90 лет назад, 30 января 1922 года, Политбюро ЦК РКП(б) запретило публиковать сообщения о массовом людоедстве и трупоедстве в голодающих районах страны. Обозреватель “Власти” Евгений Жирнов выяснил, как партия и правительство довели людей до утраты человеческого облика.

“Безжалостно выметают все до зерна”

В советские времена о голоде 1921-1922 годов в Поволжье писали и рассказывали однообразно и довольно скучно. Обычно говорилось о том, что летом 1921 года случилась засуха и в некоторых областях страны погиб урожай и начался голод. Но трудящиеся всей советской России, а вслед за ними и представители прогрессивного человечества пришли на помощь пострадавшим, и в течение непродолжительного времени голод и его последствия были ликвидированы. Время от времени, правда, появлялись выпадающие из общего строя статьи и брошюры, в которых рассказывалось, что Американская администрация помощи (АРА), доставлявшая продукты из-за рубежа и кормившая голодающих, кроме благотворительных преследовала и иные, совсем не благородные цели. Ее сотрудники занимались шпионажем, готовили заговоры против советской власти, и только благодаря проницательности и бдительности чекистов их тайные умыслы удалось раскрыть, а американцев — выслать из страны.

Собственно, этим информация о поволжском голоде для широкого круга читателей исчерпывалась. В те годы мало кто из советских идеологов и пропагандистов мог предположить, что в обозримом будущем станут доступными, пусть и не полностью, архивы партии и ее карательных органов. Так что картину голода в Поволжье можно будет восстановить во всех деталях и прежде всего понять, что голод возник не только и не столько из-за погоды.

Продовольственные затруднения в ходе Гражданской войны возникали повсеместно и регулярно. Причем нередко недостаток продуктов в сельских районах был следствием их безжалостного изъятия советской властью в лице представителей продовольственных комиссий всех уровней при поддержке специально создававшихся вооруженных продотрядов. А любое уклонение от сдачи установленных во время продовольственной разверстки пудов зерна, мяса, фунтов масла и т. д. приводило к безжалостным репрессиям. Так что временами даже сотрудники ВЧК высказывали недовольство действиями продкомиссий и продотрядов, срывавших процесс налаживания отношений новой власти с крестьянством.

К примеру, особый отдел Саратовской губернской ЧК 5 января 1920 года докладывал в Москву о состоянии дел в этом поволжском регионе:

“Настроение населения губернии, в частности крестьянства, повсеместно неодинаково. В тех уездах, где урожай был лучше, настроение крестьянства замечается тоже лучше, так как данный уезд имеет возможность легче выполнять государственную разверстку. Совершенно обратное наблюдается в тех уездах, где урожай был плохой. Надо отметить, что крестьянство дорожит каждым фунтом зерна и по психологии крестьянина как мелкого собственника, материалиста. Немало недоразумений наблюдается при разверстке. Продотряды, согласно заявлению крестьян, безжалостно выметают все до зерна и даже бывают такие случаи, где берут заложниками уже выполнивших разверстку. Кроме того, не малым, а даже большим минусом для успешного выполнения разверстки есть еще то обстоятельство, что непропорционально раскладывается разверстка. Из поступившего к нам заявления красноармейца с приложением документов сельского Совета видно, где сельский Совет свидетельствует в одном случае о наличном имущественном состоянии цифровыми данными, а другой документ, выданный позже, указывает сумму наложенной разверстки, причем последняя на 25% больше действительного количества, заверенного сельским Советом в первом документе. На основании таких невнимательных отношений к разверстке действительно вызываются недовольства крестьянских масс”.

Похожая картина наблюдалась и в других районах страны, где позднее начался голод. Крестьяне возмущались и иногда даже восставали. Но после прибытия вооруженных частей смирялись и отдавали больше того, что в реальности могли отдать.

Нередко оказывалось, что сдано было все, вплоть до семян для следующего посева. Правда, рабоче-крестьянское правительство обещало крестьянам помощь и весной давало ссуду из отобранного у них же зерна. Но в разных частях страны это происходило по-разному. Соответственно, абсолютно различными оказывались и результаты проявленной государством заботы.

К примеру, в отправленной в столицу сводке Томской губчека “О положении в губернии за период с 15 апреля по 1 мая 1920 г.” говорилось:

“Крестьяне жалуются, что они теряют много дорогого времени на получение всевозможных справок и разрешений, бесполезно бегая из одного учреждения в другое, и часто безрезультатно. Для большей наглядности приведем один из многочисленнейших примеров, насколько губпродком обращает внимание на просьбы крестьян и своевременно их выполняет. Крестьяне, члены одного сельского коммунального общества, обратились с ходатайством к губпродкому выдать им для засева полей семян, обращая внимание, что близка весенняя распутица и семена необходимо получить срочно. Долгое время ответа не получалось, и разрешение на вывоз семян из ближайшего ссыпного пункта было получено тогда, когда дорога уже испортилась и не представлялось возможности вывезти семена”.

В результате весенний сев 1920 года в Томской, да и в некоторых других губерниях, по существу, оказался сорванным. А осенью пришлось вновь сдавать зерно по продразверстке, и для осеннего сева осталось еще меньше семян. В готовившейся для руководителей партии и государства информационной сводке Всероссийской ЧК за 1-15 августа 1920 года сообщалось о положении в губерниях:

“Саратовская. По губернии в связи с текущим полным неурожаем и почти полным отсутствием зерна для осеннего обсеменения полей создается очень благоприятная почва для контрреволюционных сил”.

Та же картина наблюдалась в Самарской губернии, где у крестьян не осталось не только зерна для следующего сева, но и никаких припасов, чтобы дотянуть до весны. В части поволжских регионов крестьяне даже пытались массово отказываться от выполнения продразверстки. Но советская власть, как обычно в подобных случаях, не церемонилась. В информсводке ВЧК за 26 октября 1920 года говорилось:

“Татарская республика… Крестьяне относятся к Советской власти недружелюбно по причинам разных повинностей и разверстки, при недороде в этом году местами в республике отказались от выполнения разверстки. В последнем случае умиротворяюще действуют посылаемые в такие места вооруженные отряды”.

Однако к весне ситуация стала критической. Ни есть, ни сеять попросту было нечего. Крестьяне было попытались вернуть зерно, свезенное на государственные ссыпные пункты. Но представители власти применили проверенные методы. Саратовская губчека докладывала в Москву 19 марта 1921 года:

“В Саратовском у. крестьяне предъявили требования о выдаче собранного хлеба, в случае отказа грозят взять силой. Нами послан отряд, такие же требования предъявили крестьяне еще двух уездов”.

“Наблюдается массовая смертность от голода”

Результат не заставил себя ждать. В конце весны—начале лета 1921 года в разных районах Поволжья, Урала, Сибири, Северного Кавказа и Украины начали появляться очаги голода. В информсводке ВЧК за 30 апреля и 1 мая 1921 года говорилось:

“Ставропольская губ… Настроение населения некоторых уездов скверное ввиду отсутствия продовольствия. В Александровском уезде толпа крестьян подошла с плачем к зданию исполкома, требуя хлеба. Толпу удалось уговорить подождать до 26 апреля, уездисполком снял с себя ответственность за события, которые могут возникнуть, если к этому времени не будет хлеба.

Башкирская республика… Политическое состояние республики неудовлетворительное. Наблюдается массовая смертность от голода. В Аргаяжском кантоне на почве кризиса вспыхнуло восстание”.

Однако поскольку голодающие районы перемежались с вполне благополучными, советское руководство не воспринимало ситуацию всерьез. Еще большую путаницу вносили сообщения с мест. Из одних и тех же губерний шли сообщения то о голодных смертях, то об ожидаемом хорошем урожае. Местные руководящие товарищи то докладывали о страшнейшей засухе, выжигавшей все и вся, и наступлении саранчи, которая должна была уничтожить все оставшиеся растения, то радостно рапортовали о прошедших дождях и преодолении последствий жары.

В результате даже советские наркомы не могли понять, что же в действительности происходит в Поволжье и других голодающих районах. 30 июля 1921 года нарком иностранных дел Георгий Чичерин писал члену Политбюро ЦК РКП(б) Льву Каменеву:

“Уважаемый Товарищ. Необходимо внести планомерность и обдуманность в публикуемые сведения о состоянии урожая и о положении голодающих губерний. То, что у нас публикуется, колеблется между крайне алармистскими картинами и утешительными указаниями на то, что вовсе не так плохо, удался картофель или удалась гречиха и т. п. Прочитывая наши информационные радио, я считаю себя не вправе приостанавливать официальные сведения такого рода. Тем более я не вправе останавливать передачу этих сведений по радио внутри России. Между тем наши внутренние передачи не менее, чем наши заграничные радио, прослушиваются и перехватываются в западных странах. Я сам, читая наши официальные сведения, в конце концов не знаю, имеется ли налицо превращение десятка губерний в сплошную пустыню, или же имеется налицо частичный недород после того, как дожди поправили положение. Наша официальная информация отличается непоследовательностью и необдуманностью. Этим усиленно пользуются за границей. Кто хочет представить наше положение в катастрофическом виде, хватается за наши алармистские известия, другие хватаются за успокоительные известия. Ллойд Джордж (премьер-министр Великобритании.— “Власть”) в палате, отвечая на запрос, заявил, что его сбили с толку радио-телеграфные известия из России о том, что дожди прошли и улучшили положение”.

В результате в Поволжье отправилась комиссия ЦК РКП(б), а работа по организации помощи голодающим, как тогда говорилось, начала разворачиваться. По всей стране начался сбор денег и продуктов в пользу голодающих. В дело помощи включились АРА и организации Красного Креста из различных стран.

Помочь пострадавшим районам должна была и проведенная весной 1921 года, после объявления новой экономической политики, замена продразверстки продналогом. Как утверждали большевики, продналог резко облегчал и улучшал жизнь крестьян. Но на деле все зависело от местных властей и прежде всего от пресловутых продовольственных комиссий. В чекистских сводках рассказывалось, что продналог в некоторых губерниях устанавливают по посевной или имеющейся в распоряжении крестьянской семьи площади земли. Кроме того, пользуясь неграмотностью крестьян, продработники завышали имеющиеся у них площади вдвое. Так что налог мог превышать сбор зерна в самые урожайные годы. При этом продналог взимали даже в самых пострадавших от неурожая 1921 года местах, к примеру в Крыму. В информсводке ВЧК за 24 и 25 сентября 1921 года говорилось:

“Крым… Поступление продналога за последнее время сократилось. Продсовещание признало необходимым применить вооруженную силу, сформировать продотряды и запретить торговлю на рынках в местах, не уплативших продналога”.

В итоге, несмотря на благотворительную помощь, голод в стране разрастался и углублялся. А кроме того, начались эпидемии. 18 ноября ВЧК сообщала руководству страны о состоянии дел у немцев Поволжья:

“Число голодающих увеличивается. В Мамадышском кантоне число голодающих — 117 156 человек, из них 45 460 нетрудоспособных, случаев голодной смерти было 1194. Число заболеваний увеличивается. По сведениям Наркомздрава, заболели тифом 1174 человека, умерли 162 человека. Усиливаются заболевания детей”.

19 ноября чекисты сообщали об Оренбургской губернии:

“Голод усиливается. Увеличивается смертность детей. Ощущается острый недостаток медикаментов. За недостатком материальных средств борьба с голодом ведется слабо”.

7 декабря — о Саратовской губернии:

“Продовольственное положение северных и заволжских уездов крайне тяжелое. Крестьяне уничтожают последний скот, не исключая рабочего скота. В Новоузенском уезде население употребляет в пищу собак, кошек и сусликов. Смертность на почве голода и эпидемии усиливается. Организация общественного питания тормозится отсутствием продуктов. АРА содержит 250 тыс. детей”.

А 12 декабря — о Самарской:

“Голод усиливается, учащаются случаи смерти на почве голода. За ноябрь и октябрь от голода умерли 663 ребенка, больных — 2735, взрослых — 399 человек. Усиливаются эпидемии. За отчетный период заболели сыпным тифом 269 человек, брюшным — 207, возвратным — 249 человек. Шведская красно-крестная комиссия взяла на свое содержание 10 тыс. детей”.

Вполне закономерным итогом стала информация о Самарской губернии, поступившая руководству страны 29 декабря 1921 года:

“Эпидемические заболевания усиливаются вследствие недостатка медикаментов. Случаи голодной смерти учащаются. Было несколько случаев людоедства”.

“Небывалое явление повального людоедства”

В новом, 1922-м, году сообщения о людоедстве стали поступать в Москву со все увеличивающейся частотой. 20 января сводки упомянули о людоедстве в Башкирии, а 23 января руководителям страны доложили, что в Самарской губернии дело вышло за рамки единичных случаев:

“Голод дошел до ужасных размеров: крестьянство съело все суррогаты, кошек, собак, в данное время употребляют в пищу трупы мертвецов, вырывая их из могил. В Пугачевском и Бузулукском уездах обнаружены неоднократные случаи людоедства. Людоедство, по словам членов волисполкома, среди Любимовки принимает массовые формы. Людоеды изолируются”.

Об ужасах, происходящих в голодающих районах, начала писать и партийная печать. 21 января 1922 года “Правда” писала:

“В симбирской газете “Экономический Путь” напечатаны впечатления товарища, побывавшего в голодных местах. Впечатления эти настолько ярки и характерны, что не нуждаются в комментариях. Вот они:

“Заехали мы вдвоем в одну глухую заброшенную деревушку, чтобы согреться, отдохнуть и закусить. Продукты были свои, надо было только найти угол.

Заходим в первую попавшуюся избу. На постели лежит еще молодая женщина, а по разным углам на полу — трое маленьких ребят.

Ничего еще не понимая, просим хозяйку поставить самовар и затопить печь, но женщина, не вставая, даже не приподнимаясь, слабо шепчет:

— Вон самовар, ставьте сами, а мне силушки нет.

— Да ты больна? Что с тобой?

— Одиннадцатый день не было крошки во рту…

Жутко стало… Повнимательнее взглянули кругом и видим, что дети еле дышат и лежат со связанными ручонками и ногами.

— Что же хозяйка у тебя с детьми-то, больны?

— Нет, родные, здоровы, только тоже десять суток не ели…

— Да кто же их связал-то да по углам разбросал?

— А сама я до этого дошла. Как проголодали четыре дня, стали друг у друга руки кусать, ну и связала я их, да и положила друг от дружки подальше.

Как сумасшедшие бросились мы к своей маленькой корзинке, чтобы дать погибающим детям по кусочку хлеба.

Но мать не выдержала, спустилась с постели и на коленях стала упрашивать, чтобы мы поскорее убрали хлеб и не давали его ребятам.

Хотелось выразить порицание этой матери, выразить свое возмущение; но слабым плачущим голосом она заговорила:

— Они больно мучились семь ден, а потом стали потише, теперь уже ничего не чувствуют. Дайте им спокойно умереть, а то покормите сейчас, отойдут они, а потом опять будут семь ден мучиться, кусаться, чтобы снова так же успокоиться… Ведь ни завтра, ни через неделю никто ничего не даст. Так не мучайте их. Христа ради, уйдите, дайте умереть спокойно…

Выскочили мы из избы, бросились в сельсовет, требуем объяснений и немедленной помощи.

Но ответ короткий и ясный:

— Хлеба нет, голодающих много, помочь не только всем, но даже немногим нет возможности””.

А 27 января “Правда” написала о повальном людоедстве в голодающих районах:

“В богатых степных уездах Самарской губернии, изобиловавших хлебом и мясом, творятся кошмары, наблюдается небывалое явление повального людоедства. Доведенные голодом до отчаяния и безумства, съевши все, что доступно глазу и зубу, люди решаются есть человеческий труп и тайком пожирают собственных умерших детей. Из с. Андреевки Бузулукского уезда сообщают, что “Наталья Семыкина ест мясо умершего человека — Лукерьи Логиной”. Начальник милиции 4-го района Бузулукского уезда пишет, что по пути его следования в трех волостях он “встретил бывалые древние случаи людоедства древних индусов, индейцев и дикарей северного края” и что эти “бывалые случаи” выражались в следующем:

1) В селе Любимовке один из граждан вырыл из могилы мертвеца-девочку лет 14, перерубил труп на несколько частей, сложил части тела в чугуны… Когда это “преступление” обнаружилось, то оказалось, что голова девочки “разрублена надвое и опалена”. Сварить же труп людоеду, очевидно, не удалось.

2) Из слов членов Волисполкома с. Любимовки видно, что “дикое людоедство” по селу принимает массовые формы и что “в глухие полночи идет варка мертвецов”, но фактически “преследован” лишь один гражданин.

3) В с. Андреевке, в складе милиции лежит в корытце голова без туловища и часть ребер шестидесятилетней старухи: туловище съедено гражданином того же села Андреем Пироговым, который сознался, что ел и не отдавал голову и мертвое тело.

4) В с. Утевке Самарского уезда гражданин Юнгов доставил в исполком некоего Тимофея Фролова, “объяснив, что в ночь на 3-е декабря он, Юнгов, пустил Фролова к себе на квартиру и, накормив его, лег спать. Ночью Фролов встал и украл один хлеб, половину его съел, а половину положил в свою сумку. Утром в этой же суме у него найдена удушенная кошка Юнгова”.

На вопрос, зачем удушил кошку, Фролов объяснил: для личного потребления. “Кошку он удушил ночью тихонько и положил в суму, чтобы после съесть” — так гласит акт.

Исполком постановил: задержанного Фролова отпустить, так как преступление им сделано в силу голода. Сообщая об этом, Исполком добавляет, что вообще граждане села “устраивают охоты на псов и кошек и питаются пойманной добычей”.

Таковы факты, вернее ничтожная часть фактов. Об иных уже сообщалось, а иные ускользают от внимания общества и печати.

Что же делают с людоедами? Ответ простой — арестуют, “преследуют”, препровождают виновных вместе “с вещественными доказательствами” — окровавленными мешками мяса — в Народный суд, обвиняя их в людоедстве”.

Несмотря на то что дальше в статье обвинялись зарубежные буржуи и новые советские предприниматели — нэпманы, которые хорошо едят, в то время когда голодающие умирают, статья произвела неприятное впечатление на членов советского руководства. Нарком здравоохранения Николай Семашко в тот же день, 27 января, писал членам Политбюро:

“Дорогие товарищи! Я позволю себе обратить Ваше внимание на тот “пересол”, который допускает наша печать в противоголодной кампании, в особенности на умножающиеся с каждым днем сообщения якобы о растущем “людоедстве”. В одном только наугад взятом нынешнем N “Правды” (от 27/1) мы имеем сообщение о массовом людоедстве (“на манер древних индусов, индейцев и дикарей северного края”) в Бузулукском уезде; в N “Известий” от того же числа о “массовом людоедстве” в Уфимской губернии, со всеми подробными якобы достоверными описаниями. Принимая во внимание:

1) что многие из этих описаний явно неправдоподобны (в “Известиях” сообщается, что крестьянин села Сиктермы оставил “труп своей жены, успев съесть легкие и печень”, между тем всякий знает, какое отвратительное место представляют легкие мертвеца, и конечно, голодающий съел бы скорее мясо, “нашли при обыске гниющую кость зарезанного брата” — между тем кости, как известно, не гниют и т. д.),

2) белогвардейская печать усиленно смакует “ужасы людоедства в Советской России”,

3) что вообще в свой агитации мы должны бить не на нервы чувствительных субъектов, а на чувство солидарности и организованности трудящихся —

я предлагаю в партийном порядке предписать нашим органам:

1) строже относиться к печатанию сенсационных сообщений из голодных мест,

2) прекратить печатание рассказов о всяком “массовом людоедстве””.

“Многие едят человеческое мясо”

Кто знает, какой могла бы быть реакция членов Политбюро на обращение Семашко, но на следующий день “Правда” позволила себе поставить под сомнение решение Политбюро о людоедах. После сообщения о случаях людоедства Политбюро решило их не судить, а отправлять на психиатрическое лечение. А орган ЦК РКП(б) публиковал такие размышления своего сотрудника:

“Передо мной целая пачка документов о голоде. Это протоколы следователей Ревтрибунала и Народных судов, официальные телеграммы с мест, акты медицинской экспертизы. Как все документы, они немножко сухи. Но сквозь официальную оболочку очень часто пробиваются жуткие картины нашего Поволжья. Крестьянин Бузулукского уезда Ефимовской волости Мухин на дознании заявил следователю:

“У меня семья состоит из 5 человек. Хлеба нет с Пасхи. Мы сперва питались корой, кониной, собаками и кошками, выбирали кости и перемалывали их. В нашем селе масса трупов. Они валяются по улицам или складываются в общественном амбаре. Я вечерком пробрался в амбар, взял труп мальчика 7 лет, на салазках привез его домой, разрубил топором на мелкие части и сварил. В течение суток мы съели весь труп. Остались лишь одни кости. У нас в селе многие едят человеческое мясо, но это скрывают. Есть несколько общественных столовых. Там кормят только малолетних детей. Из моей семьи кормились в столовой двое младших. Дают по четверти фунта хлеба на ребенка, водянистый суп и больше ничего. В селе все лежат обессиленные. Работать не в состоянии. Во всем селе осталось около 10 лошадей на 800 дворов. Весной прошлого года их было до 2500. Вкуса человеческого мяса мы в настоящее время не помним. Мы ели его в состоянии беспамятства”.

Вот еще один документ. Это выдержка из показаний крестьянки той же волости Чугуновой:

“Я вдова. У меня 4 детей: Анна, 15 лет, Анастасия, 13 лет, Дарья, 10 лет, и Пелагея, 7 лет. Последняя была сильно больна. В декабре, я не помню числа, у меня с сиротами не было никаких продуктов. Старшая девочка натолкнула меня на мысль зарезать меньшую, больную. Я решилась на это, зарезала ее ночью, когда она спала. Сонная и слабая, она под ножом не кричала и не сопротивлялась. После этого моя старшая девочка, Анна, начала убирать убитую, т. е. выкидывать внутренности и разрезать ее на куски”.

“Продотряды, согласно заявлению крестьян, безжалостно выметают все до зерна и даже бывают такие случаи, где берут заложниками уже выполнивших разверстку”

“Что делать с людоедами? — спрашивает начальник милиции одного из районов Бузулукского уезда.— Арестовывать? Предавать суду, карать?” И местные власти теряются перед этой жуткой правдой голода, перед этими “бывалыми случаями” индейского людоедства. Характерный штрих: людоеды почти все являются с повинной к местным властям: “Лучше арест, лучше тюрьма, но только не прежние повседневные муки голода”.

“Я прошу только сейчас не возвращать меня на родину,— говорит крестьянин Семихин из села Андреевки Бузулукского уезда,— везите меня куда хотите”.

“Таких, как мы, я знаю, многих отпускают домой,— говорит арестованный крестьянин села Ефимовки, Конопыхин.— Мою жену тоже отпускали домой, но она не хотела, т. к. дома придется умереть”.

Что это, преступники? Психически ненормальные? Вот протокол медицинской экспертизы, произведенной приват-доцентом Самарского университета:

“У всех свидетельствуемых не обнаружено никаких признаков душевного расстройства. Из анализа их психического состояния выясняется, что совершенные ими акты некрофагии (поедание трупов) произведены были не в состоянии какой-либо формы душевного расстройства, а явились финалом длительного нарастающего и прогрессирующего чувства голода, которое постепенно сламывало все препятствия, сламывало борьбу с собой и немедленно влекло к той форме удовлетворения, которая оказалась единственно возможной при данных условиях, к некрофагии. Никто из свидетельствуемых не обнаруживал наклонностей к преднамеренному убийству или к похищению и употреблению трупов”.

“Я хочу работать всеми своими силами, лишь бы быть сытым. Я умею шить рукавицы, был раньше кучером, работал подручным в хлебопекарне. Дайте мне работу” — так просит съевший женщину Семыкин. Об этом же просят миллионы Семыкиных нашего Поволжья. Будет ли услышана их просьба?”

Но критиковать Политбюро, да еще и публично, было перебором даже для любимца партии и главного редактора “Правды” Николая Бухарина. Политбюро поддержало Семашко и 30 января приняло следующее решение:

“1. Строже относиться к печатанию сенсационных сообщений из голодных мест;

2. Прекратить печатание рассказов о всяком “людоедстве””.

Правда, от замалчивания фактов людоедства само людоедство никуда не исчезло. К примеру, в информсводке ВЧК за 31 марта 1922 года говорилось:

“Татреспублика… Голод усиливается. Смертность на почве голода увеличивается.

В некоторых деревнях вымерло 50% населения. Скот беспощадно уничтожается. Эпидемия принимает угрожающие размеры. Учащаются случаи людоедства”.

Последнее сообщение о людоедстве пришло в Москву 24 июля 1922 года из Ставропольской губернии:

“В Благодарненском уезде голод не прекращается. Зарегистрированы несколько случаев людоедства. Население ощущает острый недостаток в продуктах. Наблюдается физическое истощение населения вследствие недоедания и полной неработоспособности”.

“Зарегистрировано 315 случаев людоедства”

С окончанием голода страшное время, казалось бы, должно было исчезнуть навсегда, а руководство страны могло сделать из происшедшего соответствующие выводы. Но оказалось, что история вскоре повторилась вплоть до мельчайших деталей. Только отбирали все до последнего зернышка не у конкретных крестьянских семей, а у колхозов. Школьный товарищ главы советского правительства Вячеслава Молотова землеустроитель Михаил Чирков 6 сентября 1932 года писал ему о странном подходе к сбору зерна с колхозов в Северо-Кавказском крае. Урожай озимых, как писал Чирков, по многим причинам (вредители, недостаток тракторов и лошадей) оказался не из удачных. А зерно по поставкам государству требовали в непропорциональном объеме:

“Дождливая погода во время уборки окончательно угробила и без того скудный урожай и, кроме того, испортила зерно. Таким образом, получилось, что фактическая урожайность пшеницы с га в нынешнем году сводится к 1-1,2 центнера, т. е. только возвращаются лишь семена; а урожайность пшеницы установлена 3,5 центнера с га, и по ней разверстан план хлебосдачи. Я даже натолкнулся в одном из колхозов на такой случай, где на 500 га посева пшеницы (при установленной урожайности в 3,5 центнера) план хлебозаготовки дан не 1750 центнеров, как бы следовало арифметически, а 2040 центнеров. Немцы (колхоз — нацменовский — немецкий) удивлены вдвойне. Во-первых, как они будут выполнять заготовку, когда у них по законченному и строго учтенному обмолоту урожайность пшеницы оказалась 1,2 центнера с га (т. е. валовой сбор всего 600 центнеров), а всего более удивлены тем, какая голова рассчитывала план хлебозаготовок, когда задание колхозу по нему превышает даже валовой сбор по проектируемой начальством урожайности пшеницы с га”.

Но с колхозов требовали всего и сразу, а к сопротивляющимся немедленно применяли репрессивные меры. Та же картина наблюдалась и на Украине. А когда вновь начался голод, появились и сообщения о потреблении в пищу суррогатов, собак и кошек. А затем и о людоедстве. Секретно-политический отдел ОГПУ 26 апреля 1933 года сообщал о Северокавказском крае:

“С февраля на 1 апреля по краю выявлено 108 случаев людоедства… Всего выявлено занимающихся людоедством — 244 чел., из них мужчин — 49 чел., женщин — 130 чел., соучастников — 65 (главным образом несовершеннолетних членов семей)”.

Впечатляли и данные по Украине, доложенные руководству 23 июня 1933 года:

“В районах, пораженных острыми продзатруднениями, распространены случаи людоедства, трупоедства, употребления в пищу падали и разных суррогатов. Если в феврале, марте и первой половине апреля по Украине было зарегистрировано 206 случаев людоедства в 166 населенных пунктах 76 районов, то с 15 апреля по 1 июня, по неполным данным, зарегистрировано 315 случаев людоедства по 201 населенному пункту 66 районов. Случаев трупоедства на 15 апреля было отмечено 113, на 1 июня — 368. Убийствам с целью людоедства подвергаются главным образом дети. Эти явления имеют место особенно в Киевской, Одесской, Харьковской и Днепропетровской областях”.

Конкретные примеры ужасали не меньше, чем те, что имели место в 1922 году. Однако, как оказалось, та же схема доведения людей до полного голодного отчаяния и людоедства срабатывала и позднее — во время Великой Отечественной войны, причем в далеком тылу, в районах, откуда для фронта и Победы забирали все до последнего зернышка. И снова чекисты докладывали высшему руководству страны, и снова принимались меры, когда множество людей уже было не вернуть.

Но, в общем-то, в этом нет ничего странного: в стране, где все делалось ради великих целей, никогда не обращали внимания на жизнь и смерть обычных людей.