- 06 ноября, 2017
- Автор: Пит Долак
CounterPunch
- Переводчик: nessie264
Оригинал публикации: The Revolt that Shook the World
Красногвардейцы петроградского завода «Вулкан».
История не движется по прямой. Я не спорю, это изречение превратилось в клише. Тем не менее, это так. Если бы это было не так, мы бы до сих пор не спорили о значении Октябрьской революции в год её столетия, и более чем через четверть века после её кончины.
Ни большевики, ни какая-либо другая партия не сыграла прямую роль в Февральской революции, которая свергла царя, поскольку лидеры этих партий находились либо в изгнании заграницей, либо в Сибири, либо в тюрьме. Тем не менее, неустанная работа активистов заложила основу. Большевики тогда были в меньшинстве даже среди активных рабочих в крупных промышленных центрах России, но к концу года их кандидаты планомерно завоёвывали большинство во всех организациях рабочего класса — фабричных комитетах, профессиональных союзах и советах. Лозунг «мира, хлеба, земли» находил мощный отклик.
Настало время рабочему классу взять власть. Должен ли он был это сделать? Каким образом отсталая Россия с огромным сельским населением, по большей части неграмотным, может сделать прыжок к социалистической революции? Ответ был на Западе — большевики были убеждены, что социалистические революции вскоре захлестнут Европу, после чего передовые индустриальные страны протянут щедрую руку помощи. Октябрьская революция ставила на Европейскую революцию, особенно в Германии.
Мы не можем переиграть прошлое и все рассуждения на тему о том, что могло бы быть, это, как правило, бесплодные упражнения. История такова, какая она есть. Было бы легко и слишком упрощённо рассматривать европейскую революцию как романтическую мечту, как хотели бы нас убедить многие историки. Германия приблизилась вплотную к успешной революции, и вероятно, совершила бы её, имей она лучшее руководство, и если бы не было предательства социал-демократов, которые подавляли своих же сторонников и вошли в альянс с совершенно недемократической военной верхушкой Германии. Одно это могло бы кардинально изменить 20-й век. И придало бы импульс восстаниям, вспыхивавшим по всему континенту.
Вспомним слова британского премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа, сказанные в 1919 году, когда он говорил о своих опасениях Жоржу Клемансо, премьер-министру Франции:
«Вся Европа пропитана духом революции. Присутствует не только глубокое чувство недовольства, но гнев и возмущение среди рабочих довоенными условиями. Весь существующий порядок, в его политическом, социальном и экономическом аспектах ставится под сомнение массами населения от одного конца Европы до другого».
Какая страна станет первой?
Россия была самым слабым звеном европейского капитализма, а напряжение Первой Мировой войны добавилось к условиям для революции. Но не к её неизбежности. Здесь оживает аналогия с паровым двигателем, высказанная Львом Троцким:
«Без руководящей организации энергия масс рассеялась бы, как пар, не заключённый в цилиндр с поршнем. Но движет всё же не цилиндр и не поршень, а пар».
Октябрьская революция не произошла бы, не будь огромного количества накопившегося «социального пара», без массы людей, пришедших в движение, стремящихся к цели. Революция столкнулась с неимоверными проблемами, полагая, что она сможет выстоять перед контрнаступлением капиталистического мира, полного решимости её уничтожить. Революция стала маяком для миллионов людей во всём мире, когда забастовки и выступления, вдохновлённые русским примером, охватили всю Европу и Северную Америку. Докеры и железнодорожные рабочие в Британии, Франции, Италии и Соединённых Штатах демонстрировали солидарность, отказываясь грузить суда, предназначенные для поддержки контрреволюционных белых армий, которые убивали без жалости. Армий, при поддержке 14 стран-интервентов, стремившихся утопить революцию в крови.
Революция выстояла. Но революционеры получили в наследство страну, лежащую в руинах, подвергнутую эмбарго, что привело к голоду и эпидемиям. Промышленные центры, потерявшие рабочий класс, базу нового правительства, страна была окружена враждебными капиталистическими правительствами. Была одна вещь, с которой были согласны лидеры большевиков: революционная Россия не может выжить без революций, по меньшей мере, в некоторых странах Европы, как для оказания помощи, так и для создания социалистического блока, достаточно большого, чтобы выжить. Октябрьская революция провалится, если Европейская революция не состоится.
Тем не менее, они оказались в этой ситуации. Что делать? Без стратегического плана действий, с разрушенной промышленностью, обезлюдевшими городами и инфраструктурой, систематически разрушаемой всеми армиями, враждебными революции — пережившей семь лет революции и Гражданской войны – большевики не имели никакого другого варианта, кроме как полагаться на собственные ресурсы, имеющиеся в России. Эти ресурсы включали рабочих и крестьян. Ибо это и был капитал, необходимый для восстановления страны и затем для начала строительства инфраструктуры, который вывел Россию на путь к настоящему социализму, а не к отдалённой цели, лежащей где-то в будущем.
Дискуссии об этом, сосредоточенные на темпах и на том, чем можно пожертвовать для развития промышленности, горячо кипели все 1920-е годы. Изоляция России, рассеивание рабочего класса, неспособность нового рабочего класса, набранного из крестьянства, отстаивать свои интересы, и централизация, необходимая для выживания во враждебном окружении — всё это усугублялось всё более затягивающими схватками за политическую власть между всё более сужающимися группировками, что проистекало от изоляции, в которой находилась страна — что завершилось диктатурой Сталина.
Приватизация положила конец демократическому контролю
Но Сталин умер, и террор, который он использовал для удержания власти, ушёл вместе с ним. А политическая суперструктура осталась — одна партия, контролирующая экономику, политическую и культурную жизнь, чрезмерно централизованная экономическая система, которая неуклонно становилась всё более серьёзными путами для развития. Советская система запаздывала с широкомасштабными реформами, включая предоставление рабочим, от чьего имени правила партия, права голоса в управлении предприятиями (и страной в целом). Как только Советский Союз рухнул, а государственные предприятия были переданы в частные руки за незначительную часть стоимости этих предприятий, шанс построить реальную демократию исчез.
Реальная демократия? Да. Ибо без экономической демократии не может быть никакой политической демократии. Капиталистический мир, в каком мы сейчас обитаем, свидетельствует об этом. Что если бы народ Советского Союза сплотился ради собственной цели? Что если бы предприятия этой огромной страны стали демократизированными — некое сочетание кооперативов и государственной собственности под демократическим контролем? Это могло бы произойти, потому что экономика уже была в руках государства. Это могло бы произойти, потому что подавляющее большинство советских людей хотело как раз этого. Не капитализма.
Они не смогли вмешаться во время перестройки. Не понимали они, что их ждёт, как только Советский Союз будет распущен, а Борис Ельцин сможет навязать шоковую терапию, которая погрузит десятки миллионов в нищету и в итоге приведёт к 45%-ному падению ВВП — что намного больше, чем было в США во время Великой депрессии.
Революция, которая начинается с трёх слов — мир, хлеб, земля — и борется за выполнение этой программы против навязанной «шоковой терапии» — выражение, обозначающее насильственную приватизацию и разрушение систем социальной защиты, придуманное крёстным отцом неолиберализма Мильтоном Фридманом, когда он был наставником диктатора Чили Аугусто Пиночета. Миллионы людей вдохнули жизнь в эту революцию; три человека (руководители России, Украины и Белоруссии) положили ей конец во время закрытой встречи. Причём на заднем плане маячило финансовое оружие капиталистических держав, готовых пустить его в ход.
Советскую модель не восстановить. Это не означает, что нам нечему у неё научиться. Один важный урок из революций, обещающих социализм (таких, как Октябрьская революция) и революций, обещающих лучшую жизнь путём построения смешанной экономики (таких как Сандинистская революция) в том, что демократическая экономика, а, следовательно, и политическая демократия, должна опираться на народный контроль экономики — или, используя старомодный термин, средств производства.
Оставлять основную часть экономики в руках капиталистов — значит давать им силу для разрушения экономики, как стало ясно Никарагуа в 1980-х годах и как сейчас узнаёт Венесуэла. Передача всех предприятий в руки централизованного государства и его бюрократии воспроизводит отчуждение от тех, чей труд заставляет их работать. Кроме того, это приводит к перекосам и неэффективности, поскольку ни одна небольшая группа людей, независимо от того, насколько они преданы делу, не может владеть всем знанием, необходимым для принятия широкого спектра решений, чтобы позволить экономики работать без сбоев.
Мир 2017 года не тот, каким он был в 1917 году: во-первых, надвигающийся кризис окружающей среды и глобального потепления сегодня даёт нам дополнительный импульс для выхода из рамок капиталистической системы. Нам необходимо производить и потреблять меньше, а не больше, в отличие от того, что было столетие назад. Нам нужно участие всех, а не бюрократии. Планирование снизу с сохранением гибкости, а не жёсткое планирование, навязанное сверху. Но нам необходимо также учиться на многих достижениях революций 20-го века — идеалам полной занятости, всеобщем доступе к культуре, доступному жилью и здравоохранению как правам человека, достойным пенсиям и тому, что эксплуатировать и сдерживать развитие других человеческих существ ради личной выгоды оскорбительно.
Продвижение вперёд в человеческой истории это не дар богов свыше и не подарок от великодушных правителей, правительств, организаций или рынков — это продукт коллективной борьбы людей на грешной земле. Если революция не оправдалась или не удалась, это просто означает, что пришло время попробовать снова и в следующий раз сделать это лучше.
