Несмотря на процесс, который назывался десталинизация, несмотря на XX съезд КПСС, несмотря на то, что многие вернулись из заключения домой, лагеря при Хрущеве не пустовали. Это стало понятно после снятия Никиты Сергеевича. Процесс Даниэля-Синявского в 1966 году восприняли как новое завинчивание гаек вроде как Хрущев всех повыпускал из лагерей, всех освободил, а Брежнев снова сажать начал. Но когда Даниэля и Синявского осудили, у их друзей встал вопрос: а куда же их посадят.
Лагеря-то Никита Сергеевич закрыл. Оказалось, есть куда. Оказалось, что можно сесть на поезд в Москве вечером, утром сойти на станции Потьма, и вам откроется целая лагерная страна солнечная Мордовия, Дубравлаг, управление ЖХ-385, где сидели тысячи зэков. Причем не только досиживающих со сталинского времени, но и осужденных при либеральном Хрущеве.
Казалось бы, друзья Синявского и Даниэля должны были помнить, что совсем недавно, в 1958 году их знакомых, целую группу аспирантов из университета осудили по так называемому Делу Краснопевцева. Где-то же они должны были сидеть. Где. Но такой вопрос не возникал.
А вскоре из лагеря вышел друг Даниэля Анатолий Марченко, который написал книгу Мои показания первое документальное свидетельство о послесталинских лагерях, и прежде всего лагерях хрущевского времени. В дальнейшем появилась большая мемуаристика книга Особо опасный Бориса Вайля, воспоминания Михаила Михайловича Молоствова Ревизионизм-58, Револьт Пименов написал очень объемные мемуары, Кузнецов будущий самолетчик, угонявший в 1970 году самолет вместе с группой евреев-отказников, его товарищ Алексей Мурженко, Александр Дедони. Картина, казалось бы, складывалась, но прежде всего всех интересовала современность, брежневские лагеря. По-настоящему обратиться к этой теме стало возможно, когда открылись архивы.
И не только архивы ведомственные. Например, была возможность в 1993 году переснять карточки политзэков послесталинского периода в спецчасти мордовских лагерей. Все вместе мемуары и документы более или менее позволяют понять, что происходило. Конечно, было наивно предполагать, что прекратили работать суды, что те же лагеря прекратили свое существование.
Безусловно, они оставались. Но с другой стороны, их наличие это нормальная практика, существующая в любой стране. Надо понять, насколько и какие именно карательные действия во времена Хрущева можно называть репрессиями и насколько они были последовательными в рамках некоей политической логики. После Сталина роль органов безопасности была сильно понижена прежде всего из чувства самосохранения высших руководителей страны.
Комитет государственной безопасности перестал быть министерством, его понизили в иерархии. Все слишком хорошо помнили, что стало с XVII съездом КПСС. Кроме того, действительно после смерти Сталина стали сажать меньше. Если обратиться к статистике: на исходе жизни Сталина с каждым годом примерно вдвое уменьшалось число посаженных по разным пунктам 58-й статьи.
Разумеется, уменьшение происходило прежде всего за счет статьи 58. 1, по которой сажали прибалтийских и украинских партизан участников сопротивления. Но и по статье 58. 10 за язык, за свободу слова, тоже сажали не так много, как сохранила народная память, потому что в народной памяти остался в основном 1953 год как угроза новой волны массовых репрессий, которая прекратилась со смертью Сталина.
И какое-то время политические репрессии перестали быть инструментом политики. По статистическим данным получается, что после смерти Сталина идет резкое снижение числа посаженных, а потом вновь резкий взлет в 1957 году, когда по статье 58. 10 были осуждены 1798 человек, около 1200 человек в 1958 году и несколько сотен в 1959 году. А потом количество осужденных вновь стало резко падать, и в 1964 году их было уже порядка двух сотен человек.
Эти цифры не случайны: через полгода после XX съезда КПСС начались венгерские события, которые сильно испугали партийных лидеров и госбезопасность. Начавшаяся гласность была резко свернута, и появилось инструктивное письмо ЦК КПСС от 25 декабря 1956 года, которое дало старт новой репрессивной кампании. Но это беспокоило руководство страны, поскольку не было похоже на движение к коммунизму. И тогда руководителем тогдашнего ленинградского управления КГБ Мироновым был придуман выход, который назывался профилактика.
То есть людей без особой надобности старались не сажать, предпочитая воздействовать на них разными способами по общественной линии, партийной, комсомольской, профсоюзной, внесудебными способами и так далее. Эта тенденция обозначена в решении XXI съезда Коммунистической партии под лозунгом Бороться за каждого человека. Фактически, таким образом были заложены основы репрессивной политики на последующие тридцать лет существования Советского Союза. Если взять отчеты КГБ в ЦК КПСС, то получится, что на одного осужденного приходилось около сотни профилактированных.
Казалось бы, это хорошо, что сажают мало, но как видно теперь, у страны отняли будущую элиту, потому что эти профилактические меры чаще всего касались лидеров, людей, которые могли бы стать основой гражданского общества. Профилактика очень тщательно воздействовала на умы и мастерски обрабатывала всех, кто выделялся из массы. Мысль, нужно ли сажать каждого, рассказавшего анекдот, заботила советских юристов еще при Сталине. И то, что, например, считают новым брежневским ужесточением введение статьи 190 о заведомо ложных и клеветнических измышлениях тогда было попыткой ослабить уголовное законодательство.
При Хрущеве менялись и условия содержания в лагерях, и состав лагерников. Четыре вида режима общий, усиленный, строгий, особый были введены именно в хрущевское время, и тогда же появился особый режим, или как его называют спец, для особо опасных госпреступников, которыми и были политические заключенные. После хрущевских амнистий в лагерях все равно оставалось достаточно много людей и не только настоящих военных преступников, но и участников сопротивления в прибалтийских республиках и на Западе Украины. Многие из них не были реабилитированы и досиживали до начала 70-х годов, так же как и посаженные по религиозным делам.
Анатолий Кузин, автор мемуаров Малый срок, попав в лагерь после участия во Всемирном фестивале молодежи и студентов в 1957 году, отсидел меньше трех лет. Сидел он в девятнадцатом Чунском лагере Озерлага на трассе Абакан-Тайшет. В их лагере поперечные дорожки между бараками называли: Первая, Вторая и Третья Антисоветская, а главная дорога называлась проспектом иеговистов. Свидетели Иеговы были не милы ни Гитлеру, ни Сталину, потому что они и Хайль, Гитлер не кричали, и в советской армии не служили.
Для них амнистий не было, и какое-то время они составляли большую часть населения лагеря. Произошла при Хрущеве и реформа Уголовного кодекса. Сначала вместо старых пунктов 58-й статьи появился закон об особо опасных госпреступлениях, затем статьи этого закона перекочевали в раздел Особо опасные государственные преступления нового Уголовного кодекса 1961 года. В общем, особенно ничего не поменялось, кроме санкций, больше двадцати пяти лет уже не давали.
Но высшая мера наказания оставалась. К особо опасным госпреступлениям в СССР относили довольно многое. Измена Родине, в понятие которой входила и попытка бегства за границу. Участие в разнообразных бунтах Новочеркасск или Тбилиси были не единственным, и даже недалеко от Москвы бунтовали Муром и Александров.
Но не бунтовщики составляли основу нового населения лагеря. Прежде всего это были осужденные по 10-му или по 71-му пунктам 58-й статьи, т. е. за то, что где-то что-то ляпнули, где-то что-то организовали.
Было и дело о подготовке покушения на Хрущева, но следствие не захотело придавать этому слишком большую огласку. Предполагаемого снайпера сгноили в психушке, а двое участников молодежной левой группировки Осипов и Кузнецов оказались в лагере. Осипов сейчас один из лидеров русских националистов, а Кузнецов подался в сионисты: пытался угнать самолет, отсидел много лет в Мордовии и сейчас благополучный журналист, редактор в Израиле. Со многими молодыми левыми из республик случилась подобная трансформация.
Система отправления неугодных в психбольницы появилась не при Хрущеве. Еще Сергей Писарев, старый большевик, комиссар, был под следствием в 1937 году, писал в ЦК. Потом был комиссаром на фронте, опять писал в ЦК и дальше регулярно сидел в психушке при Сталине, при Хрущеве и при Брежневе. Использование психбольниц для расправ с неугодными на время затухло в 50-е годы, потому что была комиссия с участием Шатуновской, которая расследовала карательную психиатрию и злоупотребления психиатрии в политических целях.
Но как явление это отменено не было. Интересно, что при Хрущеве не было ощущения, что лагеря по-прежнему существуют и что репрессии продолжаются. Это было осознано при Брежневе. При Хрущеве лишь создавались предпосылки.
Наверняка все знакомы с Обитаемым островом Стругацких и помнят, как Максим Каммерер там подрывал лучевые башни, стремясь избавить население страны от промывания мозгов. За четыре года до написания этой книги житель Минска Сергей Николаевич Ханженков, студент, инженер, посмотрел однажды из окна своего дома на стоявшую там глушилку (мачту, на которой помещались радиоизлучатели, глушившие передачи западных станций), и у него родилась идея. В институте, где он учился, была военная кафедра. Он с единомышленниками начали искать в местах боев, коих вокруг Минска было предостаточно, снаряды, и выплавлять из них тротил, делать кольцевые заряды, как их учили на военной кафедре, для подрыва опор этой башни.
Но как и у Максима Каммерера, у Ханженкова в группе оказался предатель, который их сдал. Два человека получили по восемь лет, а сам Сергей отправился в Мордовию на десять лет. В приговоре у него была статья диверсия. Дело Ханженкова по-своему оригинальное.
Конечно, чему бы ни служила эта башня, но в самом факте того, что они хотели взорвать нечто государственное, действительно был состав преступления, и не только по советским законам. Но среди политических заключенных Ханженков, разумеется, был белой вороной. В основном сидели люди, искажавшие социалистическую действительность, что-то написавшие или что-то обсуждавшие. Были среди них и сталинисты.
Например, один простой мужик из Дагестана, который, когда начались трудности с продовольствием, залез на бочку и начал оттуда вещать, что Хрущев до голода довел, а при Сталине хорошо было. Его посадили по той же политической статье. При Хрущеве ликвидировали особые лагеря. Переводили заключенных с Колымы и из Воркуты в более южные места.
А потом в начале 60-х всех собрали в Мордовии, в управлении ЖХ-385. Мордовия по сравнению с Воркутой была чуть ли не курортом. Но в начале 70-х, когда появилось диссидентское движение, выяснилось, что одна ночь в поезде из столицы до мордовских лагерей это недалеко, можно ездить на свидания. И тогда политических заключенных отправили куда подальше на Урал и в Пермскую область.
При Хрущеве же было всего два места ссылок мордовские лагеря и владимирская тюрьма, знаменитый Владимирский централ, куда среди прочих особо опасных госпреступников в свое время попали и бериевцы, сподвижники Лаврентия Павловича. История репрессий многообразна. Можно говорить подробнее и о самих лагерях, цитируя документы ЦК и КГБ, обосновывавшие эту репрессивную политику. Очень интересно читать мемуары.
Беда в том, что хрущевское время в контексте лагерной темы это выпавший кусок истории. При Сталине известно, что сажали и за что сажали, и мемуаристика лагерная того времени очень обширна. Живы люди, преследовавшиеся при Брежневе и Андропове. Но те, кто оказался в промежутке между Сталиным и Брежневым, остались в тени.
А ведь там было много очень интересных судеб. Но кто бы ни был у власти, репрессивная политика в СССР проводилась постоянно. То менее активно, то более активно, но политические репрессии продолжались на протяжении всех лет существования советской власти[46].
Статья взята с: http://www.libma.ru
