Австралийский след ЦРУ. Он чуть было не получил в Москве дальнейшего продолжения. Коллега из ТАСС познакомил меня с дочерью, помощника Брежнева, ставшего впоследствии секретарем ЦК КПСС. Милая молодая женщина недавно вернулась из Японии вместе с мужем.
Семейная жизнь не ладилась. Она решила заполнить образовавшийся жизненный вакуум учебой в аспирантуре Института международных отношений, выбрав Австралию в качестве темы будущей кандидатской диссертации. Кто как не я, только что вернувшийся из этой страны, был в состоянии ей помочь и советами и литературой. Так я стал бывать в доме на Малой Бронной, где квартира ее родителей занимала целый этаж по соседству с членом Политбюро ЦК КПСС Сусловым.
Дочь хотела учиться и стать независимой. Мама же считала: учеба учебой, но прежде всего необходимо устроить личную жизнь. Ей хотелось поскорее заиметь внуков. Но как трудно удачно выдать замуж дочь отца, занимающего столь высокий пост в ЦК КПСС.
Претендентов на брак пруд пруди, но они должны отвечать самым строгим требованиям: привлекательная внешность, перспективная работа и, конечно, идеальная анкета. После долгих поисков кандидат все-таки был отобран. Им оказался некто Огородник, подающий надежды дипломат. За его плечами числились годы зарубежной работы в Латинской Америке.
Мама торжествовала. Дочери сделали официальное предложение, и она дала согласие новой пассии. И вдруг судьба сделала неожиданный зигзаг. Претендент на руку чудесной Олечки погиб.
Мне ее было по-настоящему жалко. Впрочем, сочувствие скоро сменилось огромной радостью за милую Олю. Выяснилось, что к смерти кандидата имели самое прямое отношение две весьма авторитетные в мире организации: Комитет государственной безопасности СССР и Центральное разведывательное управление США. Дело в том, что Огородник оказался талантливым и перспективным агентом, завербованным американцами несколько лет назад в Колумбии, где он работал вторым секретарем нашего посольства.
По свидетельствам одних, ЦРУ сыграло на его материальных трудностях. Молодому советскому дипломату срочно потребовалось вернуть в бухгалтерию посольства 800 долларов США, присвоенных им при продаже машины. Где взять такую крупную по тем временам сумму. Он обратился за помощью к знакомому колумбийцу тот оказался агентом местной контрразведки.
В итоге Огородника передали ЦРУ. от самого заслуженного аса советской контрразведки генерал-лейтенанта Боярова, грудь которого украшают 32 правительственные награды, ЦРУ разыграло женскую карту. Соблазнить возможного агента поручили красавице испанке, которую специально доставили из Европы. Как бы там ни было, став американским агентом, Огородник зарекомендовал себя мастером на все руки не только добывал нужную ЦРУ информацию, но и по заданию американской разведки проводил акции по физическому устранению неугодных лиц, в частности с помощью изготовленного в США яда скрытого действия ликвидировал советскую гражданку свою любовницу и жену сотрудника торгпредства в Колумбии, подозревавшую его в шпионаже.
Разоблачить Огородника было непросто. Он пользовался доверием нашей контрразведки. Еще будучи студентом МГИМО, поддерживал тесную связь с Московским управлением КГБ доносил на друзей, информировал о настроениях студентов из социалистических стран. После его возвращения из Колумбии такая связь с органами продолжалась.
Только с полковником Игорем Петрухиным он провел 16 оперативных встреч. Некоторые из них состоялись в бане. В Москве по возвращении из-за рубежа ему предложили пойти в аспирантуру МГИМО. Через год-два он мог бы стать обладателем завидной научной степени.
Это открыло бы для него блестящие перспективы роста, впрочем, как и для его хозяев из. Но, видимо, за океаном не захотели терять время и дали отбой учебе. Из всех предложений Огородник выбрал одно работу в Управлении внешнеполитического планирования МИДа. Здесь он явно проигрывал в заработной плате и не имел перспектив служебного роста.
Это не могло не обратить на себя внимание сотрудников контрразведки. Кстати, их в управлении было немало. И возглавляли это подразделение министерства на протяжении многих лет светлые умы. Одним из них был мой хороший знакомый еще по работе в обществе СССР Япония, кадровый разведчик и член-корреспондент Академии наук СССР Сергей Леонидович Тихвинский, автор блестящих книг и научных трудов.
Привлекала к себе внимание и еще одна особенность поведения Огородника: в отличие от нормальных работников управления он проявлял самое горячее желание оставаться на ночные дежурства. Когда кабинеты практически вымирали, он доставал из кармана портативную камеру минокс и переснимал шифротелеграммы и отчеты послов, в первую очередь из Вашингтона. Все, о чем сообщал советский посол Добрынин, оказывалось на столах руководителей ЦРУ. Постепенно возникли другие подозрения.
За Огородником была установлена постоянная слежка. Куда бы он ни поехал, за ним следовал хвост наружки. Подозрения вызывали и его настойчивые ухаживания за дочерью. Когда сотрудники контрразведки окончательно убедились, что они на верном пути, было решено доложить об этом Андропову.
Поначалу он проявил колебания. Речь шла о человеке, вхожем в семью правой руки Генерального секретаря ЦК КПСС. Тут легко можно столкнуться с серьезными неприятностями. И все-таки, в конце концов, шеф КГБ проявил смелость дал добро на проведение спецмероприятий.
В квартире Огородника установили камеру наблюдения визир, а у соседей, этажом выше, посадили сотрудника контрразведки. Благодаря умному прибору он смог зафиксировать работу дипломата над расшифровкой полученных из радиограмм. Во время очередного свидания с Огородником в бане сотрудник органов достал из его карманов ключи от квартиры и сделал с них слепки. На следующий день, стоило Огороднику уйти на работу, в квартире провели обыск.
Найденные там предметы свидетельствовали подозреваемого можно брать. В батарейках, спрятанных в фонаре, находились пленки с шифроблокнотами, конкретными заданиями ЦРУ, условиями связи. 21 июня 1977 года Огородник был арестован. Около 22 часов, когда он вернулся домой, у двери его поджидали сотрудники контрразведки.
В квартире они на глазах хозяина вскрыли тайник со шпионским оборудованием. Жениху дочери секретаря ЦК КПСС и по совместительству американскому агенту было некуда деваться. Он с ходу признался в сотрудничестве с ЦРУ, показал все тайники в квартире, сообщил, где находятся шифровальные таблицы, оружие. После допроса ему предложили тут же дать письменные показания.
Он сел за стол, взяв лежавшую на нем ручку, написал: Я, Огородник Александр Дмитриевич, хочу заявить следующее. и вдруг резким движением поднес эту ручку ко рту и стиснул зубами ее колпачок с ядом. На глазах чекистов агент захрипел, откинулся на спинку кресла, его тело свела каменная судорога. Потом он обмяк, впал в кому, изо рта пошла кровавая пена.
Все усилия спасти его на месте не увенчались успехом. Через пару часов Огородник умер в институте Склифосовского. И тут вся талантливо разработанная операция чуть было не лопнула мыльным пузырем. Американский агент погиб достойно.
Сотрудники контрразведки, казалось, сели в лужу не смогли выявить его конкретные связи с дипломатами из посольства США. И все-таки они сумели прыгнуть, что называется, выше головы. Проявив океан изобретательности, генерал Бояров и его подчиненные Вячеслав смогли спасти, казалось, безнадежно проигранную партию при закладке шпионского контейнера, предназначенного для Огородника. В ЦРУ не знали, что агент изобличен и покончил с собой.
В ходе следствия контрразведчики вознамерились вызвать на беседу для дачи показаний Олечку, к счастью, избежавшую участи жены американского агента. Намерению не суждено было осуществиться. Запрет на беседу с Олечкой наложил лично председатель КГБ Андропов. Вы что, хотите поссорить меня с секретарем ЦК КПСС.
заявил он своим генералам. В 1977 году, когда жизнь дописала эту печальную страницу в истории несостоявшегося замужества, я был, к счастью, уже далек от Олечки и Малой Бронной. Иначе жизнь грозила бы новыми бедами. Но я не знал в то время, что судьба столкнет меня скоро и с генералом, и с полковником, и даже с самим их начальником первым заместителем председателя КГБ генерал-полковником Григорием Федоровичем, шефом советской контрразведки.
Новая работа в ТАСС. Ох как не похожа она на то, чем приходилось заниматься в Известиях и даже в Австралии в бытность там корреспондентом информационного агентства. С освещением зарубежной жизни покончено. Центральный комитет партии ставит перед руководством ТАСС, а оно перед моей редакцией, более важную задачу превратить ее в наступательную политическую пропаганду.
Заведующий сектором печати ЦК КПСС Иван Алексеевич Зубков учит нас, журналистов ТАСС: Надо использовать все информационные жанры для показа торжества идей ленинизма. Информация это прежде всего агитация. Не беззубое, беспристрастное сообщение фактов, а подбор их в таком виде, в таком порядке, чтобы они сами кричали за нас, за наше дело. Итак, партия ставит перед нами очевидную задачу: объективизм неприемлем.
Подтасовка фактов вот что требуется от журналистов. Если хочешь уцелеть на работе, показать свою политическую зрелость, изволь препарировать информацию так, чтобы она кричала за нас, за наше правое дело. Я и журналисты моей редакции вынуждены демонстрировать свою политическую зрелость. Многие из нас погорели на работе в Париже, Сингапуре, Токио и других столицах.
Недаром прозвали редакцию отстойником для невыездных. Для нас КГБ закрыло наглухо выезд за рубеж. А вдруг ухитримся сбежать на Запад. ЦРУ не дремлет и может нам в этом смысле помочь.
Невольно на ум приходило сравнение с участью многих ученых, арестованных органами в сталинское время. Их заставляли работать в шарашках. Хочешь выйти на волю изобретай. И мы в свою очередь изобретали, умело препарируя истину, ради одного вернуть себе не право на свободу, времена изменились, а то, что в ЦК и КГБ называли политическое доверие партии и органов государственной безопасности.
В обязанность по-настоящему опытных журналистов редакции входил не только искусный подбор стреляющих фактов. Руководство ТАСС поручило нам две других важных миссии. Первая стать своего рода журналистской школой для офицеров советской разведки, направляемых на работу за рубеж под крышей корреспондентов ТАСС, газет и политических еженедельников. Сколько прошедших эту школу молодых разведчиков и сегодня работают на ниве журналистики в странах Америки, Азии и Европы.
И вторая, еще более важная миссия, стать активными участниками борьбы ЦК партии, правительства и КГБ против идеологических диверсий Запада и все более крепнущего финансируемого ЦРУ диссидентского движения в СССР. Время стерло в памяти детали освещения этого нового витка холодной войны, начатого Западом и ведомством Андропова по инициативе Брежнева и главного идеолога партии Суслова. Равно как забылись многие подробности журналистских встреч и разговоров, в которых довелось участвовать в авторитетных кабинетах Пятого управления КГБ на Лубянке. И все же кое-что память безвозвратно не похоронила.
Она порой подобна компьютеру. Включаешь команду поиск и на тебе, удача. На экране монитора появляется, думалось, навсегда утраченный текст. Как забыть, к примеру, встречи в кабинете Филиппа Денисовича.
Если главным идеологом в партии являлся Михаил Суслов, то в КГБ эту ответственную роль играл генерал-полковник, впоследствии генерал армии и первый заместитель председателя Комитета государственной безопасности Филипп Бобков. При первой же нашей встрече он произвел самое позитивное впечатление: умный, энергичный, не боящийся решать самостоятельно самые сложные политические вопросы, иногда без перестраховки и консультаций с отделами ЦК КПСС. Такие бы качества генералу Ивану Павловичу Абрамову, сменившего его на посту начальника Пятого управления КГБ СССР. Недаром Филипп Денисович сумел выстоять при Горбачеве, а при Ельцине после отставки получить длинный ряд заманчивых предложений занять высокие посты в банках и коммерческих организациях.
Когда пишутся эти строки, его должностной оклад в равен окладу президента США. Но, как говорится, и на солнце есть пятна. Шеф жандармского управления не мог знать всего, особенно деталей восприятия фактов советской жизни на Западе. Как-то Филипп Денисович пригласил меня к себе для очередного инструктажа.
Политбюро по инициативе КГБ приняло решение об обмене на Луиса Корвалана и высылке из страны известного диссидента Владимира Буковского. Первую сенсационную информацию на зарубежье было поручено дать по каналам ТАСС. Буковского хорошо знали на Западе. Печать была полна сообщений о нем как о борце за свободу, герое, безвинно подвергающемся мучениям в СССР.
Вы должны опозорить его в вашем материале, инструктировал меня генерал, сорвать с него маску героя. Опозорить, но как. Быть может, вы дадите соответствующие факты. К примеру, что он мошенник, алкоголик, наркоман, наконец, гомосексуалист.
Если же мы сделаем упор только на его борьбу с советской властью, то у нас ничего не получится. В западном понимании это и есть героизм бороться всеми доступными средствами против советского строя, который обещал похоронить капитализм. Мой собеседник на минуту задумался, видимо, взвешивая сказанное. Нет, мы не располагаем компроматом такого рода, прервал он воцарившееся молчание.
Да у нас и не было возможности собрать такие сведения. Буковский постоянно находится в заключении. Стоит его выпустить, он тут же снова берется за свое создает вооруженные группы из антисоветчиков, проводит со своими соратниками учебные стрельбы в лесу. В итоге мы опять сажаем его в тюрьму.
вооруженной борьбе против существующего строя и выпуске враждебной литературы. Не думаю, что такое сообщение смогло опозорить Владимира Буковского в глазах Запада. В кабинетах Пятого главка регулярно давались и другие установки. В сообщениях о Сахарове нас обязывали постоянно подчеркивать не только его связи с теми западными кругами и организациями, представлявшими собой агентуру ЦРУ, но и выделять сделанный якобы Сахаровым призыв к Западу сбросить на Советский Союз как можно скорее ядерную бомбу.
Вот, мол, подлинное лицо правозащитника, стремящегося уничтожить собственный народ. Солженицына, о высылке которого на Запад первое сообщение выдала моя редакция ТАСС, обвиняли в другом: созданный им Русский общественный фонд помощи преследуемым и их семьям фактически финансируется ЦРУ. Солженицын дал деньги на эти цели. говорил на Лубянке генерал Абрамов.
Это беспардонная ложь. Надо знать его так хорошо, как знаем мы. Он и жене-то в Москве выдавал по рублю на день и все время твердил: Надо не много зарабатывать, а мало тратить. А возьмите Швейцарию.
Он попытался там уклониться от уплаты налогов. В дело вынужден был вмешаться суд. И еще одна деталь. При случае ее можно также использовать автор ГУЛАГА был в заключении стукачом наших органов.
Не берусь судить, насколько подобная информация соответствовала действительности. Скорее всего, КГБ утрировала и даже изобретала многие обвинения в адрес выдающихся ученого и писателя. Но нельзя и отрицать того факта, что у КГБ были длинные руки и богатые возможности по сбору самой закрытой, сугубо личной информации об интересующих эту организацию людях. КГБ имел широкую сеть осведомителей, в том числе свою агентуру в движении диссидентов.
В моем архиве сохранились некоторые документы и копии писем, перехваченных КГБ в 80-е годы. Приведу лишь выдержки из некоторых, в частности из письма сотрудницы Фонда помощи политзаключенным в Москве Н. И. , отправленное ей 24.
07. 84 жене Солженицына через сотрудника посольства Франции в СССР С. Долго не могла передать письмо Пете (псевдоним Лисовской Н. П.
, активной участницы фонда). Если бы я передала сразу, могла бы быть беда у нее с неделю назад были гости (сотрудники КГБ). Вот так мы живем. Ввиду разъездов я лично прошу, вернее советую, дождаться конца сентября для отсылки таблеток (деньги для московского отделения фонда).
Очень, очень плохо с заменой Марка (Б. Михайлова бывшего распорядителя фонда), вот уж действительно прошло золотое время. Заменивший, который, кажется, вам писал, много об этом говорит, считает, что это его призвание, вероятно искренен, но болтлив, и кажется, что даже христианнейший Петя его остерегается в этом плане. Так что буквально никого нет, кроме трех старух.
Пардон. Так вышло, что с одной из них мы разговорились, и выяснилось, что она давно при деле. И вот эта Маша считает, и мнение ее ценно, что таблетками пользуются не очень нуждающиеся, что существует порочный обычай столько-то таблеток на ребенка, столько-то на взрослого, тогда как во избежание недоразумений лучше единожды с заболевшим (осужденным) иметь дело, чтобы не было регулярных отсылок и т. д.
Что самое страшное это бывшая при Марке система фармацевтической отчетности (фармацевт распорядитель фонда) с квитанциями. Они, эти квитанции, пагубнее всего для жителей глуши. Есть опыт. Сказала то, что я давно подсказываю: квитанции должны попадать к любому помощнику фармацевта, который, все проверив, должен уничтожить бумажки, и ему необходимо верить, вернее, он должен быть достоин доверия Таких писем советских диссидентов, адресованных Н.
Солженицыной, много. Не буду утомлять читателя выдержками из всех. Процитирую в заключение лишь несколько строк из письма бывшему атташе по культуре посольства Франции в Москве. Дорогой друг, только что видела Сашу Б.
(А. Богословский, был осужден по ст. 190 УК РСФСР, ч. 1.
). Если еще помните, здесь был некий тайный кюре, у которого была паства. После 10 месяцев заключения он раскололся и назвал всю паству, вас и Жаклин. Все это к тому, что вы на заметке, чтобы вы остерегались от провокационных встреч и разговоров.
Вы в основном фигурируете как поставщик литературы (антисоветского содержания). и других активных деятелей диссидентского движения. Вместе с тем они располагали самой достоверной информацией об их деятельности, каналах связи, знали фамилии всех иностранных дипломатов-курьеров и даже студентов, изучающих в Москве русский язык и выполняющих роль связных с посольствами зарубежных стран. На каждого сколько-нибудь заметного диссидента составлялись самые подробные оперативные справки-ориентировки.
Несколько копий таких справок есть и в моем архиве, в том числе на, Лисовскую и некоторых других. Не стану распыляться, раскрою скобки вокруг уже известной нам. Что было известно КГБ о ней. Самые сжатые сведения не уместить и на десяти страницах.
Родилась в 1912 году в семье эсеров, принимавших активное участие в террористических актах против членов царского правительства и вынужденных эмигрировать в 1910 году. Отец вернулся в Россию в 1917 году, мать с двумя детьми осталась в Париже. Наташа окончила Сорбонну, поддерживала тесные связи с Керенским, Милюковым, Б. Савинковым.
С сыном Савинкова Леоном находилась долгое время в интимных отношениях, встречалась с Буниным, Мережковским, Бердяевым. В 1934 году приехала в СССР как репатриантка. В 1937 была арестована, освобождена в 1946-м. В 1956 году, вернувшись в Москву, стала работать секретарем у Ильи Эренбурга.
Хранила на его квартире рукопись книги Солженицына Архипелаг ГУЛАГ. На второй день после смерти Эренбурга передала ее Солженицыну, с которым познакомилась еще в 1962 году на квартире писателя В. Шаламова. Пользовалась полным доверием Александра Исаевича, участвовала в сборе материалов для его книг.
После высылки писателя и создания фонда его имени стала одним из распорядителей поступавших из-за рубежа денежных средств, вещей, антисоветской литературы. Обладает большим опытом конспиративной работы, умело организует и проводит конспиративные встречи, при общении с единомышленниками использует такие средства, как самостирающиеся доски, тайнопись, разного рода условности. Органами КГБ получены неопровержимые данные, что к ее нелегальному каналу связи с Западом имели самое прямое отношение на разных этапах дипломатические сотрудники Франции: С. Татищев, Клод, Ив Амман, Ж.
Филиппенко, Ф. де. Они регулярно встречались со, приезжая туда на городском транспорте либо приходя пешком. Возникает вопрос: почему, зная обо всем, органы не пресекали подобную деятельность и французских дипломатов.
Его как раз и задал я сотрудникам Пятого управления КГБ. Ответили весьма логично: хотели и дальше через прослеживать все связи с диссидентами за рубежом и в СССР. Ну а задержание сотрудников посольства могло бы помешать развитию хороших отношений с Францией. В общем, овчинка не стоила выделки.
Часто спрашиваю себя, особенно в период оттепели наших отношений с Западом, когда бывшие враги официально причислены к подвижникам: имело ли право КГБ на такого рода деятельность. Мне кажется, имело. В то время шла самая беспощадная холодная война. И западные специальные службы, конечно же, не сидели сложа руки.
Они вели активную борьбу против существующего в СССР строя. Ведь мы хотели похоронить капитализм. Было бы смешно, если бы КГБ не принимал соответствующие контрмеры. В моем архиве сохранились материалы о подрывных акциях ЦРУ и о контрмерах КГБ.
Эти материалы подготовлены к печати на основе личных встреч с арестованными агентами западных спецслужб, угонщиками самолетов, сектантами, чьи молельные дома и подпольные типографии, где печаталась антисоветская литература, мне не раз доводилось посещать вместе с работниками органов советской контрразведки. И на всех этих материалах проставлен синий штамп: По вопросам, касающимся деятельности Комитета государственной безопасности, возражений не имеется. Материал рекомендуем согласовать. И дальше подписи руководителя пресс-службы КГБ генерала Ивана Федоровича Барского или лиц, замещающих его.
С кем же надо было согласовывать эти материалы. Порой с соответствующим отделом ЦК КПСС, чаще с МИДом и всегда с руководством тех служб КГБ, откуда исходили факты. Кто они, члены этого руководства. На моем столе старая записная книжка: красная дерматиновая обложка и на ней наклейка с крупной цветной надписью Иисус Христос любит тебя.
Наклейку с надписью мне подарили отнюдь не в церкви, а в КГБ. Сотрудники контрразведки не были чужды духа коллекционирования, собирали все от наклеек до брошюр о скором конце света, изданных в типографиях, оборудованных в специальных подземных бункерах. Но не этой наклейкой может похвастаться старая записная книжка. Целые страницы в ней до сих пор хранят номера вертушек тех, кто руководил на практике борьбой против НТС, ОУН, солженицынского фонда и религиозных подпольных сект.
Валерий Федорович Лебедев, впоследствии генерал и руководитель Альфы. С ним довелось в одном купе ехать в Киев на устроенную КГБ пресс-конференцию нашего агента в зарубежной организации украинских националистов. Молодой, интеллигентный человек. Полковник Александр Владимирович Баранов согнутый, худой, нервный, вечно курит.
Такая у него работа руководить борьбой против диссидентов. Нелегкое это дело. Надо думать о многом: когда, против кого и какое время выбрать для нанесения нового удара, какое наказание определить тюрьма, психушка, высылка. И при этом сделать так, чтобы избежать шквальной волны протестов из-за рубежа.
Полковник Валентин Иванович. От него так и веет уравновешенностью. Умный, проницательный взгляд словно говорит: А ну-ка перестань здесь изворачиваться. Я же вижу тебя насквозь.
Он умеет внушить собеседнику симпатию, с ним приятно общаться. Недаром Валентин Иванович курирует всю агентуру КГБ в православной церкви и других религиозных конфессиях страны. Ничего не скажешь, Юрий Владимирович Андропов поставил на важные участки ведомства толковых и по-своему талантливых людей. Старые записные книжки, блокноты с впечатлениями о судебных процессах, которые жалко выбросить, память о былых нелегких страницах жизни, хотя они сегодня вряд ли кому-нибудь нужны.
В начале XXI века совсем не модно вспоминать о былой, пусть вынужденной, сопричастности к идеологической борьбе времен холодной войны. Не только они хранятся в моем журналистском архиве. В нем много ценных для меня фотосвидетельств о прожитых годах. Вот совсем молодой сижу в кремлевском кресле Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета Министров СССР Никиты Сергеевича Хрущева.
Слева он с руководителями Союза обществ дружбы, справа члены делегации японской соцпартии. Конечно, я не сам занял кресло руководителя великой державы. Хрущев, по-видимому, хотел продемонстрировать японцам и свою демократичность, и уважение к сложной, ответственной работе переводчика. Момент, не повторившийся больше в жизни.
В кресле руководителя другой великой страны, Индии, Ганди. А вот уже снимки из индийского и таиландского периодов жизни: с Ганди и нашим послом Юлием Михайловичем Воронцовым, представлявшем позднее Россию в Соединенных Штатах. С министром иностранных дел Эдуардом аэродроме. Впоследствии Горбачев удостоил его высшей похвалы за роль в перестройке.
, другими политическими деятелями США. Но больше всего мне нравится портрет улыбающегося человека в строгом черном костюме. Быть может, потому, что под снимком написанные им строки: Наилучшие пожелания Борису Чехонину. , посол США.
20 марта 1974 года. Вместе с коллегой из журнала Новое время нам поручили первыми взять у него интервью сразу же после прибытия в СССР. Советскому руководству хотелось знать не столько о прошлом американского дипломата. Его прошлое было известно.
Он когда-то работал в Москве. Гораздо интереснее было понять, с какими инструкциями и личным настроением он приехал к нам в ранге посла. На первом этаже посольства у поста охраны нас ждал пресс-секретарь, хорошо знакомый нам человек. Мы не раз встречались с ним на разных приемах и пресс-конференциях.
Как всегда, он был любезен воплощение гостеприимства. Короткий подъем в лифте и мы у цели, в небольшой приемной посла. Симпатичная женщина средних лет, секретарь, на минуту исчезает за дверью кабинета и тут же, мило улыбаясь, приглашает: Проходите, пожалуйста, господин посол ждет вас. И вдруг любезность и радушие разбиваются вдребезги о холод и подозрительность морского пехотинца, что застыл у посольского кабинета: Что у вас в карманах.
Откройте свой дипломат. Что это у вас, магнитофон. И обращаясь к пресс-секретарю: Должен ли я его разобрать. Признаюсь, меня это покоробило.
Безопасность безопасностью, но к чему такое отношение к журналистам. Неужели непонятно, что у них нет поручения убивать американского посла. СССР не Ливия и не Ирак. В кабинете посла неприятный осадок тут же испарился.
проявлял искреннее гостеприимство. Фотографии прошлого. Они отражают участие во многих важных событиях того времени: Конституционной сессии Верховного Совета СССР, совместном заседании ЦК КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР, посвященном 60-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Об этих и других событиях мной были сделаны документальные киноленты.
Они демонстрировались во всех кинотеатрах страны. Фильм Леонид Ильич Брежнев творец Советской конституции был подарен лично советскому вождю. Говорили, что он любил вечерами на даче просматривать его. Если бы он знал, сколько часов мы со звукооператором провели за монтажным столиком в студии, ликвидируя причмокивания в речи престарелого генсека.
И все-таки лучше всего память сохранила фрагменты участия в 25-м Съезде КПСС. Десять напряженных дней работы в Кремле с 24 февраля 1976 года. Вот лишь краткий перечень того, что было сделано кремлевской бригадой ТАСС. На 76 стран на шести основных языках мира передано 330 материалов общим объемом в 2 тысячи машинописных страниц 100 газетных полос.
Обо всем, что происходило на съезде, иностранные корреспонденты и читатели в основном узнавали из наших сообщений. Правда, не обо всем, что приходилось видеть и слышать на съезде, мы сообщали за рубеж. Взять хотя бы историю с выступлением президента Академии наук СССР Александрова. Пожилой и простодушный на вид академик оказался сообразительнее и хитрее многих делегатов, искушенных в партийных и аппаратных интригах.
Для всех выступающих существовала жесткая норма регламент не более 10 минут и текст своего выступления передавать кремлевской бригаде ТАСС задолго до появления на трибуне. Естественно, на общем фоне других высокопоставленных ораторов никаких исключений для академика-президента никто и не думал предусматривать. И вот наступает минута, когда председательствующий объявляет: Слово предоставляется президенту Академии наук СССР академику Александрову. На трибуне появляется громоздкая фигура абсолютно лысого человека и, отвернувшись от зала и микрофона, в сторону сидящего рядом Брежнева, он начинает говорить.
Дорогой Леонид Ильич, от имени Академии наук позвольте преподнести вам этот подарок ожерелье из бриллиантов, изготовленных учеными подмосковного города Зеленограда. это не было предусмотрено программой. Но чья-то услужливая рука уже передает генсеку бархатную коробку. Тот открывает ее и на минуту замирает, пораженный ярким блеском камней.
Ну, это не мне, скорее моей жене, находится он. Подарок принят, понравился. Академик, что называется, угодил, попал в десятку. Он в фаворе, ему позволено то, что другим запрещено.
И он не преминул воспользоваться этим. С трибуны съезда звучит уже не дежурная здравица в честь генсека и партии, а взволнованный рассказ о достижениях и бедах ученых и их Академии наук. 40 минут вместо 10, и текст выступления совершенно другой, что лежит на нашем столе. И все же в печати и по зарубежным каналам ТАСС идет заготовленная заранее речь.
У генерального директора ТАСС Леонида Митрофановича свои заботы, своя продуманная игра. Тексты докладов, речей давно готовы, заранее присланы в ТАСС и набраны с эмбарго на полосах газет. На этом уже не заработать похвалы генсека, который в перерывах отдыхает в зале президиума съезда. Рутинная работа на то и существует правительственное телеграфное агентство.
Но Леонида Митрофановича не обскакать какому-то ученому, пусть и президенту Академии наук. Недаром он прошел большую аппаратную школу: был помощником Вышинского, заведовал Отделом печати МИДа, потом возглавил ТАСС. И на всех постах старался быть поближе к руководству, изучить его привычки и слабости. Знал он в совершенстве и слабости генсека беспредельную любовь к наградам и фотографиям о себе родном.
У Леонида Митрофановича не было искусственных бриллиантов, зато в его распоряжении имелась фотохроника ТАСС, где работали лучшие фоторепортеры страны. Одного из них, Володю Мусаэльяна, он прикомандировал лично к Леониду Ильичу, и тот сумел понравиться генсеку и стать практически почти членом его семьи. Вот и на съезде Замятина заботила не столько наша информация, сколько фотографии генсека. Огромные, почти художественные, они регулярно доставлялись из фотохроники в Кремль, спешно просматривались Леонидом Митрофановичем, и наиболее удачные он лично нес в зал президиума съезда в качестве подарка тезке, тоже Леониду, но только Ильичу.
Мне думается, что в катапультирование Замятина из ТАСС в восьмидесятые в более высокое кресло заведующего отделом ЦК КПСС определенную роль сыграла и фотохроника нашего агентства. Или другой фрагмент работы съезда, о котором ничего не знали простые, да и многие совсем не простые москвичи, наблюдавшие ежедневно почти пустые полки продовольственных и промтоварных магазинов. Управление делами ЦК КПСС приняло решение создать для всех делегатов съезда десятидневную жизнь при коммунизме. При гостиницах, где остановились участники партийного форума, были в срочном порядке открыты специальные магазины.
Мне довелось побывать в одном из них в отеле Будапешт. Чего только не было, притом за бесценок, на заветных полках коммунистического распределителя. Черная и красная икра по каким-то смешным ценам, водки, коньяки невиданных сортов и качества делегаты скупали их ящиками, яркие гигантские коробки шоколадных конфет их никогда не встретить даже в самых лучших столичных магазинах. И одежда лучший зарубежный ширпотреб, мечта всех жен и юных манекенщиц столичных домов моделей.
Все это брали пачками не одни приезжие, но и московские делегаты. Они ведь тоже не были избалованы промтоварным изобилием в обыденной жизни. А как хотелось их женам выделиться на общем сером фоне столичных граждан. кремлевский буфет.
В перерывах работы съезда грех в него не заглянуть и не отведать замечательных блюд, приготовленных известными кулинарами столицы. Многие делегаты толпились у книжных киосков, представлявших собой настоящий рай для любителей печатного слова. Здесь продавались все бестселлеры, которых было не найти в Москве днем с огнем. А почтовые отделения.
Отсюда можно было послать телеграмму, письмо со штампом V съезда в любую точку страны. Адресатам их доставляли срочно. Потом оставалось хвастаться перед друзьями: вот, мол, я вовсе не лыком шит, побывал в Москве аж на V партийном съезде. А почтовые марки.
Редкие на радость коллекционерам. Делегаты ликовали, пораженные коммунистическим изобилием. Я смотрел, как они толпились в буфетах, толкались в очередях за книгами и сувенирами, и думал, что не стоит их осуждать. Нет, не партийным деятелям и министрам, а большинству рядовых участников съезда сотням знатных доярок, комбайнеров, ткачих, шахтеров и металлургов, чья грудь была увешена геройскими звездами и орденами, предстояло вскоре вернуться в маленькие города и села к пустым магазинам, очередям за колбасой.
Ох как труден этот переход от сказочного изобилия к острым нехваткам самого необходимого, когда тебе лишь по праздникам выдают вожделенный паек. Всякий раз, возвращаясь в отпуск на родину из-за границы, я на собственном опыте сознавал, как мучительна эта смена житейских декораций. Впрочем, в семидесятые мне не приходилось жаловаться на жизнь. Как справедлива русская пословица нет худа без добра.
В отличие от делегатов съезда и даже министров, чья месячная заработная плата составляла семьсот рублей, я получал около двух тысяч рублей в месяц работал как автомат, спал не более четырех-пяти часов в сутки. В остальное время писал статьи для газет, очерки в престижный журнал Новый мир, издавал книги и делал документальные фильмы. Ох, эту бы работоспособность вернуть сейчас, когда тебе за семьдесят. Высокие гонорары имели обратную сторону.
Они вызывали зависть. Встречая меня в коридорах своего этажа, Замятин часто бросал реплику: Боря, ты зарабатываешь больше меня, министра. Смотри, как бы это не помешало работе. С завидной регулярностью он просматривал ведомости уплаты партийных взносов и был полностью в курсе того, сколько стоит любой журналист.
Но придраться было не к чему. Вверенная мне редакция работала хорошо, портреты ее корреспондентов постоянно украшали Доску почета ТАСС. Работали на износ, срезая, как рубанком, свои лучшие годы. Здоровье многих не выдержало бурного рабочего ритма и нервотрепки: одни рано ушли из жизни, другие стали злоупотреблять алкоголем.
Понять это зло нетрудно. Твоя подпись последняя перед выпуском ответственного материала для передачи на заграницу по тассовским каналам. Телетайпистка передает тебе на подпись отпечатанный официоз. Он без изменений после подписи выпускающего должен идти в Париж, Хельсинки и столицы социалистических стран на русском языке.
В последний момент выпускающий, который уже просмотрел десятки других сообщений, обнаруживает опечатку. Вместо слов член Политбюро Полянский в тексте стоит член Политбюро Подлянский. Одна лишняя буква д в фамилии члена высшей партийной олигархии. Казалось бы, пустяк, простая ошибка.
Не тут-то было при Сталине за подобный грех можно было оказаться в тюрьме, при Брежневе лишиться работы. Домой после вечерней смены возвращаешься около часа ночи, взвинченный, не можешь уснуть. Перед тобой небогатый выбор: таблетка снотворного либо доза спиртного коньяка или водки. За спиртным не надо обращаться к врачу, достаточно загодя запастись в магазине.
Так постепенно образуется привычка, перерастающая в алкоголизм. Финал часто трагический, как с Леней Щеголевым, одним из талантливых журналистов. Закончив смену в холодный зимний вечер, он выпил привычные двести граммов, упал на улице и замерз. Нелепая, глупая смерть.
Так ли были нужны руководству ТАСС по-настоящему талантливые журналисты. Во всяком случае, не на ответственные посты. В агентстве действовал брежневский принцип отбора руководящих кадров: неважно, сколько в мозгу извилин, главное свой человек. Или человек, взять которого просит вышестоящий руководитель.
Так в нашем агентстве появился молодой заместитель генерального директора ТАСС. Его взяли из Комсомолки, где он занимал какой-то ничего не значащий пост. За его плечами ни одной книги или хотя бы сколько-нибудь заметного выступления в печати. Журналистский дар ему с лихвой заменяли другие качества.
В ТАСС ходили упорные слухи, что его отец принимал участие в обслуживании Брежнева, когда тот приезжал туда летом отдыхать. Не берусь судить, насколько оправданы эти слухи. Но могу ответственно заявить, что в агентстве не было равных ему людей по умению услужить руководству. С утра до вечера он жонглировал в своем кабинете телефонной трубкой кремлевской вертушки, устанавливая и укрепляя связи с нужными людьми.
Понятно, готовность услужить, быть шестеркой на побегушках высоко ценилась при всех режимах, будь то брежневский, горбачевский или ельцинский. Беспринципность, угодничество, отсутствие необходимой широты знаний и даже косноязычная русская речь продолжали бытовать среди российских руководителей и в демократические времена. Возьмем Черномырдина, занимавшего в течение шести лет кресло премьер-министра России. Перлы его ораторского искусства стали мишенью злых анекдотов.
Люди моего поколения и те, что помоложе, отлично помнят наших вождей-ораторов, не отрывавшихся от бумажки. А такие перлы их русского языка, как коммуньизм, подвижки, начать, понимашь. Примеры подобной безграмотности не перечесть. Еще страшнее в прежние и нынешние времена отсутствие у тех, кто стоит у руля государства, способности связно выразить свои мысли.
В этом приходилось убеждаться не раз и не только на примере Виктора Черномырдина. Андрей Громыко много лет руководил советской внешней политикой. Мне представлялось, уж он-то семи пядей во лбу, ума палата. Недаром, мол, Сталин назначил его в двадцать девять лет послом в Америку.
И вот первая встреча с членом политбюро и одним из творцов брежневской политики разрядки в Доме приемов на Воробьевых горах. В Вашингтоне сделали очередное заявление по поводу новой брежневской инициативы. В Москве его восприняли с раздражением: искажает, дескать, суть советской позиции в вопросах ядерного разоружения. Шефу МИДа поручили немедленно выступить с опровержением.
Официальный текст советского ответа. Готовить его нет времени. Да и к чему. Кто как не Громыко лучше всех осведомлен о подлинном положении вещей.
Мне и одному из лучших репортеров ТАСС Володе Егорову поручили передать заявление на пресс-конференции в прямой эфир на зарубежные страны. Задачу поставили ясно опередить или по крайней мере сработать вровень с иностранными агентствами. Не к лицу ТАСС отставать с сообщениями из собственной страны. Мы с Володей прониклись важностью задачи и гордостью за оказанное доверие.
Вооружившись двумя портативными диктофонами, сели в первых рядах небольшого зала. Выработанная нами тактика обещала непременный успех. Вначале записываю министра я, через десять минут бегу к телефону и передаю текст в ТАСС. Запись в мое отсутствие ведет партнер.
Потом я снова оказываюсь в зале, а он у телефона. И вот проходят первые двадцать минут. Мы в ужасе: как все это передавать на заграницу. Перепутаны названия всех соглашений об ограничении ядерных вооружений и, главное, непонятно, что же хочет сказать министр.
Утешаем себя: дальше все станет ясным. Не тут-то было. Приходится бежать к телефону и передавать то, что есть. Слава богу, имеется магнитофонная запись и, следовательно, никто не сможет обвинить потом двух корреспондентов ТАСС в профессиональной некомпетентности.
Не знаю, сумели ли разобраться в словах министра зарубежные коллеги и что сочли нужным сообщить в свои агентства. Наша же неудобоваримая информация так и пошла на заграницу. Хорошо, что только на русском языке. Позже стало известно, что сам Замятин с помощниками Брежнева и Громыко сидели всю ночь, работая над официальным текстом.
Его передали на следующий день. Так лопнула затея передать с колес заявление министра, не способного грамотно связать двух слов без заранее написанной для него бумаги. С тех пор в верхнем эшелоне практически мало что изменилось. Исключения редки: бывшие премьеры Гайдар, Кириенко, Примаков и нынешний президент Путин.
Какой бы интересной не была новая работа в ТАСС, прошлое звало к себе. Мысль, как вернуть политическое доверие, снова стать выездным полноценным журналистом-международником, не оставляла ни днем ни ночью. Было ясно: без заступничества высоких рангом людей тут не обойтись. Кто же может поручиться за погорельца.
Замятин. Не отвечает его характеру. Иван Иванович Коваленко, заместитель заведующего Международным отделом ЦК. Этот, пожалуй, да.
Принципиален, верит в людей, знает меня много лет по работе и достаточно смел для того, чтобы не бояться мнения начальства. Кроме того, отлично знаком с внутренней кухней КГБ, где долго работал заместителем начальника отдела аналитической службы разведки и бесспорно пользовался там уважением и авторитетом. Иван Иванович сразу взялся за дело. Я сидел в его кабинете на Старой площади и видел, как он звонил по кремлевке высоким чинам разведки, контрразведки и 10-го управления КГБ.
До сих пор не знаю, чем занимались сотрудники сего управления. Всюду Коваленко задавал один и тот же вопрос: Будут ли у вас возражения, если мы рекомендуем Чехонина на выездную работу. Жалко терять квалифицированного япониста. Их у нас не так много.
Ответы звучали уклончиво, дело не двигалось. Я до сих пор глубоко благодарен Ивану Ивановичу за его готовность оказать поддержку погоревшему журналисту. Немного имелось в то время людей, готовых бескорыстно вступиться за человека. обратиться за помощью к старому другу, известному писателю и члену Президиума Верховного Совета СССР Расулу Гамзатову.
Его знали все, включая Брежнева и Андропова. Он отказать не сможет дружили семьями, вместе отдыхали на Кавказе, мою библиотеку украшали его книги с теплыми авторскими надписями на титульных листах. Как-то по пути с парламентской сессии в Кремле я поделился с ним своими проблемами. Помолчав минуту-другую, он сказал: Давай пойдем окольным путем.
Приходи завтра вечером ко мне в номер, познакомлю с полезными людьми. Полезным оказался секретарь Брежнева Станислав Кузьмин. Впоследствии мы подружились и даже вместе с ним и референтом генерального секретаря Евгением стали работать над сценарием фильма об Австралии. В мою квартиру на Студенческой фельдъегеря правительственной связи стали доставлять экземпляры частей сценария по мере просмотра их в брежневском секретариате.
Доводилось и мне бывать там не раз. Предбанник кабинета генерального секретаря в здании ЦК был на удивление маленькой комнатой. В ней едва умещались письменный стол Кузьмина и совсем уже крошечный, заставленный хитрыми телефонами столик начальника личной охраны. Сидя напротив Кузьмина, я ловил себя на мысли: такой работе не позавидуешь.
Около десяти утра в предбаннике обычно раздается резкий телефонный звонок. Станислав, позабыв обо всем, лихорадочно хватает трубку: Слушаю. Есть. И тут же начинает названивать помощникам генсека: Наши выехали.
Приближаются к Панораме. Маршрут. Пока неизвестен. Снова резкий звонок, и наконец сообщают: Едем в Кремль.
Опять чехарда звонков, и невольно угадывается вздох облегчения помощников: слава богу, кажется, пронесло. Предстоят часы ожидания команд из Кремля. Это не так уж страшно. А может быть, они не последуют вовсе.
Но ты все равно привязан к своему кабинету, никуда надолго не выйти а вдруг понадобишься генеральному. Как-то пригласили в киностудию на просмотр материалов фильма. Отлучиться на пару часов из ЦК для него очень сложная проблема. Пришлось переносить просмотр несколько раз.
Я до сих пор от души благодарен Расулу Гамзатову за то, что он пригласил меня тогда в номер. Дружеские отношения с Кузьминым, а рабочие с позволили заглянуть за рамки приемной генсека, в закрытый для непосвященных мир тех партийных функционеров, кто окружал и Брежнева, и его предшественников на высшем посту в стране. Мировая история не знает случая, когда бы режимы, политические партии и общественные движения существовали без аппарата. Но Советский Союз в этом смысле далеко переплюнул всех.
Наша партийно-административная система взяла верх над другими структурами власти, командуя ими и подхлестывая их. Она держалась тогда и сегодня в демократической России на сословности, которая подобно раковым метастазам проникла во все слои политической и общественной жизни, необратимо уродуя ее и, приводя в конечном итоге, будь то брежневский, горбачевский или ельцинский режимы, к бесславному краю гибели. Возможности высших ее представителей помощников, референтов, секретарей, при генсеках, членах политбюро, а ныне сотрудников администрации президента, почти безграничны. Почему почти, а не полностью безграничны.
Исключения из правил, правда нечастые, бывают всегда. Помню, как я сидел за дружеским столом дома у Кузьмина. После того как мы основательно поддали, Слава, хороший, отзывчивый, чуткий человек, счел возможным заглянуть ко мне в душу. Боря, давно смотрю у тебя неприятности.
Что тебя гложет. Хочешь, помогу. стране, о которой мы делали фильм. И, конечно, о своем желании вернуться на стезю журналиста-международника.
Ну что же, не вышло в ТАСС, давай попробуем другие каналы. Как ты смотришь на телевидение. Это было бы замечательно. Слава не стал медлить, взял телефонную трубку и позвонил Мамедову первому заместителю председателя государственного комитета радио и телевидения.
Был поздний вечер, и хозяина кабинета не оказалось на месте. Но его обещали сразу же разыскать и сообщить о звонке. Не успели мы пропустить следующую пару рюмок, как Мамедов был на проводе. Слушай, ты знаешь Чехонина.
Тот, конечно, знал. И по совместной работе в пятидесятые годы над радиожурналом Говорят советские профсоюзы в бытность Мамедова заведующим американской редакцией радиокомитета, и по статьям в Известиях. Как ты смотришь на то, чтобы послать его по вашей линии за рубеж. Хорошая мысль.
А он сам согласен. Да вот он у меня сейчас дома. Говорит, что поехал бы с удовольствием. Пусть позвонит мне и зайдет в комитет завтра с утра, часиков в одиннадцать.
Нам как раз надо менять парижского корреспондента. Мы со Славой выпили за Францию и Париж, а потом я не спал всю ночь, предвкушая счастливую перемену в жизни. В назначенный час секретарь ответила на звонок: Мамедова нет на месте. Через пару дней бесплодных попыток связаться с самим надежда лопнула мыльным пузырем.
Зампреду, курирующему зарубежных корреспондентов, видимо, сообщили о претензиях ко мне со стороны КГБ. Слава не смог выправить ситуацию даже из кресла на Старой площади. Он понимал, что о ведомство Андропова легко сломать зубы. Зато, сидя в приемной генсека, он без труда решал другие сложные проблемы.
В 1976 году я предложил ему принять участие в работе над фильмом об Австралии. Признаюсь, поступил так в надежде на его помощь. Пробить включение часовой документальной ленты в план киностудии на 1977 год представлялось практически невозможным. При чем тут Австралия в год 60-летия Октября.
Уж если делать критический фильм о капиталистических странах, то в первую очередь о главном противнике Соединенных Штатах. Тем более в киностудию уже поступила такая заявка от видного режиссера. Слава справился с трудностями. Когда в приемную Брежнева зашел председатель, мой соавтор передал ему текст сценария, попросив включить в план будущего года.
Министр не стал отказывать, только спросил: А какое отношение ты имеешь к этой стране. Давно ей интересуюсь, последовал ответ. Секретарь Брежнева мог сделать многое. Что касается возможностей помощников генсека, то они несравненно больше.
Так повелось еще со времен Сталина. Именно помощники вождя после смерти Ленина стали разрабатывать стратегию культа и фанатизации масс посредством тотального внушения народу убеждения в гениальности Иосифа Виссарионовича, в его абсолютной правоте всегда и во всем. Демонстрируя свою преданность, они проявляли порой чудеса изобретательности. Так, помощник Сталина предложил хозяину устроить экспертизу бюллетеней для тайного голосования делегатов тринадцатого съезда партии, в которых была вычеркнута его фамилия.
Инициативу одобрили, и она сработала с помощью НКВД. Это помогло вождю составить первый список своих врагов. А такой известный, многолетний помощник хозяина, как Поскребышев. Перед ним трепетали все наркомы.
Правда, и ему не удалось избежать ареста. Сталинские традиции продолжили Хрущев и Брежнев. Первый двинул троих помощников в лауреаты Ленинской премии. Это звание давало почет и деньги.
Леонид Ильич пошел дальше приумножил роль и привилегии сотрудников из числа своего ближайшего окружения. Он стал выдвигать их в члены ЦК, в депутаты Верховного Совета. Говорят, что элита партийных функционеров своим возвышением была обязана не подозревавшему о том Генри Киссинджеру, помощнику президента США по вопросам национальной безопасности. Брежнев захотел сравнять своих помощников с их американскими коллегами.
Новые посты расширяли орбиту влияния приближенных генсека и в аппарате ЦК, и среди членов правительства. И только. Служебный рост не давал им самого важного преимущества, имевшегося перед ними у Киссинджера. У доктора философии, профессора Гарвардского университета не было причин держаться за должность, кроме одной сознания, что именно его голова требуется президенту для выработки американской политики.
Помощники практически всесильны. И все же им не позавидуешь, рассказывал Станислав Кузьмин. Я отдежурил сутки и потом трое отдыхаю. Они же работают ежедневно и не менее четырнадцати часов.
Даже дома им нет покоя. Сам может позвонить, дать новое задание в любое время. Часто даже отпуск они проводят там, где отдыхает хозяин. С внешним миром они общаются крайне редко, когда приезжают родственники из провинции или смотря на него из окна машины.
Каждое утро на стол помощника генсека ложится информация от министров, шифровки послов, донесения КГБ и военной разведки, обзоры событий по линии ТАСС, радиоперехваты в день до трехсот страниц. У самого нет времени ознакомиться со всем этим он принимает зарубежных государственных деятелей, участвует в заседаниях политбюро, ездит с визитами за границу, беседует по кремлевке с министрами, присутствует и произносит речи на съездах. В этих условиях долг приближенного функционера прочесть, переварить все эти документы, отфильтровать самое важное и коротко доложить генсеку. Причем не просто доложить суть, а дать рекомендации, как поступить в том или ином случае.
Ответственность огромная. , который часто выступал в роли ближайшего и самого доверенного советчика тестя, рассказывал мне как-то уже после, что одной из самых сложных задач помощника являлось написание речей. Я понимал: не преувеличивает Алексей Иванович. Мне самому не раз приходилось принимать участие в подготовке речей премьера Косыгина, которые ему предстояло произнести во время зарубежных поездок, например, в Афганистан и Пакистан.
Работаешь в поте лица, не считаясь со временем, а потом из написанного тобой попадает в конечный вариант выступления, дай бог, несколько фраз. Ни морального, ни материального удовлетворения. Одно преимущество рассказать друзьям шепотом на кухне, что, мол, допущен к творчеству на самом верху. Это в их глазах, безусловно, поднимает престиж больше, чем твоя опубликованная статья или книга.
Но меня в шестидесятые увлекала работа над собственными книгами и киносценариями, а не близость к власть предержащим. говорил, что у Хрущева имелось бесспорное достоинство он сам диктовал болванку своего выступления, не заботясь о форме и стиле, но достаточно ясно по мысли. И не ставил в вину помощникам и членам бригады по подготовке речи или доклада, когда ему клали на стол переписанный почти полностью проект. Брежнев никогда не писал целиком свои выступления, мог несколько фраз продиктовать.
Ему нравилось бывать в рабочей группе, составлявшей на загородной даче его очередной исторический доклад. Когда разгорался спор, он не вмешивался и выходил из комнаты. Возвращался довольный: Ну что, договорились. Когда доклад был готов, он просил перечитать ему несколько раз, примеряя фразу за фразой к своим речевым возможностям.
Порой позволял себе замечания типа: Что-то слишком умничаем, диссертацию пишем. Но особенно тщательно следил он за написанием его книг-воспоминаний. В группу авторов наряду с помощниками и Замятиным привлекались самые талантливые писатели и журналисты. Их надолго запирали на спецдачах, а иногда и в пансионате ТАСС.
Замятин выделил для соавторов генсека целое крыло первого этажа. Как-то я встретился с бывшим коллегой по Известиям талантливым публицистом Анатолием Аграновским. Мы давно не виделись, и мой вопрос был оправдан: Над чем работаешь над книгой или фильмом. Толя загадочно улыбнулся, немного помедлил, словно примеряясь, можно или нет посвятить меня в тайну, а потом сказал: Ни над тем и ни над другим.
Нет времени включен в группу по написанию книги Леонида Ильича. Зачем тебе это нужно. не выдержал я. Знаешь, Боря, пытался уйти от этого.
Но на Старой площади прямо сказали: от такого доверия отказываться нельзя. Вскоре до меня донеслась трагическая новость Толя скоропостижно скончался. Что сгубило его нервотрепка, связанная с книгой генсека, или просто внезапная болезнь. Скорее всего и то и другое.
Говоря о всесилии помощников, упомяну, что в его основе иногда находились чисто личные отношения с генсеком. Заходя по три-четыре раза за день к нему в кабинет, бывая регулярно на его даче, отдыхая с ним и общаясь с членами семьи, они постепенно становились близкими людьми, почти родственниками. И приобретали право давать генсеку не только рабочие советы. Как-то, сидя дома у, помощника Брежнева, мы разговорились с его супругой о трудностях работы на высоком посту.
Вы не можете даже себе представить, заметила она, как приходится порой рисковать мужу в обстановке постоянных интриг среди окружения Леонида Ильича. Простой пример. Не буду называть фамилий, некто упорно стал внушать генсеку, что он заслуживает большего, чем геройские звезды и маршальское звание. Его убеждали, что он внес исторический вклад в науку о развитом социализме, о возможностях мирного сосуществования двух систем, что под силу, пожалуй, лишь классикам марксизма-ленинизма.
Не пора ли, дескать, Леонид Ильич, Академии наук СССР присвоить вам звание академика. На этом хотели сделать себе карьеру. Мой муж понимал, что подобный вынужденный жест Академии наук не укрепит авторитет генсека в народе, более того вызовет волну новых насмешек. Ему удалось отговорить Леонида Ильича от непродуманного шага.
Риск заслужить немилость был велик. Генсек поначалу склонялся в пользу принятия предложения. И все же возможности высших партийных функционеров не были безграничными. Мой друг и коллега по Известиям популярный журналист Леня Шинкарев поведал о своей беседе с помощником Брежнева, носившем по какому-то странному случаю двойную фамилию: Александров-Агентов.
Был конец 1979 года. К на стол легла очередная шифровка из Кабула. Советский ставленник Амин в который раз просил направить в Афганистан наши войска и предлагал варианты, как оправдать такое решение в глазах мировой общественности. Когда собралось несколько таких шифровок, помощник позвонил председателю КГБ СССР Андропову: Юрий Владимирович, что будем отвечать Амину.
Какому Амину. прозвучало в трубке. , и наши войска в Кабуле..
Наш с Кузьминым сценарий готов, принят студией. Снимать картину поручено известному кинорежиссеру, и к тому же сыну заместителя председателя Госкино, Владимиру Головне. С ним предстоит выехать в Австралию и мне. Нет сомнений, вопрос о выезде должен решиться положительно.
За спиной такие силы, заинтересованные в моей поездке. Процесс оформления запущен. И вдруг осечка. В отделе кадров Госкино дают недвусмысленно понять: КГБ застопорило выезд.
В Австралию выезжают лишь режиссер и кинооператор. Извечный российский вопрос что делать. Соавторы из секретариата Брежнева недоуменно пожимают плечами: не понимаем, в чем кроется загвоздка, мы сделали все, что могли. И тогда приходит мысль: в КГБ на меня что-то очень серьезное.
Неужели и впрямь мной вплотную заинтересовалось ЦРУ. Или кто-то донес: позволяет в кругу друзей критиковать самого генерального секретаря. Другого не может быть, опалу не снимают уже пять лет. Надоело.
Надо обратиться с жалобой на КГБ к самому Брежневу. Друзья из секретариата проследят, чтобы мое письмо попало на его стол. Генсек поможет. Зря, что ли, я делал о нем фильм, публиковал очерки в Новом мире о стройках коммунизма.
А статьи в центральной печати о происках ЦРУ.. Поразмыслив, решил: Брежнев глупая затея. Теленок хочет бодаться с дубом.
Андропов не только всесильный шеф органов, он личный друг самого генсека. Растопчут, сотрут в порошок. Что им стоит сказать: маскируется, у нас есть агентурные данные он по-прежнему скрытый враг. Против этого не попрешь.
Все уйдут в кусты. Остается старая проторенная дорожка вновь через пять лет обратиться с письмом к Андропову. КГБ наказывал, ему и миловать, если шеф поднимется выше убеждения, что работники его ведомства всегда правы. Вроде он прекрасно знаком с реалиями жизни, либерален, насколько позволяет пост, и даже в некотором смысле литературный коллега.
Вновь приемная КГБ, и вновь письмо исчезает в прорези ящика с государственным гербом. Всего полторы странички, больше никто не будет читать. Потянулись дни мучительного ожидания. Через три месяца звонок из КГБ.
Как пять лет назад, вежливый голос в трубке просит зайти в удобное время. С сопровождающим офицером мы идем по коридорам главного здания. Здесь кабинеты сотрудников контрразведки и руководителей ведомства. Конечный маршрут неизвестен.
Спросить о нем не решаюсь неважно куда приведут, была бы от этого польза. Длинные коридоры с ковровой дорожкой, никаких надписей на дверях. Меня заводят в один кабинет, во второй, в третий. В каждом усаживают на несколько минут.
Всюду никаких разговоров, одни любопытные взгляды людей в штатском. К чему бы это. Подъем на другой этаж, и мы с офицером снова в небольшом кабинете. Это, по всей видимости, приемная какого-то шефа.
За столом мне дружески улыбается знакомая симпатичная женщина. Вот уж не ожидал встретить здесь жену, сотрудника министерства внешней торговли, с которым много лет проработал в Японии. Пока мы обмениваемся стандартными в таких случаях фразами, мимо нас, кивнув головой, проходит в свой кабинет высокий статный мужчина, в черном демисезонном пальто и модной пыжиковой шапке. Кто он.
Как будто бы крупный чин. Через пару минут в приемной раздается звонок и секретарь исчезает за дверью. Появившись снова, она улыбается еще теплее и гостеприимно приглашает пройти в кабинет: Заходите, Борис Иванович. Мы остаемся вдвоем с незнакомцем.
Присаживайтесь, любезно говорит он. Давайте знакомиться, я. Дальнейшее представление излишне. Все знают, что это генерал-полковник КГБ, заместитель Андропова, начальник Второго главного управления, то есть шеф всей советской контрразведки.
У него десятки тысяч штатных и, вероятно, сотни тысяч внештатных сотрудников по всей стране. Встретиться с ним непросто даже его генералам. Он вечно занят важными делами и доступен всегда лишь Андропову и секретарям ЦК КПСС. А тут вдруг рядом с ним обычный журналист.
Секретарь приносит крепкий чай, печенье, дорогие конфеты, и хозяин кабинета приступает к неспешной беседе, длившейся почти час. Близкие друзья, которым я доверял, допрашивали с пристрастием, о чем со мной говорил целых сорок минут генерал-полковник. Я отвечал: о бабах, спорте, каких-то пустяках. Не верили, думали, что-то скрываю.
Ты спросил о причинах высылки, потребовал наказать виновных. не унимались они. Как объяснить им, что подобные расспросы и требования выглядели бы смешными. КГБ никогда не раскрывает служебных секретов.
Впоследствии мне удалось достоверно узнать об одной из причин столь высокой чести, оказанной шефом Второго главка. Что бывало нечасто, мое письмо попало на стол самого Андропова, и он начертал краткую, но, видимо, очень важную резолюцию: Разобраться с трезвой головой. Перед тем как протянуть руку на прощанье, генерал сказал буквально несколько слов, ради которых он и вызвал меня на Лубянку: Наши люди тоже совершают ошибки. Поздравляю, справедливость восстановлена.
Мы не имеем возражений против вашей работы за рубежом. неожиданно вызвал меня в кабинет и предложил поехать заведовать отделением агентства в Республике Индия. Почему Индия, а не Япония или какая-нибудь европейская страна. После политического инфаркта тебе предстоит снова учиться делать первые шаги.
Я глубоко уважал нового генерального директора. Это был серьезный, внимательный к людям человек, талантливый журналист, прошедший суровую школу жизни. Он знал истинную цену всему, не лез без необходимости наверх в начальственные кабинеты и не любил подхалимов. Говорили, что, уходя заведовать отделом в ЦК, Замятин возражал против назначения его на свою прежнюю должность.
Но в Отделе пропаганды ЦК сидели умные люди. Они понимали, кто есть кто, и настояли на кандидатуре. Генеральный директор просидел в своем кресле недолго обширный инфаркт. жалели его от всего сердца.
Статья взята с: http://evartist.narod.ru
