Почему, как ты думаешь, за самоубийство Огородника Андропов не устроил разнос. Виталий Бояров: Предполагаю, что причина во взаимоотношениях наших тогдашних вождей. Там за уверениями в несокрушимой дружбе, единстве и полном совпадении взглядов всегда кто-то дружил против кого-то. Но втайне никакие резкие движения одного, могущие повредить другому, не допускались.
Громкое разоблачение Огородника и открытый суд над ним, как наверняка понимал Андропов, могли больно ударить по члену Политбюро ЦК КПСС, министру иностранных дел Громыко и по секретарю ЦК КПСС Русакову. Ведь кто знает, что, защищаясь, мог наговорить на суде Огородник о порядках в хозяйстве Андрея Андреевича. Тому это было совсем не нужно. С Русаковым – еще хуже.
Его дочь, как выяснилось, была не только близка с Огородником, но даже собиралась, получив согласие родителей, стать его женой. Вот это был бы скандал – американский шпион в домашних тапочках пьет вечерами чай или что-нибудь покрепче с сидящим рядом в халате секретарем ЦК КПСС. Предвкушая близкую перспективу этого, руководители ЦРУ были в восторге. Они торопили Огородника быстрее заключить брак, обещая после этого резко повысить денежное содержание своего столь ловкого шпиона.
Все это могло всплыть на суде. Не исключаю, что Андропову не хотелось поднимать такую волну, грозившую многим, да и ему лично, непредсказуемыми последствиями. Вот почему, мне думается, Юрий Владимирович был даже втайне рад тому, что Огородник вовремя ушел в мир иной. А уж как были рады этому Громыко с Русаковым, проникшиеся чувством благодарности к шефу КГБ, избавившему их от больших неприятностей.
Один из моих сотрудников, посетивший МИД в те дни, говорил мне, что там были абсолютно уверены в том, что люди Андропова по его указанию аккуратно убрали крайне опасного всем человека. Ну, а дальше в том деле все было как в кино. Виталий Бояров: Абсолютно верно. И в кино по роману Юлиана Семенова ТАСС уполномочен заявить почти все было точно так же, как в жизни.
За исключением ряда деталей. И, конечно же, без какого-либо упоминания имени дочери секретаря ЦК КПСС. Нам, кстати, в ходе операции допрашивать эту девушку запретили. В романе и кино рядом с Огородником просто девушка Оля.
Юлиан Семенов отлично понимал, о чем можно говорить и чего следует избегать. В народе, обожавшем политические детективы Юлиана Семенова и наблюдавшем за его метаниями по свету, бытовало мнение, что он кадровый сотрудник и рупор КГБ. Виталий Бояров: С рупором до какой-то степени можно бы и согласиться. Руководство КГБ поддерживало творческих работников, в произведениях которых возникал положительный образ честного чекиста.
Так же, как в МВД любили авторов, прославлявших подвиги сотрудников милиции. А вот то, что Юлиан был штатным сотрудником КГБ, – домыслы. Просто помимо творческой одаренности он был очень общительным, как говорят ныне – харизматичным. Умел понравиться и быстро входил в доверие к людям, легко прощавшим некоторое его позерство и авантюризм.
Был даже рад, что его считают кагэбэшником. Просил меня на одной из пресс-конференций произнести такую фразу: От имени органов государственной безопасности я уполномочен официально заявить, что писатель Юлиан Семенов – наш человек. Та пресс-конференция не состоялась. Но когда я шел к Андропову с предложением предать широкой огласке подробности дела Трианон, у меня был готов ответ на вопрос шефа: Кто мог бы это сделать.
Я назвал Семенова. И это при том, что, несмотря на оглушительный успех телесериала Семнадцать мгновений весны, репутация Юлиана Семенова была тогда несколько подпорчена. Ведь когда на создателей телесериала щедро сыпались госпремии, почетные звания и ордена, его почему-то наградили лишь скромным фотоаппаратом. Смешно.
Ведь именно Семенов придумал Штирлица. Виталий Бояров: Я тоже был крайне удивлен. Причины этой несправедливости точно не знаю. Быть может, на принятие решения о наградах повлиял конфликт между Семеновым и режиссером Лиозновой, схлестнувшимися в творческом споре о том, кто из них является автором одной из самых сильных и эмоциональных сцен телесериала – безмолвной встречи Штирлица с женой в кафе Элефант.
Лиознова утверждала, что этот эпизод полностью придумала она. Семенов доказывал свое авторство, ссылаясь на воспоминания одного полковника военной разведки. Тот якобы рассказал ему о подобной встрече с женой в оккупированной фашистами Франции. Вероятно, из-за этого спора Лиозновой, купавшейся тогда в славе создателя кинообраза Штирлица, не дали снимать ТАСС уполномочен заявить.
Виталий Бояров: Семенов не дал. Несмотря на наши уговоры в пользу Лиозновой, он был насмерть против и настоял на том, чтобы режиссером стал Григорьев, снимавший его милицейские фильмы. Тот уже начал работать. Но в первых отснятых им материалах было столько от милиции – с бесконечными схватками и погонями, что я посоветовал сменить режиссера.
Юлиан снова уперся, и у него возник серьезный конфликт уже с нами: Не будет Григорьева – не будет и меня, – заявил он и ушел. Тогда мы пригласили Владимира Фокина, который очень удачно снял фильм практически без сценария, по нашим материалам следственного дела. В котором главным режиссером был ты. Виталий Бояров: Ну да, временами это было похоже на режиссуру.
Так же, как при аресте Огородника, я с камерой Визир был рядом, так и при задержании американского псевдодипломата на Лужнецком мосту у тайника связи я руководил операцией на месте действия. На этот раз сидел в строительном вагончике на Бережковской набережной с танковым прицелом ночного видения и аппаратом прямой телефонной связи с сотрудниками, готовившимися к захвату. Те, к которым подвести телефон не представлялось возможным, были со мной на радиосвязи. Мы знали, что американцы прослушивают наши радиочастоты, и поэтому открытого разговора вести не могли.
Договорились, что, когда я увижу, что американец у тайника, передам в эфир лишь одно слово: плюс. Все сработало, и на следующее же утро Андропов подписал приказ с объявлением благодарности всем участникам операции. Потом он приказал подготовить ему на подпись документы о награждении нас орденами и медалями. Ты получил тогда боевой орден Красного Знамени.
Виталий Бояров: Да. Но не сразу. Андропов заболел, не успел подписать наградные бумаги и слег в больницу. А оставшийся на хозяйстве первый его заместитель Цвигун притормозил отправку наградных документов по назначению.
Заявлял, что нельзя награждать людей за операцию, начавшуюся с провала. Позже вместе с другим зампредом КГБ Циневым он всячески тормозил выход на экран телефильма. Так же, как ранее он почти на год задержал выход в свет романа Семенова. Говорил, что он расконспирирует многие государственные секреты.
Зачем они это делали. Виталий Бояров: По причине элементарной зависти. Хотя определенная конкуренция у разведки и контрразведки существовала всегда и везде. Но успехи нашей контрразведки в те годы уж слишком раздражали наших конкурентов и недоброжелателей.
А придание им широкой огласки в средствах массовой информации раздражало вдвойне. Не в обострении ли человеческих отношений причина того, что на самом пике блестящей карьеры ты вдруг ушел из органов в совершенно иную сферу деятельности. Виталий Бояров: Нет. Хотя некоторая напряженность, не мешавшая, впрочем, работе, действительно была.
Назначенный руководителем КГБ Крючков помимо традиционно предвзятого отношения к контрразведчикам чувствовал, мне кажется, что профессионалы не считали его достойным занимать кресло, в котором ранее сидел Юрий Владимирович. Не было у него государственного размаха Андропова. Не могла пройти бесследно и наша острая стычка с Крючковым на ковре у председателя КГБ Чебрикова, строго спросившего, как могли позволить убежать сотруднику КГБ Гордиевскому, отозванному в Москву из-за границы по подозрению в измене Родине. Все молчали.
А я встал и сказал, что причиной является бардак в отношениях 1-го и 2-го главных управлений КГБ. Вывезя Гордиевского в Москву, ПГУ, руководимое тогда Крючковым, в нарушение правил не передало его под опеку контрразведке, которая и не подозревала о том, что предатель свободно гулял по городу. Но свой уход из КГБ я поначалу неосознанно готовил, а затем осуществил сам. Как это можно самому готовить собственную отставку.
Виталий Бояров: Отставки не было. Было естественное желание сделать большое государственное дело, к которому меня подвел опыт работы в контрразведке. По крупицам собирайте и приносите все, что касается коррупции, – сказал мне однажды Андропов, – скоро эта проблема станет для нас первостепенной. И мы собирали.
Курируя по долгу службы отдел экономической безопасности 2-го управления, я обнаружил и доложил Андропову о граничивших с преступностью безобразиях в таможенной службе СССР. Она была в составе Министерства внешней торговли – главного перевозчика товаров через границу нашей страны. То есть должна была контролировать того, кому была подчинена полностью. Андропов среагировал мгновенно.
Сказал: Готовьте записку в Политбюро о выводе таможни из Министерства внешней торговли и превращении ее в самостоятельное ведомство. Мы подготовили, Андропов подписал и отослал записку наверх. Но во главе МВТ в то время стоял очень близкий к руководителям нашей страны Патоличев, а его заместителем был сын Брежнева – Юрий. Они, естественно, были категорически против, и наша записка в Политбюро пролежала там без движения под сукном четыре года.
Лишь в 1986 году, после того как сотрудники госбезопасности подтолкнули таможенников к задержанию с крупной контрабандой самого заместителя министра внешней торговли Сушкова, о нашей записке вспомнили, дали ей быстрый ход. Приняли решение о создании Главного управления государственного таможенного контроля при Совете Министров СССР. Мне позвонили тогда из отдела кадров ЦК КПСС и сказали: Нам велено срочно подобрать знающего руководителя для этого ведомства. А где его взять.
Вот если бы ты. Я чуть подумал и сказал: Согласен. Но через несколько дней узнал, что член Политбюро ЦК КПСС и главный кадровик партии Лигачев сдвинул меня с руководителя главного управления на место первого зама. Я не возражал.
Потом все же стал главным таможенником страны в генеральском звании уже действительного государственного советника таможенной службы. Не будем утомлять тебя и читателя описанием подробностей твоей новой службы. Готовясь к нашей встрече, я прочитал в книге Кто есть кто в современном мире о тебе следующее: За период его руководства таможенная служба СССР приобрела основные черты, соответствующие экономике нового типа. Была создана эффективная система управления, разработаны новые технологии таможенного контроля, осуществлено техническое перевооружение, создана адекватная материальная и финансовая база, принят новый Таможенный кодекс СССР, страна вступила во Всемирную таможенную организацию.
Виталий Бояров: Спасибо на добром слове. Но об упомянутый в числе моих достижений Таможенный кодекс, созданию которого мы отдали много сил, мне пришлось споткнуться. Каким это образом. Виталий Бояров: В соответствии с новым кодексом руководящий орган нашей таможенной службы должен был называться не Главным управлением государственного таможенного контроля при Совете Министров СССР, главой которого я был, а Таможенным комитетом СССР.
Дело моего переназначения казалось чистой формальностью, но все же требовало официального решения руководства страны. Бывший тогда премьер-министром Валентин Павлов сказал мне, что дело это решенное и он уже письменно представил меня Горбачеву как единственно возможную кандидатуру. А через пару дней премьер смущенно показал мне полученный им ответ: От назначения воздержаться. Сказал, что на вопрос почему Горбачев ответил ему: Возражает Крючков.
Вот так. Чем закончилась его карьера, мы все знаем. Ну, а я уже через полтора месяца занимался новым делом. И это – совсем другая почти двадцатилетняя история, среди значимых моментов в которой было создание Всероссийского Союза ветеранов таможенной службы и Региональной общественной организации Веткон (ветераны контрразведки), которые я возглавлял до 2012 года.
Статья взята с: http://www.rg.ru
