Цензура требовала ничего не писать про цензуру
«Незнание – сила» – этот Оруэлловский партийный лозунг из антиутопии «1984» нашёл воплощение не только в придуманном писателем Ангсоце с его «Министерством правды», но и в реальной советской практике XX века. Аналогом такого министерства стало верховное цензурное ведомство – Главлит СССР.
До него в течение почти 5 лет (с октября 1917 г.) ряд ведомств претендовал на главную и единственную роль в сфере надзора за печатным словом, в том числе учреждения с устрашающими названиями вроде Ревтрибунала по делам печати, Политотдела Госиздата РСФСР и т. д.
В 1919 г. предварительный контроль возложен был на Революционную военную цензуру; без обязательного разрешительного грифа «Дозволено Р.В.Ц.» не могло появиться отныне в свет ни одно произведение, пусть и очень далёкое по содержанию от военной тематики. Это обстоятельство порождало массу недоразумений, вызванных бюрократической неразберихой и даже своего рода ведомственным соперничеством. Дабы пресечь это – «в целях объединения всех видов цензуры печатных произведений» – по решению Совнаркома 6 июня 1922 г. и создан был Главлит РСФСР (затем СССР), просуществовавший семь десятилетий. До 1933 г. подчинялся он формально Наркомпросу: аббревиатура же его первоначально расшифровывалась достаточно невинно: Главное управление по делам литературы и издательств. Затем статус этого учреждения был повышен, Главлит стал непосредственно подчиняться Совнаркому (затем Совету Министров СССР), а расшифровка приобрела более строгие и определённые очертания – Главное управление по охране государственных тайн в печати (точнее было бы сказать, от печати).
Постепенно создавалась, говоря современным языком, «вертикаль» строго централизованного цензурного надзора. Главлиту СССР подчинялись областные и краевые управления, а последним – городские и районные отделы. Многочисленный, увеличивающийся год от года аппарат цензурных органов строго руководствовался спущенными сверху инструкциями и распоряжениями. Самым распространённым и эффективным средством стали издание и рассылка «на места» многочисленных циркуляров, выходивших под грифами «секретно» или «совершенно секретно». Время от времени, основные из них, «не потерявшие временного значения», сводились в особые «Перечни сведений, составляющих государственную тайну и не подлежащих распространению». Первый из них, вышедший в 1925 г., выглядел достаточно скромно, представляя собой 16-страничную брошюру. Со временем объём «Перечня…» увеличился во много раз: в 60-80-е годы он представлял из себя пухлый том объёмом до 400-500 страниц. Выходил он, естественно, под грифом «Совершенно секретно», хранился в сейфе и даже самим цензорам выдавался только под расписку. На их языке он получил название «талмуда»: «заглянуть в талмуд» означало справиться в нём, не подлежат ли какие-либо сведения, имена, события и т.д. тотальному запрету.
Поиск такого рода документов, надо сказать, в наших архивохранилищах весьма затруднён. Так, например, согласно официальной справке, полученной мной и моими коллегами, интересующимися историей советской цензуры, весь архив Главлита СССР с момента его основания (6 июня 1922 г.), по 1938 г. “не сохранился” (во что, конечно, очень трудно поверить). Да и сохранившийся, начиная с 1938 г., фонд Главлита в Государственном архиве Российской Федерации имеет массу лакун и далеко не полностью отражает реальную практическую работу этого учреждения.
Многие ценнейшие документы Главлита уничтожены по его же приказу в последние “перестроечные” годы, когда время самого Главлита уже было сочтено. Так, например, в 1990 году, за год до его ликвидации, им разослано на места секретное распоряжение “Об архивах Главлита”, которое предписывало дела с “Перепиской с партийными и государственными органами республики (края, области)”… исключить из “Описей дел постоянного хранения”, установив временный срок хранения не более трех лет и предоставить право руководителям местных органов «уничтожать эти дела по своему усмотрению».
Тем не менее «рукописи не горят» – я бы добавил к этому, столь часто цитируемому, оптимистически звучащему, на поверхностный взгляд, булгаковскому афоризму, слово «иногда». К счастью для историков, ряд главлитовских документов «отложились», по терминологии архивистов, в других архивах. В частности, публикуемые далее циркуляры и тексты «Перечней секретных сведений» мне удалось обнаружить в делах Леноблгорлита (Управление Главлита Ленинграда и области), хранящихся в составе Центрального государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга (ЦГАЛИ СПб.). Они главным образом и стали источниками публикации приведённых далее документов.
Перечни секретных сведений
Весьма характерно, что первые обнаруженные в архивах циркуляры Главлита касаются сведений о «тайнах Кремля» и его вождей. Предписывалось, в частности, циркулярами 1923-1924 гг. изымать из местной прессы сведения о «маршрутах из центра, остановках, местах выступления членов Правительства СССР и членов ЦК РКП». Такие материалы могли помещаться в газетах только в тех случаях, «… когда в них не указываются время и место пребывания данного лица» (интересно, как на практике это можно было осуществить?). Вот один из характерных циркуляров того времени, исходивший на сей раз из самого ОГПУ:
«ОГПУ. Всем Главлитам, облкрайлитам. «Секретно».
За последнее время в местной прессе (журналах и газетах) появились сведения, заранее указывающие маршруты из центра, остановки мест выступления (съезды, конференции, митинги, места лечения), равно как и пути обратного следования членов Правительства СССР и РСФСР, членов ЦК ВКП(б). Некоторыми редакциями посылаются без ведома ОГПУ не только репортеры, но и фотографы. Появление заранее этих сведений в печати облегчало работу всякого рода шпионов и крайне затрудняло работу по охране членов Правительства.
Считая, что такого рода сенсации, появляющиеся в печати, в любое время могут привести к печальным последствиям, ОГПУ предлагает:
1. Все сведения такого рода до согласования с ОГПУ в печать не давать.
Всякая посылка репортёров, фотографов и им подобных работников вслед за отъезжающими членами Правительства, равно и места их пребывания вне Москвы, без специальной визы ОГПУ запрещена.
Примечание. Редакции, посылающие своих работников без визы ОГПУ, будут подвергаться штрафу, а репортёры, фотографы и прочие аресту».
В сферу внимания цензоров должны были входить все публикации, в которых говорилось не только о самих сооружениях Кремля (см. далее особый пункт в «Перечне…» 1925 г.), но и все публикации, в которых так или иначе шла речь о зданиях, которые могут посещать вожди. Так, например, Большой театр, считавшийся «придворным», также должен был быть окружён тайной:
«Главлит РСФСР. Секретно. Циркулярно.
Всем политредакторам Главлита.
Главлит предлагает до полного окончания ремонта в Государственном Академическом Большом Театре не допускать в печати заметок, освещающих ход ремонта. По окончании ремонта допускать к печати подобные заметки лишь по согласовании с Комендантом Кремля тов. Петерсом.
Начальник Главлита Лебедев-Полянский».
Бдительно охранялись тайны родственного (точнее вышестоящего) учреждения – органов тайной политической полиции, носившей в разные годы различные названия (ВЧК, ОГПУ и т.д.). И в циркулярах, и в сводных «Перечнях…» не раз настойчиво напоминалось о том, что любые публикации на эту тему могли разрешаться только с их, органов, ведома.
10 сентября 1924 г. Циркулярно. Сов. секретно.
Ввиду появления в печати сведений о работе и структуре ОГПУ и его органов, Главлит предлагает вам при разрешении к печати подобного рода сведений строго руководствоваться параграфом 26 «Перечня сведений, не подлежащих оглашению» и разъяснениями к нему о допустимости опубликования подобных сведений лишь с санкции ОГПУ».
С помощью циркуляров Главлит принимал превентивные меры для того, чтобы оповестить все местные органы о «готовящейся акции». Так в 1925 г. он получил «агентурные сведения», что запрещённый к публикации Ленгублитом к печати рассказ Заводчикова «Взятка», «расшифровывающий работу органов ОГПУ, предложен печатанию в других городах. Главлит предлагает не допускать печатания указанного рассказа». Литераторы 20-х годов, видимо, хорошо знали о существовании такой циркулярной практики: «попасть в циркуляр» – означало тотальное запрещение публиковать то или иное произведение (иногда – все произведения проштрафившегося автора) где бы то ни было. В этом смысле характерна сценка, зафиксированная в «Дневнике» Корнея Чуковского. Встретив в июне 1925 г. на улице И.А.Острецова, начальника Ленгублита (тогда такие патриархальные сценки были ещё возможны; в дальнейшем любые непосредственные контакты писателя и цензора были исключены), он узнал, что «…в Гублит поступила рецензия обо всех ваших книгах», как выразился главный цензор Ленинграда, «и там указаны все ваши недостатки». Чуковский сразу же тревожно спрашивает: «Рецензия или циркуляр..?» и слышит «успокаивающий» ответ: «Нет, рецензия, но … вроде циркуляра».
Упоминавшийся уже первый сводный «Перечень…» 1925 г. состоял из 96 пунктов. Приведём сейчас лишь некоторые, наиболее характерные из них:
«7 сентября 1925 г. Главлит. “Сов. секретно”. Всем гублитам. Москва.
Рассылаем «ПЕРЕЧЕНЬ СВЕДЕНИЙ, СОСТАВЛЯЮЩИХ ТАЙНУ И НЕ ПОДЛЕЖАЩИХ РАСПРОСТРАНЕНИЮ В ЦЕЛЯХ ОХРАНЕНИЯ ПОЛИТИКО-ЭКОНОМИИЧЕСКИХ ИНТЕРЕСОВ СССР.
Запрещается допускать к печати:
Статистические данные о беспризорных и безработных элементах, контрреволюционных налётах на правительственные учреждения.
О столкновении органов власти с крестьянами при проведении налоговых и фискальных мероприятий, также столкновения по поводу понуждений к выполнению гражданами трудповинности.
Сведения о санитарном состоянии мест заключения. Сведения о наличии медикаментов. Сведения о медицинской помощи в районах, охваченных неурожаем.
Сведения о количестве политических преступлений, партийном составе обвиняемых и о количестве решений суда с применением высшей меры наказания печатать не разрешается.
Запрещается печатание всякого рода статей, заметок и объявлений, обращающих внимание на работу органов предварительного и последующего контроля печатного материала.
Запрещается печатать сообщения о самоубийствах и случаях умопомешательства на почве безработицы и голода.
Сведения о Кремле, Кремлёвских стенах, выходах и входах и т.п. как современного, так и исторического характера, до согласования их с Комендантом Кремля печатать запрещается.
Примечание: Рекомендуется в некоторых случаях согласовывать материал с заинтересованными ведомствами».
По мере приближения к 1929 г. , «году великого перелома», который злые языки стали впоследствии называть «годом великого перешиба», означавшего закат НЭПа, характер цензурных циркуляров резко ужесточается. В 1927 г. они сведены в небольшую брошюрку «Дополнения к «Перечню сведений, не подлежащих оглашению”, отразившую смену политического курса. Вот некоторые из них в разделе «Внутренняя политика»:
«Запрещается публиковать сведения о волнениях, забастовках, беспорядках, манифестациях и т.п., о политических настроениях в рабоче-крестьянских массах (сведения о забастовках на частных предприятиях (кроме концессионных) печатать можно).
Сведения о столкновениях с крестьянами.
Сведения о роспуске кулацких и буржуазных Советов и о репрессиях, предпринимаемых по отношению к ним.
Сведения о количестве политических преступлений, партийном составе обвиняемых по ним и данные о количестве приговоров суда, связанных с применением высшей меры наказания.
Сведения об административных высылках социальноопасного элемента, как массовых, так и единичных.
Сведения (статьи, заметки и т.п.), дискредитирующие работу органов предварительного и последующего контроля печатного материала, а также материалы, раскрывающие существующие формы и методы цензурной работы».
В особых комментариях эти пункты не нуждаются, кроме, пожалуй, первого и последнего. В первом не случайно уточнено, что сведения о забастовках на частных предприятиях позволительны, поскольку уже в это время был взят курс на постепенное их свертывание – мерами как политического, так и экономического принуждения. Ряд циркуляров 1927-1929 гг. коснулся, кстати, и ограничения деятельности частных издательств, которые позволено было основывать в годы НЭПа: к 1930 г. все они прекратили своё существование, превратившись в государственные. Последний пункт предусматривал прекращение публикации материалов, касающихся самого цензурного ведомства (ранее такие сведения изредка проникали в печать). Сами слова «цензура», «Главлит» и т.д. стали с тех пор табуированными: на протяжении десятилетий о них запрещалось упоминать в печати в любой коннотации и в любом контексте. «Цензуры в Стране Советов нет…»
Значительное место в «Перечне… » занимала, кроме того, экономическая тематика. В разряд «экономических секретов» относились сведения, из которых прежде никогда не делалось тайн. Тщательно скрывались, например, данные об экспорте пшеницы в 20-е годы, и не столько в целях поддержания выгодной для СССР конъюнктуры на мировом рынке, сколько для сокрытия самого этого факта от своего народа. Как известно, в начале 30-х годов, даже в год страшного голода на Украине (1933 г.), экспорт зерновых культур продолжался, о чём население не должно было догадываться . «Впредь до изменения» не разрешалось публиковать в печати «конкретные данные об урожае текущего года, цифры по отдельным культурам и районам», видах на урожай и т.п. Цензор газеты «Псковский набат» в 1928 г. получил даже выговор за пропуск в ней заметки «Богатые перспективы», в которой выдана страшная гостайна: «план экспорта груздей (!) за границу по Псковской области».
Циркулярно запрещались самые неожиданные вещи. Нежелательной в советской прессе объявлялась «…реклама иностранных фирм о следующих товарах: а) вязаные изделия; б) обувь; в) косметика; г) продовольственные товары; д) часы; е) иглы; и) утюги, примусы и т.д.». Такое распоряжение вызвано было не столько опасением нежелательной конкуренции на внутреннем рынке, сколько идеологическими соображениями: советские люди не должны подозревать, что исчезнувшие после революции обычные бытовые товары в изобилии производятся на «загнивающем Западе».
С той же поры цензурным ведомством стал постоянно оберегаться покой советских людей: они не должны были знать о природных стихийных бедствиях, ни о крушениях поездов, ни о взрывах на заводах, ни о других техногенных катастрофах. Вот лишь некоторые распоряжения на сей счёт:
«25 сентября 1924 г. Всем облкрайлитам. Секретно.
Главлит сообщает к исполнению, что всякого рода корреспонденции, сообщения и т.п. о крушениях поездов, за исключением сведений о том, поступающих из РОСТА (Российское Телеграфное Агентство – А.Б.) не могут быть допускаемы к помещению без согласования с ОГПУ».
15 ноября 1926 г.
С получением сего Ленгублит предлагает принять меры к тому, чтобы ни одна заметка или сообщение о крушениях поездов на Северо-Западной железной дороге не появлялось в печати без ведома и разрешения Политконтроля ОГПУ».
В «Перечнях секретных сведений» можно найти также пункты, предписывавшие не публиковать сведения об эпидемиях в отдельных местностях, оказании в них медицинской помощи и т.д. Зародившись вместе с Главлитом, такое, граничащее с паранойей, стремление к сокрытию правды продолжалось, как известно, многие десятилетия и приводило к трагическим для населения последствиям. Нарушена такая практика, да и то не сразу, крайне непоследовательно и неполно, лишь в годы «перестройки», когда власти вынуждены были – хотя и с преступным опозданием – сообщить о Чернобыльской атомной катастрофе. Помимо чисто практических целей, сокрытие правды преследовало и более широкие задачи: создание атмосферы таинственности, непонятности, страха перед неизвестным, что сопрягалось с поисками затаившихся врагов.
Публикуемые цензурные документы разрушают (или, скажем мягче, корректируют) несколько благостный взгляд на эпоху 20-х годов (годы НЭПа в особенности), присущий некоторым историкам. Анна Ахматова называла её «относительно вегетарианской» (это сказано было ею скорее иронически). Всё зависит, конечно, от точки отсчёта. Эта эпоха может показаться таковой лишь в сравнении с наступившей в 30-е годы эпохой откровенно людоедской, о чём свидетельствуют в числе прочего и циркулярные распоряжения Главлита того времени. Если позволят обстоятельства, мы в дальнейшем займёмся их публикацией.
