первые дни войны, и мало кто успел уехать), выжили 10 человек. Конечно, в абсолютном исчислении евреев в Эстонии погибло гораздо меньше, чем в Литве или в Латвии. Потому что их там гораздо меньше было к началу оккупации. Но эта сравнительная арифметика, впрочем, ни к чему. Главное, что не было у печально известного бригадефюрера СС Еккельна, руководившего широкомасштабным уничтожением евреев сперва на Украине, потом в Прибалтике, лучших подручных, чем местные каратели. Жаль лишь, что не все они разделили участь Еккельна, повешенного по приговору трибунала в Риге 3 февраля 1946 года.
Кто-то меня недавно спросил, почему я занимаю непопулярную в либеральной среде позицию в связи с Прибалтикой, в частности, Эстонией, о которой пишу чаще, чем о других балтийских странах. У меня позиция простая: страна, где нацистов уважают, ставят им памятники, и парадные альбомы об их преступлениях, трактуемых как подвиги, лежат на витринах книжных магазинов, не имеет отношения к цивилизованному сообществу. Даже если по формальным каким-то признакам – чистоте улиц и размеру инфляции – она соответствует критериям этого сообщества. В стране, где антифашистов преследуют и ведут на суд, обвиняя их в преступлениях, которые на самом деле совершали их враги, ныне ставшие национальными героями, что-то неладно. Как в Датском королевстве. Не в нынешнем, конечно, а в том, шекспировских времен. Что-то там вывихнуто, простите за два подряд плагиата у Шекспира. Но я не теряю надежды, что вывих этот только в мозгах у современных тамошних политиков. Потому что политики приходят и уходят, а народ остается. Хотя я не могу не думать, что мне лично неуютно жилось бы при власти, которая гордится «своими» эсэсовцами.
Таллин – Москва
