В Доме Русского Зарубежья им. Александра Солженицына в фонде под №1 значится уникальный фонд – Всероссийская Мемуарная Библиотека (ВМБ), которая была создана усилиями писателя.
В 1974 году «вермонтский отшельник» в своем обращении «К русским эмигрантам, старшим революции» обратился к уходящему уже поколению русских беженцев вспомнить и рассказать о себе в том грозном времени. Невероятно, но нестройные строки, написанные уже непослушными руками стариков, потекли в Вермонт со всех уголков русского рассеяния. Многие мемуары были написаны под диктовку близких или служащих Старческих домов, где нашли приют добровольные русские изгнанники. И сотни собранных писателем рукописей – стали сотнями биографий, сотнями возвращенных, казалось бы, уже потерянных для России имен. Воспоминания сотника 1-го Кубанского стрелкового полка И.С. Чикильдина – увы, не назвавшего своего имени, одного из тех, кого принято называть «простым человеком» – выбиваются из всех прочих, находящихся в ВМБ. Пожалуй, не встречались еще воспоминания о Гражданской войне в России, в которых явления сверхъестественные напрямую связывались бы с событиями реально происходившими. Сотник Чикильдин вспоминает лишь об одном эпизоде из своей жизни. Но его иначе как чудом не назовешь. Впрочем, приведем его письмо полностью, без купюр.
Сверхъестественные явления Гражданской войны.
Из воспоминаний офицера Белой гвардии
Памятная дата
«Я родился в 1896 г., в семье кубанского казака, хлебороба, нижесреднего достатка. 1915-1916г.г. – Одесское пехотное военное училище. С марта 1916 г. и до конца войны на Турецком фронте в Кубанском пластунском батальоне. Участник Гражданской войны с первых дней и до Крымской эвакуации. Ни в каких политических партиях никогда не состоял; на первом месте для меня – интересы России и русского народа на путях веры Христовой.
Явление, пережитое мною 26 декабря 1919 г., своим сверхъестественным характером должно было бы повлиять на меня немедленно и коренным образом изменить мою внутреннюю жизнь, но укоренившиеся во мне дурные привычки, дух времени, внешние события, в водоворот которых, как и многие, я был ввержен, потребовали многие годы внутренних борений, напряженных размышлений, чтобы осмыслить это необыкновенное явление. Когда человек теряет способность слышать зов Божий – а Он, по опыту праведных, всегда зовет, всегда говорит человеку – тогда Он является ему в образах, в видах, в чрезвычайной важности обстоятельствах, опасных для жизни человека. Это явление я и рассматриваю как великую милость Божию, проявленную мне недостойному. С другой стороны, оно не случайно совпало с моментом трагического перелома в нашей борьбе с большевизмом. Исторически оно вполне логично и своевременно. Это явление свидетельствует о том, что с поражением нашей добровольческой Армии и вообще с неудачами наших земных предприятий далеко не все пропало; наоборот, это может быть началом нашего общего исцеления, духовного и морального оздоровления. И борьба против марксизма-ленинизма продолжаться должна. Очевидно, Провидению было угодно, чтобы борьба эта приняла иную форму и под знаменем иного, высшего порядка. Очевидно также, что для этой новой борьбы каждый из нас должен очистить себя, обновиться внутренне – «родиться от духа». Предвозвестником этого нового рождения, в моем понимании, и было мне явление утром 26 декабря 1919 года у армянского села Большие Салы в 18 верстах к северо-западу от г. Ростова.
«В окружении красных»
1-й Кубанский стр. полк сформирован исключительно из кубанских пластунов. Командир полка полковник Дмитриев, в котором я служил, отступал из-под Белгорода через Бахмут на Ростов. Общее военное положение нам мало было известно, поспешность нашего отхода свидетельствовала о том, что оно было очень серьезно. У нас не было никакой связи с частями нашей Армии; зато огневая с красными была постоянной: днем мы вели бои, огрызаясь, переходили порой в контратаки, а по ночам отходили. Отступление затруднялось плохой погодой – частые дожди, потом снегопады и, наконец, стукнули морозы. К 20 декабря наш полк достиг армянского села. Здесь мы вошли в непосредственную связь с частями нашей Армии и в двух верстах к северу от села заняли выгодные позиции; а на следующий день против расположения нашего полка красные понесли частичное, но очень чувствительное поражение – конная бригада Буденного поголовно была изрублена кавалерией генерала Топоркова (генерал-майор Топорков Сергей Михайлович, командир 4-го конного корпуса Кавказской армии генерала Врангеля – ред.). Но этот частичный успех не вызвал в нас особенного подъема – инициатива на всем фронте по-прежнему оставалась в руках красного командования. Наступило по всему фронту зловещее затишье, вызвавшее в нас напряженное ожидание мстительного удара, к которому, затаив дыхание, готовились красные.
Моя сотня была в резерве; в ее задачу входило прикрывать артиллерию /два полевых орудия/ на склоне холма за селом, а стрелки размещены в теплых армянских домах. За всю мою жизнь я никогда не испытывал такого подавленного состояния моего духа, как в эти последние три дня перед нашей военной катастрофой. Ночь с 25 на 26, не раздеваясь, я провел без сна. Было тихо на селе, и лишь утренний собачий лай, да редкий прохожий, скрипя морозным снегом, нарушали утреннюю тишину. И вдруг часам к 8-ми в северо-западной части села послышалась частая ружейная стрельба и сразу же затихла. Первая моя мысль – как потом и оправдалось – большевики прорвали фронт нашего полка. По тревоге я быстро собрал свою сотню и занял позицию у пушек.
Влево, на расстоянии одной версты, стоял, очевидно, покинутый, английский танк, к нему рысью приближались три всадника; а вправо, к северу, перед моим взором открылось необыкновенное зрелище: на белом снежном покрове по всей линии фронта, сколько глазу доступно, отчетливо видна в беспорядке движущаяся кавалерия – наша?! противника?! – с переменной скоростью, то быстро выдвигаясь, то замедляя свой аллюр. Нетрудно было догадаться, что то было массовое поспешное отступление нашей конницы, т.к. движение было в сторону Ростова. Вдруг мимо нас начали быстро пробегать отдельные всадники, пешие, упряжки линеек, и уже близко от меня проскакал на лошади командир нашего полка; он был очень взволнован, что-то мне прокричал и смешался с бегущими.
«А где же наш полк?» – недоуменно подумал я, еще не освоившись с ужасной действительностью. В этот момент я увидел, что с трех сторон компактными колоннами с обнаженными палашами рысью шли прямо на меня несколько эскадронов кавалерии – Свои? Красные?! – Еще ближе, и замелькали красные банты в гривах лошадей и на груди всадников. – Я в плотном окружении красных. Сотня моя тоже в компактном строю и в боевой готовности. Помню, я отчетливо сознавал, что сопротивление бессмысленно, и я не приказал открывать огонь. Я стоял перед сотней несколько поодаль; ко мне подошел один из моих офицеров, молодой хорунжий, и взволнованно спросил: «Что же мы будем делать?». Помню, я ему ответил: «Сохраните спокойствие? Он отошел, и я его больше не видел. /Потом уже, в конце года, в Крыму, я встретился с моими прежними однополчанами; им удалось вновь сформировать полк с прежним названием, хотя и не в полном составе, но сколько и как они уцелели от прежнего состава, мне не удалось узнать, т.к. эта встреча произошла тоже в момент поспешного отступления… к кораблям в Керчи.
«Кто-то невидимо стоял между мною и красным всадником»
В этот момент почти на полном скаку, осадив взмыленную лошадь, встал передо мной красный всадник с очень выразительным кавказским акцентом /почему-то я решил, что он ингуш. Кажется, из всех кавказских народов они /ингуши/ первыми перешли к большевикам/ – «А, ты офицер!». Я очень хорошо помню этот момент, стоял я перед ним прямо и совершенно спокойно смотрел ему в глаза, ничего не отвечая. От моей недавней моральной подавленности не осталось и следа. Эта сцена продолжалась, может быть, несколько секунд, но мне казалось, что времени больше уже не было. Я ясно видел искривленное злорадной улыбкой выражение его лица, на котором легко можно было читать: вот редкий момент, когда можно испытать силу моей руки и прочность клинка. Он порывистым движением поднял его над своей головой и сам весь, как бы сжавшись, приподнялся на стременах седла для лучшего удара. Выражение его лица, искрящиеся недобрым огоньком его глаза, все его напряженное собранное тело свидетельствовало о том, что он приготовился к решительному удару. Помню также хорошо, что в этот момент я совершенно спокойно следил за его движениями без всякой ему угрозы с моей стороны взглядом или жестом, а тем более каким бы то ни было знаком голосом выражения мольбы о пощаде. Но вместе с тем я чувствовал и ясно сознавал в этот момент, что не своим личным внутренним качествам обязано мое мужественное поведение, но Кто-то безмерно Сильный невидимо стоял между мною и красным всадником. И не только Он был между нами, но Его благодатную силу я чувствовал в себе; и я видел свет, распространяющийся вокруг нас на несколько метров, несмотря на то, что день был очень пасмурный и холодный. И мне было так легко и свободно, даже как будто весело, т.к. угрожающие движения ингуша мне казались несколько смешными. Я чувствовал себя в такой безопасности, как никто в самой прочной и неприступной крепости.
И вот момент, когда сабля ингуша должна была с силой опуститься на мою голову; лицо его вдруг как-то странно исказилось сконфуженной улыбкой, он быстро повернул своего коня, оглядываясь на меня лицом уже полного ужаса, пришпорив энергично, поспешно удалился. На смену ему почти в тот же момент из окружавших нас буденновцев подъехал ко мне другой всадник, но это был уже другого характера человек. Потом уже мне стало известно, что он был из крестьян Ставропольской губернии.
«Покончим с вами, белыми, а потом возьмёмся за коммунистов»
«Ты, офицер, не отходи от меня; сними скорее твою шинель, я тебе дам свою, так тебе будет безопаснее». По дороге к сельской школе – сборный пункт для пленных – мы зашли в армянский дом, там я снял свои пластунские малиновые брюки с золотым кантом /как опасную улику/, а он, взамен давая мне свои, поношенные, сказал: «Вот мы покончим с вами, белыми, а потом возьмемся за коммунистов». Образ его симпатичного русского лица живо сохранился в моей памяти до сих пор. Я часто думаю о том, что у этого простого крестьянского парня больше здравого смысла, реального взгляда на жизнь, чем у многих политиков разного цвета, одержимых нездоровым духом нашего времени.
Всякий раз, когда приходит мне на память это событие в армянском селе, я благоговейно склоняю мою голову, вспоминая о матери моей, что эта милость Божия, явленная мне, была по молитвам ее, простой безграмотной, но глубоко верующей женщины. Я часто видел ее плачущей, а тихая безмолвная ее молитва, кажется, никогда не прекращалась.»
Подготовила Марина Котенко, научный сотрудник Дома Русского Зарубежья им. Александра Солженицына
