 | |
| Космодром Байконур. Перед стартом | |
 | |
| Юрий Гагарин с дочкой Леной, 1964 год | |
 | |
| Место приземления «Востока-1». Деревня Смеловка в Саратовской области | |
 | |
| Космонавты на вестибулярной тренировке | |
 | |
| Мать космонавта Анна Тимофеевна Гагарина | |
«Надежность полета Ю. А. Гагарина была 0,73. В первые 25 секунд полета спасения не было»
В этом году весь мир будет отмечать 50-летие первого пилотируемого полета в космос. И хотя за эти годы о Юрии Гагарине написано немало, многие эпизоды из жизни этого уже легендарного человека были до сих пор либо засекречены, либо закамуфлированы официальной пропагандой. Книга Льва Данилкина «Юрий Гагарин», которая выходит в издательстве «Молодая гвардия», рассказывает об этих ранее неизвестных страницах, в том числе о подготовке к полету и о том, как он проходил
Америка дала миру много дорого экипированных, привлекательно выглядящих и воплощающих демократические ценности супергероев – от Нила Армстронга до Люка Скайуокера; в разработку их имиджа вкладывались астрономические суммы, они чеканили красивые фразы, лучезарно улыбались, говорили о воплощении американской мечты.
Россия имела репутацию Мордора, производила на свет множество одиозных личностей, а вот со свободно конвертируемыми супергероями дела у нас обстояли далеко не блестяще. Но один все же был – «простой советский парень», метр шестьдесят пять ростом, воплощение скомпрометированной тоталитаризмом коммунистической идеологии, автор афоризма «Поехали»; и ,странное дело, в качестве супергероя он оказался круче всех остальных, вместе взятых. «Колумб Вселенной», «Магеллан космоса», «величайший герой в истории» – на него можно было налепить любой ярлык, и все равно ни один из них и близко не мог передать глубины того «океана человеческого преклонения», в который погрузился Гагарин после возвращения из космоса.
Он, безусловно, был неординарным человеком. Таковым сельского паренька из очень бедной семьи сделали не только полуторачасовой полет в космосе и последовавший за ним триумф, но и подготовка к нему: физическая, а еще больше психологическая. Ведь теперь это не секрет – велика была вероятность того, что он не вернется на Землю. Он это хорошо знал и когда готовился к возможной смерти ради триумфа науки и техники своей страны, бессознательно оттачивал в себе лучшие человеческие качества. Сейчас нам сложно, да и, пожалуй, невозможно оценить ту тяжесть ответственности, которая легла на его плечи. С сегодняшним знанием трудно судить события прошлого. Поэтому лучше предоставить слово записям тех дней из новой книги.
«ЮРИЙ ГАГАРИН». Отрывки из книги Льва Данилкина:
После запуска третьей космической ракеты, которая обогнула Луну, Гагарин подал рапорт по команде с просьбой зачислить его в группу кандидатов в космонавты. «Рапорт был лаконичен и ясен: «В связи с расширением космических исследований, которые проводятся в Советском Союзе, могут понадобиться люди для научных полетов в космос. Прошу учесть мое горячее желание и, если будет возможность, направить меня для специальной подготовки».
Можно сколько угодно скептически пожимать плечами – а что такого, ну подумаешь, «космонавт», тоже мне, – но надо понимать, что Гагарин был, как минимум, одним из самых смелых людей в своем поколении. Каким бы деревенским простаком он ни казался, он был – при этом или вопреки этому – сообразительнее, выносливее, храбрее многих, многих и многих; да что там многих – всех. И именно поэтому он оказался внутри «Востока». На случайность можно списать то, что он оказался в нужном году в том полку, куда медики приехали отбирать кандидатов; но дальше случайность заканчивается – он на протяжении 13 месяцев доказывает, что он правда – номер один.
Сами будущие космонавты потеряли за этот год много сил и нервов, но из них делали – и сделали – настоящую элиту. Их осознанно, намеренно не только тестировали и «объезжали», но еще и «гуртовали» – и, скрепив их совместно пройденными испытаниями, сколотили из них уникальную социальную ячейку – «первый отряд», который, как ни крути, был аналогом самых славных институций. По сути, они были советские рыцари Круглого стола – ну или королевские мушкетеры – или джедаи из «Звездных войн»; суть аналогии ясна.
Герман Титов, летчик-космонавт:
– Будем знакомы, Юра! – и он протянул мне руку. Чуть сдвинутая фуражка придавала его юному лицу выражение какого-то озорного мальчишества.
– Герман, – отвечаю я и крепко пожимаю руку своему новому товарищу. «Станем ли мы друзьями?» – мелькает в сознании. А Юра сдвигает фуражку на затылок, таинственно озирается по сторонам и, сощурившись, говорит полушепотом: «Есть идея…»
Я удивленно посмотрел на Юру, а он, наклонившись ко мне, прошептал: «Бросаем авиацию и подаемся в писатели, – а потом добавил. – Псевдоним я уже придумал…. И тут он громко и весело выкрикнул: «Юрий Герман!»
Первая группа летчиков из шести человек получила приказ заниматься по 14 часов в сутки, вторая – имела щадящий режим занятий – всего лишь по 10 – 12 часов в сутки. Разместили их в Москве, на территории военного аэродрома им. М. В.Фрунзе. А жилье нашли большое, отселив из огромного деревянного барака 200 человек военных строителей. Железная, сделанная на века, кровать и деревянный, прочный табурет, такая же тумбочка – вот и вся мебель. Удобства на улице при любой погоде.
Павел Попович, летчик-космонавт:
Не было никаких удобств, стульев. Только солдатские койки. А на полу расстелены газеты с надписями: стол, стул, ногами не вставать. Позже генерал-лейтенанту Василию Яковлевичу Клокову, замполиту начальника Института авиационно-космической медицины, удалось убедить чиновников в Моссовете, что мы – будущие космонавты и нуждаемся в более достойном жилье, нежели полуразрушенные бараки. И нам выделили каждому по комнате.
Николай Каманин, первый командир отряда космонавтов:
«Объем тренировок будущих космонавтов… так, например, за одну тренировку по тяжелой атлетике каждый из моей группы поднимал в среднем от 5 до 8 тонн. Годовая кроссовая подготовка составляла в сумме 300-400 километров плюс 500 километров лыжной. За одно занятие по плаванию ребята преодолевали 1500-2000 метров».
В массовом сознании предполетная подготовка космонавтов обычно ассоциируется с вращением на центрифуге. Гагарина, естественно, тоже крутили; однако по яркости негативных впечатлений моделирование перегрузок далеко уступало другим испытаниям. Два, судя по величинам информационных всплесков, главных и наиболее длительных – это месячная парашютная подготовка и десятидневное пребывание в сурдокамере. Это только кажется, что раз Гагарин и так был летчиком, то несколько лишних прыжков с парашютом были для него лишь дополнительным удовольствием. На самом деле, общеизвестно, что летчики прыгают крайне неохотно. И уж конечно в тот момент, когда они соглашались стать потенциальными космонавтами, их никто не предупреждал, что придется совершить сорок сложных прыжков – в том числе затяжных, ночных и с приводнением; что будут и нераскрывшиеся основные парашюты, и чудом не совершившиеся приземления на ЛЭП, и сломанные ноги, и затенения куполов …
Марина Попович, летчик-испытатель:
«Слово «космонавт» тогда вслух еще не произносилось. Мы, жены, знали лишь о том, что наши мужья – летчики-испытатели. <…>Мужья рано утром уходили на работу. Вечером, когда возвращались, наш «улей» оживал. В каждой семье это проявлялось по-своему. Юрий Гагарин вечерами всегда играл с дочкой Леночкой, учил ее разговаривать. Герман Титов вслух читал своей жене романы Л. Н. Толстого. Слышимость в казарме была превосходной… Вскоре мы переехали в новый дом. Там всем предоставили отдельные квартиры, но многие отказались от них и поселились в общих квартирах, чтобы не расставаться друг с другом. Так сделали и мы, поселившись вместе с Титовыми».
Гагарин был мастером разряжать в обществе напряженную атмосферу; тем человеком, который в состоянии поддержать угасающий разговор, заполнить паузу или перевести беседу в более подходящее русло – для этого в его арсенале имелся широкий выбор анекдотов и просто «шуток». Он мог ни с того ни с сего вдруг осведомиться – ну-ка, кто был самым первым штурманом в России? Кто-кто: матрос Железняк: «он шел на Одессу, а вышел к Херсону». Мемуаристы уверяют, что публика – даже и далекая от армии – принимала его бенефисы такого рода с большим энтузиазмом.
Алексей Леонов, летчик-космонавт:
«Начав работу по программе, мы много слышали от окружающих о Сергее Павловиче. Без фамилии и даже не имя, а просто С.П. – Главный конструктор. Ломали голову, кто же этот человек. Как он выглядит? Старый, молодой? С бородой, как все ученые? В роговых очках? А может ,еще как? И вот первая встреча с Сергеем Павловичем Королевым подтвердила на многие годы впечатление об этом человеке.
Подъезжает ЗИС-150. Из машины выходит человек в темно-синем пальто, сутуловатый. Поздоровался со старшим и энергично вошел в зал. «Здравствуйте, орелики», – это было приветствие. Внимательно, очень внимательно посмотрел на нас сквозь очки. Тут мы разглядели серые глаза, большой могучий лоб. Глаза излучали искорки постоянно, они были удивительно живыми. И даже иногда колючими. На нас он смотрел с какой-то лаской и добротой, и даже угадывалось какое-то отеческое отношение. Мы для него действительно были дети. И он понимал, что этим детям через год он должен доверить космический корабль».
Евгений Хрунов, летчик-космонавт:
«Были и такие испытания, которые поначалу вызывали у нас усмешку. Заходишь в кабинет – висят качели, симпатичная медсестра предлагает сесть и начинает тебя раскачивать. Тебе приятно, ты смеешься, шутишь, кокетничаешь с сестрой. Проходят 10, 15, 20 минут – тебе уже не до смеха, какие там комплименты! Начинаешь глазами искать то ведро, которое скромненько стоит в углу. И ждет своего «звездного часа». Ну и еще одно испытание, которое тоже начинается с ухмылочки, но завершается, как правило, уползанием на четвереньках в прямом смысле этого слова. Заходишь в кабинет, и сестра нежно привязывает тебя к столу. Молча лежишь 20, 30, 40 минут, час, и потом вдруг стол опрокидывается на 45 градусов, и ты оказываешься вниз головой и продолжаешь лежать еще долго-долго! Почему-то считалось: пройти эти испытания – значит побывать в «гестапо».
Борис Волынов, летчик-космонавт:
«Представьте: небольшая металлическая барокамера. Все заставлено банками, склянками, едой… Стоит кресло авиационное. Спинку отбрасываешь для сна – и встать уже невозможно, нет места для ног. Когда спинка вертикально, можно «развлекаться» – зарядку делать, бегать, прыгать. Но на одном месте».
Виктор Горбатко, летчик-космонавт:
«Особенность тут в том, что меня слышат, а я – совершенно нет. То есть мы готовились на случай, когда в полете нет связи с Землей, на случай одиночества. В первых полетах, когда летали по одному, было очень важно знать, насколько человек готов к этому моменту, когда связь с Землей прервется и, кроме молчаливого космоса, рядом никого нет».
Юрий Гагарин:
«Отрезан от всего мира. Ни звука, ни шороха. Никакого движения воздуха. Ничего. Никто с тобой не говорит. Время от времени, по определенному расписанию, ты должен проводить радиопередачу. Но связь эта – односторонняя. Передаешь радиограмму – и не знаешь, принята она или нет. Никто тебе не отвечает ни слова. И что бы с тобой ни случилось, никто не придет на помощь. Ты один. Совершенно один, и во всем можешь полагаться только на самого себя».
Константин Феоктистов, летчик-космонавт:
«Потом они [будущие космонавты] сдавали экзамены. Уже тогда на занятиях среди отобранных ребят был заметен молоденький старший лейтенант Юрий Гагарин. На экзаменах и зачетах набирал хорошие баллы, начальству нравился, особенно Н.П. Каманину. Отряд космонавтов тоже, кажется, воспринимал его как подходящего парня. Выделялся Гагарин внешним добродушием и обаянием. Был, что называется, мужичком себе на уме. Как-то на одной из лекций я произнес перед шестью отобранными для первых полетов парнями речь о том, что они ничего не знают и что для того, чтобы хоть в минимальной степени приблизиться к уровню работы, в которую они входят, им нужно не только пройти курс подготовки, но, как минимум, получить высшее образование. И вот в перерыве ко мне подходит Гагарин и, изображая простодушную любознательность и желание немедленно рыть землю, спрашивает совета, дескать, собирается он поступить в институт, но не знает, в какой лучше, «может быть, вы посоветуете?». Ну я, конечно, развесил уши и начал с пылом убеждать, что тут никакого сомнения и быть не может – МВТУ, и только МВТУ! А он поддакивал и соглашался. Потом я, конечно, понял, что к чему, но его наивное лукавство осталось в памяти».
Что ж, происхождение (и иногда – манеры, и иногда – речь) Гагарина можно назвать плебейскими, однако он был гораздо более тонко чувствующей, способной к самоанализу личностью, чем принято предполагать; во-первых, у него было то, что называется «благородная душа», а во-вторых, весьма основательная интеллектуальная база. Для среднестатистического офицера советской армии Гагарин был высокообразованным (техническое, военное и высшее инженерное – три образования) и очень начитанным человеком. В его активе был основной корпус русских классических текстов, включая «Войну и мир», «Анну Каренину» и «Воскресение»; классическая и современная фантастика, в диапазоне от Жюль Верна и Уэллса до Артура Кларка; множество стихов. Леонов вспоминает, что, когда он впервые увидел Гагарина, тот держал в руках «Старик и море» Хемингуэя. Последняя книга, которую прочел Гагарин? Не угадаете: «Уловка-22» Хеллера.
Николай Каманин:
«Все последнее время и сейчас, когда я пишу эти строки, меня неотступно преследует одна и та же мысль – кого послать в первый полет, Гагарина или Титова? И тот, и другой – отличные кандидаты, но в последние дни я все больше слышу высказываний в пользу Титова, и у меня самого возрастает вера в него. Титов все упражнения и тренировки выполняет более четко, отточенно и никогда не говорит лишних слов. А вот Гагарин высказывал сомнение в необходимости автоматического раскрытия запасного парашюта, во время облета района посадки, наблюдая обледенелую землю, он со вздохом сказал: «Да, здесь можно крепко приложиться». Титов обладает более сильным характером. Единственное, что меня удерживает от решения в пользу Титова – это необходимость иметь более сильного космонавта на суточный полет. Второй полет на шестнадцать витков будет, бесспорно,труднее первого, одновиткового полета.
Итак, кто же – Гагарин или Титов? Трудно решать, кого посылать на верную смерть, и столь же трудно решить, кого из 2-3 достойных сделать мировой известностью и навеки сохранить его имя в истории человечества».
Настораживали некоторые итоги полета второго космического корабля-спутника, в частности, особенности физиологического состояния собаки Белки. Животное было крайне беспокойным, билось, старалось освободиться от крепежных элементов. По всему было видно, что собака плохо себя чувствует. Особенно бурно вся эта симптоматика стала проявляться после четвертого витка полета. Сказанное приводило к выводу о необходимости осторожного подхода к планированию предстоящего полета человека вокруг Земли на корабле «Восток». Всего в догагаринских полетах участвовали сорок восемь собак. Двадцать из них погибли.
Психологи, работающие с космонавтами, были убеждены, что человек не выдержит негативного воздействия агрессивных факторов космоса в виде радиации, невесомости, огромного разброса температур. Причем, в первую очередь, космонавт должен был, по их мнению, сойти с ума, хотя бы потому, что бездонный космос не имел ориентиров – глазу было не за что зацепиться.
На «Youtube» есть запись – трехминутный документальный фильм под названием «Аварийная работа с изделием 8 К-64. 24 октября 1960 г». Там показан взрыв этого самого изделия – ракеты – на старте, взрыв, случившийся меньше, чем за полгода до 12 апреля, при котором погибло 74 человека, в том числе маршал Неделин. Гагарин этот фильм видел и прекрасно понимал: где 74, там и еще один – никто и не заметит; информация о неудаче будет скрыта – и никто даже не узнает о «подвиге».
Николай Каманин:
«На отдых разместились в санатории Приволжского военного округа ВВС на берегу Волги. Космонавты чувствуют себя хорошо, бодры, веселы и как всегда очень жизнерадостны. Юрий Гагарин – первый кандидат на полет – почему-то бледнее и молчаливее других. Его не совсем обычное состояние, по-видимому, можно объяснить тем, что 7 марта у него родилась вторая дочь, и только вчера он привез жену домой из больницы. Наверное, прощание с семьей было нелегким, и это тяготит его.
Вечером получили неприятное сообщение из Москвы: погиб слушатель-космонавт старший лейтенант В.В.Бондаренко. Нелепая первая жертва среди космонавтов. Он погиб от пожара в барокамере на десятые сутки 15-суточного эксперимента».
Антропометрическая модель астронавта – традиция, уходящая корнями в спутниковую эру, когда запускали тестовые корабли с манекенами на борту, которых называли «Иван Иванович». Иногда с манекеном отправлялся ретранслирующий запись магнитофон – чтобы протестировать возможность передачи голоса. Сначала это была пленка с записью голоса поющего человека, чтобы западным прослушивающим станциям ясно было, что это не шпион. Кто-то, однако, сообразил, что таким образом появляется почва для возникновения слухов о сошедшем с ума космонавте. Тогда запись заменили на хоровое пение: ведь даже у самого недоверчивого представителя западных спецслужб хватило бы ума понять, что вряд ли русским удалось запихнуть в корабль целый хор. Американский астронавт-модель (шимпанзе по имени Энос) был запущен на орбиту с тестировочной кассетой, на которой был записан голос, произносящий следующее: «Кэп, как слышите? Это астро. Я у окна, все видно хорошо», чем спровоцировал президента Кеннеди заявить на весь мир: «Шимпанзе стартовал в 10:08. Он доложил, что все идет прекрасно и оборудование работает исправно».
Николай Каманин:
«Вчера вызвал Гагарина и Титова и объявил им, что по моему представлению Государственная комиссия приняла решение в первый полет отправить Гагарина, а запасным готовить Титова. Хотя для них это решение не составляло секрета, тем не менее была заметна радость Гагарина и небольшая досада Титова».
Дня за два до полета первого «Востока» Королев вдруг принялся подробно и развернуто разъяснять Гагарину, насколько предусмотрены меры безопасности для любых случаев, какие только можно себе представить в космическом полете. Гагарин в течение всего этого достаточно продолжительного монолога так активно поддакивал и так старательно добавлял аргументы, подтверждающие правоту оратора, что тот, оценив комическую сторону ситуации, вдруг на полуслове прервал свою лекцию и совсем другим тоном сказал:
– Я хотел его подбодрить, а выходит – он меня подбадривает.
На что Гагарин философски заметил:
– Наверно, мы оба подбадриваем друг друга.
Юрий Гагарин:
«Хотелось бы, перед этим немного побыть с вами, поговорить с тобой. Но, увы, вы далеко. Тем не менее я всегда чувствую вас рядом с собой. В технику я верю полностью. Она подвести не должна. Но бывает ведь, что и на ровном месте человек падает и ломает себе шею. Здесь тоже может что-нибудь случиться. Но сам я пока в это не верю. Ну а если что случится, то прошу вас и в первую очередь тебя, Валюша, не убиваться с горя. Ведь жизнь есть жизнь, и никто не гарантирован, что его завтра не задавит машина. Береги, пожалуйста, наших девочек, люби их, как люблю я. Вырасти из них не белоручек, не маменьких дочек, а настоящих людей, которым ухабы жизни были бы не страшны. Вырасти людей достойных нового общества – коммунизма».
Были опасения, что Гагарин может сойти с ума и саботировать историческую миссию. Опасения эти были настолько серьезны, что начальство заблокировало ручной контроль капсулы Востока перед отлетом. Вдруг что-нибудь пойдет наперекосяк, связь оборвется, и пилот-космонавт №1 вынужден будет взять на себя управление капсулой? Всякое бывает, сообразило руководство, – и Гагарину был вручен запечатанный конверт, в котором содержался секретный код для разблокирования системы управления. После полета Ивановский и Галлай признались, что код «125» они по секрету сообщили Гагарину до посадки в корабль, чем нарушили решение Госкомиссии.
Космонавт Владислав Волков рассказывал, что есть в отряде традиция: когда космонавты едут на старт, автобус останавливается за полкилометра до ракеты, и ребята тайком от врачей закуривают. Начальство сначала пыталось возражать, но потом смирилось, ибо впервые на этом месте 12 апреля 1961 года остановился старший лейтенант Гагарин, чтобы через несколько минут занять место в космическом корабле.
Перед тем как сесть в корабль, он прощался с товарищами, а перчатки у него болтались на веревочке, словно у школьника, позабывшего их надеть. Мы спросили, почему они на веревочках.
– А чтобы в невесомости не уплыли, если снимешь, – улыбнулся Гагарин.
Еще загодя Королев продумал весь этот символический церемониал. Он понимал, что старт Гагарина – это не завершение огромной работы последних лет, а лишь начало ее. И следом пойдут другие старты, и оглядываться будут на этот, первый, смотреть: «А как тогда было?» Он чувствовал, что в поисках этих торжественных форм проводов в космос никто его не поддерживает, а многие просто считают, что СП мудрует или блажит.
– Это очень важно, чтобы космонавт не чувствовал себя пассажиром, которого впопыхах впихнули в купе отходящего поезда, – горячо доказывал Королев.
Нет, церемониал необходим, чтобы все люди почувствовали значительность происходящего, оглянулись на работу, которую сделали. Он должен быть торжественным, как армейская присяга, и человечным, как та минута, когда надо присесть перед дальней дорогой.
Летчик-космонавт СССР В.И. Севастьянов:
Севастьянов так говорил о полетах в космос: «Надежность полета Ю. А. Гагарина была 0,73. В первые 25 секунд полета спасения не было. Если бы была авария, то она привела бы к гибели космонавта. Ю. А. Гагарин знал об этом и сознательно шел на эту работу».
«Поехали-и!» – Сказал просто, но пульс у него в это время был 150 ударов в минуту.
Герман Титов:
«После того, как ракета умчалась ввысь и рев двигателей смолк, на космодроме стало как-то пусто. Нам, летчикам, это чувство также знакомо. Сколько раз на аэродроме рядом с тобой только что стоял твой товарищ, разговаривал – и вот он уже далеко от тебя».
Николай Каманин:
«В момент перехода связи со старта на Колпашево было несколько неприятных секунд: космонавт не слышал нас, а мы не слышали его. Не знаю, как я выглядел в этот момент, но Королев, стоявший рядом со мной, волновался очень сильно: когда он брал микрофон, руки его дрожали, голос срывался, лицо перекашивалось и изменялось до неузнаваемости».
…В самом полете возникла ситуация, едва не стоившая Королеву разрыва сердца. Информация о ходе полета поступала на телетайпы, установленные в соседней комнате бункера. И о том, что на борту корабля все нормально, говорили цифры «5» на лентах аппаратов по всем каналам. Так оно и было, пока вдруг (как это всегда бывает – страшно неожиданно!) по одному из каналов не выскочили «тройки» вместо «пятерок». А это означало не что-нибудь, а аварию ракеты-носителя!
Ясное дело, все присутствующие оцепенели от ужаса. И тут в комнату ворвался, едва не сорвав металлическую дверь с петель, Королев, вид его был страшен: глаза сверкали, кулаки – сжаты, по щекам ходили желваки…
Незнакомым, сиплым голосом он выдавил из себя сквозь зубы:
– В чем дело, я вас спрашиваю? Отказ двигателей?
Но что присутствующие могли ему ответить? Стояла гробовая тишина, все молчали. Лента с тихим шуршанием продолжала сползать с телетайпа, с бесконечной цепочкой «троек». Казалось: еще мгновение – и сердце Королева не выдержит. И тут оператор, не сводивший глаз с ленты, выкрикнул фальцетом:
– Канал восстановлен! Все в норме…
Кулаки Королева разжались, и он в изнеможении опустился на стул… С ленты снова бежали успокоительные «пятерки»…
Придя в себя, Королев выбегает в коридор; следом выскакивает его соратник Воскресенский, которого Главный конструктор хватает за грудки:
– Ну?
Тот пытается освободиться от мертвой хватки шефа.
– Что значит «ну»?
Королев выдавливает сквозь зубы:
– Орбита, спрашиваю, какая? Параметры орбиты!..
Воскресенский вырывается и из соседней комнаты соединяется с баллистиками. Через несколько минут возвращается к Королеву с паническим выражением на посеревшем лице:
– Сергей, это – конец! Триста двадцать на сто восемьдесят!
Королев снова хватает соратника за полы пиджака и цедит сквозь зубы:
– В каком смысле «конец»? Сколько он там будет теперь болтаться при отказе тормозного двигателя?
Воскресенский с готовностью выкрикивает:
– Недели три, не меньше! А может, и целый месяц! Они там и сами толком ни хрена не знают!.
Борис Черток, конструктор, заместитель Королева:
«Просмотрев пленки, мы убедились, что все три ступени носителя работали «без замечаний», за исключением системы радиоуправления дальностью и интеграторов скорости, выдающих команду на выключение двигателя блока «А». Если бы не сработала исаевская ТДУ (тормозная двигательная установка – ред.), «Восток» просуществовал бы на орбите не 5-7 расчетных дней, а 15-20».
Первая весточка о превосходном самочувствии Юрия Гагарина и обычной работе бортового оборудования пришла от него лишь в 9 часов 52 минутки, а старт был в 9 часов 7 мин. Напряжение было огромным.
Юрий Гагарин:
«Я ждал разделения. Разделения нет. Я знал, что, по расчету это должно было произойти через 10—12 сек. после выключения ТДУ. При выключении ТДУ все окошки на ПКРС погасли. По моим ощущениям больше прошло времени, но разделения нет. На приборе «Спуск I» не гаснет, «приготовиться к катапультированию» – не загорается. Разделение не происходит. Затем вновь начинают загораться окошки на ПКРС: сначала окошко третьей команды, затем – второй и затем – первой команды. Подвижный индекс стоит на нуле. Разделения никакого нет. «Кардибалет» продолжается. Я решил, что тут не все в порядке. Засек по часам время. Прошло минуты две, а разделения нет. Доложил по КВ-каналу, что ТДУ сработало нормально. Прикинул, что все-таки сяду нормально, так как тысяч 6 есть до Советского Союза, да Советский Союз тысяч 8 км, значит, до Дальнего Востока где-нибудь сяду. «Шум» не стал поднимать. По телефону доложил, что разделение не произошло». Я рассудил, что обстановка не аварийная. Ключом я передал «ВН» – все нормально. Через «взор» заметил северный берег Африки, Средиземное море. Все было четко видно. Корабль продолжал вращаться. Разделение произошло в 10 часов 35 минут, а не в 10 часов 25 минут, как я ожидал, т. е. приблизительно через 10 минут после конца работы тормозной установки».
Юрий Гагарин:
«Когда сработал тормозной двигатель и кабина вошла в атмосферу Земли, загорелась ее обшивка. Я знал об этом, знал, что конструкторы рассчитали толщину обшивки такой, что в кабине даже не будет жарко. Но представьте мое состояние, когда я увидел раскаленный металл, который, как из вагранки, тек тонкой струей по стеклу иллюминатора, я слышал потрескивание кабины. Признаюсь, было не до улыбок».
К встрече космонавта были стянуты значительные силы ВВС. Посадка была запланирована на линии Ростов – Куйбышев – Пермь. Туда были направлены 40 самолетов и вертолетов различного типа и поисково-спасательные отряды. Кроме того, на местах дежурили наблюдатели, были выделены катера, автомашины, средства связи, авиация. Несмотря на столь мощный размах, все эти силы поставленной важной задачи не выполнили. Мягко говоря, Гагарина они профукали, в чем командование ВВС, да и, видимо, Минобороны СССР, сознаваться не хотели.
Николай Варваров, друг брата Гагарина:
«Юра мне в одну из встреч, рассказал о том, что после катапультирования над Волгой, уже зависнув на парашюте, вдруг обнаружил, что при покидании корабля у него оторвало ранец с надувной лодкой и всеми припасами. Приводнись он тогда в Волгу, с ее быстрым течением в низовьях – и все, конец!».
Это произошло на высоте 7000 м в 10 час. 48 мин. На высоте 4000 м начала работать основная парашютная система приземления спускаемого аппарата, а затем, по неизвестной причине, вышел и раскрылся запасной парашют. Два раскрытых парашюта – это не смертельно, но тоже очень опасно. Но это была не последняя смертельная опасность! Гагарин опускается в скафандре с закрытым шлемом. Воздуховод, по которому ему поступал воздух в «шарике», оторвался, и сразу же должен был открыться клапан, через который должен поступать земной воздух. Но клапан не хотел открываться! Гагарин мог задохнуться. И это после всех тех испытаний, после космоса – погибнуть в нескольких метрах от земли! Он дышал тем, что еще оставалось в скафандре.
Юрий Гагарин:
«Я даже не почувствовал приземления. Сам не понял, как уже стою на ногах. Задний парашют упал на меня, передний парашют пошел вперед. Погасил его, снял подвесную систему. Посмотрел – все цело. Значит, жив, здоров».
Иван Руденко, колхозник:
«Видим, идет человек в какой-то непонятной нам одежде. И мысли не было, что это он, Юрий Гагарин. А он увидел нас, тоже пошел навстречу. Подает мне руку, а я со страху не поздравляю, не приветствую, а отвечаю: «Иван Кузьмич». За мной бригадир Иван Козаченко, тоже руку подает, а слова сказать не может. Юрий Алексеевич такой радостный, улыбается, спрашивает, что мы тут делаем. А мы ему говорим: «Хлеб сеем».
Ахмед Гасиев, майор:
«Подъехав к пригорку, мы увидели космонавта в окружении колхозников-трактористов. Он был в скафандре оранжевого цвета, в белом открытом гермошлеме с крупными буквами на нем «СССР». Заметив нас, он пошел к нам навстречу. Подойдя, четко, по-военному представился:
– Товарищ майор! Космонавт Советского Союза старший лейтенант Гагарин…
– Да вы уже майор! – прервал я Гагарина.
Но, видимо, Гагарин не понял этого замечания (во время полета ему министром обороны СССР было присвоено воинское звание «майор», а он об этом не знал).
Мы обнялись и поцеловались. Не знаю, как действительно себя чувствовал космонавт, но вел он себя не совсем адекватно. То был скованным, ушедшим в себя, то вдруг начинал без видимого повода громко и неудержимо смеяться. Видимо, он все никак не мог поверить, что вернулся живым и невредимым, что находится на Земле среди людей».
Сергей Евграфов, генерал авиации:
«От руководства поиском я по телефону получаю указания: «Гагарина не обнимать, не целовать, не кормить и не поить до прилета руководства».
Вертолет с Гагариным приземляется. Иду встречать. Открывается дверь, выбрасывается лесенка-стремянка, по ней спускается Ю.А. Гагарин и направляется в мою сторону. Я стою от вертолета в десяти метрах, в руках у меня телеграмма с поздравлением ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета и Совета Министров СССР. Уже бегут от самолетов люди, я в раздумье: как же мне не обнять его, что подумают мои подчиненные, они ведь не знают «указаний». Я все же обнял Гагарина, но не поцеловал.
После телефонных разговоров с первыми лицами партии и государства, а также с С.П. Королевым, Юрий Гагарин связался со своей супругой, после чего заметно повеселел. Дал интервью журналистам, прочитал текст правительственной телеграммы. В кабинете стоял шум, была суета. То и дело звонил телефон. Хотелось услышать от Гагарина что-то важное, интересное, но он отвечал коротко. Но даже просто находиться с ним, смотреть на него было радостно».
В.Г. Баранов, командир ИЛ-14:
«Вскоре к самолету через образовавшийся живой коридор подъехали автомашины. Я выстроил экипаж и доложил. Затем все внимание переключилось на Гагарина. Он в костюме голубого цвета. Подошел к нам. Приветливо поздоровался. Гляжу, а к самолету столько набежало народу! Все кричат: «Ура Гагарину! Слава первому космонавту!» Отлетающие поднялись по трапу в салон самолета. Минут пять Юрий, стоя у открытой двери, поднятием рук сердечно приветствовал провожающих. Саша Кашлев предложил Юрию Алексеевичу место в самолете на выбор. Салон оборудован у нас хорошо, есть диван. Спрашиваем его: «Может быть, полежите?» Улыбаясь, Гагарин отвечает: «Спасибо, я посижу».
Юрий Гагарин:
«Еще из самолета я увидел вдали трибуну, переполненную людьми и окруженную горами цветов. К ней от самолета пролегала ярко-красная ковровая дорожка.
Надо было идти, и идти одному. И я пошел. Никогда, даже там, в космическом корабле, я не волновался так, как в эту минуту. Дорожка была длинная-предлинная. И пока я шел по ней, смог взять себя в руки. Под объективами телевизионных глаз, кинокамер и фотоаппаратов иду вперед. Знаю: все глядят на меня. И вдруг чувствую то, чего никто не заметил, – развязался шнурок ботинка. Вот сейчас наступлю на него и при всем честном народе растянусь на красном ковре. То-то будет конфузу и смеху – в космосе не упал, а на ровной земле свалился…»
Ярослав Голованов, журналист:
«Такой демонстрации, как эта, на моей памяти не было ни разу. Какой светлой, какой ликующей и праздничной, какой молодой и бурлящей была Москва! Газетные отчеты дают лишь весьма отдаленное представление об этом стихийном шествии. Ловили и качали летчиков. Несли смешные самодельные плакаты («Чур, я второй!»), пели и плясали. Это был общий порыв, объединивший в одну душу тысячи и тысячи душ. Это и было единодушие!».
Анна Тимофеевна Гагарина, мать космонавта:
«Пришел поезд, села, поехала. В окно смотрю. Вроде бы на станциях все смеются, но обмануться боюсь. В Москву прибыли, вышла я на площадь у Белорусского вокзала – народу как в праздник, у многих в руках плакаты: «Ура Гагарину!» Люди смеются, кричат: «Приземлился! Ура! Прилетел!» Я заплакала и пошла в метро.
Какая-то женщина спросила у меня:
– Бабушка, что с вами? У вас горе?
Я улыбнулась – у самой слезы рекой льются – и говорю:
– У меня радость!
Женщина засмеялась.
– У меня тоже. Знаете, человек поднялся в космос! Знаете?
– Знаю, – киваю, – знаю.
А она все говорит:
– Его зовут Юрий Гагарин. Запомните!
– Запомню, милая, запомню…»
Единственная его реплика, на которой хочется сфокусироваться, – это фраза, которую обронил новоиспеченный Герой Советского Союза, разглядывая себя в зеркале после окончания кремлевского приема и потирая уши, оглохшие от двадцати артиллерийских залпов салюта – салюта, устроенного по приказу Министерства обороны во всех столицах союзных республик, а также Ленинграде, Сталинграде, Севастополе и Одессе, – в его честь. «Понимаешь, Валюша, я даже не предполагал, что будет такая встреча. Думал, ну, слетаю, ну, вернусь… А чтобы вот так… Не думал…»
