Дети моего поколения росли на прекрасных советских кинолентах о разведчиках. Я и сегодня помню, как, затаив дыхание, смотрел «Майора Вихря», «Мертвый сезон», «Семнадцать мгновений весны». Тогда, разумеется, даже представить не мог, что пройдут годы и я смогу взять интервью у человека, ставшего прототипом майора Вихря, — Героя Украины легендарного Евгения Березняка.
До войны Евгений Степанович работал сельским учителем и, естественно, не предполагал, что его ждет совсем другая школа — разведывательная.
Там учили без промаха стрелять из пистолетов и автоматов разных систем, прыгать с парашютом, ориентироваться на незнакомой местности, определять местонахождение по компасу, шифровать радиограммы… 60 лет назад, в ночь с 18 на 19 августа 1944 года, группа «Голос», которую возглавлял Березняк, десантировалась в районе Кракова с заданием — выяснить дислокацию штабов, узлов связи, аэродромов и оборонительных сооружений противника. Еще через сутки его, уснувшего в лесу, разбудил пинок жандармского сапога…
О том, что произошло потом, написаны десятки книг, сняты художественные и документальные ленты. Как известно, гитлеровцы заминировали древний Краков: Ягеллонский университет, где учился и работал Коперник, резиденцию польских королей Вавель, Мариацкий костел, театр Словацкого… Они хотели взорвать центр города вместе с вступившими в него советскими войсками, но Евгений Березняк и его группа сорвали этот варварский план.
 |
За 156 дней, проведенных в тылу, «Голос» передал в штаб полторы сотни радиограмм, полностью раскрыл дислокацию и состав 17-й немецкой армии, расположение укрепрайонов и прочее… Лишь о своем аресте и побеге из гестапо Березняк доложил уже после возвращения с задания. «Если бы я сообщил об этом сразу, моему заместителю просто приказали бы меня пристрелить», — говорит разведчик.
«В ЖИЗНИ ВСЕ БЫЛО ТАК ЖЕ, КАК В ФИЛЬМЕ»
— Евгений Степанович, скажите, пожалуйста: настоящие разведчики отличаются от тех, кого мы видим на теле— и киноэкранах?
— Думаю, отличаются, хотя, может, это и не бросается сразу в глаза. На экране перед нами артист в роли. Нередко он изображает эдакого супермена, чьи трюки и необыкновенные приключения должны поражать воображение людей, далеких от настоящей разведки. Разведчик же не играет роль, а выполняет задание, это обыкновенный человек, которому присущи те же качества, что и остальным. Есть выражение: бесстрашный, как разведчик. Говорят, что такие люди ничего не боятся, не ведают страха…
— А это не так?
— Думаю, боязнь разведчику присуща. Если что-то и отличает его от других, так это особая собранность, настороженность, умение подмечать, анализировать, прогнозировать. В экстремальной ситуации он может преодолеть волнение и беспокойство, потому что подготовлен для этого.
 |
| До войны Евгений Березняк работал сельским учителем и даже не предполагал, какая школа жизни ждет его в дальнейшем |
— Я с удовольствием перечитал ваши книги и не мог не заметить, что ровно 60 лет назад как раз в эти дни вы оказались в застенках гестапо…
— Если вы видели фильм «Майор Вихрь», то знаете, что на второй день после десантирования в районе Кракова его главный герой попал в полевую жандармерию, а оттуда — в гестапо. Да, было это летом 44-го — ровно 60 лет назад. А помните, при каких обстоятельствах он совершил оттуда побег?
— На краковском рынке Тандетта?
— В жизни все было так же, как в фильме. Хотя эта картина и художественная, в ней показаны реальные события, использовано много документальных кадров.
— Автора сценария и режиссера консультировали лично вы?
— Работая над романом «Майор Вихрь», а затем, уже после выхода книги, над сценарием, Юлиан Семенов со мной не общался. Первым делом он подробно ознакомился с моим досье в Генеральном штабе Вооруженных сил СССР (я увидел эти документы на два года позже). Писатель перечитал мои радиограммы, рапорты — все, что касалось служебного общения с ГРУ (Главным разведывательным управлением), — и в основу сюжета положил настоящие факты, реальные действия разведывательной группы «Голос», которой я руководил.
— Как известно, советских людей, попадавших в застенки гестапо, зверски избивали, пытали — вырывали, одним словом, военную тайну. Скажите, угодив туда, вы поняли, что это конец, или брезжила какая-то надежда на спасение? Я читал, что вас били, причем усердно…
— (Вздыхает). Ну, конечно же, били! Я это помню и, очевидно, до конца своих дней не забуду. После того как краковские жандармы передали меня в управление гестапо на улице Поморской, начался настоящий допрос.
 |
| Евгений Степанович с внуками |
Я не стал с первых минут говорить, что перед ними военный разведчик. Прикинул: если сразу подниму руки и сдамся, то это еще вопрос, поверят ли гестаповцы в то, что скажу им дальше. Сидя в камере жандармерии, я придумал новую легенду (когда вылетал на задание, в запасе ее у меня не было)…
— И что же это была за легенда?
— Она сводилась к тому, что я марш-агент, то есть связной, «почтальон», — такая должность есть во всех разведках мира. В его задачу входит прийти, передать, получить и уйти. Гитлеровцы могли в это поверить, потому что, когда меня арестовали, при мне нашли комплект радиобатарей для рации…
— …и деньги?
— Да, причем довольно большую сумму. Там и доллары были, и фунты английские, и рейхсмарки, и оккупационные марки, и злотые. Все это соответствовало легенде, будто я должен передать представителю советской разведки деньги и питание для рации, затем получить пакет и вернуться через линию фронта.
На первом допросе я так и не «сознался». Заговорил, только когда почувствовал, что теряю сознание и следующий допрос может уже не состояться…
 |
| С супругой Екатериной, 2010 год. «Все было: и женщины, и любовь, и хорошие дела, и не очень» Фото УНИАН |
— Избивали так, что вы отключались?
— Били не очень сильно, но квалифицированно, старались довести жертву до бессознательного состояния. Понимаете? Когда срабатывает подсознание, человек может выдать то, что в нормальном состоянии он бы не рассказал.
В общем, в то, что я марш-агент, гитлеровцы поверили. Я сообщил, что с 24 по 27 августа должен продавать часы «Омега» на краковском рынке Тандетта. Это была барахолка, где с утра до вечера толпились люди, не смолкала разноголосица… Там торговали всем, от посуды из нержавеющей стали до тифозных вшей (их покупали солдаты маршевых рот). Резидент, я сказал, узнает меня по темно-синему костюму из английского бостона, из верхнего кармана которого должен выглядывать розовый платок. Ко мне подойдет человек среднего возраста и спросит: «Давно ли вы из Киева?».
И вот 24, 25 и 26 августа меня «водили» по Тандетте. Приставили конвоира, вокруг было несколько человек — для охраны, рынок оцепили. Как тут убежишь? 27 августа истекал срок, «назначенный» мною для встречи с советским резидентом, и в этот день я решил бежать при любых обстоятельствах… Конечно, немцы могли меня убить, но это было куда лучше возвращения в камеру смертников, где меня однозначно ждала петля или отправка в Освенцим.
…Во второй половине дня на рынке вдруг началась стрельба. Потом уже я узнал, что это была облава на валютчиков — тех, кто торговал деньгами. Видимо, жандармерия проводила ее без согласования с гестапо, и именно это позволило мне убежать.
«В ОПЕРАТИВНОЙ РАЗВЕДКЕ ТРОЕ ИЗ ЧЕТВЕРЫХ, ЗАБРОШЕННЫХ ИЛИ ДЕСАНТИРОВАННЫХ В ТЫЛ, ОТПРАВЛЯЛИСЬ НА ТОТ СВЕТ»
— Счастливое стечение обстоятельств?
— Да, а как все произошло, с документальной точностью показано в фильме «Майор Вихрь». Может, за исключением того, что я не забегал в парикмахерскую и местный брадобрей не прятал меня в своей подсобке.
В жизни все было проще. Поднялась страшная, просто непередаваемая паника, и человеческая толпа буквально вынесла меня с базара. Я попал на набережную, а затем потихоньку, пользуясь знаниями и квалификацией разведчика, выбрался за город. На следующий день добрался до явки. Она была в селе Рыбна, дом № 448, хозяин — пожилой крестьянин Станислав Малик. Пароль для встречи: «Чи ма пан для спшедажи сливки?». Отзыв такой: «Сливок не мам. Могу спшедац ябки» («Могу продать яблоки»).
После этой встречи наша разведгруппа начала действовать.
— Читая ваши книги, замечаешь, что смерть преследовала вас буквально по пятам и очень часто вы уходили от нее лишь благодаря чуду. Такое впечатление, что вы родились под счастливой звездой, которая оберегала вас от смерти. Вы над этим задумывались?
— Отталкиваясь от большой книги, которую вы читали, я написал небольшую, страниц на 30, книжечку специально для молодежи, и называется она «Мгновения моей жизни». Я насчитал 12 или 13 моментов, когда от гибели меня отделяли минуты, секунды, сантиметры, миллиметры. Так было, например, 16 сентября 44-го, когда между мною и немцами оставалось расстояние в толщину доски.
— Это случилось, если не ошибаюсь, когда арестовали вашу радистку, а вы спрятались в тайнике…
— Да! Если бы я неловко повернулся или чихнул, все — меня бы уже не было. Сидя в своем укрытии, я слышал, как допрашивали радистку и хозяина квартиры, и эти полтора часа дались мне тяжелее, чем неделя в гестаповской тюрьме, в камере смертников. Но я выдержал, и немцы меня не нашли. Собаки у них не было, а заглянуть за стенку они недодумались…
— Могли ведь туда выстрелить…
— Могли, но, как видите, все обошлось…
Еще интересный момент в моей биографии! До Кракова для выполнения задания по линии разведки я был направлен в днепропетровское подполье. У меня были печатная машинка «Ленинград» с широкой кареткой, множительный аппарат для выпуска листовок, бумага, наган. Все это мы спрятали в курятнике рядом с домом гражданина Демиденко, где я жил. Как-то нагрянули полицаи, арестовали меня и начали обыск. Все перевернули вверх дном — ничего не нашли. Потом полицай собрался полезть в курятник, но там были такие узкие дверцы, что его туша просто в них не прошла. Это спасло. Представляете, что было бы, если б комплекция позволила ему туда протиснуться?
— Снова счастливое стечение обстоятельств. У вас никогда не мелькала мысль: «Боже! Неужели все это было со мной?».
— Нет, я принимал это за обыкновенное везение, за удачу. Таких моментов немало! В том же днепропетровском подполье, только в другом селе, на хуторе Николаевка, — это был колхоз имени Карла Маркса Петропавловского района — я спрятал на чердаке ту же бумагу, множительный аппарат… Полицаи делали обыск, забрались на чердак, но… наткнулись на сулею самогона — и все!
— Больше их уже ничего не заинтересовало?
— (Смеется). Дальше они не полезли — были очень довольны находкой. Тут же решили этот самогон оприходовать. Напились до беспамятства, и мне ничего не оставалось, как тихонько оторваться от них и уйти в степь. И это тогда, когда я уже был арестован!
— Евгений Степанович, а вы дорожили своей жизнью или внутренне готовы были умереть, понимали, что все может случиться?
— Безусловно, понимал! Дмитрий Ильич, есть разведка оперативная и есть стратегическая. Я был в оперативной, а в ней совершенно нормальными, даже закономерными, считались 75 процентов потерь, то есть трое из четверых заброшенных или десантированных в тыл отправлялись на тот свет.
— Вы о таких цифрах знали, когда в разведшколе учились?
— Конечно! И радистка моя, и хлопцы — все знали.
— И тем не менее шли на это?
— Более того, мы отправились на задание в район Кракова, когда на территории нашего государства уже не было оккупантов — только пленные немцы.
— До Победы, можно сказать, рукой подать…
— …а мы шли на риск, чтобы помочь другим. Может, сейчас это тяжело объяснить, но… У меня было такое неодолимое желание мстить немцам! Еще находясь в подполье, я стал свидетелем страшных злодеяний, видел зверства фашистов своими глазами.
— Например…
— В марте 43-го я вышел из своей квартиры на улице Исполкомовской в Днепропетровске, а во дворе на дереве человек повешен. На груди табличка: «Он слушал московское радио». Как выяснилось позднее, для устрашения населения в ту ночь немцы повесили на улицах города более 100 ни в чем не повинных людей.
Или такой случай. На заводе Петровского, где гитлеровцы ремонтировали свои танки, один рабочий не выдержал глумления со стороны немецкого офицера и заехал ему по физиономии. Рабочего расстреляли, а заодно с ним еще 100 заложников, которых собрали по всему Днепропетровску и привезли на территорию завода, — стариков, детей.
В селе Юрьевка, неподалеку от города, 11-летние ребята носили партизанам в лесопосадки хлеб и воду. Немцы поймали их и расстреляли прямо на площади.
В моей книжке, если вы обратили внимание, есть сноска с речью фюрера от 22 августа 1939 года…
«НЕМЦЫ БЫЛИ ПОДГОТОВЛЕНЫ К ВОЙНЕ ГОРАЗДО ЛУЧШЕ НАС»
— Чуть более чем за неделю до начала Второй мировой войны…
— Точно. В ней Гитлер сказал, что создал несколько отрядов «Мертвая голова» и приказал им уничтожать на своем пути всех: мужчин и женщин, стариков и детей. Нам, дескать, нужна не какая-то линия фронта — нужен жизненный простор, в том числе и в Украине. Я знал о таких планах. Наверное, все это и вынуждало меня принимать решения, на чей-то взгляд, может, и не обязательные. Сами судите: после выполнения задания по линии подполья я получил солидную должность в Днепропетровском обкоме партии и на войну мог не идти, но десантировался в Кракове…
Очевидно, такие же побуждения были у Анки, Ольги, других ребят из моего отряда.
— Евгений Степанович, в прежнее, заидеологизированное, время нам говорили, что люди шли на смерть за Ленина, за Сталина, за социалистическую Родину и Коммунистическую партию… Сейчас шкала ценностей изменилась, и наверняка кто-то из молодых читателей скажет: «Да ладно — жизнь ведь у человека одна». Почему же, зная, что троим из четверых вернуться не суждено, вы все же шли на задание? Ради чего?
— Прежде всего это результат воспитания, которое мы получили в советской школе. В комсомоле мы воспитывались на примере Павки Корчагина, на боевых подвигах времен Гражданской войны, а еще нас вдохновляли чувство долга и любовь к Родине. Мы должны были ее защитить! Мне было тогда 30 лет — возраст достаточно зрелый, и я понимал: если не победим гитлеровский фашизм, нашего государства не будет.
— После войны в советских кинофильмах немцев показывали в основном карикатурно: тупые, ничтожные, ленивые, не умеющие воевать… Потом их стали изображать более или менее правдоподобно. Вы с ними много общались — какими они были на самом деле?
— Немцы были подготовлены к войне серьезнейшим образом — гораздо лучше нас. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Прежде всего у них были железная дисциплина и порядок. Немцы в совершенстве владели военной техникой: пеленгация, например, у них была поставлена куда лучше. Достаточно было нашей радиостанции несколько раз появиться на одной и той же улице Кракова — на второй, третий, пятый день провал был неминуем.
Немцы умели воевать, они уже имели опыт…
— Храбрые были?
— Безусловно! Хотя, когда попадали к нам в руки, сразу же «хенде хох» говорили!
Я вам такой пример приведу. В последние дни пребывания на оккупированной территории я получил приказ отступать вместе с гитлеровцами и информировать штаб Первого Украинского фронта о передислокации и передвижении немецких войск, о штабах, укреплениях… Случилось так, что мы задержались на горном хуторе. Собственно, какой хутор? Один дом, где остановилась группа.
Через каждые полчаса мы связывались со штабом фронта и давали координаты отступления и передислокации войск. Большую часть ребят я направил на обсервацию дорог, в домике остались я, повар и две радистки — все. Выхожу за дверь и вижу буквально в 100 метрах от нас группу немцев с автоматами, которые идут прямо на наш дом. Вдобавок я заметил у них оптические приборы с зенитной артиллерии…
Вы понимаете, какое было положение? Еще минута-другая — и они нас обнаружат, а это означало неминуемую гибель. У меня при себе был автомат. Я его поднимаю: «Хальт!» — кричу. И что было сил: «Хенде хох!». Немцы бросили оружие, подняли руки, и я обезоружил девять артиллеристов.
— Один!
— Да! Потом повар наш Сашка Абдулла выскочил с автоматом, поддержал меня, наши девчата выбежали. Забрали мы все документы, оружие. Немцы, конечно, понимали, что мы с ними возиться не будем. Посмотрел я на них (а в Германии уже была тотальная мобилизация) — ребята по 17-18 лет… Cлезы на глазах, ужас на лицах. Думали, что это конец, но я приказал оставить их живыми. Мы взяли на себя такую обузу: вывели всех из немецкого окружения и сдали в наш лагерь военнопленных. Они абсолютно не сопротивлялись, были к нам очень лояльны, рассказывали все, что могли: про свой полк, про дивизию… Но это, подчеркиваю, произошло уже в конце войны, когда они чувствовали свое неминуемое поражение…
— Другие были немцы?
— Да, тогда у них уже пропали героизм, мужество, патриотизм и так далее…
— Евгений Степанович, я вам задам непростой, может, даже болезненный вопрос… Мы знаем, какие условия созданы для ветеранов войны в Германии и в каких наши ветераны оказались здесь: в Украине, в России, в Белоруссии — повсюду в бывшем Советском Союзе. Скажите, вы задумывались когда-нибудь, почему победители живут намного хуже побежденных?
— Да, это горький вопрос (вздыхает). Как член ветеранского совета Киева — и не только — я общаюсь со многими людьми, у меня часто бывают встречи и с ветеранами, и с молодежью — нынешними военнослужащими. Я хорошо знаю реальное положение вещей, и мне, конечно, обидно.
«ЗИМОЙ МЫ СПАЛИ НА СНЕГУ, ПОДСТЕЛИВ ЛИШЬ ПАРАШЮТНОЕ ПОЛОТНО»
— Сегодня нет-нет да и услышишь: «А может, не надо было побеждать Германию? Если бы немец пришел сюда, глядишь, было бы больше порядка и жили бы мы лучше»…
— Я думаю, ни один порядочный человек из числа ветеранов не задавался вопросом: «Нужно ли было побеждать немцев?», а если такие и есть, то их единицы. Понимаете, моя родина попала в беду! В беду! (Горько). Я никогда не думал, что моя жизнь будет заканчиваться при новой власти, при новых порядках, и теперь часто спрашиваю себя: «А что же дальше? На что рассчитывать?».
Я всегда с большим почтением и любовью относился и отношусь к Отчизне, к Украине. И когда она была разграблена и оккупирована, и когда наши люди величайшими усилиями восстанавливали разрушенное войной хозяйство и терпели страшные лишения.
Другой Отчизны у меня нет, но когда — вы это, очевидно, помните! — в составе Советского Союза она занимала передовые места в развитии культуры, просвещении, народном хозяйстве и жили мы уже неплохо, я особенно ее уважал. Мне тогда часто приходилось бывать за границей. Я возглавлял делегацию УССР на заседаниях ЮНЕСКО, бывал в Париже, Лондоне, Женеве, Брюсселе, во многих капиталистических, не говоря уже о социалистических, странах и всегда с гордостью говорил, что я из Украины. Не то что теперь…
Сейчас наше государство в беде, но не по вине моего поколения, а по вине тех, кого мы учили и воспитывали. На душе, честно говоря, кошки скребут, поскольку 30 лет я был начальником Главного управления школ УССР. Значит, эти люди учились в школах, которыми я руководил. Может, я что-то не так делал, если не все, но многие из них принесли Украине лишения и невзгоды?
Мне кажется, что за годы независимости у нас не появились высокопрофессиональные, высокоодаренные люди, которые могли бы построить что-то новое. (Горько). Блуждаем на протяжении многих лет, не находим тропинку, по которой нужно идти, чтобы поднять хозяйство, народ наш. Обидно! Но даже в этих условиях я уважаю свое государство и верю, что все-таки будет у нас порядок.
— Евгений Степанович, предлагаю перейти к теме, которая многих, пожалуй, интересует. Когда смотришь «Семнадцать мгновений весны», видишь, что Штирлиц живет пуританской жизнью, у него совсем нет женщин. Скажите, а у разведчиков, у вас в частности, была любовь, были в то время, когда вас забросили на вражескую территорию, женщины? Или все хранили целомудрие и ничего, так сказать, себе не позволяли…
— Все было так, как вы сказали: и женщины, и любовь, и хорошие дела, и не очень…
— То есть жизнь продолжалась?
— Конечно! В любых условиях. Я учился в разведшколе Генерального штаба, в июне 1944 года успешно ее окончил, а до этого, в мае, попал в госпиталь с диагнозом «злокачественная ангина». Врач-полковник сказал: «Возвращайся, парень, в свою часть (он не знал, из какой я части, потому что это нельзя было разглашать), а через месяц ты должен к нам прибыть на операцию». Но через месяц я уже был в тылу.
Зимой мы спали на снегу, подстелив лишь парашютное полотно, но никакой ангины у меня больше не было. Да что там — температура никогда не повышалась. Очевидно, организм в такой ситуации настолько мобилизовался, что никакая болезнь его не брала.
А в остальном люди есть люди. У нас же в основном молодежь: девчата были радистками, ребята, как правило, ими руководили. Естественно, знакомства завязывались всякие, хотя нам категорически запрещалось общаться с другими группами, с хлопцами, которые готовились по линии Комитета государственной безопасности.
Недавно по ОРТ показали передачу, посвященную событиям в Кракове. В ней шла речь о группе военных разведчиков под руководством Березняка и параллельно — о диверсионной группе по линии органов госбезопасности. Оказывается, ее руководитель имел почти такое же задание в Кракове, как и я, и выполнял его в то же время, но мы никогда не встречались, нигде не пересекались…
— И не подозревали о существовании друг друга?
— Абсолютно. Только сейчас, благодаря ОРТ, я узнал, что у нас были «дублеры».
«В МОСКВЕ ШЕЛ ПАРАД ПОБЕДЫ, А МЫ — В ЛАГЕРЕ, ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ. РАЗВЕ МОЖНО ТАКОЕ ВЫДЕРЖАТЬ?»
— Евгений Степанович, я читал книжки Суворова-Резуна, в том числе «Аквариум», о деятельности ГРУ Генштаба Советской Армии. Скажите как опытный разведчик: то, что он пишет, правда?
— У Суворова достаточно оригинальный способ вранья (я грубовато говорю, но иначе просто не скажешь). Сначала на одной странице он дает правду, а потом на 10 страницах — ложь. Человек читает правду и начинает верить, несмотря на то что дальше там сплошные измышления. Такой вот коварный у изменника метод. Суворов — обыкновенный изменник.
— Но талантливый?
— Да, безусловно, талантливый изменник. И очень непорядочный человек. «Аквариум» я не читал, не хотел читать… Просмотрел его по диагонали, и вот мое мнение: там есть проблески правды, но неправды в 10-20 раз больше.
— В своей книге вы вскользь упомянули о том, как в конце концов вас — человека, который спас город Краков и десятки тысяч солдатских и мирных жизней, — вознаградили. После победы, когда началась эйфория и, казалось, можно было порадоваться весне, вы оказались в фильтрационном лагере, уже советском. И снова жизнь могла закончиться трагически…
— Я вам, Дмитрий Ильич, скажу так. Настолько сложные были ситуации, настолько сложные обстоятельства, что случившееся объяснимо… Ну, представьте: руководитель группы Березняк попал в руки гестапо, но через неделю, 27 августа 44-го, убегает. 16 сентября гестаповцы арестовывают радистку этого же Березняка, но через 10 дней она возвращается в разведгруппу. Будь я в СМЕРШе, в контрразведке, тоже усомнился бы в том, что такое возможно. Это бывает один раз на 10 тысяч случаев, и как в такую ситуацию поверить?
— Органы подозревали измену?
— Безусловно, и проверка должна была произойти, я не спорю. Но не такая! Березняк никуда не собирался из СССР выезжать.
— Да и куда выедешь?
— Никуда! Вот пусть бы себе и работал. У органов государственной безопасности есть опыт — что мешало им проверять меня год, два, 10 лет? Но зачем забирать человека в лагерь, окруженный колючей проволокой и со множеством хамья в лице следователей? Увы, по отношению к людям, на которых пало подозрение, там процветало страшное хамство…
— Вы пишете, что и Герои Советского Союза там были, и генералы. Всех, без учета заслуг, выстраивали на плацу, били, всячески унижали…
— Да, это правда. Человек побывал где-то в плену или из окружения к своим вышел, а его в лагерь.
— При том, что в окружении были миллионы людей!
— Я вам даже больше скажу: в лагере НКВД морально мне было куда тяжелее, чем в гестаповской камере смертников. Там я знал, что передо мной враг: или он победит, или я, — а тут что? Чужой среди своих? Страшно! Это моральная травма, которая до конца дней не зарубцуется.
— Паскудно на душе было?
— Да! Да! Да!
— Вы пишете, что некоторые не выдерживали, накладывали на себя руки…
— У меня был очень добрый приятель по нарам. Хороший человек, майор, бывший секретарь Криворожского городского комитета партии…
— Ого!
— Под колпаком он оказался после того, как побывал даже не в плену — в окружении: сам как-то вышел. И вот, чтобы проверить, говорит ли майор правду, его запроторили в лагерь. А он был настолько ранимый… Не вынес глумления.
В Москве шел Парад Победы, а мы в лагере, за колючей проволокой. Ну как можно было такое вытерпеть? В один из дней он сказал, что заболел, и остался в бараке. На самом же деле никакой у него болезни не было. Этот человек принял решение, которое сам и выполнил. Нас привели с работы, а он на нарах повесился… Так было, Дмитрий Ильич, и никуда от этого не денешься.
…У меня был следователь, такой национально сознательный, по фамилии Саенко. Вот видите, я даже фамилию называю, но, если хотите, можете вычеркнуть — это ваше дело. Днем мы работали где-то: грузили уголь или нас выводили в поле, — а допрашивали, как правило, ночью. Я помню эти допросы: «Врешь! Сволочь!» — и так далее… «Сволочь, ты будешь говорить правду?! Мы тебя отправим в штрафбат на японский фронт!». Всякое могло быть, но мне помогли наши разведчики. Через водителя полуторки я сумел передать на волю записку. В разведуправлении узнали, что я попал в такую беду, и спасли, буквально вытянули из этого гиблого места. После этого я работал, занимал довольно высокие должности. По линии государства ко мне относились с доверием, но лет 20, если не больше, я был под неослабевающим надзором КГБ.
Сейчас у меня очень хорошие отношения со Службой безопасности Украины. Иногда говорю им: «Конечно, я не имел права с вами мириться, но простил вас за ваши глупости».
…Где-то лет через 18 или 20 после войны поляки узнали мою настоящую фамилию — до этого я был для них капитаном Михайловым. Я уже полковник, и фамилия моя Березняк, но и сейчас некоторые мои знакомые — их, правда, очень мало осталось — называют меня капитаном Михайловым. Так вот, мне даже не разрешали выехать в Польшу. Помню, в ЦК партии, в отделе международных связей, сказали: «В Польше сейчас ситуация непонятная, сложная, поэтому мы не можем разрешить вам выезд в Краков».
— А во время войны забросить — пожалуйста…
— Я им ответил: «В 44-м ситуация была куда сложнее. В Кракове были управление абвера, управление гестапо. По нашим агентурным данным, в городе насчитывалось более 15 тысяч (!) их тайных агентов, однако это не помешало мне десантироваться! Тогда ситуация считалась нормальной?». В общем, ну что говорить!..
Все встало на свои места после того, как появилась первая публикация. В 1966 году «Комсомольская правда» напечатала статью под названием «Город не должен умереть!». В предисловии к ней маршал Соколовский писал: «Все, что рассказано здесь, отвечает действительности и подтверждается документами, которые сберегаются в архиве Генерального штаба с грифом «Хранить вечно, уничтожению не подлежит». Там была правда о деятельности моей группы и о спасении Кракова. Собственно, от той статьи и оттолкнулся Юлиан Семенов, с этого все и началось. Потом уже появился Указ Президиума Верховного Совета о моем награждении. Спустя 20 лет после окончания войны советское правительство отметило меня орденом Отечественной войны первой степени.
— А сколько еще лет минуло, прежде чем вам присвоили звание Героя Украины?
— Это произошло в 2001 году, почти через 40 лет.
— Я слышал, Евгений Степанович, что в Москве есть Зал славы ГРУ и там среди немногих фотографий на стенах помещена и ваша…
— Да, это так.
— Чьи фотографии там еще есть?
— Рихарда Зорге, Петра Вершигоры, Марии Осиповой — известной разведчицы, причастной к ликвидации гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубе. Из десятков тысяч сотрудников туда отобрали всего 40, нет, пожалуй, 30 фамилий.
Когда впервые после войны я попал в ГРУ, решил посмотреть свое досье. Как я вам уже говорил, это случилось через два года после того, как его штудировал Юлиан Семенов. И вот генерал, руководитель этого управления, взял меня за рукав и говорит: «Покажу-ка я тебе, парень, зал славы советской разведки». Мы прошли по залу. Я узнал Вершигору, Зорге, а свой портрет не увидел. Невнимательно смотрел и не обратил внимания. Генерал говорит: «Что же ты за разведчик, если себя не узнал?». Повернул меня к фотографии и показал, что там запечатлен Березняк.
