Иностранный корреспондент в Советском Союзе постоянно чувствовал себя не то шпионом, не то – в окружении шпионов
Рига, февраль 1977 г. На смену хмурому дню пришла ночь – прозрачная и холодная. Механические часы на платформе номер два показывали без двух минут одиннадцать. Красные огоньки последнего вагона ночного поезда Рига – Таллин сверкнули в морозном воздухе, пока состав пятился к перрону. На платформе группа людей, притопывая от холода, наблюдала, как на механическом табло появилась надпись «Таллин» на русском и на латышском. А вскоре скрипучий голос из громкоговорителя на правильном русском возвестил о начале посадки на таллинский поезд…
Я подхватил вещи и направился к седьмому вагону. Предъявив билет, пошел на поиски своего купе. Там я испытал приятное удивление. В купе уже сидела, уставившись в окно, молодая женщина. Когда она повернулась поздороваться, я был буквально сражен ее внешностью: красиво уложенные темные волосы, милый овал лица, нежная светлая кожа и живые темные глаза. На вид лет 28. Она опять отвернулась к окну, и я обратил внимание, что одета она не так, как большинство женщин в Советском Союзе: элегантного покроя темный костюм, белый шерстяной свитер, подчеркивающий красивую грудь.
Я снял пальто, поставил под полку чемодан и уселся напротив. Вскоре к нам присоединились еще два пассажира. Высокий широкоплечий мужчина с соломенными волосами в тяжелом пальто и двубортном пиджаке представился как инструктор по боксу с Украины. Последней появилась девушка лет 20 с несколькими пакетами в руках, худенькая, похожая на птичку, с нетерпеливым выражением лица. У нее были рыжие волосы и ярко-красная помада, которую она регулярно инспектировала в зеркальце. Девушка назвалась Машей Ивановой.
Поезд тронулся. Проводница вернула нам билеты и принесла стаканы с чаем. Едва за ней задвинулась дверь купе, инструктор по боксу выудил из чемодана бутылку коньяка и несколько стаканов. Он раздал нам стаканы, плеснул каждому коньяку и предложил выпить за знакомство.
За окном в свете полной луны проплывали реки и остовы мостов, огоньки редких деревень выступали из темноты и исчезали за горизонтом, а поезд все набирал скорость, пока колеса не начали стучать ритмично, неся нас через заснеженные поля и еловые леса.
У меня мелькнула мысль: возможно, это больше, чем совпадение: в купе со мной оказались две привлекательные женщины и мужчина практически моего возраста. Но эту противненькую мысль я быстро отогнал. На смену ей пришла другая: это купе в поезде, мчащемся из одной балтийской столицы в другую, – вроде убежища. В конце концов, не станет же КГБ работать субботней ночью, решил я и окончательно расслабился. Как бы там ни было, у молодых людей моего поколения много общего, где бы они ни жили…
Предыстория
В поездку по балтийским республикам меня пригласил Кестутис Йокубинас, бывший литовский политзаключенный. Мы познакомились в Москве и договорились увидеться в Вильнюсе. Кестутис пообещал передать мне контакты с его коллегами в Риге и Таллине. Я тогда еще только начинал свою корреспондентскую деятельность в СССР и параллельно обратился, как это было принято, в Агентство печати «Новости» (АПН) с просьбой помочь мне с организацией официальных интервью.
В Вильнюс я прибыл поездом ранним утром 15 февраля 1977 года. На перроне меня встретил местный представитель АПН. Он проводил меня в гостиницу на улице Ленина. На этот день не было назначено никаких встреч, и, едва обосновавшись, я позвонил Кестутису. Через час он уже был в лобби второго этажа. Я представил его человеку из АПН. При этом лица обоих выразили явное отсутствие энтузиазма по поводу этого знакомства.
Мы с Кестутисом вышли из гостиницы и отправились на городском автобусе к нему домой. Жил он в однокомнатной квартире на окраине Вильнюса. Одинокое окно да голые стены с четырехугольником из колючей проволоки над диваном – напоминание о 17 годах лагерей.
Мы уселись за маленьким столом, и Кестутис налил мне чашку чая. Говорили о судьбе литовского народа. Кестутис заметил, что у его поколения мало надежды увидеть независимую Литву. На следующий день, 16 февраля, как раз годовщина независимости.
К 5 часам стемнело. Мы вышли из квартиры и поехали в Старый город, с его отшлифованными ветрами истории каменными зданиями, извилистыми улочками, хмурыми двориками под сенью величественных католических соборов. Пошел снег, и толпы людей, отстоявших в очередях в магазинах, теперь спешили с покупками домой.
Погуляв по Старому городу, забрели в маленький магазинчик: Кестутис купил себе новый берет. А затем отправились к Антанасу Терлекасу, еще одному местному диссиденту. Он жил за городом в домике на краю Неменчинского леса. Терлекас провел нас в тесную комнату, сплошь заставленную книжными полками. Там на старых стульях и на полу в кружок сидели люди – пожилые и совсем еще подростки. На одной стене – карта Литвы XV века, изображавшая страну, простиравшуюся от Балтийского моря до Черного. Разговор шел главным образом вокруг 16 февраля.
Несколько молодых людей планировали возложить цветы к могиле Йонаса Басанавичюса, отца литовского национального движения, который, по странному совпадению, умер как раз 16 февраля. Смысл этой акции был именно в том, чтобы отметить национальную годовщину. Но если бы ребят остановила милиция, они всегда могли бы сказать, что пришли помянуть Басанавичюса. Это, конечно, никого бы не убедило, но милиция, возможно, не стала бы арестовывать их на кладбище. В противном случае властям пришлось бы публично продемонстрировать озабоченность националистическими проявлениями в республике, которых, как тогда официально утверждалось, не существовало. Опасность крылась в другом: милиция могла арестовать молодых людей после кладбища, к примеру, по подозрению в ограблении магазина.
Диссиденты рассказали мне о своих подпольных журналах, о поднятии старого литовского флага над зданием министерства внутренних дел, об арестах. Я заполнил записями большой блокнот. С Йокубинасом мы договорились о встрече в семь часов вечера следующего дня.
Утро выдалось мрачное. В сопровождении представителя АПН я отправился на интервью с чиновником из литовского правительства, а после обеда – в колхоз. На выезде из города машина неожиданно остановилась, и к нам присоединился мужчина, представившийся агрономом. Мой апээновский гид доверительно шепнул, что этот человек умолял включить его в нашу поездку. Посещение колхоза заняло несколько часов. И я все время думал, как бы не опоздать на вечернюю встречу с Йокубинасом.
Распрощавшись с колхозниками, тронулись в обратный путь. По крайней мере, я так думал. Однако наш агроном предложил по дороге заглянуть на чай в местный клуб. Я не испытывал никакого желания пить чай. Но выбора не было. Пришлось согласиться. Оба моих спутника при этом пообещали вернуть меня в Вильнюс к 7 вечера.
Через 20 минут мы прибыли в лесной домик, где нас встретил менеджер клуба, черноволосый человек лет 30. Предполагалось, что мы приехали на чай. Но стол встретил нас внушительной закуской. Агроном пояснил: это место отдыха местных функционеров и их гостей; в клубе также имеется финская баня. Он несколько раз упомянул эту самую сауну. А потом, слегка подмигнув мне, поинтересовался, как мне хотелось бы ее опробовать. Я сказал что никак, пытаясь скрыть испытанную от его предложения неловкость.
Менеджер налил нам водки. Агроном предложил выпить за мир и дружбу между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Я чокнулся со всеми и пригубил мой стакан.
– Почему вы не выпили? – забеспокоился агроном.
– Я выпил.
– Выпить нужно по-другому. – И он красноречиво опрокинул стакан.
Менеджер снова наполнил наши емкости. И все посмотрели на меня.
– Ну, – выдохнул я, – давайте выпьем.
Агроном сверлил меня взглядом:
– Вы – первый.
И снова я сделал глоток. Агроном смотрел на меня уже откровенно злобно, одновременно нагружая мою тарелку огромными порциями еды. А после очередного долива предложил новый тост. На этот раз «за разрядку международной напряженности». Я снова отпил.
Сверля меня взглядом, агроном поинтересовался, «прогрессивный ли я человек». Я спросил, что он имеет в виду. В ответ он задал мне вопрос о моем отношении к безработице в США.
Беседа становилась все более напыщенной и скучной. Спустя час я напомнил своему сопровождающему из АПН, что нам пора ехать. Агроном тут же сердито отреагировал: пора, мол, не ехать, а отправляться в сауну. Я повторил, что не имею никакого желания ее «опробовать». К тому же в голове у меня свежи были воспоминания об участи двух корреспондентов Рейтер, которых власти выслали из Москвы по обвинению в гомосексуализме. Троица не унималась. Они стучали кулаками по столу, скандируя: «В сауну! В сауну!» Не выдержав этой вакханалии, я поднялся и объявил, что возвращаюсь в Вильнюс. Шум прекратился. После чего агроном и мой гид настояли на последней рюмке. Мы выпили. Но агроном предложил новый тост. Я встал из-за стола, подхватил пальто и в одиночестве побрел к машине.
На просьбу отвезти меня в Вильнюс водитель ответил, что никуда не двинется без разрешения гида. Человек из АПН и агроном махали мне от дверей клуба, чтобы я вернулся. И только после моего пятнадцатиминутного стояния на морозе они подошли к машине, и мы поехали.
Операция «Ограбление»
Я примчался к месту нашей встречи с Йокубинасом в 19.30. Его нигде не было видно. Зато я обратил внимание на большое количество милиционеров, проверявших документы у прохожих, и милицейских машин, патрулирующих улицу Ленина. Вскоре после восьми вечера я позвонил Валерию Смолкину, другу Кестутиса. Он предположил, что того могли арестовать, и пригласил меня подождать новостей у него дома.
В такси я поинтересовался у русского водителя, что происходит. Тот пояснил: во время ограбления государственной страховой компании убили милиционера. При этих словах таксист как-то странно взглянул на меня в зеркальце заднего вида и спросил, не следят ли за мной. Я пожал плечами. Но поскольку не заметил за нами никакой машины, решил, что не следят.
К Смолкину приехал в 20.40. Мы прождали еще три часа. Незадолго до полуночи в дверь постучали, и появился Кестутис в промокшем от свежевыпавшего снега пальто. Оказывается, по дороге на встречу со мной его окружили милиционеры. Препроводили в тот же самый участок, что и во время ареста в 1947 году, поместили в камеру. Потом повели на опознание. Поставили рядом с двумя абсолютно не похожими на него людьми. Человек, которого Кестутис видел впервые, вошел в комнату, показал в его сторону и сказал: «Это он!» После чего Кестутиса допрашивал молодой подвыпивший офицер, говоривший на странной смеси русского и литовского.
– Вы, конечно, знаете, – заявил он, – что подозреваетесь в ограблении государственной страховой компании.
– Я уже был в лагерях и не собираюсь принимать участие в вашей комедии.
Тридцать лет назад, когда Кестутиса арестовали в первый раз по дороге в университет, офицеры КГБ тоже объявили, что подозревают его в ограблении. На этот раз Кестутиса дважды обыскали и отпустили вскоре после 11 вечера. Возможно, в КГБ подумали, что таким образом помешали нашей с ним встрече. На самом деле у нас появилась возможность несколько часов поговорить в квартире Смолкина, и я все тщательно записывал. Кестутис дал мне рижский адрес Интса Цалитиса – латышского диссидента, а также имена и адреса их эстонских товарищей. Он попросил меня не выпускать записи из рук. Я пообещал и в тот момент, естественно, твердо намеревался свое слово сдержать.
Из Вильнюса в Ригу пришлось лететь самолетом: железная дорога на этом участке была закрыта для иностранцев. В аэропорту меня встретил местный представитель АПН и отвез в гостиницу «Рига».
Умывшись и распаковав вещи, прежде всего подумал о записях. Как постоянно держать их при себе, если полностью исписанный блокнот слишком велик, чтобы просто положить в карман? К тому же всегда оставался риск забыть его где-нибудь случайно, а для бесед в Риге мне понадобился новый. И все же на утреннее интервью я его прихватил, с трудом втиснув во внутренний карман пиджака. Я таскал его с собой даже на обед в ресторане гостиницы. Но, отправляясь на послеобеденное интервью, все же выложил и запер в чемодане. Ключ от номера сдал консьержу на рецепции.
Вернулся затемно. Девушка-дежурная безрезультатно пошарила в 202-й ячейке и посоветовала спросить у дежурной на втором этаже. Там ключа тоже не оказалось. Я всерьез забеспокоился. Вышел на улицу привести мысли в порядок. Придя обратно, попросил девушку на рецепции еще раз проверить ключ. «Вот он, – радостно сообщила она, извлекая «находку» из ячейки номер 402, – оказывается, все время был здесь…»
Я поднялся в номер. Свет уличных фонарей просачивался сквозь нейлоновые шторы. Лихорадочно открыл чемодан: блокнот на месте. Все вроде бы не тронуто. Запихнув блокнот во внутренний карман, отправился ужинать, а потом – автобусом в Вецмилгравис, пригород Риги, на встречу с Цалитисом.
Рассказал ему о событиях в Вильнюсе. Он не исключил слежки, но, похоже,
это его не беспокоило. Цалитис надел пальто и вышел со своим сенбернаром на улицу. По возвращении сообщил, что видел на углу черную «Волгу» с четырьмя мужчинами. «Возможно, они там уже несколько часов. Им нет нужды вас сопровождать. Они знают: существует лишь несколько мест, куда вы можете поехать. И это знание экономит им время и энергию».
Мы поговорили о Латвии. По мнению Цалитиса, обстановка там была более спокойная: ни активных диссидентских групп, ни самиздатовских журналов. «Латыши легче уживаются с другими народами. В этом наше преимущество, и в этом наша трагедия». Через полчаса к нам присоединился Виктор Калныньш, еще один местный диссидент. Они посоветовали мне, кого и как разыскать в Таллине. Я записал имена и адреса на маленьком листке бумаги. Это были те же самые люди, которых мне назвал Кестутис.
Следующий день в Риге прошел без приключений. Меня водили на рижский вагоностроительный завод, а потом, по традиции, в колхоз.
Перед отъездом на вокзал оставалось немного времени. Из гостиницы я уже выписался и собирался прогуляться. Однако столкнулся с той же проблемой: куда девать блокнот? Не идти же с чемоданом! Оставлять вещи под присмотром портье я не решился. Пришлось оформить номер еще на час. Все оставалось на своих местах.
Шпионки с крепким телом
И вот я в таллинском поезде. В том самом купе. Расслабился. Особенно после коньяка, любезно предложенного инструктором по боксу. Маша Иванова достала из чемодана какие-то булочки и поинтересовалась, откуда я. Я ответил, что американец, работаю в Москве корреспондентом английской газеты «Файненшл таймс». Это произвело впечатление на всех присутствующих, и меня начали интервьюировать о жизни в Америке. Тренер прежде всего допытывался, какие у нас женщины. Я сказал, что лучше одеты, но необязательно более хорошенькие. Маша спросила, где девушки симпатичнее – в Москве или в Риге. Затем последовал вопрос, верю ли я в Бога. Мой утвердительный ответ ее несколько ошарашил, и она тут же спросила почему. «Здесь никто в Бога не верит», – пояснила она. Я же запутался в философских объяснениях своего мировоззрения. Пока я с трудом подбирал подходящие слова на русском, Маша немного подалась вперед, по-детски уперев подбородок в стакан с чаем. Темноволосая девушка тоже меня разглядывала. И тут, необъяснимо расслабленный после рижско-вильнюсской эпопеи, я сделал Маше знак пересесть рядом. Видимо, это прозвучало как руководство к действию. Я безуспешно пытался завершить свою мысль, а она тем временем обняла меня, и мы начали неистово целоваться. Тренер по боксу тут же метнулся к полке напротив и слился в объятиях с темноволосой красавицей, прильнув к ее потрясающей груди.
Но это длилось недолго. Девушки отослали нас в коридор, сказав, что им нужно раздеться и приготовить постели.
К этому времени большинство обитателей вагона уже отошли ко сну. Пока мы ждали в коридоре, я задумался: женщины, предложение легкого секса – стандартная «ловушка». Но именно это и успокоило мои страхи. «Подложить» женщину в купе поезда – слишком очевидно. Я был уверен, если уж КГБ хотел меня на чем-то поймать, наверняка там придумали бы что-нибудь не столь примитивное. Нет, это случайная встреча. На Западе превалировала тенденция не доверять ничему, что связано с Советским Союзом, иными словами – жить с постоянными подозрениями, а это было как раз то, чего я всеми силами хотел избежать.
Когда мы зашли в купе, Маша сидела на верхней полке в прозрачной ночной рубашке, с крестиком на груди. Темноволосая красавица лежала на нижней: одеяло натянуто до плеч. Мы быстро разделись, и тренер по боксу выключил основной свет. Я забрался на верхнюю полку, тренер устроился внизу и потушил ночники. Купе погрузилось в темноту.
Ночью меня тревожил странный сон, от которого остались какие-то обрывочные воспоминания. Размытый образ темноволосой девушки, перемещавшийся по купе, как будто она собиралась уходить. Даже во сне я расстроился, потому что мечтал поменяться местами с тренером и последнее, чего бы мне хотелось в этой связи, это ее досрочного исчезновения. Было еще какое-то неясное беспокойство. Едва открыв глаза, я подумал о чемодане, в котором были записи и полный список имен и адресов диссидентов, включая тех, с кем предстояло встретиться в Таллине.
Я натянул брюки, лихорадочно застегнул рубашку и спустился вниз. Поля и леса Эстонии проплывали мимо в рассветной голубизне. Тренер, небритый и взъерошенный, уже оделся и сидел на нижней полке напротив. Девушки спали. Мы обменялись шутками, и я потянулся к чемодану, чтобы достать свежую рубашку. Рука нащупала пустоту.
На лбу выступил холодный пот. И все же я не был готов признать очевидный факт: чемодан украли. Если КГБ охотился за моими записями, ему по меньшей мере дважды представлялась возможность изъять их в гостинице. В то же время мы все четверо еще оставались в купе. Я ледяным голосом сообщил тренеру, что не нахожу чемодана, и он охотно присоединился к поискам. Мы облазили все возможные места – наверху, под полками. Неожиданно тренер стал похлопывать себя по карману пиджака: «Ну-ка, ну-ка… мои часы… их нет!»
Он посмотрел на полку, где, свернувшись калачиком, спала темноволосая барышня. И нас одновременно осенило. Тренер откинул верхнее одеяло. Под ним мы обнаружили профессионально скрученную «куклу» из простыней.
Разбуженная Маша Иванова на мои расспросы ответила, что впервые увидела темноволосую девушку накануне в поезде и ничего о ней не знает. Я метался по купе в поисках хоть чего-то, что могла оставить злодейка. Потом позвал проводницу: не заметила ли она кого-нибудь, покидающего поезд среди ночи. Объяснил, что остался без чемодана, а тренер по боксу – без часов. Проводница пообещала сообщить в милицию и послать запрос на станции, где мы останавливались ночью.
Поезд прибыл в Таллин в 8.30 утра. На перроне не оказалось ожидаемого представителя АПН. Вместо него нас встречала милиция. Мы втроем и проводница отправились в отделение при станции, чтобы детально описать случившееся. С самого начала милиционеры дали понять, что рассматривают это дело предельно серьезно. Они потребовали подробных заявлений о событиях минувшей ночи, предупредив, что любое упущение может повредить расследованию. Тренер написал свое заявление. Маша Иванова – свое. Никто из них не упомянул про секс, однако все остальное было описано досконально, и у милиционеров вопросов не возникло. Маше потом пришлось изложить в письменном виде и мою версию, потому что по-русски я писал недостаточно хорошо для составления официального документа.
На эти формальности потребовалось время. И я, испытывая отвращение к себе и растущее безразличие к происходящему, выдал подробное описание темноволосой девушки, из которого следовало, что она была очень привлекательна. Читая мое заявление, офицер с мечтательными нотками в голосе произнес: «Двое мужчин и две молодые женщины в одном купе…»
Итак, литовские заметки пропали. Теперь мне предстояло, по крайней мере, отыскать эстонских диссидентов. Я ведь записал их имена не только в блокнот, но и на листке, который лежал теперь у меня в бумажнике.
Мы вышли из отделения милиции и встали в очередь на такси. Вдалеке из тумана выступал верхний город с его средневековыми стенами и шпилями. Было что-что величественное в этих старинных стенах, напоминание об осадах, которые пришлось выдерживать маленькому народу. Я смотрел на них с ощущением, что именно здесь решается судьба моей балтийской командировки.
Неожиданно около нас затормозил милицейский газик: милиционеры предложили нас подвезти. Мы с Машей забрались на заднее сиденье, тренер сел рядом с водителем. Меня подбросили в гостиницу «Виру». На прощание Маша оставила мне свой адрес в Таллине. Мы с тренером договорились встретиться с ней в холле гостиницы в 16.30.
Пока я ждал около стойки регистрации, мне показалось, что мужчина очень маленького роста с синеватыми прожилками на лице, в меховой шапке и длинном пальто, всячески пытается привлечь мое внимание. Я пытался его проигнорировать. В конце концов он подошел ко мне и, кашлянув, сказал: «Ну…» Потом протянул мне руку, пожал мою, и в ней остался скатанный в шарик клочок бумаги. Я положил его в карман. А маленький человек внезапно повернулся, быстро зашагал через холл гостиницы и скрылся за парадной дверью.
Нехорошая квартира
Комкая в кармане клочок бумаги, я ощутил некое внутреннее преображение. Представил ситуацию со стороны. Стал как бы зрителем в пьесе, в которой участвовал помимо собственной воли, и сам, не желая того, почувствовал интерес к тому, что произойдет дальше.
Едва прикрыв за собой дверь номера, я расправил клочок бумаги: неровным почерком на нем был записан таллинский номер телефона и просьба позвонить по нему из автомата. Я немедленно воспользовался платной кабинкой в холле отеля. Про себя решил: если ответит явно русский, я попал в КГБ, если эстонец, возможно, это кто-то из местных диссидентов. Мой абонент говорил по-русски с сильным эстонским акцентом. Он пригласил меня встретиться напротив «Каубамая» – главного универмага Таллина – ровно в час дня. Ко мне должен был подойти человек, передавший записку в отеле. Когда я попытался что-то спросить, говоривший повесил трубку.
Мне оставалось принять вызов. Покинул гостиницу в 12.45 и направился к универмагу по оживленному бульвару. В назначенное время я заметил идущего мне навстречу человека из отеля. Он пожал мне руку и велел следовать за ним. Так мы и шли друг за другом: сначала по улице, потом между пятиэтажными домами, и, наконец, свернули в какую-то арку. Мой провожатый вошел в подъезд – я за ним. Поднялись на пол-этажа. Дверь открылась и, едва я вошел за ним в квартиру, быстро закрылась, щелкнул замок. За моей спиной сгрудились несколько человек, и меня оттеснили в маленькую, плохо освещенную комнату: тяжелый стол посередине, буфет с химерами, потертый, но явно удобный диван – мебельные реликвии времен независимости. Несколько пустых стаканов и непочатая бутылка коньяка довершали картину. Мой провожатый жестом пригласил меня присесть во главе стола. Остальные – трое мужчин средних лет – разместились вокруг. Сам же он устроился на подоконнике.
Я оглядел присутствующих. Человек справа от меня – высокий и худой, важного вида, со скорбным лицом. Мой знакомец из отеля скорее похож на посыльного. Еще один мужчина – тоже небольшого роста со спадавшими на лоб рыжеватыми волосами. Четвертый, расположившийся в большом кресле, – с редеющими волосами и умными серыми глазами. Он был, пожалуй, единственным из всей компании с человеческим выражением лица.
Высокий и мрачный поднялся, налил мне коньяку. Я поблагодарил и отпил глоток. Высокий вернулся на место и после некоторого колебания заговорил по-русски с сильным эстонским акцентом.
– Что с вами случилось? Мы видели вас на вокзале с милиционерами. На какой-то миг мне почудилось, будто я на допросе.
– Думаю, вам это известно лучше, чем мне, – отрезал я.
– Мы очень беспокоились, – подал голос рыжеватый, игнорируя мою резкость. – И хотим знать, что же все-таки случилось.
– Я был в милиции, потому что в поезде посреди ночи украли мой чемодан. Может, вы мне объясните, где он теперь?
– Все наше движение из-за вас, возможно, оказалось под угрозой, – не обращая внимания на мою реплику, продолжил рыжеватый. – В чемодане были наши адреса и имена?
– Я вообще не знаю, кто вы такие. И мне ничего не известно ни о каких именах.
– А Викторс (Виктор) Калныньш разве их вам не назвал? – настаивал рыжеватый.
Высокого, казалось, деморализовала тупиковость ситуации.
– Викторс звонил мне, – вмешался он. – И мы поехали на вокзал вас встретить. Но ретировались, как только увидели, как вы разговариваете с милиционерами.
– Итак, – не унимался я, – вы настаиваете, что кто-то попросил вас встретить меня в Таллине?
Они закивали.
– Покажите мне какие-нибудь документы.
– Нет. Мы ничего показывать не будем, – твердо заявил рыжеватый.
– Рад это слышать, – парировал я. – Потому что в какой-то момент мне показалось, что, возможно, вы все-таки диссиденты. Но если вы не хотите назвать себя, это лишь доказывает, что вы – из КГБ.
Подчеркнутая вежливость, царившая в комнате, вмиг испарилась.
Высокий наклонился к столу:
– Я 12 лет провел в лагерях. Вы не смеете относиться к нам как к шайке ниггеров.
Это замечание застало меня врасплох. Могло ли быть, что я их несправедливо обвинил?
– В основе ваших рассуждений – неправильная посылка, – подал голос человек, более старший по возрасту, казавшийся самым доброжелательным. – Если понадобится, КГБ может сделать любое удостоверение личности. – Он поколебался, а потом мягко добавил: – Доверяйте сердцу…
Потом он поинтересовался, был ли у меня список с именами и адресами таллинцев. Я сказал, что знаю, с кем мне надо пообщаться, и вынул список из бумажника. «Теперь не могли бы вы назвать себя?»
Высокий справа от меня представился: «Валдо Рейнарт». Мой знакомый из отеля сказал: «Я – Эндел Ратас». Настойчивый рыжеватый присоединился: «Март Никлус». А пожилой человек слева от меня мягко улыбнулся: «А я – Эрик Удам». Я знал, что Удам – лидер эстонских диссидентов-националистов. Потом Удам спросил, записаны ли у меня их адреса. Я кивнул. Тогда каждый член группы назвал свой адрес. Информация совпадала.
Рейнарт поднялся, уже явно менее расстроенный, и налил мне и остальным коньяку. Атмосфера в комнате разрядилась. Удам попросил рассказать об обстоятельствах кражи чемодана. С минуту поколебавшись, я это сделал. Если они все-таки диссиденты, им действительно надо быть в курсе. А если кагэбэшники, то они не узнают от меня ничего нового. Как бы там ни было, мне показалось, они вели себя так, как, наверное, любая группа диссидентов отреагировала бы на выходку безответственного иностранца, подвергшего их опасности. По мере моего повествования на их лицах появилось болезненное выражение. Когда я закончил, Рейнарт сказал, что немедленно позвонит Викторсу, чтобы тот предупредил своих о пропаже записей.
Потом они начали спорить между собой. Удам предположил, что чемодан могли украсть «бизнесмены» от «черного рынка». Никлус не согласился с ним. «Это был КГБ», – сказал он. Рейнарт спросил, о чем мы говорили. Я ответил: «О пустяках».
– И они не задавали вам никаких вопросов?
– Ничего особенного.
– Не похоже на КГБ.
Мы долго обсуждали, безопасно ли нам встречаться еще раз. Я понимал: эстонцам нужно время, чтобы взвесить ситуацию. А потом кто-то, по-моему, Ратас, назначил мне встречу у универмага в 10 вечера того же дня.
Уходя, я сказал Рейнарту, что сожалею о случившемся. Мне показалось, он немного смягчился: «Что вы могли сделать, – сказал он задумчиво, – молодой человек, красивая женщина…»
Удам попросил меня оставить листок с именами: «Не то чтобы мы вам не доверяли. Но мы не можем позволить себе еще одну ошибку». Я достал из бумажника записку. Удам бросил ее в пепельницу, чиркнул спичкой и держал ее, пока листик не превратился в кучку пепла.
Слежка
В гостинице я столкнулся с представителем АПН: он сказал, что разыскивал меня все утро. С большим сочувствием выслушав историю о чемодане, он отправился со мной на апээновской машине в магазин купить необходимые вещи. Мы договорились о поездке в колхоз следующим утром, а на судостроительный завод – во второй половине дня.
Я поднялся к себе и ровно в 16.30 был внизу в ожидании Маши и тренера по боксу. Прошел час. Никто не появился. В конце концов я отправился по оставленному Машей адресу. Это оказался район, застроенный барачного вида зданиями. Указанного номера дома не существовало.
Пришлось вернуться в гостиницу. Когда я покупал в холле открытки, возникло странное ощущение, что за мной наблюдают. Огляделся. Единственный в поле зрения – интеллигентного вида молодой человек с усами, козлиной бородкой и атташе-кейсом в руках. Меньше всего было похоже, что он за мной следит, если вообще кто-то этим занимался. Но мне все равно показалось странным, что он слоняется со своим кейсом по интуристовской гостинице.
С этими мыслями я побрел в Старый город. Накрапывал мелкий дождь. Снег на крышах подтаял, и вода стекала по водостокам на тротуар. В неверном свете фонарей облупившаяся краска придавала старинным фасадам убогий вид. Свернул на боковую улочку. Через окно старинного здания с остроконечной крышей, в котором приютился магазин «Хлеб», было видно, как люди толпились в очереди к прилавку. Хлопала дверь, пропуская входящих и выходящих. Миновал освещенное маленькое кафе. Внутри какие-то пожилые люди спешили к металлическим столикам с подносами в руках. Сгорбленная старушка заметала шваброй мусор и черепки. Кафе закрывалось. Я вышел на аллею, огибавшую стену Старого города, и неожиданно оказался в каменном мешке. Чуть не налетел на странную пожилую даму с лицом, обрамленным седыми локонами. Она застыла под дождем, держа в руках железную банку с карандашами, и, казалось, смотрела сквозь меня.
Вернулся к «Виру», пытаясь читать по лицам в толпе. Подошел к стеклянным дверям и оглянулся. Среди веселой группы финских туристов мелькнула знакомая бородка с кейсом. К универмагу я отправился по практически пустынной улице. Было 21.55. В 22.00 материализовался Ратас. Он поравнялся со мной, буркнул что-то на ходу и продолжил движение. Я поспешил за ним, потому что попросту не расслышал, что он сказал. Он сердито обернулся: «Они за вами следят! Будьте здесь завтра в два часа дня». Я остановился как вкопанный. А он исчез в одной из боковых улочек.
На следующее утро за завтраком я «обрадовал» моего сопровождающего из АПН, что не смогу после обеда поехать на судостроительный завод. Он возразил, что это невозможно. Но я проявил твердость. И он в конце концов сдался. Потом мы отправились в сельскохозяйственный институт в пригороде Таллина. Встреча продлилась несколько часов. Нас сопровождал официальный переводчик Фердинанд Кала. Отказавшись от ланча, я настоял, чтобы в час дня мы выехали в город. Кала попросил взять его с собой. Причин отказать ему я не нашел.
Институт находился в 45 минутах езды от Таллина. И я лихорадочно соображал, как мне избавиться от сопровождающих, чтобы встретиться с диссидентами. Во время ночной прогулки по Старому городу на глаза мне попалась гостиница «Балтика». Едва мы подъехали, я попросил водителя высадить меня около нее. После некоторого замешательства представитель АПН согласился, что там можно остановиться. А Кала сказал, что и ему в этом месте удобно.
Мы вышли из машины. Кала тут же словно испарился в толпе. Я прошел через маленький парк и начал подниматься по ступеням к центру Верхнего города. Внизу виднелись здания фабрик и желтые портовые краны, серые кварталы советских многоквартирных домов. На верхней ступеньке лестницы обернулся: снизу быстро поднимался молодой человек с длинными темными волосами в серебристом пиджаке. Я заспешил по узким улочкам Верхнего города, оглянулся на ходу и увидел, как он преодолевает последние ступеньки подъема. Бросился в ближайшую лютеранскую церковь, где официальный советский гид, приняв меня за туриста, немедленно начал экскурсию с рассказа о том, как именно на этом месте пытали еретиков.
Я в ужасе попятился и, оказавшись на улице, сразу обнаружил «серебристого», он о чем-то беседовал напротив церкви с предполагаемыми прохожими. Я свернул на тропинку между двумя каменными домами и почти побежал через широкую площадь. Внезапно мой преследователь вынырнул совсем рядом из боковой улочки. В отчаянии я повернулся и пошел прямо на него. Он, казалось, такого не ожидал. Остановился, закурил, отвернувшись в сторону. Воспользовавшись, что он стоит спиной, я поменял направление и через дворы за каким-то учреждением вернулся к городской стене. Внизу раскинулись красные черепичные крыши, прорезанные острыми зелеными шпилями лютеранских соборов и куполами заброшенных православных храмов.
Я начал спускаться и, к своему удивлению, не обнаружил «серебристого». Внизу смешался с толпой и остановил такси. За 15 минут до намеченного времени я уже был около универмага. Вокруг сновали люди с покупками: полные пожилые женщины с палочками, блондинки с бледными лицами и прямыми светлыми волосами, не поддающиеся описанию мужчины в потертых пальто. А напротив входа – знакомая старуха с банкой карандашей.
Ровно в два часа из толпы появился Ратас. Я последовал за ним в какой-то дворик. Он сказал, что там мы сможем спокойно поговорить. Однако каждый раз, когда открывалась дверь ближайшего подъезда, замолкал и ждал, пока прохожий поднимется по лестнице. Ратас предупредил, что агенты КГБ были повсюду. Поэтому группа решила, что встречаться в Таллине слишком опасно. Они хотели бы увидеться со мной в Москве. Кто-то позвонит мне и представится, что приехал от Эрика. Это будет сигналом к встрече у букинистического магазина на пересечении проспекта Мира и Садового кольца в 7 часов вечера того же дня.
Я спросил Ратаса, удалось ли ему сообщить Калниншу о пропаже записей. Он ответил, что «наши друзья» в Риге и Вильнюсе информированы и он надеется, что с ними не случится ничего ужасного.
