12 лет минуло с того дня, когда Советский Союз проснулся под слова дикторов Центрального радио: Государственный комитет по чрезвычайному положению сообщает. С того дня начался новый отсчет времени на всей огромной территории нашей страны. Случайно ли, что и теперь в обществе нет однозначной оценки событиям тех дней. Ведь то, что случилось после 1921 августа, опрокинуло надежды и ожидания новых свобод, какого-то невиданного гражданского комфорта и благополучия для подавляющего большинства людей.
По историческим меркам 12 лет время небольшое. Живут и здравствуют многие прямые участники тех событий. Поэтому и появляются все новые факты, обстоятельства, персоны, которые лишь утверждают нас во мнении о неоднозначности ГКЧП. Сегодняшняя публикация в нашем спецвыпуске Отечественные записки это новое осмысление и новые версии августа 1991 года.
В. Б. Ваш новый роман Последний солдат империи поразил всех, прочитавших его, своим новым подходом к ГКЧП. В течение 10 с лишним лет мы и наши газеты День и Завтра прославляли членов ГКЧП как героев, как людей, пошедших на великие жертвы во имя державы.
И тогда, сразу после поражения, был, конечно, заметен определенный пафос, заметна определенная идеализация последних лидеров советской державы, вошедших в ГКЧП, решившихся своими слабыми и неуверенными, дряблыми руками остановить окончательное крушение великой империи. Но эту идеализацию вполне можно было оправдать их жертвенностью, их содержанием в тюрьме. Вы писали им письма, встречались с ними накануне ареста, мы вместе провели торжественный вечер в кинотеатре Ударник сразу же после их освобождения в конце 1993 года, и тогда была сделана уникальная историческая фотография всех участников встречи. Вы дружили со многими из членов ГКЧП, вместе составляли Слово к народу накануне августовских событий, не случайно вас назвали идеологом августовского путча.
И вот в Последнем солдате империи читатель встречает вместо былых полулегендарных героев откровенных пораженцев, имевших всю полноту власти, могучую армию, МВД, прекрасные спецслужбы, многочисленный партийный аппарат, и за три дня все пустивших по ветру, слабаков, сдавшихся кучке негодяев, не пожелавших принять последнее сражение, пасть или победить. Чем вы обосновываете этот новый подход к ГКЧП, как к слабакам, которые сами сдали власть, а то и к предателям, осознанно развалившим могучую советскую империю. А. П.
Да вот этим и обосновываю, что сегодня, через 12 лет после августовских событий 1991 года, после поражения ГКЧП, абсолютно очевидно, что они были слабаками, которые сдали власть. Просто мы с годами становимся мудрее, а жизнь становится все ужаснее и трагичнее. Если тогда, в те августовские и сентябрьские дни 1991-го года, когда мы были просто ошпарены всем происшедшим: крахом страны, танками на улицах, казалось, что арестованные члены ГКЧП это герои прошедших лет, что они действительно выступили навстречу врагу. Теперь, спустя дюжину лет, когда было выявлено в руководстве страны громадное количество ренегатов и перебежчиков, когда мы сами являлись свидетелями такого количества заговоров, тончайших интриг, физических и метафизических воздействий, а главное, когда мы вдруг очутились в катастрофе адовой глубины, когда на миллион человек с каждым годом нас, русских людей, становится все меньше и меньше, а от великосоветской империи остались только обглоданные кости, как будто, вы понимаете, умер и сгнил огромный кит от Бреста до Владивостока, и мы живем среди обглоданных костей этого гигантского умершего животного, стало ясно видно, кто сдал нас противнику, видно, кто не нашел в себе государственной воли и трусливо, а то и осознанно предательски отрекся от собственной страны.
И стали видны основные параметры этого грандиозного предательства. Я сам и в начале перестройки, и во время ГКЧП, и после драмы поражения находился под впечатлением трагедии моей страны. Жил как бы в таком душном облаке. Не мог понять, как могла стремительно рухнуть огромная державная машина.
Я все время думал об этом и почти сразу же после трагедии написал первый вариант романа Последний солдат империи. Запечатлел увиденное и прочувствованное. Но со временем я отказался от иллюзий. От излишней жалости к своим героям, позорно сдавшим страну.
Сейчас я написал практически новый роман, и все, что вы видите в этом романе, это, конечно, огромная метафора, но в этой метафоре есть и политологический глубокий смысл. Да, гэкачеписты являются гигантскими лилипутами. В. Б.
Если внимательно читать роман, мы видим, как разворачивается один заговор в кругах рвущегося к власти честолюбивого Бориса Ельцина, который мечтает даже ценой ликвидации целой державы смести Горбачева и встать на его место, как разворачивается другой заговор, и сплачиваются силы вокруг Горбачева, и какую он плетет интригу, за этим следует третий заговор мировой закулисы. То есть как бы получается сеть определенных заговоров, один наплывает на другой, другой на третий. Что должны были сделать в этих условиях системы заговоров эти самые гэкачеписты. Почему они ничего не сумели сделать.
И почему наша страна, еще недавно стремительно развивающаяся, определяющая мировую историю, вдруг влезла в эту суету заговоров, почему не оказалось какого-то единого государствообразующего центра. Куда исчезла энергия целой нации. А. П.
Наша страна не влезла в эту пучину заговоров. В эту пучину заговоров влезло человечество, человеческая история развивается через заговоры, через геополитические проекты. Она планируется, эта мировая история. Но в истории всегда существует и мистический внеплановый процесс, огромный процесс, который сближает ее с природой, с неплановой стихийной тенденцией человеческого развития.
Но человек, оторвавшись от природы, перестав быть приматом, стал планировать свое домашнее хозяйство, хозяйство деревни, города, страны, а также свою собственную историю, и Россия в этом смысле в 90-х годах не отличалась ни от какой другой страны. Действительно был огромный проект, огромный заговор, некоторые называют его проектом Андропова, связанный и с изменением экономической структуры, экономических базисов общественного строя и идеологии страны. Этот заговор, этот проект, если вам так угодно, он реализовывался с годами, поэтапно, наполняясь персоналиями, наполняясь эмблемами, лозунгами, терминами. Если помните, в период перестройки одна доктрина сменяла другую, сначала было ускорение, потом больше социализма, были демократизация и гласность, затем была просто демократизация, затем были народные фронты, потом Бог знает что еще, Советы без коммунистов, потом свободная Россия и т.
д. Вбрасывали непрерывно меняющиеся формулы, которые дестабилизировали общественное сознание, перемалывались целые институты государственные, людей сводили с ума, создавалась психопатическая атмосфера во всем обществе, одновременно взрывался то Карабах, то появлялись народные фронты на Кавказе и в Абхазии, рухнула Восточная Европа. Все это происходило не само по себе. Это было результатом целого суперпроекта.
Я считаю, что вариант крушения ГКЧП, в результате которого произошел перехват власти в крупнейшей из красных стран мира, в Советском Союзе, это был, конечно, грандиозный проект, грандиозный заговор негодяев. Я условно называю его организационным оружием, которое было направлено на страну и многоаспектно, может, стоаспектно действовало на протяжении десятка лет, и так грозно и страшно сработало. Причем Советская власть не нашла в себе адекватных методов противодействия заговорам, она была слепа, она была беспомощна, она выродилась и выдохлась к тому времени. Недаром в романе Последний солдат империи есть такая метафорическая сцена о гибели красных богов, об отлете этих красных огромных птиц, которые вырываются из кремлевской стены, из сердца моего собственного героя, и улетают в бесконечность.
Поэтому система заговоров, которая увенчалась падением красной империи, это продолжение нашей истории. Сама красная империя, сам Советский Союз это тоже был великий проект, это тоже была суперкомбинация, это тоже, если угодно, был заговор, который не предполагался в русской истории еще за 20 лет до 17-го года, он тоже был спланирован, и вся русская, в том числе советская история это непрерывная система развития, меняющихся планов, проектов. В. Б.
И вот в результате последнего заговора ГКЧП, согласно вашему новому роману Последний солдат империи, и эта трактовка крайне непривычна для ваших читателей, оказывается, что главным деминургом, главным носителем зла, главным разрушителем красной империи стал главный чекист страны. Вы считаете, что возможно так и было на самом деле. Вы сейчас считаете, что Комитет государственной безопасности не просто не справился с вмененной ему задачей обеспечения безопасности страны, но осознанно стал разрушителем системы социализма не только в Советском Союзе, но и во всем мире. Какова по вашему роль КГБ в реальной действительности 1991-го года, и совпадает ли она с зловещей мифологической действительностью романа Последний солдат империи.
Что это за фигура главного чекиста. Как эта фигура соотносится с реальным последним руководителем КГБ Крючковым. А. П.
Вообще, когда мы говорим о проектах, о планах развития страны, эти планы в состоянии осуществлять далеко не все институты власти. Был Госплан, он осуществлял план экономического развития, был Совмин, в котором готовились тенденции экономической эволюции. Был, скажем, Комитет по науке и технике, где планировалось развитие супертехнологий. Был Центральный Комитет партии, который планировал идеологическое строительство в недрах советского общества.
Так задумывался план освоения целинных земель. Так задумывалась перестройка. Но самые изощренные и утонченные планы и технологии развития государства всегда были в лабораториях спецслужб. Являлись ли эти спецслужбы времен царя Ивана Грозного или Петра I, Сталина или Горбачева.
Спецслужбы, и только они, могли объединить две Германии. Две Германии это две галактики: ГДР и ФРГ, они объединились, а я видел это объединение, это трагическое соединение двух полушарий, которые никак не хотели стыковаться. Это могли сделать только спецслужбы, в том числе спецслужбы Советского Союза. В.
Б. Я вообще в эти дни был в Берлине, и у меня на глазах начали рушить берлинскую стену. И наш посол отказывался вмешиваться в происходящее на улицах. А.
П. Бархатные революции в Европе, когда одна за другой сдавались страны социалистического лагеря, безропотно и безвольно уходили лидеры компартий от руководства и вылезали из подземелья какие-то либерально-демократические тараканы с человеческим лицом, это все сделали наши спецслужбы. Несчастный Чаушеску был разорван, уничтожен, как наиболее бескомпромиссно настроенный социалист. Его самого и даже его жену уничтожили, конечно, спецслужбы, как их, румынские, так, не сомневаюсь, и наши советские.
Само создание печально знаменитых народных фронтов в Прибалтике, в Литве, в Латвии, в Эстонии (я хорошо помню эти времена) дело рук нашей государственной безопасности. А кто создавал совместные предприятия здесь, в России, накачивая первые отечественные фирмы деньгами партии и госбюджета, кто организовывал совместные предприятия за границой. А кто занимался созданием многопартийной системы и формировал лидеров этих новых партий, один из которых до сих пор не дает нам ночами спать спокойно, и дерет в Думе за волосы женщин, и рвет им накрашенные помадой рты. Это все дела КГБ.
Вот кто оказался главным врагом нашей державы. Что такое КГБ после краха. Может, мы действительно видели хоть одно восстание КГБ, которое боролось бы за сохранение страны, за сохранение порядка. Ничего подобного, КГБ разбежалось по совместным предприятиям, по банкам, оно оказалось, наравне с комсомолом, наиболее подготовлено к принятию нового буржуазно-криминального уклада.
КГБ занималось всем этим, всей трансформацией красного строя. Андропов, Генеральный секретарь Андропов, прежде всего был до конца жизни разведчиком. Пора его властвования это пора, когда, наконец, КГБ освободилось от прежнего партийного контроля, и партия, и госбезопасность слились, и не партия стала контролировать госбезопасность, а госбезопасность стала контролировать партию, и возник грандиозный реванш. То, что Владимир Александрович Крючков, который, по существу, был руководителем ГКЧП, был мотором ГКЧП (на него возлагались функции управления сложнейшей процедуой отстранения от власти зарвавшихся разрушителей), он, затеяв механизм восстановления Советской власти, запустив машину ГКЧП, сам же и остановил ее в первый день ее работы, осознанно не отдал приказ Альфе, которая должна была интернировать Ельцина, возвращавшегося из Алма-Аты к себе на дачу.
Команда Альфы ждала приказа об аресте, сидела в кустах у дачи, отслеживала каждое движение Ельцина, следила, как мимо них прошел картеж в Москву с полупьяным Ельциным, но так и не дождалась приказа. Интернирование одного Ельцина сняло бы вообще всю проблему ГКЧП. Крючков не отдал этот приказ. Сейчас он говорит, что это результат слабой воли, что он боялся жертв.
Каких жертв. Китай расстрелял свой мятеж на площади Тяньаньмынь, полив кровью эту площадь и избавившись от зачинщиков китайского разрушения державы (что привело бы к распаду ее и многочисленным гражданским войнам). В результате сегодня Китай на наших глазах становится величайшей в мире державой XXI века. Что это сентиментальность советских чекистов.
Как говаривал Константин Станиславский не верю. Это, может быть, сентиментальность последних вялых советских либералов, боящихся взять ответственность на себя. Но это не сентиментальность жестких чекистов. Поскольку именно Владимир Крючков был хозяином суперлаборатории, именуемой КГБ, он не мог это сделать бессознательно, я в этом усматриваю проект, я в этом усматриваю замысел, заговор, злую организованную волю.
Поэтому демиург, конечно, в нем может прочитываться. Мой герой, глава заговора КГБ, и реальный Крючков, конечно, разные люди. Мой герой романа наделен чертами носителя мирового зла, супер-дьявола, сатаны. В жизни все было по-другому.
Мы знаем, что на самом деле наши партийцы последней волны были абсолютно вялыми инертными стареющими людьми брежневского застойного покроя, у них были штаны, у них были лысины, у них была одышка, это были люди абсолютно непохожие на вельзевулов, но результат от их безвольного правления поистине сатанинский. Миллион в год, повторяю, русских людей вымирает, два миллиона бездомных детей, эпидемии страшных болезней, о которых люди и забыть успели. Массовая безработица, обнищание, криминализация снизу доверху, распад армии. Это мы выдерживаем теперь благодаря так называемому милосердию гэкачепистов, как они теперь говорят, побоявшихся пролить кровь двух или трех смутьянов.
Я думаю, что вся кровь, которая с тех пор пролита, и льется еще: две чеченские войны, расстрел Дома Советов, и вся эта мочиловка, которая идет на улицах, эти фугасы, и пояса шахидов, и этот ужас, стон, всех народов России, которую бульдозером срывают с континента, сдирают, это страшный результат того квазимилосердия, а на самом деле той страшной жестокости, которую гэкачеписты проявили по отношению к собственному строю, к собственной стране, к собственному народу. Эта кровь сотен тысяч людей тоже на их совести. В. Б.
В вашем романе Последний солдат империи этот демиург, главный чекист в самом финале проходит через тюремную камеру, и сразу же выходит через запасную дверь на свободу. Там его уже ожидают помощники. Он получает билеты на Мальту, едет на тайный объект сажать свой ливанский кедр в честь крушения советского строя и как бы улетает в некие западные благословенные края. Реально в жизни, как мы знаем, Владимир Крючков отсидел определенное время, вместе со всеми гэкачепистами, живет и сейчас, благоденствует здесь в Москве, есть четкая разница между вашим романным образом и реальным.
И все-таки вы сейчас абсолютно уверены, разбирая роли и обязанности всех членов ГКЧП, что главная вина в том поражении 1991 года лежит на чекистах, что все-таки КГБ осознанно сдало страну, а остальные гэкачеписты, от маршала Язова, министра обороны, до руководителя оборонки Бакланова, который наиболее благородно выглядит в вашем романе, уже становятся жертвами этого страшного предательского заговора внутри самого ГКЧП. Их элементарно подставили, как лохов. И винить их можно только в том, что они не нашли силы для отпора. Пример, как надо было действовать, как обращаться с толпой у Дома Советов, блестяще продемонстрировал Борис Ельцин в октябре 1993 года.
И ведь находятся для этих палачей оправдания у наших утонченных либералов. Находятся 42 подписанта расстрельного письма, призывающих к тотальному уничтожению приверженцев социализма. Хотя в литературе никто так и не воспел кровавый подвиг палачей. Скорее наоборот, и даже западник Владимир Маканин посвятил свою последнюю повесть Без политики жертвам расстрела 1993 года.
Но что же должны были делать растерявшиеся члены ГКЧП, имеющие абсолютную власть над армией, милицией, партийным аппаратом. А. П. Я просто не сомневаюсь в порядочности Василия Александровича Стародубцева, который тоже был в ГКЧП и перед которым я по сей день преклоняюсь, с ним как бы играли втемную.
И, конечно, Олег Дмитриевич Бакланов, наш замечательный космист, ядерщик, выведенный у меня в романе в образе зампреда, которого я по-прежнему люблю и которого я по существу последний раз обнял за два часа до его ареста в августе 1991 года, навещая в пустом одичалом кабинете ЦК, делал все, что было в его силах. Конечно, это были люди, которые оказались жертвами утонченных чекистских технологий. Я не хочу в деталях говорить об этом заговоре, потому что роман это не политология, и по роману довольно трудно выстроить детальную политологическую картину происшедшего, хотя тем не менее люди, которые были связаны с событиями того времени, узнают там всех героев, и все тенденции, которые облачены в достаточно экстравагантные образы, они там сохранены. И, повторяю, все остальные члены ГКЧП, включая и маршала Язова, оказались жертвами этой огромной подставки.
Смысл подставки был в том, что когда к августу сложилось противостояние основного центра, именуемого Горбачевым, с параллельным центром, который специально был выделен и сформирован, и находился в конфронтации с первым центром, имя ему был Ельцин, то стояла задача разрушения страны, партии и централизма, задача создать такую ситуацию в обществе, в социуме на один краткий миг, когда можно было перебросить полномочия центра и отдать эти полномочия параллельному центру. Что и произошло в результате ГКЧП. На 3 дня возник хаос конституционный, исчез Верховный главнокомандующий, исчезла легитимность, и этим хаосом, этим параличом, который был усилен ударами информационного оружия, перед которым бежали все: генералы, партийцы, красные директора, витии, красные писатели, почти все разбежались, перед этим информационным ударом не устоял почти никто. Эти полномочия были переброшены Ельцину, и Ельцин их взял в руки и захватил страну.
Так была разрушена колоссальная держава. Но вся эта технология была заранее тщательно продумана, она была многократно использована в прежние времена, и, конечно, за ней стоял Комитет государственной безопасности с его технологами. В. Б.
Я думаю, может быть, в результате того заговора КГБ, спустя десять лет возникает новый заговор ФСБ. Такая мысль несомненно возникает после прочтения вашего романа Последний солдат империи: откуда идет нынешний заговор ФСБ. Вы видите связь между нынешним приходом к власти людей из ФСБ и той предательской ролью КГБ, которую они сыграли в дни беспомощной августовской попытки сохранить страну в 1991 году. А.
П. Роман такого рода мной еще не написан, поэтому я не буду сейчас говорить об этом и делать аналогии между той порой и сегодняшней, но могу сказать, что спецслужбы, не справившиеся с задачей обеспечения государственной безопасности Советского Союза должны ответить хотя бы перед историей. Их корпоративная этика и философия мы лучшие люди страны, нам доверили хранение великих тайн и святынь государства, остальные так или иначе должны преклоняться перед нашим мессианством после поражения 1991 года смехотворна. К примеру, господин Бобков, который был по существу одним из высших идейных руководителей КГБ, главой 5-го управления, занимался охранительными мероприятиями, связанными с красным идеалом, красным смыслом, с красной доктриной, он же сразу после краха советской империи пошел в услужение в финансовую империю Гусинского и по существу стал преследовать и помогать преследованию всего того, чему раньше служил.
Спецслужбы гуляют по стране, как хотят. Бывшие комитетчики создали свои маленькие КГБ при банках, при корпорациях, эти маленькие КГБ со своей разведкой, со своим нанесением смертельных ударов, со своими информационными технологиями, они могут устранить противника, заказать его, создать ложные цели, на уровне, который мог позволить себе только КГБ СССР. А что касается сегодняшней политики, то она вся связана со спецмероприятиями, с активками, как говорят разведчики, и сегодняшняя власть пользуется спецслужбами для создания абсолютно колоссального количества больших или малых заговоров в политике. Очередной заговор будет сейчас разворачиваться в декабре в связи с выборами.
Мы видим, как создаются ложные перехваты, формируются ложные документы, как используется административный властный ресурс, главным инструментом которого и являются ФСБ и ФАПСИ с системой гасвыбора. В. Б. По вашему достаточно фантастмагорическому роману видно, что за всеми заговорами и прошлого, и нынешнего стоят великие тайны прошлого.
Ваш герой не просто хранитель советской идеологии, но и хранитель сакральных тайн мира, сакральных карт мира. Атомные бомбы по схеме Лаврентия Берии взрывались в местах возможного нахождения некоего Болта мира, Иосифом Сталиным использовалось против США топонимическое оружие. Подобный перенос системы географических координат приводил к уничтожению нашего противника. Эти сакральные тайны мира вами используются как художественный прием, или вы верите в их реальное существование.
Ваш стиль сверхавангарден, вы широко используете и гиперболу, и метафору. И возникает, как пишет Лев Данилкин, патриотический галлюциноз, босхианское бытие современной России. А как иначе передать атмосферу загадочного мгновенного крушения столь могучей державы. И на самом деле галлюциноз это не изобретение Проханова, как автора, а реальность 1991 года.
Это же был метафизический кошмар, когда все реальные политические и организационные контуры были размыты. Мистическое трехдневное уничтожение великой империи. А. П.
Таинственным является все, возьмите любое слово, например, слово картошка, и повторите его в комнате, занавешенной тысячу раз, и с этим словом возникнет что угодно, быть может, сатана появится у вас. За всяким явлением стоит пра-явление, за всяким ханом стоит свой про-ханов. Поэтому сакральное, таинственное, мистическое сопутствует всему, в том числе истории, а история это, конечно же, тайна, история великая мистическая тайна, как природное соединяется с человеческим, как человеческое становится божественным, как божественный промысел пытается реализоваться в конкретном императоре, лидере или вожде, как этому промыслу мешают искусители. А что касается топонимики, перенесения сакральных названий из страны в страну.
Вспомните и подумайте, зачем возник Новый Иерусалим под Москвой, когда патриарх Никон задумал вдруг перенести всю топонимику святых земель под Москву, под Истру, и там есть и своя Голгофа, там есть и Гефсиманский сад. Это все не игра, это не песочные домики и дворцы, это не Диснейленд. Но если посмотреть на Диснейленд американский, то в этом тоже есть некая метафизика, я сейчас поймал себя на мысли о том, что американцы, построив у себя под боком в Калифорнии или во Флориде диснейленды и поставив туда все европейские святыни, макеты других стран, осуществили своеобразный захват истории, захват мира, это по существу маленькая, оккупированная американцами империя, среди которой ходят пресыщенные американцы, лупоглазые американские дети катаются на американских горках и развлекаются добытыми трофеями. Это мистическое перенесение образов и моделей мира.
А что делали русские, когда высаживались на североамериканском берегу. Они тоже высаживались и образовывали там свой форт Россы, строили новую Москву, Нью-Петербург и т. д. Всякая популяция расширяется, она стремится захватить с собой свои святыни, свои знания, свои символы, свои фетиши в эти новые земли прогнать оттуда чужих богов, чужие символы и заселить своими.
А что такое перенесение мощей. Что такое перенесение надгробий и гробов. Это все мистические вещи. Что такое вынос тела Ленина или праха красных героев-мучеников из красной стены.
Это тоже изгнание красных духов. К этому стремится новая власть. Поэтому, конечно, за историей есть огромные сакральные миры, огромные сакральные знания, и ими серьезные политические технологи максимально пользуются, наравне с наемными убийцами, танками и дивизиями, спутниками слежения. В.
Б. Поэтому в романе Последний солдат империи среди действующих лиц и ожившие медные и бронзовые памятники. Впрочем, так и было на самом деле в том же 1991 году. Один из памятников памятник Феликсу Дзержинскому был замучен, зверски повешен, другие отправлены в ссылку, бежали через границы.
Третьи вернулись из стран Восточной Европы в Россию, как политические беженцы. Такой постмодернистский закат ГКЧП. Вы мистик. Вас можно назвать мистическим писателем.
То, что вы пишите, это все-таки не игровая проза, не просто еще один вариант альтернативной истории. Если и игра, то игра со смертью. А какова была мистическая картина мира в 1991 году. А.
П. Не знаю, пусть об этом судит читатель, но я помню эти три дня августа, которые прожил тогда в Москве, у меня было полное ощущение того, что в Москву влетело огромное количество злых духов, которые носились над площадями, над городами, усаживались на фонарные столбы, били своими крыльями перепончатыми в окна домов, выклевывали глаза. Они гонялись за мной, это помешательство, в котором я находился, оно было реальностью той жизни, были спущены все сатанинские своры на наш город, и ощущение того, что это как бы открылась преисподняя, и весь ад оттуда вышел, и этот ад по существу победил танки Язова, победил спецназ, победил волю грозных партийцев, сломил их волю. Это было полное ощущение присутствия Сатаны на московских улицах.
Я сам находился в состоянии паники. Бесы гнались за мной, они требовали моей казни. Я не забуду эти голоса мегафонные, которые были на площадях, там кричали: Повесить Проханова. .
Я помню этот ужас мистический, и это был страх, который поднялся из самого глубинного подсознания, это был страх ада. Поэтому я писал свой роман, изображая правду фантасмагорическими средствами, в отличие от фантастов, которые изображают часто фантастику самыми реалистическими приемами. По этому роману, я думаю, можно составить достаточно подробную политологическую карту, картину происшедшего, но сделана она в новой для меня эстетике, я эту эстетику опробовал в полной мере впервые именно на этом романе. И это была сумасшедшая эстетика жизни тех лет.
Так оно и было, так история и совершается в человеке. Если история пропущена через человека, она же пропущена и через его сосуды, и через его глазницы, и через его подкорку, и через его поджелудочную железу, пропущена через самые темные глубины его не контролируемого разумом существа, и тогда там, в глубинах подсознания, эта реальность приобретает фантасмагорические таинственные черты. В. Б.
Вы уже несколько лет пытаетесь в прозе идти нетрадиционным путем, вызывая возгласы неодобрения наших литературных пуристов. Но, может быть, на самом деле, это всего лишь требование темы. Как передать все вибрации общественного безумия первых перестроечных лет. Весь хаос и болотную трясину, всасывающую в себя атомные станции, ракетодромы, Одессу и Севастополь, Буран и Большой театр.
Футбол и хоккей. Все бесследно ушло в бездну. И ваш герой, генерал разведки Белосельцев, пробует понять это фантастическое безумие. Пробует прочесть таинственные метафоры, наплывающие друг на друга, причины исхода красных богов.
Последний солдат империи это постмодернистский римейк на свой же собственный роман десятилетней давности. Чем не устраивал вас ваш же первый вариант романа. Почему вам захотелось его переписать. Или вы считаете, что не только эти приемы постмодернизма, эти фантастические изображения действительности, этот вибрирующий галлюциноз более подходят для описания нынешнего российского ада, но и весь ваш изначальный более традиционный вариант политического романа тоже требовал перелицовки.
А. П. Есть примеры того, когда произведения искусств пишутся десятилетиями. Явление Христа народу писалось десятилетие, больше даже.
У Алексея Толстого иные книги тоже писались и переписывались годами. Есть вещи, к которым писатель с неизбежностью возвращается. Уход красной империи это настолько радикальная тема в жизни страны, что его нельзя было оставить без внимания. И я тогда еще, в 1991 году, по горячим следам писал, как я видел, эту ситуацию, мне казалось, что она очень актуальная, и я должен был ее зафиксировать.
А чем дальше я живу, тем глубже я понимаю эту реальность, и ее нельзя оставлять без внимания. Я откровенно не понимаю, почему наша культура, и левая, и правая, так равнодушна к грандиозной, мировой теме, не зафиксировала этот огромный грозный момент: уход навсегда из жизни всего мира красной империи. Если ее рождение было зафиксировано в Тихом Доне М. Шолохова, в Разгроме Фадеева, в Хождении по мукам А.
Толстого, в Оптимистической трагедии В. Вишневского, в поэмах В. Маяковского, всей огромной мировой культурой, то почему уход этой империи остался для нашей советской культуры как бы не замеченным, она в ужасе отмахнулась, она боится этой темы, она ужаснулась, может, она сама погибла в этой катастрофе, может, советская культура больше уже не существует. Почему я вернулся к этому роману.
Потому что я понял, то, что совершилось за эти 10 лет, очень важное и тоже очень мистическое событие. Даже история трех дней августа 1991 года. В. Б.
Эти 3 августовских дня могли бы стать для наших либералов какими-то праздниками на века, единственные 3 дня либеральной свободы, которые были за тысячелетние существования России. Либералы должны были создать свои великие мифы об этих трех днях. И ничего подобного не произошло. Либералы отступили от своего же торжества.
Сами же предали его. Я понимаю, почему к вашему роману Последний солдат империи очень осторожно подходят критики, близкие к либеральному направлению, ибо до сих пор эта тема их жжет. Они не приемлют вашу трактовку августовских событий. Вы же проклинаете их праздник.
Да, потом у них украли победу, и жулики вокруг Ельцина сумели оттеснить честных либералов, идеалистов, замочить их в сортире и взять власть. Но были же эти три дня триумфа либерализма. По крайней мере они могли воспевать вот то неосуществленное, великое, свободное начало, которое царило хотя бы эти три дня. И вдруг достаточно мощные художественные либеральные силы и поэты, и писатели, и художники, и музыканты они ушли от того, чтобы сделать август 1991 года великим праздником либерализма на века в русской истории.
Почему либералы не сумели воспеть свой праздник. А. П. Бог не дал.
Почему не удалось человечеству зафиксировать сожжение Рима Нероном, как великое торжество цивилизации. Или воспеть сожжение Геростратом храма Артемиды. История запомнила эти факты, но она рассматривает их как огромное злодеяние, как торжество зла, как страшный театр сатаны. И эти три августовских дня 1991 года останутся в памяти русского народа, как три дня, когда открылись адские бездны, и оттуда, из этих адских бездн, высунулось страшное, кровавое, хрюкающее, наполненное кровавыми соплями, с лопнувшими красными сосудами в глазах рыло, рыло либерализма, которое до этого рядилось в тоги утонченные, требовало перемен, отгораживалось мучениками ГУЛАГа.
Пелена рухнула, и вылезло рыло, которое до сих пор хрюкает и сжирает страну. Видимо, все-таки народ, наш народ несет сейчас страшные потери, и эти потери не могут не чувствовать богатые люди, их чувствуют и священники, и клерки, и лидеры партий, в том числе и проправительственных, они чувствуют, что нас сжирают. и они не могут это рыло обожествить, они не могут это страшное рыло полюбить, сделать его святым. В романе у меня эти три дня были днями выхода на поверхность какой-то глубокой, лежащей в глубине земных слоев слизи, которой накачал сатана землю, которая время от времени прорывается на поверхность этими страшными грибами зла.
Это была одна из задач романа показать не триумф либерализма, а его страшную харю. И конечно, мои оппоненты-либералы стараются этот роман даже не обругать, а замолчать, не анализировать его, потому что, если они тронут эту тему и начнут защищать либеральные ценности, они просто на глазах сами превратятся в таких копытных, рогатых, волосатых чудовищ. В. Б.
Может быть, поэтому либералы в художественном лагере, в писательском лагере боятся как огня этой темы. Все-таки есть какая-то мистика и в том, что тот самый парламент, который возглавил Ельцин и который мог бы стать праздником либерализма, либералами и был предан всего спустя два года. Там изменилось человек десять, десять ушло и десять пришло, и этот же демократический парламент вдруг оказался коммуно-фашистским, и оказался первым в России расстрелянным парламентов в 1993 году. Это тоже необъяснимая реалистическими средствами мистическая метаморфоза.
Воспевая 1991 год, либералы должны были воспеть и героическое поведение парламента в 1993 году. Это двойственное отношение к парламентским свободам, может быть, и не дало нашим либералам воспеть свой праздник. Они же сами его и похоронили. Вот почему нет ни одного полноценного художественного произведения, посвященного 1991 году в либеральном лагере нашей культуры.
А. П. Я могу ответить словами Шекспира, Гамлет сказал, что есть достаточно много истин, неизвестных ученым. Действительно, есть очень много тайн, это дает метаморфозы, тайна возмездия, тайна страшной кары, страшной кармы.
Я думаю, что кара и карма уже коснулась и Горбачева, и Ельцина, всех остальных предателей. Не обязательно видеть их качающимися на фонарных столбах на Тверской улице, они уже качаются на огромных фонарных столбах русской истории, и здесь донос на тебя ужасный пишут, это из Бориса Годунова. Борис Годунов, благодаря летописцам, вошел в историю как царь-детоубийца. Такого рода книги, я льщу себя надеждой, предлагаются мной читателю Такие страшные жуткие фрески и Горбачева, и Ельцина, и других предателей нашей родины они являются казнью этих великих отступников, предателей и грешников.
А что касается трех августовских дней, которые как бы исчезли, тоже сейчас пришла мысль в голову, Макбет начинается сценой, где сидят три ведьмы, и потом они исчезают, и один из героев, видя исчезновение странных кикимор, сидевших на болоте, в кочках, он объясняет их исчезновение словами: земля, как и вода, рождает газы. И это были пузыри земли. Три дня торжества демократии это были газы, это были пузыри, поднявшиеся из преисподней, из донных болот гнилостных. Они вспучились, они лопнули, они распространили над страной, над Родиной свое зловоние, и исчезли, сгинули, и никто больше не хочет о них вспоминать.
В. Б. С одной стороны, ваш роман Последний солдат империи роман пораженческий. Все организованные силы партия, армия, красные директора, оборонка терпят крах.
Империя разваливается. Разбежалось КГБ, пачками генералы стали изменять присяге, переходить, выслуживаться перед Ельциным. Но тогда же, собственно в те же дни, трагические для России дни 1991 года стали зарождаться как бы первые очаги русского национального сопротивления, которые достаточно ярко проявили себя в 1993 году и развиваются сегодня, то самое патриотическое движение, к которому мы принадлежим. Структура гибла, а одиночки восставали, бунтовали.
Бросали вызов предательскому режиму. Эти 3 дня 1991 года можно воспринимать как восстание одиночек. Недееспособная армия, не нашлось ни одного соединения, сохранившего верность советской присяге. Недееспособное КГБ, даже партия в те дни оказалась недееспособная.
И только одиночки спасли честь России, честь державы. И только одиночки показали себя героями, последними солдатами империи. Но они же дали возможность нам дальше развивать наше национальное русское сопротивление. Как вы относитесь к этому восстанию одиночек.
Ведь и главный герой ваших семи романов генерал Белосельцев тоже герой-одиночка. А. П. Я изобразил своего главного героя, который в какой-то момент для него самого показался единственным малым последним человеком, в котором сохранился красный советский смысл и который не имел в руках ни оружия, ни дивизий, ни телевизионных камер, и по существу он стоял один на один с метафизическим злом, уносящим его любимую страну, его идеалы, его судьбу, и он не мог, не знал, как ему противодействовать злу, которое бросало его, ставило на колени, убивало, убеждало убежать вместе с многомиллионными толпами партийцев, военных и чекистов.
И он нашел единственный возможный способ противодействовать это выбор одиночки, это метафизический вызов страшному метафизическому злу, он надел на себя все былые награды, все свои ордена, и один вышел на Красную площадь и провел свой последний парад, парад 1991 года. Прошел по Красной площади, когда-то здесь двигались ракеты, колонны, здесь Иосиф Сталин принимал парад 1941 года, а также Парад Победы. Это была пустая площадь с голыми звездами, с голой ободранной брусчаткой, и он прошел так, как будто с ним шли миллионы. И они потом двинулись за ним следом, эти миллионы, это был тот первый человек, который вылезает из окопа с каким-нибудь наганом ТТ и кричит Вперед, за Родину.
За Сталина. . Один бежит навстречу пулеметам, шквальному огню. Потом через 10 секунд поднимается второй, двенадцатый, сто первый, и начинается наступление и прорыв фронта, и объединяются Донской и Сталинградский.
Так бывает в истории: один камень порождает лавины. И в ту пору мы сами видели, как создавалась эта новая лавина нашего национального сопротивления в Доме писателей, где мы забаррикадировались писатели, активисты славянского собора, русские националисты, забаррикадировались все те, которых потом в 1993 году назвали красно-коричневыми и коммуно-фашистами, и мы выдержали этот страшный метафизический напор, который был брошен на нас. Мы отбили тогда наши ценности. И я хочу, чтобы этого не забыли, чтобы пришедшие впоследствии вожди, партии, направления, движения особенно не мнили о себе, чтобы они знали, что они пришли вторыми, а то и третьими, а до них были землепроходцы нашего национального сопротивления.
В каком-то смысле этот роман памятник первым дням нашего национального сопротивления. В. Б. И этот роман стал романом о том русском национальном герое, который сегодня востребован страной, но руководство которой пока не обращается к этим настоящим национальным героям.
Кто такой Белосельцев. Это же некий фантом, который в каждом романе практически погибает, сгорает дотла, но какая-то клеточка остается живой, и вот уже в новом романе герой вновь появляется, так происходит и в американском Терминаторе, но Терминатор чисто машина, а в романах Александра Проханова оживает живой человек из плоти и крови. Он сгорает и вновь возрождается. И вот герой вновь зовет за собой весь свой народ.
Кто ваш национальный герой. А. П. Мой национальный герой описан мною во всех моих романах, и правильно, в этом смысле Белосельцев бессмертен.
Он у меня является человеком моих лет и моего опыта, который был выстрадан всей советской реальностью, который, с одной стороны, является суперразведчиком, суперинтеллектуалом, понимающий закономерности, очень тонкие закономерности и технологии этого мира, закономерности и технологии, недоступные простому человеку, отчасти он эти технологии сам и создает, он участник самых сложных огромных проектов, которые поручала ему страна последние два десятилетия своей истории на полях сражения в Афганистане, в Анголе, в Мозамбике, Никарагуа, на Ближнем Востоке, в этом смысле он суперинтеллектуал и суперразведчик. Но одновременно он все время чувствует, что в поход его посылает не просто командир, не просто генерал, не просто страна, не просто правительство, его посылает в поход Господь Бог, который родив его и бросив его в жизнь, тем самым дал ему огромное задание, он послал его в разведку огромную стратегическую с тем, чтобы он прожил эту жизнь, прошел все круги, которые даны человеку, и ад, и свет, и красоты, и вернулся после смерти опять к Господу и сказал ему, что же он обрел здесь на земле, какие он принес ему в своих дланях зерна маковые, что он ему принес, и сумел ли он выполнить наказ, выполнить задание своего высшего командира небесного, принес ли он угодные Богу знания или он принес ему фальшивку, прах. Может быть, Господь послал его в поход, а он сделал вид, что пошел. Сам же лег на канапе и окружил себя прекрасными девами, и все это время пролежал, а потом вернулся и сказал, что я сражался.
И смысл моего героя именно в этом, что он работает сразу в нескольких диапазонах. Один диапазон его житейский, другой диапазон супергосударственный, а третий диапазон высший, мистический, божественный, православный, христианский идеал, и такие люди не чужды советской эпохе, я себя таким всегда чувствовал и продолжаю чувствовать. Я сейчас хочу затеять новый роман, новую книгу, и там у меня такая метафора, мой герой будущий, он всю жизнь ходил на Красную площадь и смотрел на колокольню Ивана Великого, и там под золотой шапкой, под золотой главой есть три черных пояса и на них золотыми буквами сделана какая-то надпись, и он никогда не прочитал эту надпись. Хотя она всю жизнь светила над головой, над Москвой.
Какие только надписи мы не читали: ночной клуб, Распутин, или продается холодильник. или голосуйте за СПС. А вот эту надпись, которая сверкает над Москвой в течение нескольких столетий, мы не прочитали. И мой герой тоже не читал.
И в конце своего пути ему вдруг явилось прозрение такое, он как бы облетел вокруг этой главы и прочитал надпись. Там написано: Бог есть, ты умрешь, Россия бессмертна. Вот это кредо, это триединство оно заложено в мое творчество и в метафизику моего национального героя. В.
Б. Многие читатели, наверное, будут спрашивать: зачем понадобились такие достаточно рисковые стилистические эксперименты в романе, и словесные, и семантические, и метафизические вольности. Нельзя ли было обойтись традиционным путем психологического реализма и не смущать наших читателей, привыкших к традиционной прозе. Это что новый путь писателя Александра Проханова, которому требуется расширить свой диапазон действия и попробовать себя на новых пространствах, в новых литературных областях, или это неизбежность самого замысла романа.
Или и то и другое. А. П. Тут некогда себя пробовать, я не молодой человек.
Некогда ставить эксперименты. Если бы мне было 18, я бы ставил эти эксперименты. Это просто органическое состояние моей души, моего сознания и моего пера. А что, этого требовательного читателя не смущает, что до 1991 года они жили в советской стране с тяжелыми ракетами, с жестким контролем над бандитами, с тихими, освещенными огнями переулками московскими, и в самой большой в мире сверхдержаве.
А сейчас живут в каком-то гнилом обломке, где на улице мочат каждый день людей, и стреляют из автоматов, где кумиром стал не человек, а мерзавец с толстым брюхом и бриллиантовым перстнем на руке, какой-нибудь банкир или корпоративный монстр непонятного происхождения. Или как только посмотришь на телевидение, на тебе начинают оттуда харкать, плеваться, глумиться. Ты видишь детскую порнографию на страницах легальных журналов. Это его не смущает.
А смутит то, что я перешел от мистического реализма прежних своих романов к реализму фантасмагорическому. Если его это смущает, то это, видимо, тот самый настоящий человек, смущающийся новой эстетики, который не может принять вид сегодняшних московских улиц и тротуаров, и больше не ходит за хлебом и не голосует каждые четыре года за какие-то партии: за Ельцина или еще за кого-то. В. Б.
Такой по-настоящему требовательный читатель должен был восстать и в 1991 году, и в 1993 году. Отменить итоги фальшивых выборов в 1996 году. Что-то маловато было таких требовательных читателей. А когда эту новую жестокую реальность ему предъявляют в прозе, он от нее отворачивается.
И последний вопрос. К какому читателю обращен роман. Вы же не можите сказать: мне читатель не нужен, я выполнил для себя задачу художественную, а дальнейшая судьба книги мне неинтересна. При всем несомненном эстетстве, у вас всегда есть сверхзадача к кому-то обращаешься.
Кому сегодня в августе 2003 года необходима, даже важна ваша, да и наша общая правда о видении 1991 года. А. П. Во-первых, я вижу перед собой читателя, для которого чтение остается насущным, который не погрузился в компьютерные игры или безумное созерцание современного ночного телевидения.
Для тех, для кого чтение осталось хлебом насущным. А если такой человек сохранился, читающий человек, то это думающий человек, это человек, открытый для поиска, для познания. Вот этот человек мне и важен. И необязательно, является ли он выпускником какого-нибудь филологического факультета, или человеком со вчерашними либеральными представлениями, или пожилой седой фронтовик-коммунист, мне это не важно.
Важно, чтобы он читал и при чтении пытался найти те формулы, те истины, которые уже отсутствуют и в глянцевых журналах, и в массмедиа, и на страницах газет. И если на этот роман обрушится хула, а она может обрушиться, это все равно будет результат, значит, его прочитали. И хулящий так или иначе каким-то образом воспримет мои энергии и мои замыслы.
Статья взята с: http://sovross.ru
